Текст книги "Почувствуйте разницу"

Автор книги: Михаил Мишин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 24 страниц)

Древняя игра

– Двери закрываются, – просипел вагонный динамик.

Электричка пошла.

– Поехали, – сказал Брикетов, глядя в окно. – На лоно природы.

Супонин кивнул и стал разворачивать эскимо.

Брикетов тоже развернул мороженое.

– Ты сыграть-то взял? – спросил Супонин. – Почти час ехать.

– Взял, – сказал Брикетов. – В сумке лежит.

Супонин поднял голову и поглядел на металлическую полку над окном, где стояла сумка. Из сумки торчал край деревянной шахматной доски. Потом он опустил голову и откусил от мороженого.

Некоторое время оба смотрели в окно.

– И все-таки я его не одобряю, – вздохнул Брикетов. – Не одобряю.

– Кого? – спросил Супонин.

– Фишера, – пояснил Брикетов. – Совсем уже зарвался Бобби.

– А-а, – сказал Супонин. – Бобби-то, точно, зарвался. Он, я слыхал, за каждую партию миллион требует. Это если белыми играть, а если черными, то еще больше. Десять партий сыграть – вот и десять миллионов. И все в валюте.

– Это само собой, – сказал Брикетов, комкая бумажку от эскимо и пряча ее под сиденье. – Но не в этом дело. Он, Коля, в дебютной теории отстал, потому что не следит за новинками, вот он до чего зазнался.

– Не может быть, чтобы в дебютной, – сказал Супонин с сомнением. Неужели до этого дошло дело?

– Ты что ж, мне не веришь? – спросил Брикетов. – Ведь ты пойми, Коля, ведь дебют – это ж самое начало. А уж как начал, так и кончил.

– Это точно, – сказал Супонин, выбрасывая свою бумажку в окно. – Кончил дело – гуляй смело.

– А знаешь ты, сколько на свете всевозможных дебютов? – спросил Брикетов. – Их тыщи. Всяких там испанских гамбитов.

– Я королевский гамбит знаю, – сказал Супонин. – Пешкой от королевы.

– Королевы нету, – сказал Брикетов. – Королева – это ферзь. А тура это ладья.

– Ну да, – согласился Супонин. – Ладья – это тура, а офицер – это слон.

– Ну что, – спросил Брикетов, – сыграем?

– Давай доставай, – сказал Супонин. – А то не успеем оглянуться приедем.

Брикетов снял с полки сумку и достал шахматную доску.

– Прямо на коленях? – спросил он, раскрывая доску-коробку.

– А где же? – сказал Супонин, глядя на действия Брикетова.

– Жаль, третьего нет, – сказал Брикетов.

– Будний день, – сказал Супонин, оглядывая почти пустой вагон.

– Пики – козыри! – объявил Брикетов, кончив сдавать. – Я хожу, у меня шестерка.

– Ходи! – сказал Супонин, разворачивая карты веером. – Это тебе не "е-два е-три"!

На черно-белую доску шлепнулась первая карта.

Электричка подъезжала к первой остановке.

Закон сосудов

– Дела! – сказал Супонин, складывая газету. – Дела-а! Слышь, физики новую частицу нашли!

– Иди ты! – обрадовался Брикетов.

– Вот если хочешь знать, кого я по-настоящему уважаю, – сказал Супонин, – так это я тебе скажу кого.

– Мясников? – предположил Брикетов.

– Это-то да, – сказал Супонин. – Это само собой. А помимо мясников я еще уважаю научных деятелей, в том числе и ученых. Математиков там, химиков, физиков…

– Физика – это да! – сказал Брикетов. – Физика – это… – он поискал слова, – царица полей!

– Царица полей – это пехота, – возразил Супонин. – И еще кукуруза. А физика – это царица наук. Я это прочитал в журнале "Наука и жизнь".

– Правильно написано, – определил Брикетов. – Я тебе больше скажу: я об этом сам думал. И выходит, что все великие люди были физиками. Ломоносов – раз, Архимед – два, и потом этот, ну как его?.. Альфред, что ли?

– Альберт Эйнштейн, – важно сказал Супонин.

– Во-во! – сказал Брикетов. – Только что он изобрел, я забыл.

– Он то изобрел, что все относительно, – сказал Супонин.

– Постой, – сказал Брикетов. – Разве это он, а не Циолковский?

– Ты все спутал, – сказал Супонин. – Циолковский – он не по этому делу. Он все открыл насчет космоса. Он, если хочешь знать, самый был великий гений, хотя и глухой. Я про него кино смотрел. Так он там только через трубку слышать мог.

– Ну и что? – сказал Брикетов. – Это ничего не значит. Вот у тещи моей бывшей…

– Погоди, – сказал Супонин. – Я тебе еще про этого хотел досказать, про Альберта. "Все, – говорит, – относительно". Взять хоть тебя. Ты мужик здоровый. А из чего состоишь?

– Из чего? – Брикегов пожал плечами. – Из мяса. Из костей и мускулатуры.

– Вот, – сказал Супонин. – А мясо из чего?

– Из жил, – сказал Брикетов.

– Из атомов! – с торжеством сказал Супонин. А атомы относительно тебя – фигня. Их и в микроскоп не видать.

– Колоссально, – сказал Брикетов. – А вот атомы из чего?

– Из частиц, – сказал Супонин, подумав. – Из частиц и материи.

– А материя? – не отставал Брикетов.

– Неизвестно, – сказал Супонин. – Про это ничего не написано. Может, сами не знают.

– А может, и знают, – сказал Брикетов, – да это государственная тайна.

– Ну, что тебе сказать, – вздохнул Супонин. – Непростая вещь – физика. Там еще бывают другие законы. Например, закон, что плюс на плюс будет минус.

– Закон бутерброда, – сказал Брикетов. – Как ни роняй – все маслом вниз. Я вчера уронил – точно! Я еще два раза попробовал, для опыта. Как из пушки маслом книзу, и все!

– А потом? – спросил Супонин.

– Потом съел, – сказал Брикетов. – А вот ты про закон сосудов слыхал?

– Закон сосудов? – Супонин оживился. – Это как? Сколько вольешь, столько и выпьешь, что ли?

– Ну, в общем, да, – сказал Брикетов. – Это если, значит, разные сосуды соединить, так вода будет на уровне, понял? А если разъединить, так потечет.

– Ежу понятно, – сказал Супонин. – Мне про этот закон вчера один физик объяснил. С тридцать девятой квартиры. "Зайдите, – говорит, – у меня опять в ванной течет".

– Пойдешь к нему? – спросил Брикетов.

– Мне он тот раз пятерку уже дал, – сказал Супонин. – В этот раз может не дать. Сходи ты лучше.

– Ох, эти физики, – сказал со вздохом Брикетов. – Может, сделать ему нормально?

– Ну что тебе сказать? – проговорил Супонин. – С одной стороны, конечно, наука, это мы уважаем. А с другой стороны, о себе тоже надо думать…

Оба взяли свои чемоданчики с ключами и прокладками, расписались в журнале техника-смотрителя и отправились трудиться.

Сто тысяч луидоров

– Стой, Коля, – сказал Брикетов. – Перекурим.

Оба остановились, закурили.

– Тяжелая, зараза, – сказал Супонин.

– Это еще самый мелкий, – сказал Брикетов. – Другие-то вдвоем и не поднять.

– Говорят, в Италии один чудак жил, скрипки обожал делать, – сказал Супонин. – Страдивариус его фамилия была.

– Вчера в "Добром утре" про веселого архивариуса пели, – отозвался Брикетов.

– Страдивариус – архивариус! – восхитился Супонин. – Стих получается! Да, ну вот. Он, старикан этот, самый был крупный специалист. Маленькие такие скрипочки изготовлял, лакированные. И между прочим, хорошие деньги имел.

– А какие у них деньги были?

– Как какие? – не понял Супонин.

– Ну, рупии там или кроны?

– Нет, не рупии, – сказал Супонин. – Постой, какие же у них деньги были? Шиллинги, что ли? Нет… А, вспомнил – луидоры. За одну скрипку ему сто тысяч давали.

– А луидор – это сколько рублей? – с интересом спросил Брикетов.

Супонин задумался.

– Луидор, – решил он, – это рубля полтора.

– Сто пятьдесят тысяч, значит, – сосчитал Брикетов. – За одну штуку. Ничего себе жил.

– Ну и правильно, – сказал Супонин. – Ведь скрипка, понимаешь ты, это такая вещь! Золотой инструмент. Сама малюсенькая, а звук такой – всю душу переворачивает.

– Это верно, – согласился Брикетов. – Звук у нее пронзительный, даже уши закладывает, такой звук. А возьмешь ее в руки и не подумаешь. Помню, я одному профессору как-то скрипку нес. В футляре. Красивый был футляр, черный. Так мне профессор за это пятерку дал, а там весу-то было от силы два кило.

– Вот я и говорю, – сказал Супонин. – Умный был человек этот Страдивариус. Хорошую вещь изобрел. Свои деньги по совести получал.

– А тому, кто вот эту бандуру придумал, я бы ни луидора не дал, сказал Брикетов.

– Точно, – подтвердил Супонин. – Намучаешься с ней, будь здоров, а получишь ту же пятерку.

Они погасили сигареты, бросили окурки, надели лямки и потащили пианино на следующий этаж.

Кстати о птицах

– Телевизор включить? – спросил Супонин.

– Обязательно, – сказал Брикетов. – Телевизор – это, я тебе скажу, окно в мир!

– Вот именно, – сказал Супонин, включая телевизор. – Именно окно.

– Ну, будем! – сказал Брикетов.

– Давай! – сказал Супонин.

– Ффффффу! – скривился Брикетов. – Гадость!

– Ничего, – сказал Супонин. – Запей!

На телеэкране закружились под музыку черные журавли.

– "В мире животных", – сказал Брикетов. – Интересно, про кого сегодня будет. Прошлый раз про этих было, про кенгуру.

"Сегодня, товарищи, мы расскажем вам о пингвинах", – сказал мужчина с экрана.

– Нормально, – сказал Супонин. – Про пингвинов – это нормально.

– Про кенгуру тоже колоссально было, – сказал Брикетов. – Смотрел?

– Не смотрел, – сказал Супонин. – Про кенгуру не смотрел.

– Ну, будем, – сказал Брикетов.

– Давай, – сказал Супонин.

– Охххххх, гадость, а? – сказал Брикетов. – Бррр!

– Ничего, – сказал Супонин. – Если запить.

"Пингвины, – сказал голос за кадром, – достигают роста ста двадцати сантиметров…"

– Гляди, – сказал Супонин. – Вон их сколько. Стоят, ничего не делают!

"Пищей пингвинам служит в основном рыба…"

– Слыхал? – сказал Супонин. – Рыбу им подавай. Тоже мне, цацы.

"Пингвины, – ласково сказали с экрана, – великолепно плавают и ныряют…"

– Слышь, – сказал Супонин. – Плавают и ныряют, а летать не могут ни шиша. Курица – не птица, понял?

"Самка пингвина приносит одно яйцо", – сказал телевизор.

– Гляди-ка! – сказал Супонин. – Здоровое. Это тебе не по рубль тридцать.

– Само собой, – сказал Брикетов.

– Интересно, – сказал Супонин. – Съедобные эти пингвины или нет?

– Ну, будем, – сказал Брикетов.

– Давай, – сказал Супонин.

– Ффффффу! – сказал Брикетов.

– Нич-чо! – сказал Супонин. – Главное – запивать!

"…А сейчас мы простимся с этими удивительными птицами…"

– Летят перелетные птицы! – запел Брикетов. – А я остаюся с тобой! Ты понял, перелетные птицы летят! А я остаюся! Об-бидно!

"Теперь мы переходим ко второй теме нашей передачи, – сказал мужик с экрана. – Это тоже птицы, на этот раз самые маленькие – колибри…"

– Обратно птицы? – мрачно сказал Супонин. – Все птицы, птицы… Ты мне про кенгуру давай.

"Некоторые колибри так малы, что их вес едва превышает полтора-два грамма…"

– Стой! – сказал Брикетов. – Стой, Коля! У меня на них душа горит, на этих гадов. Зачем птичек мучают?

– Давай, – сказал Супонин. – За их здоровье!

– Фффффууу! – сказал Брикетов. – Ф-фу ты!..

– Нормально, – сказал Супонин. – Только запивать, и все!

"Поразительно яркая окраска этих птичек не имеет себе равных", – сказали с экрана.

– Окраска! – сказал Супонин. – Ты давай скажи лучше, съедобные они или нет?

– А ну переключи! – сказал Брикетов. – Переключи, пока я ему не врезал!

Супонин крутанул переключатель.

Там оказалась тетка, которая сказала в микрофон: "Сен-Санс. "Умирающий лебедь". Исполняет…"

– Нет, ты видел? – сказал Брикетов. – За что животных мучают, а?

– Там птицы и здесь птицы! – закипел Супонин. – Везде птицы! А я тебе не птица, понял? Я по восемь часов вкалываю!

– Ну! – закричал Брикетов. – А я по сколько?! Оба с чувством пожали друг другу руки.

– Давай!

– Поехали!

– Ффффуууххх, – сказал Брикетов. – Тьффу!

– Нич-чо, – сказал Супонин. – Запей, или я тебя уважать не буду!

– Гляди, – сказал Брикетов. – Чего это там?

– Лебедь умер, – сказал Супонин.

– Замучали птицу, – со слезами сказал Брикетов. – Живодеры!

– Все, – сказал Супонин. – Кончилось.

– Поч-чему кончилось? – обиделся Брикетов. – Нич-чего не кончилось! Я им этого не прощу, понял? Я за птицу, знаешь!..

– Нет, – сказал Супонин. – У нас тут уже кончилось. Надо, это, сбегать…

– Сбегать? – сказал Брикетов. – Раз надо – значит, надо! Никто не отказывается, понял?

– Вот сейчас выключим, – сказал Супонин, – и пойдем!

– Правильно, – сказал Брикетов. – Выключи, пока я ему не врезал. Ты меня знаешь!

– Гляди, – сказал Супонин. – Диктор! Во морду отъел, а?

– Погоди, – сказал Брикетов. – Это трюмо… Телевизор вон… Дай я сам!

Они выключили телевизор, обменялись рукопожатием и в обнимку пошли вниз по лестнице.

Экология

– Нет, ты скажи, – в сердцах сказал Брикетов, – ты мне скажи, откуда этого мусора столько берется?

– Ясно, откуда, – откликнулся Супонин. – Загрязнение среды называется. Все загрязняют, кому не лень. В Японии – жуткое дело! В реках уже воды не осталось, одна ртуть течет.

– Япония – ерунда, – сказал Брикетов. – Ты про Бискайский залив слыхал?

– Слыхал, – сказал Супонин. – Он между Грецией и Турцией.

– Ты что! – сказал Брикетов. – Между Турцией и Грецией – пролив Ла-Манш. А Бискайский залив – он ближе к Норвегии. Ну так вот, в заливе этом вообще уже все сдохло. И рыбы все сдохли, и водоросли. Все из-за нефти.

– Конечно, – сказал Супонин. – Эти пароходы как тонут, так всю нефть и выливают. Чтоб пожара не было. А так они спокойно утонут, и все.

– Им-то наплевать, – подтвердил Брикетов. – Они утонули, и все. А тебе потом в заливе в этом не искупаться. Так что, Коля, я тебе говорю: хреново с океанами у нас.

– Да, – сказал Супонин. – С океанами я тебя не поздравляю. И с сушей не поздравляю. А атмосфера? Ты чувствуешь, чем мы дышим?

– Нет, – сказал Брикетов. – У меня нос заложен.

– Потому и заложен, – объяснил Супонин. – В атмосфере-то воздуха уже не осталось ни черта. Автобусы – раз! Папиросы все на улице курят, даже бабы, – два! Заводы всякие – три! Я тебе говорю: кислорода у нас осталось года на два. А потом? Как тут жить, я тебя спрашиваю?

– А никто и не живет уже, – сказал Брикетов. – Животные все раньше чувствуют, вот и вымирают. А птицы? В лесах, понял, никто уже не поет, не чирикает. Одни комары.

– Ха! – вдруг засмеялся Супонин. – Гляди, тебе от голубя подарок!

– Где? – закричал Брикетов. – Ах ты!.. – Он задрал голову и поглядел в небо. – Вот паразит, а! Пиджак испортил, новый почти!

– Птичка божия не знает ни заботы, ни труда, – продекламировал Супонин.

– Птичка, – разозлился Брикетов. – Убивать их, сволочей, надо! Птички, твои, собачки! Всю планету загадили!

– Смотри-ка, – сказал Супонин, показывая на асфальт, – вон пачка иностранная. "Мальборо", понял?

– Иностранцы, – неодобрительно сказал Брикетов. – Ходят, только пачкают.

– А может, не иностранец, – сказал Супонин. – Может, и наш. Я такие сам курил, мне один друг давал.

– Наши тоже мусорят, – сказал Брикетов. – Вон "Беломор" валяется!

– А может, "Беломор" иностранец курил, – сказал Супонин.

– Охрана среды, охрана среды, – в сердцах сказал Брикетов. – Так бы их всех носом и ткнул! В среду эту носом… Кстати, день-то какой сегодня? Не среда?

– Четверг, – сказал Супонин. Он оглянулся и начал вяло махать метлой. – Мети давай, сержант смотрит.

– Четверг, значит, – сказал Брикетов, тоже принимаясь махать метлой. – Это сколько ж нам еще охраной среды заниматься?

– Неделю, – ответил Супонин. – В ту среду как раз пятнадцатые сутки пойдут.

Место среди звезд

Когда теперь меня спрашивают, что главное для актера кино, я отвечаю: найти себя. А чтобы найти – искать, а искать – значит пробовать. Вернее – пробоваться… Ах! Если бы вы знали, что это такое, когда режиссер впервые творит тебе: «Я хочу попробовать вас на главную роль!» Да, он так и сказал! Он сказал: «Правда, придется попробовать еще трех актрис на главную роль!» Да, он так и сказал! Он сказал: «Правда, придется попробовать еще трех актрис, но это для проформы, чтобы худсовет мог сделать вид, что они там что-то решают… Но снимать я буду только вас!» У меня даже глаз задергался! От волнения у меня всегда… А тогда – я была настолько наивна!.. Я еще не знала тогда, что человечество делится на две половины: на честных людей и режиссеров. Я уже потом узнала, что каждой из тех трех он тоже сказал, что снимать будет только ее. Так что каждая из нас была за себя спокойна. И режиссер был за себя спокоен – он с самого начала знал, что снимать будет только свою жену…

Теперь – если кто не знает, что такое пробы. Это значит – снимают какой-то эпизод будущего фильма с разными актерами, чтобы потом сравнить и взять того, кто хуже всех. Причем если речь идет о главной героине, то сто процентов – режиссер будет снимать на пробах любовную сцену. Моя сцена была такая: я признавалась главному герою, что люблю его. Он говорил, что любит другую. Я должна была зарыдать, потом крикнуть: "Подлец!" – и дать ему пощечину. Очень жизненно. Режиссер сказал: "Мне репетировать некогда, найдите партнера и порепетируйте сами".

Я репетировала дома. Партнером был мамин муж. Я его не выносила. И как только мама могла?..

Я с ненавистью глядела ему прямо в глаза и говорила: "Я вас люблю!" Он меня очень боялся. Он съеживался и, запинаясь, бормотал, что любит другую. Я рыдала так, что в стену стучали соседи. Потом кричала: "Подлец!" – и с наслаждением отвешивала пощечину. После каждой репетиции он шел на кухню отдышаться. Там тихо плакала мама. Она считала себя виноватой перед нами обоими.

В общем, мне казалось, к пробам я готова. Но когда я узнала, кто будет моим настоящим партнером… У меня задергались сразу оба глаза… Это был не просто известный… Это был… Ну в общем, на площадке от ужаса у меня пропали слезы… Уж я и на юпитер смотрела, чуть не ослепла, и щипала себя за бедро – потом были жуткие синяки, – ничем! Ни слезинки! А уж когда дошло до пощечины… Дубль, второй, третий – не могу! Режиссер уже орет: "Да пойми ты! Он же тебя унизил! Он же любовь твою предал! Он же гад! Неужели ты гаду по морде дать не можешь?!"

Я и так уже ничем не соображаю, а после этого у меня еще и горло перехватило. Ну, снова начали. И вместо "Я вас люблю" у меня вышло какое-то "Яй-юй-ююю…" Ну и тут партнер не выдержал. Он режиссеру сказал, что он тоже любит кое-что. Например, он любит, чтобы с ним пробовались нормальные артистки, а не что-то икающее, мигающее и хрипящее… Я в таком шоке была, даже не сразу поняла, о ком это он… Зато когда до меня дошло… На нервной почве все получилось – и крик, и слезы!.. А уж что касается пощечины… В общем, только через неделю он мог сниматься…

Господи! Если бы вы только знали, что это такое провалить пробы!.. Я так плакала!.. Мама не спала ночей. Мамин муж ходил на цыпочках – он чувствовал, что виноват, плохо репетировал… И все же в глубине души я не теряла веры! Не может быть! Пробьюсь! Пусть не главная, пусть просто роль… Ничего, еще заметят! Оказалось уже заметили. Вскоре после той пощечины ко мне подошел другой режиссер и сказал: "Не расстраивайтесь. Я был на пробах. Я все видел. Эти ослы не поняли, что у вас взрывной темперамент. Снимать вас буду я. Но у меня условие. Чисто творческое. Во время подготовительного периода я должен познакомиться с исполнителем как можно ближе. Только при этом условии я смогу полностью раскрыть ваш талант. Вы меня понимаете?" Чего же тут было не понять? Я ему сразу сказала, что при этом условии у меня каждый сможет открыть талант. А может, даже гений. И пусть он поищет другую дуру. Надо сказать, другую дуру он нашел моментально. А я осталась со своим умом – но без роли…

Я была на грани! Я целыми днями молила Бога: "Господи, если ты есть, придумай что-нибудь! Пусть не роль, пусть эпизод! Я согласна на все! Услышь меня, Господи!"

Но Бог меня не услышал. Зато откликнулся Аллах мне позвонили с "Узбекфильма". Видно, там уже прослышали о моем взрывном темпераменте. Это была картина о разгроме банды басмачей. И режиссер придумал, что главаря басмачей должна играть женщина. Это была его находка. Он творил: "Все будут думать, что он – это он, а он – это она! Этого еще не было, да?" Эпизод был такой. Я, ну, в смысле – главный басмач обнаруживает проникшего в банду красного разведчика, срывает с него фальшивые усы и допрашивает под пыткой, чтоб тот выдал своих. Очень жизненно.

Я репетировала дома. Красным разведчиком был мамин муж. Я привязывала его к стулу, бегала вокруг него с кухонным ножом и кричала: "Байской земли захотел, шакал?!" Мамин муж держался стойко, никого не выдавал, только очень жалобно поглядывал в сторону кухни… Он был дядька ничего… В Ташкент я прилетела в полной готовности.

На пробах моим партнером-разведчиком был сам режиссер. Сначала мне сделали грим басмача. Это уже было зрелище. А когда на меня надели полосатый халат и чалму и я с маузером в одной руке и кривым ножом в другой появилась на площадке… Это был даже не смех. Один из осветителей вообще свалился сверху прямо на камеру. А сам режиссер, увидев меня, успел только крикнуть: "Накиньте на нее чадру!" – и повалился в истерике. Но я-то уже была в образе! Я закричала ему: "Смеяться вздумал, краснопузый шакал?!" И со всей силы рванула фальшивые усы. Тут он как завыл! Я и забыла, что у режиссера усы были настоящие…

Я летела обратно и плакала. Я летела быстро. Но слухи летели быстрее. Известный комедиограф сказал: "Я уже все знаю. Они не поняли, что у вас потрясающее чувство смешного. Хочу предложить вам роль. Практически та же басмачка – воспитательница детского сада. Очень добрая, веселая. Дети рядом с ней все время смеются… Согласны?" Еще спрашивал! Да я вцепилась в эту роль! Меня всегда восхищала Джульетта Мазина. Помните "Ночи Кабирии"? Эта улыбка… У Мазины была улыбка – у меня будет смех!..

С детьми я репетировала дома. Дети был мамин муж. Он скакал по комнате с мячиком в руках и валидолом во рту и пытался весело смеяться. Славный человек… Мама уже даже не плакала…

Пробы проводили в настоящем садике. Детям сказали, что сейчас к ним придет очень веселая, добрая тетя. И спросит: "Кто у нас тут хочет играть?" И дети должны были весело закричать: "Я! Я!.." Чтоб детям было как можно смешнее, я, конечно, сделала тот самый грим басмачки. Только вместо полосатого халата был белый. Надо сказать, реакция детей превзошла все ожидания режиссера. Едва увидев смешную тетю, все сорок мальчиков и девочек забились под столы и стулья и завопили: "Мама!" А когда я спросила, кто хочет с тетей играть, все девочки и мальчики описались…

После этого я впала уже в настоящее отчаяние. По ночам меня мучили кошмары: за мной гнались толпы мокрых детей с кривыми ногами… Мама не выдержала уехала в нервный санаторий. Мамин муж остался, чтобы поддержать меня. Такой сердечный… Но я была безутешна… И – напрасно! Ибо, Господи, чем прекрасна наша жизнь? Тем, что в ней всегда есть место Случаю!

В один из тех мрачных дней я вышла со студии, села на скамейку. Там уже сидел какой-то человек и курил. Я вдруг решила – начну курить! Жизнь не удалась… Человек дал мне сигарету. Я затянулась и ужасно закашлялась. И тут, увидав, как я кашляю, человек подпрыгнул и закричал: "Черт возьми! Где ж вы были раньше? Это же судьба!.."

Да! Это была судьба. Человек оказался режиссером, который утвердил меня на главную роль без всяких проб! Боже мой! Разве я могу забыть свою первую картину! Она называлась "Никотин – палач здоровья". Успех был! Говорят, увидев меня на экране, многие тут же бросили не только курить, но и все остальное… Мама плакала – на этот раз от радости. Мамин муж преподнес мне хризантемы. Чудный дядька!..

А потом посыпались предложения!.. После "Никотина" была серьезная психологическая лента – "Алкоголик за баранкой". Очень сильный финал: разбитые "Жигули", я – под задним мостом, в ажурных колготках… Под Шопена… Гаишники плакали…

А сколько за это время было интересных встреч! Вот совсем недавно снималась в чудной картине: "Нерациональный пробег порожняка на железной дороге". Снимать надо было на вокзале. И вот приезжаем – а там устроили встречу. Толпа людей, улыбки, цветы!.. Я была так тронута! Я им говорю: "Зачем? Мне даже, право, неудобно…" Они говорят: "А вы возьмите в сторонку…" Оказалось, встречали не только меня – в это же время прибывал поезд с Джульеттой Мазиной. Она вышла из вагона – знаете, у меня даже задергался глаз. Все та же улыбка!.. Потом это было в хронике: мы с ней улыбаемся в одном кадре. Правда, она на переднем плане, а моя улыбка там, в глубине… Но какая разница? Мы, профессионалы, не обращаем внимания на эти пустяки. Для каждого из нас главное другое. Главное – найти себя…