Текст книги "Том 2. Нервные люди"

Автор книги: Михаил Зощенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 37 страниц)

Тормоз Вестингауза

Главная причина, что Володька Боков маленько окосевши был. Иначе, конечно, не пошел бы он на такое преступление. Он выпивши был.

Если хотите знать, Володька Боков перед самым поездом скляночку эриванской выпил, да пивком добавил. А насчет еды, – знаете, чего он съел? Одну охотничью сосиску. Разве ж это еда?

Ну и развезло парнишку. Потому состав сильно едкий получается. И башку от этого крутит, и в груди всякие идеи назревают, и поколбаситься перед уважаемой публикой охота.

Вот Володя сел в поезд и начал маленько проявлять себя. Дескать, он это такой человек, что все ему можно. И даже народный суд, в случае ежели чего, завсегда за него заступится. Потому у него – пущай публика знает – происхождение очень отличное. И родной дед его был коровьим пастухом, и мамаша его была наипростая баба…

И вот мелет Володька языком, – струя на него такая нашла – погордиться захотел. А тут какой-то напротив Володьки гражданин обнаруживается. Вата у него в ухе, и одет чисто, не без комфорта. И говорит он:

– А ты, говорит, потрепись еще, так тебя и заметут на первом полустанке.

Володька говорит:

– Ты мое самосознание не задевай. Не могут меня замести в силу происхождения. Пущай я чего хочешь сделаю – во всем мне будет льгота.

Ну, струя на него такая напала. Пьяный же.

А публика начала выражать свое недовольство по поводу. А которые наиболее ядовитые, те подначивать начали. А какой-то в синем картузе, подлая его душа, говорит:

– А ты, говорит, милый, стукани вот вдребезги по окну, а мы, говорит, пущай посмотрим, – заметут тебя, или тебе ничего не будет. Или, говорит, еще того чище, – стекла ты не тронь, а останови поезд за эту ручку… Это тормоз…

Володька говорит:

– За какую за эту ручку? Ты, говорит, паразит, точнее выражайся.

Который в синем картузе – отвечает:

– Да вот за эту. Это тормоз Вестингауза. Дергани его слева в эту сторону…

Публика и гражданин, у которого вата в ухе, начали, конечно, останавливать поднатчика. Дескать, довольно стыдно трезвые идеи внушать окосевшему человеку.

А Володька Боков встал и слева как дерганет ручку…

Тут все и онемели сразу. Молчание сразу среди пассажиров наступило. Только слышно, как колесья чукают. И ничего больше.

Который в синем картузе, тот ахнул.

– Ах, – говорит, – холера, остановил ведь…

Тут многие с места повскакали. Который в синем картузе – на площадку пытался выйти от греха. Пассажиры не пустили.

У которого вата в ухе, тот говорит:

– Это хулиганство. Сейчас ведь поезд остановится…

Транспорт от этого изнашивается. Задержка кроме того.

Володька Боков сам испугался малость.

– Держите, – говорит, – этого, который в синем картузе. Пущай вместе сядем.

А поезд, между тем, враз не остановился.

Публика говорит:

– Враз и не может поезд останавливаться. Хотя и дачный поезд, а ему после тормоза разбег полагается – двадцать пять саженей. А по мокрым рельсам и того больше.

А поезд, между тем, идет и идет себе. Версту проехали – незаметно остановки. У которого вата в ухе – говорит:

– Тормоз-то, говорит, кажись, тово…

Володька говорит:

– Я ж и говорю: ни хрена мне не будет. Выкусили?

И сел. А на остановке вышел на площадку, освежился малость – и домой прибыл трезвый, что стеклышко.

Пауки и мухи

Дядя Семен выехал в город порожним. Четыре часа подряд ехал он по шоссе и четыре часа подряд пел «Кари глазки». А когда стал подъезжать к городу, долго, пока не вспотел, рылся за пазухой и наконец выволок оттуда табачный кисет с деньгами.

С громадными предосторожностями и оглядываясь поминутно, дядя Семен стал считать.

«Три рубля будет стоить мануфактура, – думал Семен. – Кроме того, сахару и, например, земляничного чаю… Кроме того…»

Вдруг откуда-то сбоку вынырнул какой-то парень в пиджачке и в кепке.

Парень одним махом сиганул через канаву и подошел поближе.

– Подвези, папа, до городу, – сказал парень. – Устал чтой-то… Можно?..

Семен испуганно сунул деньги обратно и сердито крикнул:

– Нету. Не можно. Проходи себе мимо… Не трожь телегу руками. Не трожь, говорю… Я тебя колом сейчас по башке трахну!

– Ишь ты сурьезный какой. Характерный! – сказал парень, усмехаясь.

– Не характерный, – сказал Семен, – а мало ли… Может, ты мне, сукин кот, сейчас сонных капель дашь понюхать… Я не знаю… Нашего брата тоже очень даже просто завсегда объегоривают в городах.

– Ну?

– Ей-богу, – сказал Семен. – В нашенской деревне, может, ни одного мужика нету, который, значит, не всыпавшись.

– Ну?

– Истинная правда. У которого, значит, лошадь угнали, которому что ни на есть дерьмо вручили заместо ценности… Мало ли… Пахому, скажем, не настоящую брошечку вручили. Три рубля псу под хвост кинул…

– Да что ты?

– Да я тебе говорю. Нашенские мужики прямо как летучие мухи попадаются… Кроме меня… Не трожь, ей-богу, телегу погаными руками! Иди вровень… Вот я тебе сейчас колом по башке трахну.

– Ну, ну, – сказал парень. – Не трогаю. Я иду вровень. Не пужайся.

– Мне пужаться нечего, – сказал Семен. – А только мне пятьдесят три года. Мне довольно позорно попадаться. Мне мудрость мешает попадаться. Я, может, насквозь все знаю. Ты, парень, прямо говори: чего тебе, сукин кот, надоть?

– Да мне прямо ничего, дядя, – сказал парень. – Ничего не надо… Часы вот тут я хотел загнать задешево…

Дядя Семен зажмурился и замахал руками.

– Уйди, – сказал Семен. – Нашенские мужики с часами тоже много раз попадались. Уйди, милый человек, окаянная твоя сила. Я пятьдесят три года без часов живу… Уйди… Я тебе колом башку сломаю.

Парень шел за телегой, усмехаясь.

– Хмурый какой, – сказал парень. – Часы-то ведь ходячие, с пробой!..

– Да, с пробой! – сказал Семен. – Может, это ты зубом надкусил. С пробой!..

Парень протянул часы Семену.

– Да ты посмотри. Не лайся.

– Мне не надо смотреть! – заорал Семен. – Мне мудрость мешает смотреть.

Через час все-таки дядя Семен был хозяином часов. Часы остановились сразу, как только парень слез с телеги и исчез из виду.

Дядя Семен сунул часы в сено и хитро усмехнулся.

– Ладно, – сказал Семен. – Хотя стоячие часы, а все-таки дешево. Чуть не даром… Мне мудрость мешает обмануться. Еще неизвестно, кто кого надул. Едят его блохи…

А за мануфактуру дядя Семен расплачивался кусочками газетной бумаги.

Как бумага попала в кисет – дядя Семен при всей своей мудрости так и не узнал.

Он с изумлением вывернул свой кисет и каждый клочок бумаги разглядывал на свет и выл в голос.

Муж

Да что ж это, граждане, происходит на семейном фронте? Мужьям-то ведь форменная труба выходит. Особенно тем, у которых, знаете, жена передовыми вопросами занята.

Давеча, знаете, какая скучная история. Прихожу домой. Вхожу в квартиру. Стучусь, например, в собственную свою дверь – не открывают.

– Манюся, – говорю своей супруге, – да это же я, Вася, пришедши.

Молчит. Притаилась.

Вдруг за дверью голос Мишки Бочкова раздается. А Мишка Бочков сослуживец, знаете ли, супругин.

– Ах, – говорит, – это ты, Василь Иваныч. Сей минуту, говорит, мы тебе отопрем. Обожди, друг, чуточку.

Тут меня, знаете, как поленом по башке ударило. «Да что ж это, – думаю, – граждане, происходит-то на семейном фронте – мужей впущать перестали».

Прошу честью:

– Открой, – говорю, – Миша, курицын сын. Не бойся, драться я с тобой не буду.

А я, знаете, действительно, не могу драться. Рост у меня, извините, мелкий, телосложение хлибкое. То есть не могу я драться. К тому же, знаете ли, у меня в желудке постоянно что-то там булькает при быстром движении. Фельдшер говорит: «Это у вас пища играет». А мне, знаете, не легче, что она играет. Игрушки какие у ей нашлись. Только, одним словом, через это не могу я драться.

Стучусь в дверь.

– Открывай, – говорю, – бродяга такая.

Он говорит:

– Не тряси дверь, дьявол. Сейчас открою.

– Граждане, – говорю, – да что ж это будет такое? Он, говорю, с супругой закрывшись, а я уж ему и дверь не тряси и не шевели. Открывай, говорю, сию минуту, или я тебе сей час шум устрою.

Он говорит:

– Василь Иваныч, да обожди немного. Посиди, говорит, в колидоре на сундучке. Да коптилку, говорит, только не оброни. Я тебе нарочно ее для света поставил.

– Братцы, – говорю, – милые товарищи. Да как же, говорю, он может, подлая его личность, в такое время мужу про коптилку говорить спокойным голосом?! Да что ж это происходит!

А он, знаете, урезонивает через дверь:

– Эх, дескать, Василь Иваныч, завсегда ты был беспартийным мещанином. Беспартийным мещанином и скончаешься.

– Пущай, – говорю, – я беспартийный мещанин, а только сию минуту я за милицией сбегаю.

Бегу, конечно, вниз, к постовому. Постовой говорит:

– Предпринять, товарищ, ничего не можем. Ежели, говорит, вас убивать начнут, или, например, из окна кинут при общих семейных неприятностях, то тогда предпринять можно… А так, говорит, ничего особенного у вас не происходит… Все нормально и досконально. Да вы, говорит, побеги те еще раз. Может, они и пустят.

Бегу назад – действительно, через полчаса Мишка Бочков открывает дверь.

– Входите, – говорит. – Теперь можно.

Вхожу побыстрее в комнату – батюшки светы – накурено, наляпано, набросано, разбросано. А за столом, между прочим, семь человек сидят – три бабы и два мужика. Пишут. Или заседают. Пес их разберет.

Посмотрели они на меня и хохочут.

А передовой ихний товарищ, Мишка Бочков, нагнулся над столом и тоже, знаете, заметно трясется от хохоту.

– Извиняюсь, – говорит, – пардон, что над вами подшутили. Охота нам было знать, чего это мужья в таких случаях теперь делают.

А я ядовито говорю:

– Смеяться, говорю, не приходится. Раз, говорю, заседание, то так и объявлять надо. Или, говорю, записки на дверях вывешивать. И вообще, говорю, когда курят, то проветривать надо.

А они посидели-посидели – и разошлись. Я их не задерживал.

Трамблям в Саратове

Печатники – народ, конечно, веселый. А касаемо саратовских печатников, так и говорить не приходится. Это очень даже веселые парни.

Но при всей своей веселости саратовские печатники культработу никогда не забывают.

Ура этим саратовским печатникам!

Конечно, в летнее время какая же культработа, сами посудите? Ну, разве экскурсия, например, или массовая лекция на лоне природы.

Это печатники очень обожают. Их мухами не корми – допусти только до этой культработы.

Ну и допустили однажды.

Культотдел союза допустил.

В воскресенье выехали. Кружки тоже всякие выехали – спортивный кружок, кружок физкультуры, пионеры опять же.

И поехали. По Волге. За пять верст. В Шусейку, кажется.

Едут по Волге, а кругом сущая благодать. Водичка кругом плескается. Буфет опять же с крепкими напитками. Два оркестра гремят, один на носу, другой на корме.

Роскошно ехали.

А на место приехали, а там специальная площадка устроена для гуляющих.

Хотел народ расположиться на этой площадке, ан нет. Начальники говорят:

– Атанде, погодите, товарищи. Сейчас мы эту площадку на уголки разобьем. Пущай будет организованно. Здесь пущай будет уголок технический, здесь пущай рабочие, здесь производственный уголок…

Народ говорит:

– Нам все едино – уголки так уголки. В каком уголке пить – безразлично нам. Один пес, как говорится. Пиво от этого не портится.

Но тут оркестры, конечно, грянули, начался трамблям по всем уголкам.

Пили ужасно много. И все под музыку. Дрались тоже под музыку. Одному человеку под музыку рожу совсем набок смяли. Но ничего, отдышался. Все-таки воздух благотворно действует на саратовских печатников.

А после опять пили. А после назад поехали. Не пить же до бесконечности!

А что протокольчик милиция составила, так это не на площадке вовсе, а на пароходе. Это, можно сказать, не считается. Да к тому же и не за драку вовсе и не за убийство, а просто за хулиганство.

А какое было хулиганство – не знаем: два оркестра очень сильно гремели – не слышно было.

Да оно и к лучшему, что не знаем. К чему нам драгоценную московскую кровь портить всяким саратовским трамблямом.

Гений из Алешек

Номерок-то, граждане, заметьте, на день раньше вышел.

Это мы поторопились. Очень уж, охота была читателей порадовать. Народный судья 12-го участка Херсонского округа товарищ Дедов вылечился наконец-то от продолжительной и тяжкой болезни.

А вылечил его Яровенко, Александр Иванович. Простой знахарь.

Конечно, этот Яровенко очень популярный медик. Прямо замечательный гений. Он и от секретных болезней лечит, и от всяких. Народ к нему тучей ходит. Красноармейцы его тоже очень одобряют.

Там, в Алешках, ихняя часть стоит. Так, бывало, командир придет в околодок и удивляется:

– Да где ж это наши больные венерики лечатся?

А доктор говорит:

– А кляп их знает. Наверно, к Яровенке пошедши. Вот какой это популярный медик!

У него и лечился нарсудья. И даже благодарственный аттестат ему выдал на руки.

Однажды обыск сделали у знахаря Яровенки и нашли этот аттестат. На казенном бланке написано. И печать поставлена. Истинная правда. И все душевные переживания высказаны в этом аттестате. Прямо хоть в рамку и под стекло такой аттестат. Вот он:

УССР, НКЮ

Народный судья 12-го вчастку Днiпровьск. пoвiтy

Уважаемый Александр Иванович.

Наконец, из среды цивилизованного общества могут с уверенностью сказать, что может торжествовать не только наука, но и практика… Вы достигли недостижимого лечения сифилиса. Многие из дальних краев России отзовутся и скажут – Вы Гений… После вашего лечения моего люеса вот уж 3-й год прошел, а я чувствую себя очень здоровым, несмотря на то, что ежедневно выпиваю всевозможные напитки. Поэтому еще раз благодарю, до свиданья. Остаюсь жить, пить и вас вспоминать и вам несчастных клиентов рекомендовать.

Нарсудья 12-го участка Хере. окр. Дедов

Хотел нарсудья еще это письмишко в «Известия» послать и в московскую «Правду», да с радости начал всевозможные напитки выпивать, ну, и запамятовал.

Ну, ничего, что запамятовал. Мы и в «Бузотере» катнем это письмишко. Зачем же гению в тени оставаться? Пущай про него все знают.

А мы остаемся жить, всевозможные напитки выпивать, народного судью вспоминать и прокурора к нему рекомендовать.

Хитрее мухи

Делишки-то нынче поганые пошли. Главное, что честному человеку нет спасенья. Для примеру скажем: у честного, благородного кассира сперли казенные деньги.

Раньше, бывало, ну, год назад, пойдет этот честный кассир до своего начальства и покается:

– Ограбили, дескать.

Ну и ничего. Ну, может, какой-нибудь ошалевший начальник и скажет:

– Башку-то, скажет, товарищ, не потеряли ли?

Ну, и ничего больше. А сейчас? Ах, ах, чего сейчас происходит! Да вот тут один землячок наш всыпался. Из кассиров он.

А сперли у него в трамвае с заднего кармана тыщу рублев казенных денег. Да собственных денег трешку.

Ужаснулся, конечно, парень.

«Не жалко, думает, собственной трешки. Пес с ней. А жалко, думает, народную тыщу».

И побежал парень поскорей до милиции.

– Так и так, говорит, сперли тыщу три рубля.

Усмехнулся начальник милиции.

– Бросьте, говорит, товарищ. Знаем мы эти штучки. К нам, может, по семь симулянтов в день заявляются. Катись колбасой.

Кассир наш бочком, бочком, да и вышел поскорее.

«Вот те, думает, клюква! А ведь действительно, думает, никто не поверит. Нет, думает, дудки. Не на простачка напали. Не пойду докладывать по начальству».

Так и не пошел. И не сказал никому.

А распродал поскорей свою мебелишку. Коврик такой у него был у кровати – тоже продал. Штаны опять же. Подштанники. Три кастрюли. Веник. Одним словом, дочиста все продал. И сорок рублей выручил.

А пятерку у замужней сестры призанял. А 955 целковых хотя у него и не хватало, да он не сильно горюет.

– Я, говорит, у кого-нибудь в трамвае сопру. Не погибать же честному человеку.

Ну и спер. Вот до чего хитрый кассир оказался. Хитрее мухи.

Обштопали

Очень смешно в Херсоне вышло. Там транспортники в лучшем виде обштопали своих хозяйственников.

До того их, любезных, обштопали, что те и посейчас сидят, глазами мигают, поминутно сморкаются и руками разводят – как же, мол, так это произошло?

А произошло очень даже просто.

Началось дело из-за денег. Очень уж небольшие ставки были в херсонском союзе транспортников. Транспортники сильно обижались на эти ставки.

– Разве ж, говорят, это ставки? Не только, скажем, пальтеца купить, а прямо на культурно-просветительные цели не хватает – в баню, например, сходить или носки приобрести. Пущай союз прибавляет.

Вокруг этого вопроса споры поднялись. Одни члены говорят:

– Бросьте, братцы, брызгать, ни черта из этого не выйдет – хлопочи не хлопочи. Хозяйственники скорей подохнут раньше времени, чем на новые ставки согласятся.

Другие члены говорят:

– Смешно, товарищи! Да много ли этих хозяйственников? Да мы этих хозяйственников шапками закидаем. Мы их завсегда в лучшем виде обштопаем. Нам бы дорваться только до собрания.

Ну, вскоре и дорвались до собрания.

Совещание в союзе было устроено. Пригласили профделегатов, членов месткома – массу народу пригласили. Трех хозяйственников тоже позвали. Хотели вместо трех одного хозяйственника позвать, а после говорят:

– Пес с ними. Мы и трех могим обработать. Нам раз плюнуть!

Началось совещание.

Притулились три хозяйственника сбоку и сидят. И с испугом смотрят, чего вокруг говорится. А говорится насчет новых ставок. Так и говорят:

– Надо прибавить, какого лешего. Разве ж это ставка, когда на культурно-просветительные цели – в баню, например, не сходи – не хватает.

Хозяйственники, натурально, лепечут в три голоса:

– Не могим, дескать, братцы-сестрицы, повысить ставки, потому – убыточно. Не бейте, Христа ради, нас.

Члены говорят:

– Бить мы вас не станем. Неохота нам рук марать. А вопрос решим большинством голосов. Кто за увеличение ставок – поднимайте руки. Кто против – держите руки в карманах. Пущай все будет по закону.

Хозяйственники, натурально, лепечут в три голоса:

– Мол, братцы-сестрицы, рук-то у нас маловато. Всего три руки. А вас множество. Не переплюнуть же вас.

Председатель говорит:

– Ладно. Там разберем. Кто за?

Тут враз 75 рук поднялось. Только трое и были против. И то были хозяйственники. Председатель подсчитал руки и говорит:

– Ага, Бог правду видит…

Ну, тут же сразу на совещании и решили и постановили, чего хотели.

И все форменно по закону вышло.

Прямо не собрание, а дышло – как повернул, так и вышло.

С повышением ставок, граждане! С вас приходится.

Зеленый ужас

Такие дела, граждане, бывают на свете, что надо не менее трех бутылок пива подряд выкушать, прежде чем понять, что к чему и почему.

Да и то много ли поймешь после трех бутылок, раз башка, сами понимаете, крутится и вертится? Так ни черта и не поймешь.

Одна надежда, – может, какой-нибудь башковитый читатель подвернется и поймет все союзные тонкости.

Дело это случилось в Киеве. Был там такой безработный товарищ, Ваня Шевелев. Два года искал он работишки, тыкался на биржу – ни черта. Наконец посредбюро осчастливило Ваню Шевелева. Предложили ему место управдома в арендованном доме.

Сильно обрадовался Ваня Шевелев. Приступил к работе и, как честный, сознательный товарищ о союзе вспомнил.

«Надо, думает, в союз записаться. Вот-то там, поди, радуются».

Пошел Ваня Шевелев в союз.

– Будьте, говорит, любезны принять в члены. Потому как я выбыл в двадцать первом году по безработице.

В союзе говорят:

– Нету, говорят, принять не можем, как вы есть теперьадминистратор у частного лица.

Ваня Шевелев говорит:

– Здравствуйте! Какой я администратор, раз у меня под командой всего один дворник, и тот чуть по роже меня не бьет?

В союзе говорят:

– Не знаем. Подайте в крайнем случае заявление. Подумаем.

Проходит что-то неделя. И получается вдруг бумага из райкома домрабочих. Пишут арендатору:

Немедленно снять с работы т. Шевелева как не члена союза и заменить его членом профсоюза.

Побежал бедняга Шевелев поскорей в союз. А там ему говорят:

– Раз вы уволены, то и дело ваше не рассматривалось. Катитесь себе колбаской.

Охнул Ваня Шевелев и покатился. Прикатился домой, попрощался с арендатором и с квартирантами, нагрузил тележку своим барахлом и отбыл неизвестно куда.

Но это, дорогие, любезные товарищи, не все.

Ежели бы это было бы все, то мы и бумаги марать бы не стали. А нарисовали бы на этом месте какую-нибудь потешную рожу или вообще карикатуру на текущие события. Оно бы и смешней даже вышло.

Но тут дело оказалось важней какой-нибудь рожи.

Давайте вот мысленно представим себе, что получилось в арендованном доме.

Скажем, заявился на место уволенного голубчика Шевелева какой-нибудь товарищ из союза.

Служит он, например, месяц. После ему бумажка из союза: раз, мол, вы, собачий пес, теперь администратор у частного лица, то из союза вы увольняетесь.

Через неделю ему опять бумажка: раз вы, каналья, в союзе не состоите, то снимайтесь к черту с работы, не ваше, мол, место, мы лучше настоящего союзного парня поставим.

Ну, и поставят на его место настоящего парня, который в союзе состоит.

Послужит союзный парень неделю. После ему бумажка: раз, мол, вы, каналья и собачий пес, являетесь теперь администратором у частного лица, то из союза выпираетесь.

Выпрут из союза, а после ужаснутся, что несоюзный парень небо коптит, и снова погонят его с должности.

И так до двадцати раз.

Гаврила полагает, что на двадцать первом разе эта система не выдержит. Потому найдется же какой-нибудь уволенный парень, который сгоряча стукнет кого-нибудь, или в воздух выстрелит, или повесится на дверях союза. Тогда эту мрачную систему пересмотрят.

Ну а если такого парня не найдется, то придется Киев объявить на осадном положении. Иначе в короткое время по этой системе кучу союзного народа перепортят. Жалко же.