Текст книги "Огненная обезьяна"
Автор книги: Михаил Попов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 17 страниц)
Зельда весело рассмеялась в ответ на это.
– Непременно.
И тут.
– Ну-ка, налей. Только не этого. У тебя чистое что-нибудь есть? И не рюмку. Дай вон тот стакан.
Выпив не менее двухсот граммов прозрачной спиртосодержащей дряни, комиссар, отказался от предложенной закуски, и потребовал налить еще. Но теперь уже всего полстакана. Выпив и это, он опять не закусил, и, дружелюбно попрощавшись с хозяином – "спасибо друг", подхватил пса и пошел к выходу. В машину сел не сразу, зачем-то еще раз заглянул через стеклянную дверь внутрь магазина Мареса, бормоча под нос какие-то сердитые слова.
Я следил в этот момент не только за ним, но и за, естественно, Зельдой. Видно было, что она сбита с толку поведением высокого инспектора. Интересно, почему, ведь как раз в этот момент он вел себя как большинство инспекторов – развлекался, в меру свойственного его натуре хамства.
Они стояли у входа и улыбались. Они всегда мне нравились, нравились больше всех прочих местных гениев. Госпожа Летозина и господин Асклерат. Она – высокая, с острыми широкими плечами и тонкими ключицами. В ней ощущалась неполная принадлежность этому, зримому миру. Узкие руки созданные для неуловимых жестов. Сама невесомость с синими глазами в голубом хитоне. Он – благородный, крепкий старик, с ярко белой сединой, большим, как бы разумным носом, и таким количеством доброты во взоре, что сразу хотелось захворать, чтобы попасть под его опеку.
Вокруг все цвело и радовалось, что живет именно здесь. Освеженные невидимыми райскими поливалками искрились на солнце цветы, в баснословных количествах произраставшие повсюду, в клумбах, вазонах, горшках, захватывая стены и веселясь на крыше. Розы, флоксы, настурции, ромашки, тюльпаны, георгины, клематисы, фиалки, гвоздики, хризантемы, рододендроны, пионы, калы… Цветы разных стран, времен года, цветы природные и выдуманные, цвели и радовали все вместе, одновременно, и постоянно, без перерывов, как это бывает в их обычной земной жизни. Кстати, этот цветник всего лишь магистерская работа одной из сотрудниц госпожи Диамиды. А вот, вот он наконец-то мой любимый цветочек – маргаритка, причем не просто маргаритка, а огненная. Добрейший господин Асклерат как-то сказал Зельде, что она ему напоминает именно этот цветок.
И вот в этот растительный храм мессир комиссар ввалился своей пьяной тушей, как боров в торт. По моему статусу и обязанностям, мое отношение к гостям может быть только одно – чтить и не перечить. Более того, я обязан мыслить о гостях возвышенно, и спасать, жертвуя органами и существованием. Даже в том случае, когда гости ничтожны и отвратны. Что ж, в данном случае и виду не подам, но моя молчаливая лояльность не будет ликующей. Одно только по-настоящему огорчает и озадачивает – что Зельда ведет себя не так, как бы мне казалось естественным. Не обливает незаметно презрением, хотя отлично умеет это делать. А, может быть, это от доброты душевной? В опровержение принципа – пьяного оттолкни. Ну, слегка опростоволосился дядя, так что, измываться над ним? Я все время восторгаюсь, может быть даже слегка неумеренно, умом моей огненной маргаритки, я мучительно млею при любой мысли о ее опаляющем теле, а ведь какова у нее душа?! Сколько доброты и чуткости в этом совершенном существе.
– Мы очень рады видеть вас мессир. – Сказал господин Асклерат и пристойно поклонился, когда мессир комиссар, казалось неудержимо влекшийся вперед, прямо таки вкопался перед ним в песок аллеи, борясь со своим состоянием. Даже не открывая рта, инспектор распускался целым букетом перегаров. Мне показалось, что госпожа Летозина, вот, вот потеряет сознание, грязный, летучий алкоголь как бы прожигал насквозь легкую ткань его организма. Не потеряла, лишь отступила на пол шага, освобождая нам дорогу. И мы вошли. Целая шеренга прохладных, ладных мнеморантов дружелюбно и одновременно кивнула нам. А Зельда, между тем, уже вовсю трудилась. Объясняла, почему госпожа Летозина, и господин Асклерат встретили нас вместе.
– …являясь совершенно независимыми творческими и научными величинами, трудятся на одном, общем поле, коему название – человеческое здоровье. Госпожа Летозина занята наименее материальной, уловимой его частью, сознанием, по преимуществу, памятью. Господин Асклерат лучше, чем кто либо в нашей реальности, знает устройство человеческого тела, разбирает состав его, жил, косточек и соков. А поскольку еще никому не удавалось полностью отделить одно от другого, то есть дух от плоти, то совместная работа в данном случае очень даже показана. Не от случая к случаю, как у госпожи Диамиды с госпожой Афронерой, а почти постоянно.
– Добро пожаловать в Гипнозиум. – Негромко, но весомо, как нейкий "аминь" произнес седой хозяин.
Массивная дверь дезинфекционного шлюза. Нельзя лезть в палату вместе с бактериями, что ты принес с собой. Господин Асклерат мягко, как впрочем и все, что он делает, сообщил, что в правилах посещения лечебных палат, участие собак как-то не предусмотрено. Комиссар начал было выкатывать вперед свою нижнюю, непреклонную челюсть, но говорить ему ничего не пришлось, его опередила Зельда, всегда и всех опережающая, и улыбчивый лекарь удовлетворился тем, что песик Зизу тоже как бы является членом делегации.
– Кроме того, он, собака хорошо сегодня поработал. – Загадочно пояснил мессир Теодор, и погладил Зизу по голове тяжелой ладонью.
Двери дезинфекционного шлюза мелодически звенькнув, отворились, внутри нас ожидало дружелюбное цветочное облако, как будто только собранное с цветочных клумб у входа. Зизу расчихался и занервничал. Даю руку на отсечение, что облако это приняло его за возбудителя-гиганта, которого следует скоренько уморить. Но обошлось.
Никаких халатов после цветочной обработки не полагалось. Всякая нитка в нашей одежде, всякий волосок Зизу были стерильны. Я невольно остановился взглядом на госпоже Летозине. Честное слово, такое впечатление, что она большую часть своей жизни проводит в этом шлюзе.
Теперь можно и к палатам.
– Не туда, Теодор, не туда! – Воскликнула Зельда, увидев, куда направляется комиссар, и в этот раз ошиблась. Ему в данный момент, нужно было именно "туда", в туалет. Задержался он там ненадолго, но вернулся уже весьма освеженном варианте. Пес тоже был мокрым. Взгляд комиссара сделался почти ясным, и, стало быть, речь Зельды лилась не зря.
– Вы оказались у нас в Деревне Теодор в тот момент, когда только что закончился очередной мундиаль. Отгремели последние столкновения, выявлены победители, выявлены и неудачники. Погибшие погибли. А вот те, кто получил повреждение с жизнью совместимое, возвращаются к здоровью здесь.
Мы как раз вошли в большой госпитальный коридор. Направо и налево от нас начинались ряды дверей из матового стекла. За каждой из них располагался одиночный лечебный бокс. В проемах меж ду боксами стояли вазы с цветами и висели эстампы, изображавшие цветы.
– А он, этот, как вы его назвали…
– Мундиаль.
– Да, да, он часто, ну-у, проводится?
Типичный начальнический вопрос.
– Не столько часто, сколько регулярно. Но, разумеется, и регулярность не фетиш. Опасно, и глупо подгонять живую жизнь, под заранее утвержденный регламент. Предметом концентрированного нашего внимания и сохранения является материя высшего межэтнического согласия в глобальном обществе. Когда мы видим, что эта ткань начинает где-то натягиваться, и трещать, мы спешим туда со всем нашим научным потенциалом. Надо сказать, что мелкие, избирательные действия проводятся почти постоянно. Какое-то время удается при помощи этих точечных действий снимать возникающие там и сям напряжения. Но примерно раз в четыре года возникает необходимость в проведении единой, концентрированной акции. Это мы называем мундиалем. Всегда после ее окончания в этой сфере мировой жизни наступает длительная и стойкая ремиссия.
– Странное название. – Сказал комиссар.
– Почему же странное? Хотя, может быть. Старое словосочетание. Взято из совсем другого вида деятельности. Если хотите, мы будем называть все это Кубок Мира.
– Вроде трубки мира?
Зельда кивнула. Господин Асклерат отворил первую матовую дверь. Внутри было бело, стерильно, солнце вливалось сквозь высокое небьющееся окно. На удобной кровати у стены лежал больной, присоединенный к лечебной силе госпиталя десятками белых, цветных и прозрачных проводочков и шлангов. Над ним склонялась сестринским участием миловидная медичка. Увидев гостей, она встала по стойке смирно у кроватной спинки, мы подошли ближе. Больной спал. Его лоб и переносица были изрыты глубокими, но уже затянувшимися углублениями, я бы сказал, что ему в лоб попал маленький метеорит.
– Поступил в самом начале мундиаля, в очень плохом состоянии. Лицевая кость представляла собой рассыпавшуюся мозаику. Прямое попадание зазубренным камнем из балеарской пращи. Несмотря на все осложнения, с механическими повреждениями мы справились. Но сознание тоже, если так можно выразиться, раскрошилось.
Господин Асклерат посмотрел на госпожу Летозину, та величественно подтвердила, что так выразиться можно.
– Мы решили не спешить, и собираем его по крохам, и только после того как этот официант из Лугано, станет личностью, мы сможем подвергнуть его соответствующей манипуляции.
– Еще двадцать лет назад, до изобретенного госпожой Летозиной метода, этот мужчина был бы обречен весь остаток жизни провести в комфортабельной психиатрической больнице, где его рассказы о кровопролитных сражениях в составе средневековой швейцарской гвардии очень бы развлекали тамошних врачей. – Вставила Зельда. – Госпожа Летозина, изобретением своего метода ступенчатой реанимации личности, как бы «вспоминания себя» спасла будущее многим. Это позволила сильно продвинуться всем нам по пути гуманизации нашей работы.
Когда мы вышли в коридор, мессир комиссар задал вопрос, от которого за милю разило праздным любопытством.
– А кто победил?
– Что вы имеете в виду? – Вежливо наклонился к нему седой доктор, – но, сообразив, что именно интересует постепенно трезвеющего инспектора, отшатнулся с еле сдерживаемым содроганием. Но Зельде было не привыкать к пошлости, и душевной черствости гостей из ТОГО мира.
– Швейцарские пехотинцы выбрали неправильную позицию, залп балеарских пращников перекалечил много стрелков из первой шеренги и атака испанской кавалерии времен Реконкисты, довершила дело.
Следующий бокс был так же чист, так же ярко освещен, единственное, чем он отличался от первого, это количеством миловидных медичек. Их было целых три. И все они были полностью заняты пациентом, и, кажется, их не хватало. Пациент при этом бурно выражал неудовольствие тем, как с ним обходятся.
Господин Асклерат попробовал было выступить вперед со своими медицинскими терминами, с сообщением о ранениях третьекурсника из Нантера; Зельда перехватила внимание мессира комиссара живым рассказом о том, что этот молодой французский драгун, прошитый пулей уругвайского стрелка, вылетел из седла, под корневище вывернутой взрывом сосны, где пряталась от зноя ядовитая гадина; потом он, находясь в сомнамбулическом состоянии, добрел до рва, окружавшего форт уругвайцев и, будучи ошпарен кипятком, свалился на дно этого рва. На дне этого рва ему пришлось пролежать не менее полусуток, под атакой солнца и мух. Нельзя не признать – большой объем несчастий выпал на долю этого молодого человека.
Спасенный и от пули, яда и ожога кавалерист-студент, увидев вошедших стал орать во весь голос, требуя полицию, адвоката, прокурора, службу спасения и телевидение.
– А-а, вот и еще банда уродов, откуда вы взялись, и почему позволяете творить с людьми такое! Меня ранили, меня обожгли какой-то кипящей дрянью, и я полдня валялся один в каком-то дерьме. Я мог здохнуть, просто здохнуть! Понимаете вы, или нет! Какое право вы, уроды имеете так издеваться над людьми!?
Изо рта у него вместе с проклятыми вопросами вылетали хлопья слюны. Грустное, однако, зрелище. Человек, попавший в несчастье, не в состоянии адекватно оценить то, что с ним произошло. Его ведь лечат, очень старательно лечат, и вылечат. Ни на грамм благодарности. Восприятие мира у него искажено ужасающим образом. Вот он обзывает нас уродами, а это странно. Ну, пусть я урод, пусть мессир комиссар, но назвать так Зельду! Но его надо простить, учитывая перенесенные им мучения.
Я посмотрел на жену, и невольно подумал – у нее надо учиться, у нее. Выдержке, терпимости хотя бы. Вот я киплю, еле сдерживаю недостойный гнев, а она весела, легка, и опять в центре событий и держит палец на пульсе события.
– Насколько я понимаю, товарищи по несчастью, этого несчастного, уже выписались.
Господин Асклерат кивнул.
– Французско-уругвайское столкновение, это из самых первых событий этого мундиаля. Кстати выписка из этого госпиталя идет в двух направлениях.
– Кто-то на богадельню, кто-то в могилу? – Очень мрачно, и очень неловко пошутил комиссар. Зельда только улыбнулась в ответ. Что ж, приходится показывать, что понимаешь и черноватый юмор.
– Я имела в виду нечто другое. Травмированные легко, после соответствующей реабилитации, возвращаются в строй, ибо мы не собираем для каждого столкновения новую команду, мы лишь немного, в меру необходимости подновляем ее. А столкновений во время одного мундиаля никогда не бывает меньше трех, а иногда их число доходит и до семи-восьми, в зависимости от принятой на конкретный период формулы. Те кто, пострадал сильнее, от продолжения освобождаются и транспортируются в прежнюю жизнь, к прежней работе, разумеется, если сохранят способность ее выполнять.
– А если нет?
– Разумеется, пенсия. Поверьте, Теодор, хорошая пенсия. Для каждого возвращающегося разрабатывается, подробно и тщательно, легенда, которая объясняет, почему человек отсутствовал дома, и на службе, и почему не связывался с родными и сослуживцами. Вы же понимаете, у родственников и друзей не должно возникнуть и намека на подозрение, что тут что-то нечисто. И легенды эти нельзя штамповать под копирку, нужны оригинальные сюжетные ходы, неповторяющиеся обстоятельства места и действия, надо все это непротиворечиво привязывать к судьбе и к личности.
– Уроды! нелюди! мразь! уроды! уроды!
– У нас ведь есть целая служба для дел такого рода, она называется Скрипторий. Кстати, присутствующий здесь Альф, глава службы безопасности, вполне мог оказаться среди сочинителей, он великолепно владеет словом, но предпочел службу более мужественную.
Такое впечатление, что мне в лицо плеснули кипятком как французскому драгуну, так резко и полностью покраснел я. Приятно. Очень приятно. Нестерпимо приятно. Нет, все это не те слова, и никакие другие нейдут в голову, как будто я вовсе ими не владею. Похвала Зельды как обвал, она погребает под собой человека.
– Какие вы все-таки скоты!
– А скажите…
– Да, Теодор.
– Каким образом вы делите ранения на серьезные и не очень.
Господин Асклерат уже начал приосаниваться, чтобы выступить, наконец, в качестве специалиста, но комиссар сузил свой интерес.
– Ну, вот скажем, я понимаю, оторванная нога это травма несовместимая с дальнейшим участием в мундиале, а вот глаз?
– Глаз? – Спросили сразу все, и оба гения, и Зельда, и переглянулись.
– Да, глаз, человек потерял глаз, что ждет его дальше? Его вернут в строй? Или, говоря по-другому, сможет ли он вернуться в строй, если захочет? И еще – всегда ли одинаковое было отношение к таким ситуациям. Так же ли смотрели на это тридцать-двадцать лет назад и ныне.
Господин Асклерат сдвинул белые брови на переносице, как бы ловя ими мысль.
– Двадцать, да и тридцать лет назад, была возможность имплантировать донорское глазное яблоко, но тогда, эта операция относилась к сфере рискованных, чаще предлагали вставить искусственный глаз, но "слепой" глаз, он позволял…
Зельда нетерпеливо перебила.
– Вопрос не в этом, а в том, имел ли возможность участник распоряжаться своей судьбой, влиять на решение комиссии, куда ему отправляться – домой, или обратно в строй.
Доктор развел руками.
– Я такими вопросами не занимался.
– А я занималась. – Решительно объявила Зельда. Я еле сдержал благодушно-восторженную улыбку. Всем она занималась, в чем угодно ориентируется, ни перед чем не пасует.
– Есть статистика таких случаев, Теодор. С самых первых мундиалей мы отметили появление таких участников, для которых слова боевое братство, долг не пустые слова.
– Уроды!
Почему же уроды, мысленно не согласился я с французом изо рва, наоборот, герои, для них ответственность за участок обороны стоит неизмеримо выше, чем примитивный страх раны, крови, и даже самой смерти.
– Уроды!
Кстати, почему мы не уйдем из этой палаты, от этой бушующей кровати, это способствовало бы более спокойному обмену мнениями?
– Такая сосредоточенная готовность биться до конца, свойственная представителям практически всех народов. Разница в одном, в количестве таких бойцов. Японцев в этом гордом числе больше всего. Самурайский, видимо, дух не полностью выдавленный из образа жизни удушающей позитроникой. Японцы, часто, не взирая на самые ужасающие ранения, требуют, чтобы их вернули в строй. Что там глаз, без руки, без селезенки рвутся в бой. Вообще, национальные разновидности храбрости, тема особая. Представители латинских народов больше отличаются на поле пылких, порывистых, сиюминутных подвигов. Славянская доблесть – выносливость, терпение, германская – порядок, организованность. Хотя, разумеется, нет никаких правил без исключения, и правила, о которых говорю я, тоже не исключение. Кстати, желание вернуться к товарищам в сражение, в то время, когда у тебя есть все права этого не делать, это самый качественный вид мужественности, на мой взгляд, он стоит много выше вспышек разового, аффектированного героизма. Но и тут не все однозначно и просто.
– Что вы имеете в виду?
– Мотивы, Теодор, мотивы. Иногда причиной такой храбрости, является трусость. Бросил товарищей в тяжелой ситуации, и заела совесть, нестерпимое желание очистить душу. Мы можем предоставить такую возможность. В новой воинской реинкарнации, человек может показать себя совсем по-другому. Ничтожество явится героем. Есть, хотя в это с трудом вериться, просто любители повоевать. Не в семье, не на рабочем месте, а там, в гуще кровопролитного сражения они только и чувствуют, что живут по-настоящему. Но мы, что-то отвлеклись, выслушаем наших терпеливых хозяев, я думаю, они не зря привели нас именно в эту палату.
Да, оказалось, не зря.
– Мы специально приберегли для вас этого больного. – Начал объяснять господин Асклерат.
– Господи, какие твари, какие вы все-таки твари!
– Вы наверно уже поняли, что этот молодой человек весьма и весьма претерпел во время столкновения с э-э…
– Уругвайскими стрелками. – Подсказала конечно же Зельда.
– Пулевое ранение, укус ядовитой змеи, кипяток, полдня на нечистом дне какого-то рва.
– В таких случаях говорят – есть что вспомнить! – Истерически захохотал больной, в бурунах его нервного смехорыдания были отчетливо различимы все те же "уроды" и "твари".
– Мы его привели в порядок, насколько это было возможно, клинически этот человек здоров. Семь пластических операций, и теперь он сам вряд ли сможет отличить себя, от себя же шестинедельной давности.
– Я-то смогу, смогу, шкура-то вся чужая, а если отстанет! Скоты!
Сказать по правде, я восхищался невозмутимостью господина Асклерата, госпожи Летозины и остального персонала. Их ничуть не раздражали несправедливые крики студента, они продолжали смотреть на него с участием, и выказывали готовность помочь.
– Осталось провести последнюю процедуру. Мы специально ждали вас, мессир комиссар, что провести ее в вашем присутствии. Нам кажется, вы оцените действенность нашего метода.
– Суки! – Доктор сделал жест рукой, и медицинские сестры тут же приступили к исполнению привычных обязанностей.
– На вас лица нет, Теодор. – Сказала Зельда. Странно, что она разглядела особенного и нового в облике высокого гостя. Все та же непробиваемая взглядом коричневая рожа.
– Вы поймите, через несколько секунд этот человек навсегда и полностью забудет как он валялся на солнцепеке в гнилой канаве, с дыркой в брюхе, опухшей от змеиного укуса ногой и орал до одеревенения связок, задыхаясь запахом собственного горелого мяса.
Французу надели на голову набранный из черно-белых восьмиугольников шлем. Вовсю мигали лампочки и на шлеме, и на панели над кроватью, сестры переговаривались профессиональными голосами.
Глаза француза закрылись, как у засыпающего, губы, двигаясь все медленнее, бесшумно вывели напоследок слово, которое нельзя было не узнать – "у-ро-д-ы".
– Все! – Вдруг сказала госпожа Летозина. Это было так неожиданно, что все взгляды обратились невольно на нее, а когда вернулись к больному, он уже лежал с открытыми глазами. Неуверенно улыбаясь, он сказал неуверенным, приятным голосом.
– Здравствуйте.
– Здравствуйте. – Улыбнулась ему госпожа Летозина.
– Где я? Что со мной?
– Не волнуйтесь, с вами все в порядке, вы среди друзей, сейчас я вам все объясню.
– Надеюсь, вы верите мессир комиссар, что это не специально подстроенный аттракцион. – Сказал господин Асклерат.
– Ну-у, да. Конечно.
– Все-таки, для окончательной убедительности, я бы предложил испытать этот метод на себе. Вы сами увидите, как все получается быстро и радикально, и надеюсь, вы после этого станете его безусловным сторонником. Говоря проще, не закроете дальнейшее финансирование этой важнейшей темы.
– Вы предлагаете мне сломать ногу и очень быстро ее вылечить?
Господин Асклерат поморщился от этой, в самом деле, плохой шутки.
– Не ногу. Мы просто наденем вам такой же шлем, и вы забудете последние пять минут нашего разговора. Вы сами будете контролером, запишете на бумажке несколько фраз, спрячете в карман, и когда мы выключим наш прибор, вы сможете убедиться, что в голове у вас ничего не осталось от записанного.
Зельда незаметно для всех, только не для меня, сжала пальцами локоть мессира комиссара. Наверно, сильно, потому что ему пришлось рукой этой пошевелить, а на ней посапывал Зизу, он проснулся и зевнул, показывая странный, голубоватый язык. Как это я раньше не обратил внимания на это! Что это за порода такая, из самых новеньких? У обычной собаки язык должен быть розовый. Кажется, не у всех, у каких-то фиолетовый. В общем, странно.
Сзади к высокому инспектору подошли две меморантки с черно-белым шлемом. Мило улыбаясь, они ожидали указаний господина Асклерата.
На этом наш скомканный по моему ощущению визит в Гипнозиум завершился. Конечно, не мое дело судить о том, как Зельде следует строить экскурсию, и я лишний раз убедился в этом, когда мы отошли от госпитального флигеля шагов уже на тридцать, и мне почему-то захотелось поглядеть назад. Окна и первого, и второго этажа были просто таки залеплены любопытными лицами, смотревшими нам вслед. Ординаторы, фельдшеры, медицинские сестры, анестезиологи, санитары, в общем, их было не меньше, чем цветов перед парадным входом. Каким-то непонятным для меня образом, мы произвели в Гипнозиуме фурор.
Зельда же оглядываться нужным не считала, она могла двигаться только вперед. Неукротимое стремление к совершенствованию, и к совершенству, заложено в самом корне ее натуры. Моя роль заключалась не в том, чтобы ей как-то соответствовать, хотя бы не мешать, не становиться на пути, не виснуть на ногах, вот о чем мое мечтание.
Лаборатория госпожи Афронеры располагалась неподалеку от Гипнозиума, на другом конце Большого Эдема, так справедливо назывался тот полный фантастических растений парк, который мы пересекали в состоянии беседы. Под ногами у нас деликатно поскрипывал розовый песок. Справа и слева высились шеренги великолепно выдрессированных кипарисов. Где-то справа меж стволами виднелись белые коттеджи с разноцветными крышами в аксельбантах из вьющегося плюща. В конце аллеи поднимался Храм Любви, как зовут его некоторые, место где творит, иногда удивительные, а порой и непотребные вещи, самая красивая, сексуальная и ветреная госпожа нашей деревни. Ее лаборатория и в самом деле выглядит как храм. Вертикально ребристые колонны, пышные ордера, и даже статуя любимого, и одновременно любвеобильного сына Купирота на крыше.
Впереди нашей группки бежал негодник Зизу, то и дело замирая, очевидно, воспоминая о змее. Я замыкал шествие. Посередине располагались экскурсовод с гостем. Слева от нас увлажняли лужайку, и отбившиеся от общей стаи капли перелетали строй кипарисовых копий, сверкая на солнце и темнея на одежде.
– Знаете, Теодор, я должна исправить одну ошибку. На протяжении всей нашей ознакомительной прогулки, я представляла вам наших гениев, только как работников, специалистов, конечно, это самое главное в них, но, вместе с тем, они ведь не автоматы, не механизмы по производству научной продукции. Они многогранные личности, домашняя, частная их жизнь богата перипетиями, и ночь они не рассматривают всего лишь как перерыв между двумя рабочими днями.
– Я догадывался.
Зельда усмехнулась, как будто мессир комиссар пошутил, в то время как он был серьезен, к тому же следил за Зизу.
– Сэр Зепитер поощряет своим примером кипение естественной жизни. Вы, наверно, уже поняли из моих предыдущих обмолвок, что наш верховный научный гений, и любвеобилен, и изобретателен в любви. Приключения на грани скандала, или хотя бы скандальчика, его конек. Конечно, многое из того, что позволено Зепитеру, кое кому и не позволено, но тут уж сетовать глупо. Еженедельно, а то и чаще, он в садах вокруг своего обиталища устраивает великолепные, разнообразные, а порой и безобразные игрища. Но только с точки зрения человека постороннего и зашореного. Сегодня у вас будет случай собственными глазами увидеть одно такое представление. Причем, в новом костюме, благодаря любезности госпожи Изифины. Говорят, знаете ли, что она в некотором роде дочь сэра Зепитера. Как бы это объяснить ближе к истинному смыслу, плод платонической любви. Вы меня понимаете, Теодор?
– Я вас внимательно слушаю. – Ответил комиссар, присаживаясь на корточки и заглядывая под подол серебристой канадской елке, в поисках песика.
– Тогда я продолжаю. Например, вам вряд ли может придти в голову, что первая красавица нашего нобелевского городка, госпожа Афронера является законной супругой господина Гефкана. Господин Гефкан попал к нам не без протекции своей гениальной, а вернее, гениально красивой супруги, так говорят злые языки, и хотя он полностью соответствует своей должности, и даже вырос как специалист за последние пятьдесят лет, комплекс у него остается. Красавица Афронера безжалостно изменяет ему с кем попало, и когда угодно, и нарожала кучу детишек не от него.
– Он знает об этом?
– А-а, слушаете все-таки, а я думала лишь вполуха. Нет ничего увлекательнее сплетни, правда. – Миленько так улыбнулась Зельда, но увидев, что собеседнику фамильярный тон не слишком нравиться, мгновенно его отставила. – Знает, конечно. Отличнейше знает. Однажды он даже застал свою супругу на ложе измены с ее постоянным любовником, известным вам Маресом, насколько я поняла, человеком, занимающим ваши мысли.
– Вы не назвали его господином.
– Всего лишь точность, а не предубеждение. Марес незаконнорожденный сынок сэра Зепитера, получил соответствующее образование, он не великий ученый, но при желании мог бы возглавить какую-то из многочисленных деревенских лабораторий. Но решил остаться, так сказать, вольным художником, говоря проще, раздолбаем. Держит он, как я вам уже рассказывала, спортивный магазин, где проводит время между мундиалями, и отборочными акциями. Когда мундиаль очередной начинается, Марес вспоминает, что числится консультантом по практическому применению инвентаря в ведомстве господина Гефкана, и с головой окунается в работу. Ходят слухи о том, что он слишком уж впрямую понимает название своей должности. Короче говоря, чрезмерно деятельный, увлекающийся лаборант. Но, что-то я опять о делах, обещала же сплетничать.
Зизу вытащил из под ели небольшую засохшую палочку. Ах, ты Боже мой, я уже было начал задумываться об сем зверьке, как о существе с каким-то скрытым смыслом, а это всего лишь навсего собачка. Принес коричневому папе палочку. Мессир комиссар, взял добычу из пасти Зизу, повертел в руках, понюхал даже, и отбросил. Не понравилась ему добыча. А чего он хотел, задушенного зайца? Ой, нет, про травмированных зайчиков думать не будем.
– Так вот, однажды господин Гефкан застал супругу в объятиях этого самого безалаберного лаборанта. Виду не подал, взял в руки пульт, а хорошие наши миловались в кабине старинного беспилотного самолета разведчика, только что господином Гефканом восстановленного, и поднял машину в воздух, так что любовники не успели из нее выпрыгнуть.
– Н-да.
– То-то и оно, Теодор, что н-да. Он гонял их на огромной скорости, заводил машину в штопор, переворачивал кверху брюхом и т. п. Все это происходило прямо над головами пирующих гостей сэра Зепитера. Хохоту было…
– Они же могли разбиться.
Зельда решительно покачала головой.
– Господин Гефкан никогда бы на такое не пошел, это здесь просто невозможно. Я имею в виду убийство. А техника его никогда не подводит. Кстати, у госпожи Афронеры уйма детишек. Двое Фоб и Дей, от Мареса. Не знаю, зачаты ли они были в ходе того незабываемого полета, но ребята выросли кошмарные. Кстати, это я объяснить не в состоянии, дети у этой феноменальной, признанной красавицы и любовницы выходят все какие-то с браком. Фоб и Дей маленькие, злобные уродцы, но по-своему, очень способные. Гермафродит, так тот вообще гермафродит. Она могла бы подправить плод уже вынашивая его, имея такую подружку как госпожа Диамида. Хотя, подружками, а вернее сотрудницами они стали недавно. Прежде все было по иному. Одно время эти великолепные госпожи состояли в чудовищной вражде, и представьте, причиной раздора был мужчина. Молодой, прекрасный, как водится позитронщик. Так получилось, что он из двух гениальных женщин предпочел более красивую, то есть госпожу Афронеру. Дело могло кончиться небывалым для Деревни образом – пролитием крови.
– Да-а?
– Правда, правда. Пользуясь своими профессиональными навыками, госпожа Диамида произвела на свет чудовищное существо, то ли кабана, то ли волка, то ли крокодила, и запрограммировала таким образом, чтобы он разорвал отвергнувшего ее красавца.
– А вы говорите, что здесь не убивают.
– Правду говорю, Теодор. И случай с волкокабаном и позитронщиком подтверждает это. Обезумевшая от страсти, обиды, опаляемая мстительными мыслями госпожа Диамида, бросила в атаку свое живое изобретение. Монстр уже ворвался в Позитрониум, это название нового вычислительного центра, уже проломил дверь, уже вынюхал в мирно программирующей толпе назначенную жертву, уже кинулся на нее, оскаливая пасть, выпуская клыки и растопыривая когтищи, когда мысленно следившая за ним госпожа Диамида одумалась, и дала ментоотбой. Она поняла, что не в силах совершить то, что еще секунду назад мечтала совершить. Задуманное противно ее природе. Чтобы не перестать быть собой, надо было отказаться от убийства.
