Текст книги "Колючая Арктика"

Автор книги: Михаил Лезинский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 10 страниц)

– Семен! Тут у меня на проводе висит еще один писатель. Крымско-колымский! Кучаев его фамилия! Тот самый, с которым ты в моем кабинете и в мое отсутствие коньячные чаи попиваешь!.. Знаком тебе такой человек?

– А, как же, знаю! – хохотнул Курилов. – "Войну и мир" написал. "Мертвые души" и эту… как ее?!. Запамятовал?..

– "Последний из могикан", – подсказал Кучаев, показывая, что он внимательно следит за разговором.

– Наконец-то объявился еще один классик!.. А я-то себе думаю, кто это сопит в две дырочки, аж трубка раскаливается! Оказывается, он, – Максим Кучаев!.. С кем, с кем, а с Кучаевым мы в тундре не разойдемся! Одна тундра на двоих– это мало!

– С тобою не соскучишься, Семен. Между прочим, в отличие от тебя, Великого и непревзойденного Юкагира, Максим Леонидович, и зарисовку сочинит, и статью, и информацию…

– Сдаюсь, сдаюсь, Иван Иваныч! Надеюсь, мы с вами скоро будем читать полное собрание информаций в тридцати двух томах не менее великого, чем я, Максима Кучаева?

– И я верю, Семен, настанет такое время. А сейчас, работничек "Колымской правды", вместе с Кучаевым двинешься в тундру – выписываю командировку. Мало ли что не хочешь, надо! Сколько времени пробудут гости в Черском? Тебе говорили?

– До попутного борта на Колымское. Вы прозондируйте почву у авиаторов, когда ближайший рейс?

Редактор бросил взгляд на письменный стол – там у него лежало расписание движения пассажирских самолетов Колымо-Индигирской авиалинии. Ни завтра, ни послезавтра рейсов не предвиделось. На Колымское пассажирские самолеты вообще редко летают.

– Спасибо за подсказку, Семен, постараюсь что-нибудь придумать. Посодействую, чтобы Фарли с компанией не долго находился в Черском. Нужна им тундра?!.Они ее получат не задерживаясь! А ты, Семен, готовься в командировку – я потом тебе перезвоню. Перезвоню, перезвоню, – сам себя передразнил редактор, – ты хоть изредка показывайся в редакции!.. Сегодня Фарли Моуэт приедет, а завтра сам великий Эрнст Хемингуэй пожалует… Великого великий должен встречать.

Курилов вздохнул.

– Хемингуэй уже не пожалует. К сожалению. Он метко умел стрелять и в себя не промахнулся. Великие находят великий выход…

– Ладно, Семен, не расстраивайся… А Хем, между прочим, великолепные корреспонденции мог писать. До встречи!..

Редактор и Максим Кучаев положили трубки, но Перевеслов ее тут же вновь поднял. На этот раз автоматика сработала безукоризненно, словно испугавшись разноса и газете.

– Правление совхоза "Нижнеколымский"?

Правление совхоза находилось в Черском, а само огромное хозяйство раскинулось в Олеринской, Халларчикской и Алазейской тундрах, а оленьи стада, передвигаясь и выедая ягель, достигали к концу зимы побережья Северного Ледовитого океана.

– Мне, девушка, директора. Сайвасов у себя?

– Кто спрашивает?

– Перевеслов.

– Соединяю, Иван Иваиыч!

Редактор созванивался сегодня с Сайвасоаым, уточняя цифры в статье главного зоотехника, поэтому и начал разговор без обычного предисловия и вежливых приветствий.

– Валентин Борисович! У тебя борт на эту неделю в Колымское заказан?

– А как же! Грузовые «ЛИ». Балки повезут. По четыре рейса каждый день.

– Надо будет подкинуть в тундру несколько человек.

– Сколько килограммов? – деловито осведомился директор.

– Что?! Ах, да! Черт знает, сколько в них будет килограммов! Бери по среднему. Если в человеке семьдесят килограммов, то… Полтонны зарезервируй на всякий случай!

– Хорошо, – согласился Сайвосов, – надо так надо, с прессой не спорят. Две балки прядется сбросить. Или – три?

Каждый грузовой «ЛИ» тащил в поселок по шесть балок для строительства двухэтажных домов. Теперь один самолет на половину придется разгрузить в Черском.

– Валентин Борисович, один – иностранец. Автор многих интересных книг. Защитник эскимосов Фарли Моуэт. Не слыхал?.. Может, высвободим весь самолет? Подумай?

– Думай сам, Никаких отдельных самолетов! Эта авиация и так в копеечку влетает! Дома в Андрюшкино и Колымском, считай, из золота выстроены!.. Будь здоров, Иван Иваныч! Низкий поклон с персональным приветом твоим гостям!..

Редактор осторожно положил трубку и тяжко вздохнул, как после огромной проделанной физической работы.

Кажется, все стало на свои места.

– Максим Леонидович, значит, вы с Великим Юкагиром встретите борт из Якутска, пошастаете мал-по-малу по Черскому – завтрак без вина и водки! – загружаетесь вместо бревен и… в тундру!

Ясно?.. И… это, откройте блокнот… Фарли – гость, а вы не гости, прошу об этом не забывать. Из тундры привезете… Записывайте! Записывайте! Несколько интервью с бригадирами оленеводческих бригад и один материал в рубрику "Пьянству – бой!"

О Фарли Моуэте?.. Потом пошлем материал в Канаду. Пусть его там пропесочат! Будет знать как пить русскую водку!

– Шуточки у вас, Максим Леонидович, прямо скажем, юкагирские. Там, в тундре, и без гостей есть кому пить!.. А Великого Юкагира, Максим Леонидович, могли бы и поберечь. Думаете, не знаю, что вы в моем кабинете открыли филиал ресторана "Огни Колымы"?.. Понимаю, Великий Юкагир слаб к этому делу, – редактор щелкнул себя по кадыку, – но вы-то другой закалки…

ГАРАНИНСКИЕ ЖЕНЩИНЫ

Свет в квартире выключен, но луна высвечивает красивую импортную мебель – копейка к копейке, пять тысяч пришлось выложить Насиме Нуршиной за неё! – хрустальную люстру, стоимостью в полторы тысячи, украшения из золота и брилликов, небрежно сложенные в хрустальную массивную пепельницу, ковры бешенной цены и прочие атрибуты человеческого тщеславия и алчности… Что, что, а денежки в этой квартире водились!

Луна высвечивает двух человек – мужчину и женщину – на мягкой, широкой тахте. Голых. Срамных…

Вот написал «срамных» и тут же спохватился – что может быть прекрасней нагого человеческого тела!?. Если тело то молодо и красиво!

Это во мне говорит человек вчерашнего дня и до сих пор продолжающего жить во дне вчерашнем… Так что, делайте поправку на мой возраст и на день сегодняшний!..

Голых! Срамных! Довольных! Только уставших друг от друга, от неистовой пляски любви.

Молчит Насима Нуршина, молчит Сергей Гаранин. И перед гаранинскими глазами – автомобиль. Помешался он на нём, что ли?!.

Сергей Гаранин понимал, что другой такой случай, купить – без всяких очередей! – машину, вряд ли представиться. Местные водилы не припомнят, чтобы за перевыполнение плана премировали внеочередной покупкой автомобиля.

Можно, конечно, и подождать несколько лет, поднакопить денежек и стать в общую очередь…Нет! Общая очередь не для него! Общая очередь – это годы утомительного ожидания. А, чтобы спрессовать время, убыстрить прохождение очереди, необходимо переплачивать, отдавать свои, горбом нажитые денежки различным маклерам, подвизающимся в больших города при ненавязчивом сервисе, дельцам, присосавшимся, как пиявка к телу, к всемирному прогрессу и к паюсной икре.

Насима прижимается к Сергею Гаранину, Насима вжимается в Сергея Гаранина…Что бы там ни говорили, какими бы словами на называли Насиму, но тело её прекрасно. Обладать такой женщиной – себя уважать!

– Насима!

– Что, милый ты мой? Что, родненький? Что, славненький?

– Ты пошла бы за меня замуж?

Голова Насимы приподнимается, опираясь подбородком в ладонь. Её ещё влажные, но уже настороженные глаза, смотрят в подсвеченные луною глаза любовника.

– А зачем тебе это нужно?

– Ну, допустим, я тебя люблю.

– Врёшь, родненький мой. Врёшь, золотко моё…Неинтересно тебе тогда со мною будет. С мужем я во французскую любовь не играю.

Сергей Гаранин хмурится.

– Нет, ты ответь, Насима, я…я серьёзно?

Насима отодвигается от Гаранина, переворачивается на спину, – хороша, ничего не скажешь! – достаёт с прикроватной тумбочки сигарету, прикуривает от газовой зажигалки.

Гаранин шевелит ноздрями, он не выносит в квартире табачного дыма. И, – в этом он старомоден! – на дух не переносит курящих женщин. Целоваться с курящей, что – с пепельницей! Насима это знает и старается при Гаранине не курить.

А тут… пыхнула в лицо Гаранина дымком.

– Нет, Сергей, за тебя бы я никогда не пошла замуж. У меня уже есть такой… чумазый.

– Чумазый?

– Ага. Весь мазутом пропах. Мне б интеллигента какого!

Гаранин усмехнулся.

– Значит, верно говорят, что ты охмуряешь какого – то местного писаку!?

– А тебе какое дело?

– Да я так.

– Вот так и помалкивай… Чуть не полгода ко мне шастаешь, а хоть бы… духов флакон принес…

Много мужчин она перевидала на своем, в общем-то еще не длинном веку – мучит плоть! Вот и сейчас, крутит мозги местному писателю Семену Курнлову, – Сергей Гаранин не в счет! Только не бросит она своего мужа из-за этого, по уши влюбленного в нее юкагира! Зачем ей хомут на голову – трое чужих детей! Не пойдет и за Гаранина – хищники в доме не нужны!.. Если уж менять своего, то только на министра. Или – на посла какой-нибудь державы! А так… лучше ее Абдулкадира, честнее Абдулкадира, благодарнее Абдулкадира, глупее её Абдулкадира ей не найти в этом мире.

Умом Насима Нуршина это понимала. Но дрянное тело, независимо от воли ее, требовало новизны отношений.

– Сергей, а ты серьезно сделал мне предложение?

– Проверяю твою любовь, – он положил горячую руку на грудь.

– Насима откинула ее.

– Сергей!

– Я – Сергей!

– Слушай меня внимательно, Сергей Гаранин, чтобы с сегодняшнего дня, с этой минуты твоей ноги в моем доме не было! Понял, жених?

Гаранин вздрогнул. Понял – это серьезно. И в этой квартире, где прочно был прописан длинный рубль, ему больше не будет места. Жаль. А он думал, если приспичит, подзанять здесь деньжишек. Жаль…

И опять полярная луна высвечивает широкую кровать, белеющее на подушке лицо женщины и портрет мужчины, почти мальчика, в летной форме.

Сергей Гаранин однажды приказал: "Снять портрет!" Но Зина ответила твердо: "Нет!" И разговоров на эту тему больше не возникало.

Любила ли З.И. Щеглова – Зиночка Щеглова – Сережку Щеглова? Она и сама бы сегодня не смогла ответить на этот вопрос. "А Сергея Гаранина любишь? "Да!" – твердо ответила бы она.

Сергей Гаранин – первый мужчина в ее жизни. Сережа Щеглов – не в счет. Тот был свой. С тем Сережей они вместе учились с первого по десятый класс, тот Сережа таскал ее портфель – "жених и невеста из одного теста!" – того Сережу она провожала в летное училище. А, когда тот Сережа окончил его, получил назначение на Крайний Север и написал из Черского "приезжай!", она тотчас, не раздумывая, поехала – как же: из одного теста жених и невеста! Тот Сережа всегда был своим…

А Гаранин – чужой, Гаранин из другого мира. И любит она этого чужого человека, любит со всеми его недостатками. Будь у того Сережи хоть толика их, никогда бы им не быть вместе.

И сейчас она лежит в постели одна – Сергей Гаранин повез на какой-то прииск ответственный груз! – и, краснея, вспоминает его жаркие ласки, его, не терпящие возражений, желания, не скованные приличиями и, не желая того, сравнивает, и сравнения эти не в пользу летчика Сергея. Тот Сергей так и не смог победить в себе стеснительность школьника.

Если бы тогда, еще несколько лет тому назад, ее бы спросили: "З.И. Щеглова, ответь нам, любишь ли ты Сергея Щеглова?"

Она бы искренне возмутилась такому вопросу. А как же иначе! "Разве можно идти замуж без любви!"

Сейчас ей никто не задаст такого вопроса, но он сам иногда возникает и Зина уходит от ответа.

Она на заметила, как уснула. И приснился ей Сергей Гаранин. Стоит в дверях и ласково улыбается. Шепчет что-то.

– Не слышу! – кричит Зина.

– Ухожу я от тебя. К Насиме ухожу! Надоела ты мне! – говорит Гаранин, продолжая ласково улыбаться.

– Что?! – на глаза навертываются слезы и она громко кричит. – Не пущу! Я тебя от себя никуда не отпущу! У той Насимы есть муж. Много мужей у той Насимы… Не пуу-щуу!

Зина просыпается от скрипа дверей. На пороге – Гаранин.

– Вот и я, Зинуха!

З.И. Щеглова долю секунды всматривается в знакомые очертания, закрывает и открывает глаза, пытаясь отогнать наваждение сна, отбрасывает одеяло, босыми ногами бежит по холоднющему полу.

– Сереженька!

Гаранин подхватывает ее на руки, она обхватывает его за шею, шепчет, всхлипывая:

– Я тебя ни к кому не отпущу, Сережа, я тебя очень люблю, Сережа, больше всех, больше себя… Не надо уезжать так далеко… Я узнавала, место есть на автобусе.

– Дурашка, – щекочет ее небритой щекой Гаранин, – я ж не только для себя стараюсь…

В комнате жарко. Паровое отопление, словно ошалевшее, к батарее не притронуться. А тут еще эта… пуховая перина поджигает снизу. Далась ей эта перина!

– Зин, давай на пол ляжем!

– Ты что! Застудимся. По полу ветер гуляет, а я люблю тепло, – Зина прижимается к Сергею. – Ты чего так поздно приехал?

– Понимаешь, – задумчиво отвечает Гаранин, – я сразу понял, что все дело в обратных рейсах. Если машину билибинский «Вторчермет» и дальше будет загружать, значит, считай я всю зиму с дополнительным рейсом. Понятно?

– Ничего не понятно!

– А чего тут непонятного! Туда везешь – пишут! Обратно – тоже пишут! Мне пишут, а другим – шиш на постном масле!

– А тебе что, Сереженька, больше всех надо?

– Спи. Ничегошеньки-то ты не понимаешь…

Сергей Гаранин подсчитал: на машину все равно не хватит! Не только же на машину понадобятся деньги. А проезд до материка! А покупка гаража! А!.. Да мало ли еще этих "а"?!

Вот – Насима! У стервы деньги водятся!

От сознания невозможности срочно добыть такую сумму, Гаранин начинает злиться. Он может себе это позволить – никто же не видит! Он злится на профорга Лямина, хотевшего впрячь его в общую упряжку – чёрт криворотый, не смог попридержать премиальные машины на следующий год! В будущем году, Гаранин уверен, он не то, что машину смог бы безболезненно купить, но и самого Лямина с потрохами и его угристым носом! Он злится на Зину – дурная баба, счета деньгам не знает: привозят помидоры по пять рублей за килограмм, так она ящиками берет: "Север требует витаминов!" – мысленно передразнивает он ее. Как будто нельзя потерпеть пару лет, а потом, на материке, хоть задавись этими помидорами!

На Сергея Щеглова Сергей Гаранин злится больше всего – это ж надо, прожить столько лет на Севере, побывать – и не однажды! – на самом Северном полюсе и… не оставить бабе полновесной сберегательной книжки!..

Сергей Гаранин неожиданно улыбнулся: "А вот с металлоломом я здорово придумал!"

– А если еще ходку сделать!

– Какую ходку? – встрепенулась Зина. – Не надо, Сереженька, над нами и так смеются.

– Тебе бы лишь бы ляпнуть! На всех груза там не хватит! Из десяти машин девять порожняком возвращаются, – злится Сергей, – все не так просто, как тебе кажется.

– Ты же порожняком не возвращаешься.

– Так то – я!

Зина обнимает Гаранина, пытается повернуть его лицом к себе.

– Бог с ним, с этим грузом! Что, нам денег не хватает? Я же тоже неплохо зарабатываю.

Сергей Гаранин осторожно высвобождается из объятий.

– Устал я. Спи. Ничего-то ты не понимаешь…

Временами Гаранину казалось, что Зина прикидывается простушкой – это пока не расписаны! – а там, кошечка покажет коготочки! Он не мог себе представить, чтобы женщина не интересовалась дензнаками – ведь это сколько же необходимо грошей на юбки, блузки, шпильки!? С ума сойти можно!.. Вот Насима, та точно рассчитала: у местного писателя вышла толстая книжка в Якутске и эта же книжка в «Роман-газете». В двух номерах!.. Даже представить себе трудно, какую гору денег огребет этот местный туземец?!" Но З.И. Щеглова – не Насима Нуршина. Присматриваясь, Сергей Гаранин заметил: слова у Зины не расходятся с делом. И нет под словами Зины ни второго плана, ни подводного течения. Такая была она и такая есть сейчас. И такая она вполне устраивала того Сергея, Сергея Щеглова, который печально смотрит со стены на свое бывшее супружеское ложе.

Тот Сергей для Гаранина как бы и не существовал никогда. Он не видел его живым и не воспринимал живым. И уважения к мертвому у него не было: дурак! Бросился в Колыму спасать какого-то мальчишку и утонул. Утонул, оставив бабу с носом – на сберкнижке у летчика Сергея Щеглова было всего ничего – месячный заработок полярного летчика.

"Нет, расписываться погодим!" – подумал Сергей Гаранин.

– Сереж?

– А-а?

– Я тебя люблю, Сереженька.

– Спи…

– У нас с тобою все есть, Сережа. Все, все!..

Действительно, все есть: ковры на стенах и на полу, цветной телевизор, холодильник, тряпок полный гардероб… Машины нет? Так будет! Все-таки, заработки на Крайнем Севере неплохие, а они еще совсем не старые люди.

Зина говорит об этом Сергею. Он фырчит от этих разговоров, ловит глазами фотографию Сергея.

– Может, кому и нравится с голой жопой над Колымой летать! Лично мне это не подходит.

Зина пытается надуться, все-таки оскорбляют того Сережу.

Но Гаранин – захотелось человеку! – запечатывает ей рот поцелуем, прижимает к себе, обдавая жаром сильного мужского тела и она вжимается в него, забывая обо всем на свете.

– Я люблю тебя, Сереженька, я тебя люблю очень и очень…

ИГРЫ ВЗРОСЛЫХ ЛЮДЕЙ

«ЛИ» готовили к полёту. Из его металлического чрева вытаскивали бревно за бревном, высвобождая самолёт полностью. Неожиданно этим же бортом собрались лететь директор совхоза Сайвасов и парторг Татаев. Если директор совхоза укладывался в авианорму – семьдесят пять килограммов живого веса! – то партийный деятель Татаев явно тянул на двойную. Да и Фарли Моуэт был не один, а с женою и переводчиком и вся эта могучая тройка весила не менее двух центнеров! Да ещё Рытхэу, Курилов, Кучаев!.. Нет, определённо, брёвнам в самолёте делать было нечего! Из восемнадцати осталось два. Вместо сидений. Нарушался сам принцип полёта – « В тундру без брёвен „ЛИ“ ходу нет!. Хочешь попасть в тундру – жди пассажирского самолёта или вертолёта!»

Но кто считается в далекой Арктике с этими законами! И первыми нарушают эти законы те, кто их и сочиняет!

"ЛИ" вырулил на белое полотно Колымы – зимний аэродром! – оторвался от льда и взял курс на Андрюшкино. Лёту – два часа!

Самолёт набрал высоту и дымы Черского исчезли.

Максим Кучаев припал к иллюминатору – нравилась ему тундра с высоты птичьего полёта! Зрелище необъятного пространства волновало его всегда, хотя в эти минуты из круглого оконца «ЛИ», летящего над облаками, ничего нельзя было рассмотреть… А самолёт взбирался всё выше и выше…

Показалось солнце. На земле его давно не видели – с наступлением полярной ночи оно давно исчезло с горизонта! – а отсюда, с высоты, видно: багровый шар, подсвечивая далёкие синие горы-облака и спрятавшись за них, словно принайтован к земле и никак не может отрваться.

Светило, несмотря на свой солнечный блеск, выглядит угрюмым, рассерженным, холодным… И тундра, – когда солнце исчезло, а самолёт выбился из-за облаков! – выглядела не настоящей. Картинкой, которую изобразил художник. На этой картинке просматривалось белесое пространство с блюдечками озёр, вмёрзших в землю, ровненькое до невидимого горизонта пространство, извилистая лента промёрзшей Колымы со множеством ответлений…Ни деревца, ни кустике не было на той картине… А где те кочки и неровности, за которые цеплялся Максим Кучаев, когда его нарты взлетали вверх и сам он оказывался на жестком колючем снегу!?.

Впереди что-то зачернело и чернота стала расширяться на глазах, охватывая огромное пространство.

– К Андрюшкино подлетаем? – спросил Кучаев, повернувшись к Курилову.

Кучаеву показалось, что внизу – домики. Что он различает оленей в упряжках и собак, приткнувшихся у входа в тордохи!

Сайвасов отрицательео покачал головою:

– Олежки! Дикие олежки!

"ЛИ" спустился так низко, что даже Кучаев увидел что «чернота» в движении – волнистая линия изгибалась, стараясь убежать подальше от гула самолёта и от тени распластанной на земле и спинам оленей.

Курилов прищурился и в этот миг стал похожим на большинство своих попутчиков. Поначалу Максиму Кучаеву вообще казалось, что многочисленные лица малых народностей похожи друг на друга – сплошная однотипная морда!

Позднее признаются два писателя друг другу, что несмотря на свойственные им наблюдательность, так ошибались!..

Отставая от самолёта и уходя в сторону, колебалась чёрная волнистая линия – подальше, подальше от шума винтов! Подальше, подальше от человека, производящего этот шум!

– Красотища! – не удержался Кучаев и тут же спохватился.

Что-то сказал не так! Увидел, как сжались губы директора совхоза:

– После такой красотищи, тундра лишается ягеля. Дикие олени – беспощадные истребители ресурсов земли. Их надо время от времени отстреливать как класс! – жестко заключил Сайвасов.

Фарли Моуэт прислушался, попросил перевести. Поняв, о чём речь, покивал головою – знак согласия. Добавил:

– Дикие олени – соперники домашних. Я бы заметил, хитрые, коварные и умные соперники. Стоит зазеваться пастухам – уведут дикари в дали неоглядные всю женскую половину стада! – и Фарли подмигнул своей молоденькой жене Клер.

– Однако бывает и наоборот, мужики-олени под женскими чарами остаются в стаде! – усмехнулся Курилов. – Очень даже часто так бывает.

– Бывает, – подтвердил Сайвасов и, как отрубил, – но редко. Но, самое главное, это – ягель. После этой этой красотищи, – уязвил он всё-таки Максима Кучаева, – тундровые пастбища восстанавливаются только через полтора-два десятилетия. Это вам не солнечный Крым!

Фарли Моуэт, внимательно слушавший Сайвасова и замучивший своего переводчика, вздохнул.

– Те же проблемы. Но они – разрешимые. А у моих эскимосов много, ох много неразрешимых проблем на сегодняшний день.

Семён Курилов заметил:

– Однако, все проблемы в человеческих руках.

Фарли Моуэт внимательно посмотрел на него, но поддерживать разговор не стал. Да и «ЛИ» заходил на посадку на аэродром Колымское…

Максим Кучаев приглядывался к Фарли Моуэту. Несмотря на свои многолетние творческие общения, ему впервые пришлось столкнуться с известным писателем из капстраны. И надо сказать, несмотря на мощную агитацию достоинстств и собственной "гордости россов", – Максим Кучаев как и Семён Курилов! – считали себя писателем советским:

У советских – собственная гордость,

На буржуев смотрим свысока!

Надо сказать откровенно: этот человек, чем-то по портретам напоминающий модного в те времена Хемингуэя, ему сразу понравился. Понравились глаза – синие, детские с лукавинкой и со смешинкой. Понравилась и эта красная, – не рыжая, а именно красная! – борода., наверное, она седая под хной!?

Разговаривая, Фарли помогает себе руками, бровями, глазами, бородой. Нетерпеливо отстукивает ногою, поглядывая на переводчика, когда тот, – как кажется Фарли Моуэту – слишком медленно переводит. Реакция на юмор – моментальная, сдобренная пулемётным хохотом…Большой ребёнок да и только!

"Ребёнок" умел пить и не пьянеть. Ещё в редакции «Колымки», когда непьющий редактор даже крякнул, – он терпеть не мог пьющих и поощрял только тех корреспондентов, кто поддерживал рубрику "Пьянству – бой!" – когда Фарли, как бы между прочим, опрокинул себе в горло пару тонких стаканов, наполненных доверху коньяком, и не было даже заметно, что он прикладывался к бутылке, Перевеслов не выдержал, наклонился к Кучаеву:

– Видел?

– Видел. Могучий человек! После такой дозы меня бы выносили со святыми упокой!

– А, может, он того, – заметил редактор, – может он шпион!? Может его специально в ихнем КеГеБе специальными таблетками нашпиговали? Чтоб не пьянел!?.

– Ну что вы, Иван Иваныч…

Своими мыслями поделиться редактор и с Семёном Куриловым, но тот ответит резко – сам был под хмельком:

– Я эту недоваренную утку жевать не стану!..

Временами Фарли словно уходит в себя, задумывается. А его руки, огромные руки грузчика или портового рабочего, опускаются вдоль тела и замирают. Лишь кончики пальцев нервно шевелятся.

Рядом с Фарли – его молодая жена Клер. Или – Клэр! Клер – художница. Иллюстратор книг своего мужа. Молродая женщина откровенно скучает и даже за маской приличия не может скрыть этого. Чувствуется, вот-вот она заплачет, глядя на бесконечную тундру с темными пятнами немногочисленных тордохов и однообразных оленьих морд.

Фарли это нервирует. Он то и дело оглядывается на неё и Клер ловит его взгляд, улыбается, подёргивает плечиками, дескать, ни о чём не волнуйся, Фарли! Я люблю тебя, родной и любимый мой и ради тебя вытерплю и не такое!..

Но проходит время и улыбка у Клер вновь исчезает – облака закрывают солнце.

А Фарли… Фарли ищет воможность, чтобы рассеять облака, чтобы вновь вернуть улыбку на прекраснейшее лицо жены!

Этот огромный краснобородый медведь неожиданно рычит, становится на корточки и ползёт по прессованному снегу к жене, на ходу прикладываая то одну руку, то другую к сердцу.

Клер, подыгрывая, – видно в эти игры они тренировались дома, в Канаде! – тоже падает на колени и ползёт навстречу. Сблизились. Потёрлись носами.

– Я люблю тебя, Клер!

– Я тебя тоже очень и очень люблю, Фарли!

– А я тебя очень даже преочень!..

Оленеводам нравится игра этих взрослых детей. Улыбаются и дети – их миндалевидные глазки посверкивают как у диких песцов. Они, как и Клер, тоже влюблены в этого «ведьмедя». Но в отличие от взрослых оленеводов, ребятня, подражая Фарли и Клер, вдруг вся очутилась на коленях. Ползут навстречу друг другу. Мычат как телята!

– Му, му, Саша!

– Му, му, Акулина!

– Му, му, Костя!

– Му, му, Валентина!..

В их мычании тоже выражена любовь друг к другу и общая – к Фарли.

Фарли Моуэт понимает это. Хохочет. Потом поднимется во весь свой аг-ро-мад-ней-ший рост, – поднимаются вместе с ним Сашеньки, Валюнчики, Петюнчики и прочие Косюнчики! Фарли рычит – ну вылитый бурый медведь-шатун! – достаёт из кармана целлюлоидный шарик-мячик для пинг-понга, показывает.

Предвкушая продолжение, смеются оленеводы, смеётся ребятня, заливисто хохочет Клер. Фарли держит шарик на ладони, поворачивается, чтобы все увидели – вот он! И…

– Гэх!

Вырывается победный клич из широкой груди краснобородого и мяч – вот оно чудо волшебства! – исчезает с ладони. Был и…нет!

– Гэх!

Фарли вытягивает его из уха Клер.

Семён Курилов наклоняется к Максиму Кучаеву.

– Шаман. Настоящий шаман. У меня в романе такой же будет.

– Назови его Фарли Моуэтом! – советует Максим.

– Зачем? У него давно имя есть: Муостоях Уйбаан – великий якутский шаман. Что делал?..У него живой заяц за пазухой появлялся… Из пустого мешка куропаток вытаскивал… Великий шаман!..

– Наш Арутян Акопян сто очков форы дал бы вашему Уйбаану!

– Однако, как знать, как знать…

А Фарли показывает фокусы, а Фарли продолжает отпускать шутки… Пристально смотрит на Клер, словно хочет ей сказать: ты же видишь, я работаю. Такая у меня работа писательская, без которой я не могу существовать. Ты же умница, Клер, ты же – художник. Работай, пожалуйста, и ты. Не скучай дорогая!

Клер – женщина умная – понимает немой разговор. Улыбается, а потом хохочет, показывая всем ровные белоснежные зубы, набирает горсть сухого от морозов снега и суёт Фарли за ворот меховой куртки.

– Прости, Фарли! Я больше не буду отвлекать от работы своим скучающим видом, Фарли! Мне хорошо с тобою, Фарли! Мне с тобою всегда хорошо!..

Женщина – всегда загадка! Надо было с ней так просчитаться!

Эх, Семён, Семён! Эх, Юрий Рытхэу, Юрий Рытхэу! Эх, Максим Кучаев, Максим Кучаев! Именно вы убедили меня – устно и письменно! – что Клер "просто скучающая бабёнка"..

Клер Моуэт – не скучающая особа, а удивительная художница и писательница, по силе таланта равная своему мужу – если талант вообще можно измерить!

Я сегодня, Семён, многое про неё знаю, и Юрий Рытхэу знает и лишь ты, мой дорогой Сёма Курилов, не знаешь, – я не могу послать тебе талантливую книгу Клер Моуэт "Люди с далёкого берега" на тот свет – люди ещё не придумали способа доставки. Там и про тебя, Семён Курилов написано. С любовью написано. Но это будет потом, а сейчас…

Говорит любовные слова, Клер, но, проходит совсем немного времени и снова Клер, – она ещё не научилась скрывать своих чувств! – в задумчивости чертит ножкой узоры на прессованном снегу…

Семён Курилов начинает нервничать, глядя на скучающую красивую женщину, он переживает за Фарли Моуэта.

– И-и эх! Прокачу! – неожиданно кричит Курилов. – Господин иностранец, хватай в охапку свою госпожу, – Семён вскочил на нарты, запряженными тремя оленями и выдернул кол, накрепко вбитый в вечную мерзлоту, не давая олежкам сбежать в тундру – Поспешай!

Переводчик ему тотчас перевёл.

Фарли могучими руками приподнял Клер и кинулся вместе с нею на зов Великого Юкагира. Семён взмахнул руками, гикнул и олени, набрали скорость.

– Гок! Гок! Хэ-эк! Гэ-эй! Гэ-э-э-эй!..

Сделав большой оборот, ловко увёртываясь от кочек, то и дело появляющихся из ничего, Семён Курилов остановил разгоряченных оленей у самого тордоха – откуда отъехал туда и приехал!

Фарли столкнул смеющуюся Клер прямо в снег, сам скатился, а Семён вбил кол в нарты.

Отдышавшись, Фарли спросил, смеясь:

– У меня хороший слух, мистер Курилов, что-то вы кричали по моему адресу?

– Однако, я кричал: гок! гок! гэ-эй! – усмехнулся Курилов.

– Это мне и без перевода понятно, но до меня доносились и другие слова. Сильно нас ругали!?

Семён расхохотался:

– Я действительно кричал: расступись белое безмолвие, юкагир-коммунист везёт иностранных господ по социалистической тундре!

Фарли сделался серьёзным:

– Сразу вношу правку в твой будущий роман, мистер Курилов. Ты возил по тундре не представителя партии из капиталистической страны, а писателя Фарли Моуэта и его жену-художницу Клер Моуэт!

Подошла Клер и Фарли сразу переменил разговор. Хохотнул, разразился пулемётным хохотом, дёрнув при этом себя за огненную бороду.

– Приглашаю в Канаду!.. Приглашай, Клер, это у тебя здорово получается!

Красавица Клер улыбнулась и неожиданно для Курилова и для подошедшего ближе Юрия Рытхэу упала на колени, в мольбе приподняв свои руки с тончайшими пальцами:

– Мистер Курилов, – не вставая с колен, она поклонилась Семёну и повернулась к Юрию Рытхэу и тоже поклонилась, – мистер Рытхэу, мы с мужем приглашаем вас посетить нас в Порт-Хоупе…

«Мистер Рытхэу» посетил дом Моуэтов и описав его, разрешив мне «стибрить» у него описание этого лучшего путешествия, что я и сделаю, когда засяду вплотную за роман.

"Мистер Курилов" не смог, – в отличие от Рытхэу, он числился в неблагодёжных – коммунист Семён Курилов не прошёл бы собеседование с Обкомом Коммунистической партии.

– Приглашение принимаем, – чуть ли не в унисон ответили два "мистера".

Фарли рассмеялся:

– Даю честное слово писателя, в Канаде я буду катать советского юкагира на себе! Вот на этой спине! – Фарли принял стойку боксёра или профессионального грузчика. – Договорились?

– На спине не надо! – взмолился Курилов.

– Тогда – на личном самолёте, мистер Курилов! Из Канады в Америку, из Америки – в Канаду!