Текст книги "Колючая Арктика"

Автор книги: Михаил Лезинский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 10 страниц)

И СНОВА – ПЕРЕВАЛ

И снова маячит впереди этот жестокий и коварный перевал. Тогда, когда в кабине сидела З. И. Щеглова, Сергей Гаранин преодолел его на одном самолюбии. Ему и сейчас вспоминать противно, что он, как институтка паршивая, шептал ласковые слова машине! Что есть – машина!? Машина – металлический зверь. Зубами обязана скрипеть, цилиндрами клацать, а брать намеченную человеком высоту, не испытывая при этом ни радости, ни печали…

Испытывает трасса нас морозом, одиночеством

И дарит трасса краски нам сияния полночного…

Почему-то на слуху стихи, которые ему нашептала Зина. И, они, эти немудрённые строки, его разозлили. И ещё ему припомнили горячие постельные нашептывания: "Мы же любим друг друга, Серёженька. Разве этого мало. Зачем нам много денег, а, Серёженька?"..

Тогда он промолчал. Дура стоеросовая! Деньги – это свобода. Без дензнаков ты букашка, а с деньгами – человек! Да что там говорит с бабой!?.

Мысли эти как появились в голове, так и улетучились – дорога не позволяла расслабляться! Дрэк дорога! Эта внезапная – всего на несколько дневных часов! – оттепель наделала бед. Накатаное проезжее полотно застеклянело и по нему, с черепашьей скоростью, не пытаясь обогнать друг друга, двигаются машины. Множество машин. Со взрывчаткой и цементом, кирпичом и байковыми одеялами. С шампанским и термобигудями!..Господи! Да на черта на Крайнем Севере эти термогуди-бигудики!? Брошки-вошки?! Мыльницы-пыльницы?!.

Перед очередным перевалом, – до оттепели его преодолевали своим ходом! – огромная очередь машин в ожидании, когда бульдозер или трактор растормошат её, растерзают её, перетаскают поодиночке «УРАЛЫ» и «ТАТРЫ» на другую сторону перевала. А там, по билибинской трассе – шашком-шашком, почти пёхом! – но уже своим ходом до материальных и продуктовых складов. Там разгрузятся и поканают в путь обратный.

И он – Серёга Гаранин – должен сейчас пристроиться в конце очереди и ждать, ждать, ждать. Ждать до посинения, до того момента, когда бульдозерист бросит ему конец и крикнет: "Проснись, корепан! Крепи к своей фыркалке трос!"

Эта оттепель – в рот ей дышло! – выбила заработок прямо из рук, как щипач вывернула длинный рупь из кармана…

Злость, беспричинная злость, – ну почему беспричинная, причина всегда сыщется, если её поискать! – искажается красивые черты лица Сергея Гаранина. "Дурак!" – неожиданно перед его глазами «появляется» постоянно улыбающее лицо Серёжи, – Сергея Щеглова! – глядящего днём, ночью не видно! – на брачное ложе! Всякий раз, Гаранину хотелось крикнуть: "Чему лыбишься, голоштанник?! Не мог бабе даже сберкнижку сообразить! Собственный «Жигуль» был бы сейчас тут! В правом кармашке!"..

Чёрная точка возникла как бы из небытия. На обочине, отвернув лицо от ветра, прямо на снегу сидел какой-то дедуган. Козлиная его бородка смёрзлась, слюни и сопли белыми комочками вмёрзлись в посеребряные от инея и времени волосы. Гаранин подъехал ближе и ему показалось, что у деда даже глаза остеклянели, как и эта проклятая трасса! Гаранин чертыхнулся, притормозил, открыл дверцу.

– Жив, чукча?! Расселся тут, как принц и нищий!

– Мал-мала, живой есть!

– Куда пробираешься, дед?

– Я-то? В Пилипино еду.

– Ты не едешь, ты своим гудком дырку пропёрдываешь сквозь земной шар!

– Вези мал-мала в Пилипино. Зайчик будет.

Старик отвернул отворот оленьей шубы и под ней затеплился, засеребрился мех какого-то зверька. Такие ещё Гаранину не попадались.

– Песец?

– Мал-мала, соболёк будет.

Старик запахнул шубу и отвернулся от колючего ветра.

– Ты что, чукча, офанарел! Замёрзнешь! Лезь в кабину!..

В тепле узкие чукотские глазки деда, вроде бы, оттаяли. Он шумно высморкался в тряпку, затолкал поочерёдно в обе ноздри по щепоти табаку, чихнул, прикрывая нос и рот всё той же носовой тряпкой, проговорил удовлетворённо:

– Холосё!

– Холосё-то холосё, – сморщил физиономию Гаранин, передразнивая старика, – но если б я тебя не прихватил, замёрз бы начисто. В сосульку превратился!

– Ты не взяла, другая взяла, – ответил дед с достоинством.

– Аксакал! – «Аксакал», вроде, из другой оперы, подумал Гаранин. – Ты хоть дальше своего Пилипино бывал где?

Дед живо к нему обернулся: хороший человек попался – любит говорить по душам!

– Бывала, бывала. Москва моя бывала. Сталиглад бывала. Беллин – фашиская логова бывала. Снайпела я. Холосая снайпела я.

– Ты стрелял метко, – Гаранин заинтересовался, – но и в тебя тоже стреляли. Значит ты считаешь себя умнее немцев?

– Зачем умнее? Не надо умнее! Охотника я. Тайга, тундла. Меня тоже стлелял. Вот сюда пулька залетал. Баба стлелял.

Возле левого виска шла белая метка. Миллиметр в сторону и…не сидел бы дедуган в кабине!

– Баба?! – удивился Гаранин. – Баба-снайпер?!

– Ага. Меня никто никогда не попадал – я хитлый! А зенщина попадал. А я зенщин залел.

– Значит, тебя женщина по темечку кокнет, а ты…Джентльменом будь?! Да им только волю дай этим бабам!

– Меня ланили – не стлелял, командила стлеляла баба – я тогда стлелял. В левый глаз – зенщина не мучилась. Не холосё стлелять женщину.

– Да ты, дед, оказывается, не халам-балам – геройский! О тебе романы писать надо…

За разговорами и время идёт быстрее, скоро – затяжной подъём на перевал и трудный спуск.

– Застрянем мы с тобою, дед! Ещё неизвестно, когда ты попадёшь в своё Пилипино!..

Не доезжая до перевала – многокилометровая очередь из машин. Гаранин притормозил.

– Ишь, мать моя женщина! – Сергей Гаранин пристроил «Урал» в хвост стоящих машин, выпрыгнул из кабины, подскользнулся, покрыл четырёхэтажным матом дорогу, погоду и самого Господа Бога, поплёлся к полыхающему костру – который уж день палит его шоферня!

– Здорово, братцы-кролики!

Никто не ответил. Никто даже не повернулся в сторону Гаранина. Будто перед ними не такой же шоферюга, как они?! Будто эскимо на палочке перед ними, а не живой человек!

– Разрешите прмкнуть к вашему фитильку?

Молча отодвинулись, уступая место перед жарким огнём.

Сергей Гаранин знал, что его, мягко выражаясь, недолюбливают на автобазе "Зелёный Мыс". Даже плешивый профорг-профура, который по должности своей обязан относиться ко всем одинаково, читая доклад на очередном собрании-толковище о передовиках, кривил рот, называя – попробуй не назови, выработка больше чем у всех! – фамилию Гаранина:

" А наш Гаранин, – угреватый нос профуры Лямина двигается, что лопасти у быстроходного катера, – опять вас, товарищи, обштопал. Так сказать, обошёл на повороте. Дружно похлопаем, товарищи, нашему лучшему водителю!"

" За что?: Что им я – Серёга Гаранин – такого сделал? Будто я от ихнего куска хлеба горбушку отломил? Будто я в ихний борщ помочился!"

Потоптался у жаркого огня.

– Ну, братцы, я пошёл!

Молчание. Даже между собою не переговариваются. Лишь потрескивание сухих стволов, изгибающихся в жарком полыме.

Гаранин двинулся вперёд, в голову застрявшей колонны, прояснить обстановку: долго ли загорать придётся?!..

Трактор тарахтел где-то наверху, на продуваемом всеми чукотскими ветрами плато, затащив на верхотуру очередную машину – её ещё и потихоньку опустить вниз нужно!..А где же – бульдозер?..Бульдозер стоял внизу, слегка попыхивая выхлопной трубой. Бульдозерист, – "тоже мне – турецкий султан!" – расселся в утеплённой кабине, попивая густой кофе из термоса.

Бульдозерист устал от осаждающих: " ну, последнюю машину?!" Пристают и пристают, будто он, как и его бульдозер, железный! Вот и Гаранин туда же. И в ответ, даже не в ответ, – бульдозерист в упор не видит Гаранина, а если и видит, то видеть не хочет! – разговаривает сам с собою:

– Попью кофею и всё мне по…, – подмурлыкивает сам себе, но в рифму, – Эх и посплю я у Маньки под боком! – бульдозерист зевнул, да так, что скулы чуть не вывернул. – Высплюсь, а там хоть трава не расти!

– Ну, корешочек, если Россия потребует, после кофею одну машину вон на эту горочку поднимешь? А?

– Эта одна машина, небось, твоя? – сощурился в усмешке бульдозерист. – Все вы одним миром мазаны, под себя гребёте!

– Моя, – засмеялся Гаранин, – догадливый. А, насчёт, «гребёте», так где ты видел, браток, грабли, которые бы от себя гребли? От себя – то уже будут не грабли, а твой бульдозер!

Бульдозерист устало вздохнул.

– Не могу – засну за штурвалом и… коньки отброшу! Сутки они и есть сутки!.. Да ты особенно не гоношись, на смену мне скоро сменщик на новом бульдозере пришкандыбает…

– Браточек, прошу, в смысле, умоляю!..

– Сказано – не могу! Понимаю, всё понимаю, подошла твоя очередь, а тут – как назло! – бульдозерист пошабашил. Да?

– Так да не так! – усмехнулся Гаранин. – Очередь моя в самом хвосте – это ж сутки ждать придётся!

Бульдозерист усмешливо взглянул на него. Зевнул.

– Я то тут при чём?

– Послушай, браток, – Гаранин протиснулся в кабину, слегка подтолкнул разомлевшего водителя, высвобождая себе место на кожаном сиденье, – у тебя баба есть?

– Это в каком смысле? – брови бульдозериста поползли кверху.

– Так и понимать: зазноба имеется? Любимый человек с сиськами. Лапочка в тапочках на босу ногу!

– Допустим, есть.

– Отлично, корешман! Презент ей сделаем!

– Это каким же образом?

– Ты в своей жизни соболя хоть раз видел?

– На местном прокуроре! Лекцию он у нас читал. О браконьерах. Так на нём не только шапка, но и шуба была соболья.

– То-то! Затяни машину на перевал, спусти её на другую сторону – получишь соболя!

– Врёшь! Откуда у тебя соболь? Покажи!

– Есть соболёк. В кабине. Чтоб мне с места не сдвинуться…

Дожжал всё-таки Гаранин бульдозериста!..Заурчала железная машина, крутанулась на месте, пугая своим ревом всё живое окрест и, круша обледенелую трассу, выскрёбывая траками торф из-под утрамбованного льда, двинулась к гаранинской машине…

– Держи трос, шоферюга!..

Лёгкий рывок – опытный бульдозерист! – и машина Гаранина поползла вперёд…

– Лугаюца, очена-очена шибко лугаюца! – чуткое ухо чукчи уловило матерный взрыв. – Очена нехолосо лугаюца.

– Лугаца нехолосо! – передразнил его Гаранин.

– Нехолосо, – согласился чукча.

И всю дорогу – верх-по прямой-спуск! – осторожно передвигалась гаранинская машина, обложенная матом.

Перевал и огромные кострища, возле которых дневала и ночевала шоферня, четырёх-пяти-шестиэтажный мат остались позади. Гаранин отцепил трос и приоткрыл дверцу кабины.

– Отец!

– Я отечь, я отечь, – закивал головою чукча.

– Выдай-ка, отец, моему лучшему другу, – Сергей Гаранин подмигнул бульдозеристу, – зайчика!

– Ты ж говорил, – начал было возмущаться бульдозерист, но Гаранин жестом остановил его.

Чукча пролез за пазуху и вытащил соболя. Боже! Ну до чего красивый мех у зверька…

БИЛИБИНО ИЛИ ВТОРЧЕРМЕТОВСКИЕ ДЕВОЧКИ

Полуторачасовой день или та серая прослойка между днём и ночью окончилась и посёлок Билибино погрузился в темноту. Гаранин просигналил фарами и встречная машина остановилась.

– Здорово, красавец! – Гаранин приоткрыл дверцу. – Не подскажешь ли, где здесь "Вторчермет"?!

– Подскажу, красавец, – в тон ему ответил водитель встречной, – но предупреждаю, попутных грузов ты в Билибино не найдёшь. Нет металлолома и всё! Сам только что с базы, так что, времени понапрасну не трать. Откуда ты, хлопец?

– С Зелёного Мыса.

– А я – с Певека!

– Эк куда тебя занесло!

– Нас по всему шарику носит.

– Как в Певеке заработки?

– Нормальные. Жирные заработки. В зимник, конечно.

Гаранин усмехнулся: хорошие! Да тут он больше зашибает!

– Так где тот "Вторчермет"!?

– Упрямый ты… Вон смотри: трубы видишь?.. Это атомная электростанция. А от неё идут трубы теплоцентрали… Дуй рядом с ними, потом подвернёшь под трубы – дорога выведет! – проедешь с полкилометра прямо, а потом свернёшь налево… Там тебе и будет «Вторчермет»! Желаю удачи. Только, помяни моё слово, бесполезно.

– Будь! – сказал Гаранин и «Урал» двинулся в путь, держа курс на кирпичные трубы Билибинской атомной…

Вторчерметовские девочки были заняты важным делом – пили чай. И в это время их трогать было небезопасно.

– Привет, красавицы! Привет, раскудрявицы! – выдал Сергей Гаранин одну из своих многочисленных улыбок.

– А не пошёл бы ты или тебя послать?..Небось, за металлоломом приканал?

– Да мне бы хоть полмашинки, – униженно протянул Гаранин, – ну вот столечко, – он отмерил полмизинца.

– Много вас таких шастает!

"Хорошие девочки – сразу же определил Гаранин. – Не успел появится, а они уже успели матом обложить." Этого Гаранин в женщинах не приветствовал, хотя приходилось терпеть.

– А когда будет?

– К весне приезжай!

Гаранин оглянулся. То там, то тут из-под снега выглядывали заржавленные куски железа.

– Вон же металлолом. Целая куча!

Девушка посмотрела на Гаранина с усмешкой.

– Углядел, щоб тебя приподняло и шлёпнуло! Слёзы это, бля, а не железки! Тут больше десятка машин не наскребёшь.

– Мне бы только одну. А? Девочки, миленькие, сладенькие, вкусненькие, рассыпчатые…Одну машину, одну…А?

Девушка из «Вторчермета» фыркнула, будто Сергей Гаранин ей сказал невесть что необычное.

– Раскатал, бля, губу! Да эту труху-шелуху и без тебя сегодня заберут!

– Знакомый?

– Что?!

– Твой приятель, говорю, заберёт?

– А хошь бы и так! Проваливай! У нас – обед! «Приятель» – фыркнула вторчерметовка.

Нет, что бы там ни говорили-писали, но этих девочек с дипломатической миссией ни в одну страну пускать нельзя. Особенно – в капстраны. После их визита – быть войне. Их речи мог выдержать только такой «дипломат», каким считал себя Сергей Гаранин.

– Обед, – протянул он, – обед из котлет! Какое совпадение, и у меня – обед. Издалека волоку я своё презренное тело и измучился до самой крайней степени. Может, стакан чаю нальёте утомленному страннику?

– А ху-ху не хо-хо!?

– Не хо-хо, раскрасавицы.

– Да плесни ему, Клавка! Привязался, как банный лист к жопе!

Молча проглотил оскорбление Гаранин и натянув на свою морду соответствующую маску, не повышая голоса, поинтересовался:

– А с чем чай пьёте, красавицы-раскудрявицы?

– С карамельками, жеребчик ты наш… Или глаза у тебя позастило!?

– С карамельками, – пропел Гаранин, – что так бедно? При ваших красотах и фигурах, да с простыми карамельками…Имею "Мишки на лесозаготовках", то бишь, "Мишки на севере" московского изготовления.

– Скажешь тоже: мос-ков-ско-го!

– Да шоб мне с этого места не сойти, если сбрешу!

В голосе вторчерметовских девочек прорезались и ласковые нотки:

– Откедова, паря?

– С Зеленого Мыса я.

– С мы-ы-са-а!.. Бывали у нас с Зелёного – рыбку сладкую привозили. Рыбочек у тебя случайно нет?..Нашей Клавке рыбцы хоца! Один вот такой лыцать, вроде тебя, Клавке брюхо надул, так ей теперь всё хоца, окромя передних страстей.

– Умолкни, сука! – взорвалась Клавка. – Целка египетская!

Но "египетская целка" не унималась:

– Она ему – металлолом, а он ей – дитё бесфамильное.

– Заткнись, падла!

– Молчу, молчу! – и снова к Гаранину. – Так как, насчёт картошки дров поджарить!?

– Рыбы нет. Но, честное пионерское, через недельку будет!

– Все вы обещаете… Вот и Клавке…

– Заткнись, задрыга!

– Молчу, молчу, умолкаю…

– Будет рыба! – твёрдо пообещал Гаранин. – Будет рыба, клянусь вашей красотой. Хошь – расписку дам!

– Нам твоя расписка до сраци!

– Чир, девушки, нравится?

– Подходящий для строганинки. Ну лады, мечи пока на стол свои "Мишки на приработках" и… Попьёшь чайку и дуй к шестой платформе загружаться. Я позвоню грузчикам…

Грузчики, разбитные парни с красными, то ли от мороза, то ли ещё отчего, носами, оценивающе посмотрели на гаранинский карман – оттопыривается ли? Карман оттопыривался.

– Ребята! – Сергей Гаранин вытащил бутылку с позолоченной этикеткой. – Чистый ямайский ром. Брательник из загранки привёз пару бутылок, так я его держу только для душевных людей.

Ямайский ром есть во всех северных магазинах, – бери – не хочу! – но грузчики, – парни-прохиндеи! – сразу же включились в привычную игру.

– Настоящий ямайский!? Врёшь!

– Чтоб мне век металлолома не видать, если брешу!

– Ладно, оставляй пару бутылок – на досуге рассмотрим этикетки…

Бутылки делают своё дело: машина загружается быстро. И не просто проржавевшими листами или металлическими бочками, в которых весу-то, что у комариной письки, а траками от вездеходов. Траки занимают места мало, а тянут…Ого-го-го!

– Спасибо, ребята! – Серёга Гаранин жмёт руку каждому грузчику в отдельности. – Дас Бог, свидимся ещё. Я буду сюда часто приезжать.

– Милости просим к нашему шалашу! Приезжай, ямайский хлопец! А рыба там у вас, на Зелёном Мысу, водится?

– Чир подойдёт? Из Олеринской тундры?

У грузчиков, как по команде, отвисли губы.

– Чир!? Чир – рыба богов. На экспорт идёт. Вези! Мы тебя, корешочек, всю зиму траками грузить будем…

К НАМ ЕДЕТ ФАРЛИ МОУЭТ

Максим Кучаев находился в редакции, когда раздался беспрерывный телефонный звонок. Такой звонок мог быть только междугородним. И – точно, звонили из Якутска.

Редактор осторожно приподнял трубку – он не любил междугородных звонков. Раз звонят «оттуда», значит, или вызывают на очередное совещание, или наоборот, очередная группа гостей собирается в Черский.

Кто только не посетил Арктику за последнее время: Андерсен Пале из Дании – представитель коммунистической газеты "Ланд от фольк"; Пасковяк Альфред из немецкого журнала "Фрайе вельт"; из Болгарии Консулов Христо – представляющий агентство "София пресс"; Ванде Дитер из газеты "Берлинер цейтунг" ГДР и его собрат из ФРГ Кушнитс Хуберт…

Со всех сторон света едут и едут, а точнее – летят и летят в холодную Арктику, будто эта часть света превратилась в филиал Южного берега Крыма!

Сказать бы сейчас: "Редактор в длительной командировке и неизвестно когда будет!" Но редактор – вот он! – ни в какие, особенно длительные командировки ездить не любит.

Иван Иванович потуже притиснул трубку к уху – проклятые шорохи! И там телефонная станция хромает на две ноги!

– Слушаю. Перевеслсв.

– Хорошо, что застали, – зарокотал знакомый баритон, принадлежавший человеку из Якутского обкома партии, – как здоровье, Иван Иванович?

– На здоровье не жалуюсь. Но мне еще не приходилось слышать, чтоб здоровьем редактора районки интересовались за тысячи километров! Что еще, кроме моего здоровья, в общих чертах, неплохого, вас интересует?

Смех на том конце провода.

– Газетчики, как всегда, правы: встречай борт из Якутска! – на Крайнем Севере самолет называют "бортом", – к вам вылетел канадский литератор Фарли Моуэт.

– Один? – в редакторском голосе надежда.

Вздох на том конце провода.

– Иностранцы по одному не передвигаются: писатель с супругою и компанией. И с сопровождающим писателем – Юрием Рытхэу. Но это наш писатель, на него можешь не обращать внимания!

– Да, – пробурчал редактор, – не обращать: у нас произрастает Великий Юкагир, а там – Великий Чукча! Сплошные великие!..

– Что?! Не слышу!

– А я ничего не говорю!

– А-а! Тогда – всеобщий привет! – рокотнула трубка и Якутск дал отбой.

Перевеслов придавил телефонную трубку к рычагам и поморщился. Осуждающе посмотрел на Максима Кучаева, будто в прибытии гостей и его вина имеется! Будто он ответственен за писательские вояжи по стране!

– Его же сопровождать надо! – в редакторском голосе тоска. – А кого я к нему приставлю? У меня все люди расписаны: партконференцию освещать надо – раз!

Совещание оленеводов в Колымском-два! И есть еще три, четыре, пять… Фа-фа… Фарли Моуэт… Что же все-таки написал этот Фарли?

Кучаев улыбнулся.

– Радоваться надо приезду такого писателя. Он автор многих книг, известных всему миру.

– Тундра ему известна? – спрашивает редактор и тут же сам себе отвечает. – Конечно известна, в Канаде тоже тундра имеется! Так что там написал Фарли

Моуэт?

Он много чего написал, но "Люди оленьего края" известны всем. Это жестокая книга о жизни эскимосов. По ней канадское правительство вынуждено было принять меры по улучшению условий вымирающих эскимосов-ихальмютов.

– У нас не вымирают, у нас размножаются со страшной силой. Дома строить не успеваем!..

– Я думаю, – поделился своими мыслями Кучаев, – Фарли Моуэта будет интересовать всё: окружающая среда и животных мир, и, конечно, люди. Малые народности советского Севера.

– Редактор покрутил головою – "что-то в затылке давит!"

Значит, крупный специалист по северным краям?.. Тем хуже для нас. Этот, как пить дать, в тундру потянет.

– Потянет, – согласился с ним Кучаев. – Но с ним же Юрий Рытхэу, он и даст пояснения.

– От этого аргумента редактор отмахнулся, как от назойливой мухи.

– Рытхэу самого обхаживать надо – большой писатель растет. Слушайте! – редакторские глаза повеселели и в них запрыгали бесовские хитринки. – Вы, Максим Леонидович, оказывается хорошо знакомы с творчеством Му… Му… Моуэта Фарли. С его бессмертными творениями…

– Не совсем, Иван Иваныч. А писатель заслуживает того, чтобы мы, особенно народы Севера, познакомились с его произведениями поближе. Человек, который не побоялся выступить в защиту северных племен Америки, белый человек, выступивший против белого эксплуататора, имеет право быть принятым по-королевски в любой точке земного шара…

Редактор вздохнул.

– Значит, очень известный этот… Фу… Фарли Моуэт?.. А я ничего у него не читал. Даже не слышал.

– Это не украшает редактора, Иван Иваныч. Впрочем, вы на равных: вы не читали Моуэта, но и он ваших фельетонов не читал.

– Смеетесь. Вижу, смеетесь. А меня бесконечная текучка заела. Если я не прочту новую книгу, не заметят, а не дай бог не осветить собрание в совхозе!.. Вот что, Максим Леонидович, выписываю вам командировку по всем тундровым поселкам: куда Фарли Моуэт с Юрием Рытхэу, туда и вы! Вам польза и нам польза. Вам материал для книги, нам материал в газету. Договорились?

– Сам хотел просить вас об этом.

– Уф! Гора с плеч!..

Иван Иванович всегда настороженно относился к приезжим писателям – Максим Кучаев ощущал это на себе при первом визите в редакцию «Колымки». Перевеслов несколько раз перечитывал рекомендательные письма отцов Крымского отделения Союза писателей с просьбой оказать содействие их товарищу и, возвращая письмо, сказал не без ехидства:

– У кого есть время – пишет книги! А информацию вы могли бы дать оперативно в номер?.. Серьезно, можете?.. А то тут у нас в штате есть уже один писатель Семен Курилов – Великим Юкагиром себя кличет. Роман, говорят, пишет. Но мне польза от его романа не большая, а статью путную написать Великий Юкагир не может. Я уже не говорю об информации!.

Редактора тоже можно понять: у него в руках газета. Самая неблагодарная из газет – районная. И ее необходимо выпускать в срок – "а партбилет вы не хотите положить на стол, товарищ Перевеслов? Идите и не жалуйтесь!" – ее ежедневно необходимо подпитывать корреспонденциями, информациями, зарисовками, очерками. Ежедневно вливать в дышащий организм газеты свежую кровь сиюминутных информации. А тут – Фарли Моуэт – двадцать строк информации плюс зарисовка плюс фотография! – очередной писатель.

Кто только не посетил Арктику!.. Очередная знаменитость и впереди, опережая – телефонный сигнал!.. "Едет! Едет!"

И беги, сломя голову, в библиотеку, разыскивай книги известнейшего из известных, доказывай и показывай, что и за тысячи километров от культурного пупа земли, знакомы – чуть ли не наизусть учим! – с творчеством именно этого писателя! Что именно за книгами этого писателя в библиотеке очередь на много месяцев вперед.

Известнейших писателей надо устраивать в гостиницу, – а командировочных в гостинице всегда предостаточно! – писателей кормить надо каждый день и желательно вкусно – "вы там строганинку не забудьте предложить!" Писателей надо обеспечивать средствами передвижения и для писателей надо сообразить хоть один банкетик в ресторане "Огни Колымы" – ох, далеко не трезвенники известнейшие писатели! Да договориться с директором совхоза «Нижнеколымский», чтобы тот от своих щедрот подкинул олеринского чира на строганинку!..

Иван Иванович вздохнул.

– Сейчас я вам и напарника выделю, Максим Леонидович.

Редактор вновь «оседлал» телефон.

– Квартира Курилова?

– Нет, это квартира Винокурова, – ответила трубка, – вы ошиблись номером.

– Извините, – редактор вновь стал накручивать диск, – это 3-38?

– Это 4-12 без стоимости посуды, – с алкогольным юмором пошутила трубка.

– Извините! Черт бы побрал эту связь!

Телефонная связь в Черском и на Зеленом Мысу оставляла желать лучшего: то по полчаса дозвониться не можешь, то вплетается во время разговора третий лишний… Недаром редактор качеству связи уделял на каждой планерке должное внимание. Но, увы, журналист пописывает, а тот, в кого направлены газетные громы-молнии, и не почешется!

– Наконец, нужный номер набрался.

– Великий Юкагир слушает!

– Великий?! Все шутишь?

– Я, может быть, и шучу, но вы же не в шутку называете меня Великим Юкагиром?.. Вы, такой серьезный человек, нет, нет, вы не шутите, за что я вам премного благодарен, Иван Иваныч.

– Шучу я, тоже шучу. На нашей почве вечномерзлотной великие не произрастают. Если у тебя действительно свербит в одном месте и ты чувствуешь себя великим, перебирайся в Москву. Все великие живут в столице, а ты в Черском околачиваешься, место в газете занимаешь и над редактором надсмехаешься… О музее третий месяц зарисовку пишешь.

– Однако, здравствуйте, Иван Иваныч. Это хорошо, что вы позвонили, я тут новеллу написал. Сам хотел позвонить, а тут…

– На какую тему новелла? – в редакторском голосе завибрировали тревожные нотки.

– На моральную, – засмеялся Курилов, – я бы не стал вам ее читать по телефону, но в ней ответ на ваши высказывания.

– Это какие же такие у меня высказывания?

– В смысле – великих! – пояснил Курилов. – Дескать, дуй в Москву, освобождай штатную должность для достойнейшего кадра!

– Ладно, читай, – милостиво разрешил редактор, – но, будь добр, голую лирику пропусти. Ты мне суть вскрой!

Перевеслов показал Кучаеву на соседний телефон, чтобы тот поднял трубку. Телефон был параллельным.

– Начало пропускаем, лад с ним я еще работаю, – сказал Курилов, – а схема такова: в Москве, на Красной площади я встретил школьного товарища. Он давно покинул Колыму, стал большим человеком с портфелем и живет постоянно в Москве. А если и покидает столицу, то только для того, чтобы посетить Париж или Вену, Мадрид или Берлин. И всюду его встречаютна "ура!" – как же, он же полномочный представитель малых народностей Крайнего Севера!

– Мне б такую жизнь! – вздохнул редактор. Курилов расхохотался.

– Другой мой московский, однако, бывший, говорит мне: "Что тебя, Великого Юкагира, держит в этом чертовски скучном поселке?"

– Это о Черском, что ли? – насупился редактор. – Потрох собачий, гнида подколодная твой бывший друг! Ты, Семен, никогда не умел выбирать друзей. Возле тебя всегда отираются какие-то смятые личности с пропойными физиономиями. Ты мне дай фамилию того нашего представителя, я и в Москве до него доберусь. Не отсидится за портфелем, моча конская!

– Какая там фамилия. Иван Иваныч! Я ж новеллу пишу! Художественную вещь!

– По мне две новеллы не стоят одной информации, вовремя напечатанной. Ты, все-таки, припомни его фамилию!

– Редактор родился на Севере и был влюблен в Черский. Считал его лучшим поселком в Арктике. Критиковать этот уголок земли, конечно, можно, но только так, как отец критикует любимого сына, желая, чтобы тот стал еще лучше.

– Слушаете, Иван Иваныч?

– Со вниманием.

– Спрашивает меня тот тип: "Что хорошего нашел ты в гнезде своих предков в Черском? "А я, как будто ему отвечаю: "Я не променяю на все эти пляжи заморские, минареты заграничные одно место в нашем поселке – Первый ручей".

"Но это же типичная свалка!"

Сопение в трубке.

– А где, Семен, этот первый ручей? И действительно там до сих пор свалка?

В трубке послышался заливистый хохот. Отсмеявшись, Курилов заметил:

– Свалок у нас в Черском предостаточно! Летние субботники и воскресники уже в печенках сидят!.. Целую зиму копим мусор, чтобы дать летом работу рукам!.. Но я отвлекся. Еще раз напоминаю, новеллу пишу, а не отчет!

– Ну. ну, ври дальше, – милостиво разрешил редактор.

Значит так, бывший черчанин продолжает:

"Если бы тебе предложили на выбор любой город страны, где бы ты поселился?" "В Черском, где прошли лучшие годы моей жизни."

"И что держит тебя…"

И так далее. Уловили мысль?

– Уловил. Продолжай.

– Интересно? – по-детски обрадовался Курилов. – Нет правда. Иван Иваныч, вам интересно?

– Интересно, интересно, – хмыкнул редактор, – что, я уж совсем лапотный? Так что там о свалке?

– "Не кажется ли тебе, что ты похож на поэта-домоседа, который сочиняет стихи о трелях весеннего ручья, слушая журчание унитаза?"

И я ему, Иван Иваныч, с полной ответственностью отвечаю:

"Я хожу на Первый ручей по зову сердца. Слышу здесь шорохи детства и счастливый смех юности. Здесь ко мне приходит то не выразимое словами состояние души, которое принято называть вдохновением. Гляжу на два упрямых дерева, вцепившиеся корнями в осыпающую землю на самом краю обрыва, учусь у них мужеству. В юности я тоже думал о путешествиях в дальние страны, но, случайно оказавшись однажды на этом косогоре, вдруг понял, что отсюда можно увидеть мир, конечно, если очень хочешь его увидеть. Оставив родину, я буду похож на дерево без корней, которое быстро теряет не только листву, но и ветки, становится гладким, как бревно"…

И тот москвич в оленьей шкуре задает мне последний вопрос. А. может, и не последний:

"Ведь может до чертиков надоесть и Первый ручей, и небо над ним, и сам воздух!.. Первый ручей – не бездонный колодец, из которого можно всю жизнь черпать сюжеты!"..

Что бы вы ответили ему, Иван Иваныч?

– Честное слово, не знаю. Могу же я позволить себе что-нибудь не знать?!

– Можете. Вы – начальство! А я ответил ему:

"Здесь я встречаюсь с людьми, сталкиваюсь с их характерами, с событиями, которые ведомы только мне. Это – герои моих книг. Настоящих и будущих. Я с ними беседую, спорю, советуюсь, а порой, когда они выходят из-под моего контроля и начинают диктовать свои поступки и действия, ругаюсь… Иногда приходится мириться с их своенравием. Не отдел же кадров посылает мне этих людей! Я сам создаю их в своем воображении, глядя на мир с высоты Первого ручья."..

Что вы молчите, Иван Иванович.

– Неплохо, Семен, совсем даже не плохо. Что-нибудь придумаем с твоею новеллой. Неси в редакцию.

– Принесу, Иван Иваныч. А чего вы мне звонили?

– Я звонил?! Есть у меня время, чтобы звонить! Ах, да! Тебе известно, что приезжает этот Фу… Фу… Чертовщина какая-то, памяти совсем не стало! Приезжает очень даже известный писатель. Из Канады.

– Фарли Моуэт, – подсказал Курилов.

– Он самый. Значит, предупредили? И что он будет делать в Черском?

– То, что делали писатели и до него. Водку пить, строганиной закусывать.

– Это я и без тебя знаю!

Курилов расхохотался. Веселый человек этот Великий Юкагир. Веселый человек с большим, но больным сердцем.