Текст книги "Саамский заговор (историческое повествование)"

Автор книги: Михаил Кураев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 13 страниц)

– Алдымов, вы были не искренни, вы пытались прикрыть своего сообщника, но проговорились! Вы только что отказались говорить о контрреволюционных взглядах Черткова, но о его отношении к национальной политике говорить согласились! Значит, вы признаете, что национальный вопрос оторвать от политики не получается!

– Понятие «политика» очень широкое, мы говорим, к примеру, о сельскохозяйственной политике…

– Вы все пытаетесь меня учить, а я не для этого вас вызвал. Выше вы показали, что Чертков свои контрреволюционные и националистические взгляды пропагандировал через печать. Приведите конкретные факты такой пропаганды?

– О пропаганде контрреволюции я ничего не знаю и ничего не говорил. А свои взгляды на национальный вопрос он излагал и в разного рода публикациях, и в научных журналах, и даже в местной печати, отчасти они нашли отражение и в работе над саамским букварем.

– О букваре подробнее.

– Дай Бог памяти… в 1933 году Чертков при участии Осипова Якова и Матрехиной, оба саамы, написал на саамском языке букварь. Букварь был распространен среди саамского населения. Однако в 1935 году преподаватель Института народов Севера в Ленинграде Индюков, Федор Григорьевич, нашел в букваре записи, на его взгляд, носящие националистический характер.

– Может быть, не нашел, а вскрыл? Вскрыл! – подсказал следователь.

– Как вам угодно. По букварю был нанесен удар в печати…

– Кем?

– Все тем же Индюковым, Федором Григорьевичем, он обвинил составителей в национализме. И в Институте языка АН СССР и в Институте народов Севера начальство так перепугались, что учебники были изъяты и уничтожены.

– И как же вы, лично вы, относитесь к позиции Индюкова и начальства, как вы выразились?

– И начальственное умонастроение, и позиция Индюкова вызывают у меня чувство досады.

– Теперь следствию понятно, почему вы по-прежнему уклоняетесь от дачи показаний о своей контрреволюционной связи с Чертковым! – воскликнул Михайлов, словно история с букварем изобличала не только его создателей, но и не имевшего к этому букварю отношения Алдымова.

– Контрреволюционных связей у меня с Чертковым не было. Я был связан с Чертковым совместной работой по изучению саамов, по работе в Комитете нового алфавита, так же как с сотрудниками Института народов Севера, с коллегами по работе в Мурманском окружисполкоме.

– А вы допускаете, что они могли бы при известных обстоятельствах состоять и действовать в организации диверсионной и контрреволюционной?

– Да кто же мне дал право, без всяких к тому оснований, допускать столь серьезные обвинения.

– Мы даем вам такое право.

– Но я не могу им воспользоваться. Это равносильно праву на клевету.

– А вот я допускаю, что вы просто не хотите, вернее, боитесь выдать ваших сообщников.

– Сообщники? В чем? Да, мы оба участвовали в составлении саамского букваря. Так и в этой работе у нас были разные подходы к решению коренного вопроса, какой диалект и какой алфавит брать в основу языка для букваря. Здесь мы стоим с Чертковым в разных позициях.

– Предупреждаю вас, что Чертков рассказал как о своей, так и о вашей контрреволюционной деятельности.

– Что он мог рассказать о моей контрреволюционной деятельности, если я ее не вел.

– Он показал, что вы, так же как и он, являетесь участником подпольной контрреволюционной организации и занимались шпионской и прочей подрывной деятельностью против советской власти, и ваше запирательство глупо.

Алдымов замолчал, решительно не зная, на каком языке разговаривать с человеком, от которого отлетают все слова.

Почувствовав растерянность обвиняемого, Михайлов решил его добить.

– Вы все-таки не искренни, – с грустью и сожалением произнес Михайлов. – Вы умалчиваете о подготовке по вашему заданию участником контрреволюционной группы ненцем Хантазеем убийства секретаря Ловозерского РК ВКП(б) товарища Елисеева. Намерены ли вы сказать правду?

Так, должно быть, чувствует себя человек, связанный по рукам и ногам, к которому подползла змея, объясняться с ней бессмысленно и от укусов уклониться невозможно.

Алдымов решил отвечать коротко и просто, чтобы проще было внести в протокол:

– Ничего я об этом не знаю, таких заданий я никому не давал. Считаю ваше обвинение нелепым и ни на чем не основанным.

Михайлов записал.

– Следствие вам не верит.

И эти слова были внесены в протокол, после чего три листа были протянуты подследственному для подписи.

22. ЧТО НАПИСАНО ПЕРОМ

Уже на четвертый день после ареста Алдымов, совершенно добровольно, написал и направил в Мурманское управление НКВД письмо с просьбой разрешить Глицинской Екатерине Дмитриевне, проживающей в Мурманске, на улице Рыбачьей, взять под опеку его сына, Светозара Алексеевича Алдымова. Катя Глицинская, строго говоря, приходилась Светозару невесткой. Сводный же брат, сын Серафимы Прокофьевны от первого брака, все еще был под следствием, в заключении, и выступать в качестве опекуна не мог. Иван Михайлович предложил Алдымову дать согласие на опекунство над Светозаром с подсказки коллеги Шитикова. А Шитиков дал Михайлову честное слово чекиста в том, что муж Екатерины Глицинской, Сергей Глицинский, будет на свободе не позднее июня. «Еще успеет картошечку посадить», – не упустил случая пошутить начальник четвертого отдела.

Иван Михайлович в свою очередь уверил арестованного Алдымова в том, что Сергей Глицинский уже в начале лета будет на свободе. «Еще передачку от него получите. Даю слово!»

Вне всякого сомнения, Михайлов счел своим долгом разъяснить Алексею Кирилловичу закон и порядок, по которым несовершеннолетние дети родителей, пребывающих в заключении, направляются в спецучреждения. И лишь в порядке исключения, страшно рискуя своей головой, он готов, посредничая в установлении опеки, оставить Светозара «на свободе», так и сказал: «На свободе», – давая понять, что «спецучреждение» свободу значительно ограничивает. Само предложение дать согласие на опеку над Светозаром для Алексея Кирилловича послужило убедительным свидетельством того, что сына он не увидит долго.

Если первые два дня допросы происходили словно в сумерках и собеседники явно не понимали друг друга, то 10 марта пришли наконец ясность и полное взаимопонимание следователя и подследственного, не омраченное ничем и в последующие три дня.

Можно, конечно, предположить, что поворотным моментом в следствии стала какая-то взаимовыгодная договоренность, но тогда эти удивительные документы были бы скреплены подписью подследственного, а вот ее-то как раз там и нет. Это, конечно, упущение, впрочем, не повлиявшее на ход следствия и вынесение приговора.

В отличие от протокола первого допроса, теперь протоколы были написаны каллиграфическим почерком с нажимом и без помарок.

Болезненный укол ученого-самоучки насчет того, как пишется слово «самообразование», заставил Михайлова изменить тактику. Пришлось привлечь из ловозерской школы Людмилу Калистратову, учительницу русского языка, и мобилизовать ее как бы по комсомольской линии на помощь органам. Михайлов объяснил Людмиле, что делать тайну из того, что она помогает ему, не надо. Люди все видят. Научил ее, как говорить. Дескать, накопилось много канцелярщины, помочь некому, вот уполномоченный и попросил. Именно попросил. Содержание же протоколов является государственной тайной и разглашению не подлежит, о чем взял с Людочки подписку, прежде чем поощрительно ущипнуть ее для начала в пухлую щечку с ямочкой. Люда оказалась работником незаменимым, и протоколы, привезенные Михайловым для товарищеского совета Забелину в Мурманск, получили высокую оценку не только за ясность почерка, но и за ясность изложения вопросов и ответов. Все четко, грамотно и неопровержимо.

Людочка обмирала от страха, невольно узнавая о чудовищных замыслах врагов, разоблаченных нашими органами. При допросах она не участвовала, а протоколы, как бы начерно записанные Михайловым, он ей диктовал, а она уже переписывала хорошим учительским почерком. После работы с Михайловым она с неподдельным страхом, даже при яркой луне, шла домой по заснеженным улицам и, никогда ничего не боявшаяся, вздрагивала от каждой шевельнувшейся тени. В школе видели, как она переменилась. Но вопросов не задавали.

Храня государственную тайну, Михайлов диктовал «вопросы-ответы», не называя имен и фамилий, имена и фамилии он вписывал после ее ухода сам.

Вот протокол от 10 марта 1938 года.

ВОПРОС. Прекратите бесцельное запирательство и дайте правдивые показания.

ОТВЕТ. Убедившись в бесцельности запирательства, я решил рассказать всю правду. Признаю, что в силу моего происхождения, воспитания и окружения, по своим убеждениям и взглядам я являюсь человеком антисоветских и контрреволюционных настроений. Являясь агентом финской разведки, я собирал и передавал в Финляндию следующие сведения. 1. О численности и составе военных кораблей Северного флота, базирующихся в Мурманске. 2. О расположении погранзастав Мурманской Погранкомендатуры НКВД. 3. О политических настроениях финнов и саамов, населяющих Кольский полуостров.

ВОПРОС. Расскажите о вашей контрреволюционной деятельности.

ОТВЕТ. Да. Это я и сам вижу, запираться бессмысленно, и должен признаться, что я действительно, до моего ареста, вел активную контрреволюционную работу и постараюсь все правдиво изложить в своих показаниях.

ВОПРОС. Давно пора это сделать. Начните с того, как и когда вы вошли в контрреволюционную организацию.

ОТВЕТ. Как вам уже известно, я в течение целого ряда лет занимался изучением Мурманского края. Особенно интересовался жизнью, бытом и языком саамов, лопарей, населяющих Кольский полуостров. На этой почве я познакомился с рядом научных сотрудников, работающих среди народов Севера, особенно часто я сталкивался с Чертковым и Лужневским. В результате длительного общения мы сошлись на основе общих антисоветских убеждений. Чертков и Антонов из Петрозаводска посвятили меня в то, что существует законспирированная контрреволюционная националистическая саамская организация, и предложили мне войти в нее.

ВОПРОС. Какие цели преследовала контрреволюционная организация, в которую вы были вовлечены Чертковым и Антоновым?

ОТВЕТ. Наша организация ставила перед собой задачу объединить все националистические силы среди саамов для борьбы с Советской властью. Подготовить соответствующие формирования, которые во время войны должны будут поднять восстание против Советской власти. В конечном счете эта работа должна была свестись к тому, чтобы добиться отторжения Кольского полуострова и соединения с Финляндией.

ВОПРОС. На какие же силы вы рассчитывали, строя такие широкие планы?

ОТВЕТ. Конечно, силами одних саамов мы такие планы осуществить не могли, и наша работа строилась в расчете на помощь Финляндии и Германии.

ВОПРОС. Следовательно, ваша организация имела связи с фашистскими организациями Германии и Финляндии?

ОТВЕТ. Информируя меня о ходе контрреволюционной работы, Чертков и Антонов сообщили, что аналогичная контрреволюционная националистическая организация существует в Карелии. Конечно, вся эта работа ведется под руководством фашистских организаций Финляндии, которые гарантируют предоставление автономии Карелии и Саамскому государству под протекторатом Финляндии.

ВОПРОС. Вы готовились к войне фашистской Финляндии против нас?

ОТВЕТ. Да, это была наша тактика, теперь не скроешь.

ВОПРОС. Чем вы должны были помогать фашистской Финляндии в период подготовки войны против СССР?

ОТВЕТ. Я уже сказал, что, кроме подготовки восстания против Советской власти, мы должны были вести диверсионную работу и террористическую работу, снабжать финские разведывательные органы шпионскими сведениями и распространять среди саамов идею Великой Финляндии.

ВОПРОС. Уточните, пожалуйста, что за идеи?

ОТВЕТ. Идея эта исходит из фашистских финских кругов и состоит в том, что Финляндия должна включить в свои границы все финно-угорские народности: мордву, карелов, марийцев, народы Севера. По этой идее Финляндия должна отторгнуть от Советского Союза территорию до Уральских гор.

ВОПРОС. Вы сказали, что существуют Карельский и Саамский националистические центры, назовите членов Карельского центра.

ОТВЕТ. С членами Карельского националистического центра я никогда не встречался и знаю о нем только по информации от Антонова. Других членов этого центра ни Антонов, ни Чертков мне не назвали. Практическая деятельность диверсионного центра заключалась в создании повстанческих террористических групп – Кемской, Олонецкой, Ловозерской, Архангельской, Юртинской и Мурманской, которые должны были вести активную контрреволюционную работу.

ВОПРОС. Уточните, какую работу должны были вести эти диверсионно-террористические группы?

ОТВЕТ. Разваливали колхозы путем саботажа и разложения дисциплины, хищением и порчей колхозного имущества, вести антиколхозную агитацию, совершения диверсионных актов путем поджога лесов и пастбищ, заражения оленей, путем ведения антисоветской агитации, распространяя контрреволюционные слухи. Также нужно было готовить повстанческие кадры из кулаков и белогвардейцев на случай боевых действий против СССР.

ВОПРОС. Где проходили совещания Саамского националистического центра?

ОТВЕТ. В полном составе мы, участники, националистического центра, ни разу не собирались. Но все действия центра проводились согласованно, это достигалось путем выездов Черткова и Антонова в Москву и Ленинград.

ВОПРОС. Каким образом вы намечали достать оружие для восстания против Советской власти?

ОТВЕТ. На первое время мы должны были использовать нарезное оружие, имеющееся в большом количестве у саамов и ижемцев, охотников, пастухов-оленеводов. А затем оружие мы получили бы из Финляндии.

ВОПРОС. Вы обсуждали этот вопрос?

ОТВЕТ. Специально вопрос об оружии у нас не стоял, это было ясно и без обсуждения.

ВОПРОС. Вы правильно сделали, что начали сотрудничать со следствием. Надеюсь, вы не отступите от этой единственно верной линии. Назовите методы вашей контрреволюционной борьбы с Советской властью.

ОТВЕТ. Своим методом я избрал повстанчество, шпионаж, вредительство и активную националистическую агитацию.

ВОПРОС. А террор?

ОТВЕТ. Да, и террор, конечно, забыл о нем сказать.

ВОПРОС. Конкретно, пожалуйста.

ОТВЕТ. Я лично давал задания Саразкину, Матрехину, Каневу – поджигать ягель на оленьих пастбищах, разводить у оленей болезни, портить рыболовецкие снасти.

ВОПРОС. Какие болезни, к примеру, вы разводили у оленей?

ОТВЕТ. К примеру, болезнь «копытку», затрудняющую животным передвигаться по тундре и добывать пищу из-под снега.

ВОПРОС. Приводит ли болезнь «копытка» к гибели животных?

ОТВЕТ. Да, болезнь «копытка» приводит к массовой гибели животных в оленьем стаде.

ВОПРОС. Можете ли вы дополнить ваш рассказ о враждебной националистической и террористической деятельности.

ОТВЕТ. Да, мне осталось еще рассказать о нашей националистической и террористической агитации.

ВОПРОС. О практической деятельности, пожалуйста, а не об агитации.

ОТВЕТ. Пожалуй, вы, гражданин следователь, правы.

ВОПРОС. Несомненно. Говорите о терроре.

ОТВЕТ. Совершение террористических актов мы, в частности, с Чертковым и Саразкиным наметили лишь во время поднятия вооруженного восстания…

Ну и что же за диверсанты и террористы, если они не замышляют громких покушений. И если подследственный отказался на первом допросе от организации покушения на Ловозерского секретаря райкома партии товарища Елисеева, то теперь, приведенный в состояние полной откровенности, он готов признаться в чем угодно. Как ни хотелось младшему лейтенанту госбезопасности Михайлову спасти товарища Сталина и товарища Ворошилова от грозящего покушения на их жизнь, но, перечитав написанное потными от страха руками Людочки чистосердечные признания заговорщика и террориста Алдымова, Шитиков со вздохом их порвал и бросил в печку. Горстка саамов с дробовиками и десятком разномастных винтовок как-то не соответствовала высоте лиц, на которых они могли бы поднять свое, даже не свое, а зверосовхозовское оружие. Шитикову пришлось опустить коллегу Михайлова, вдохновенно воспарившего к облакам, на холодную землю.

– Представь-ка, Иван, эту команду в своих шкурах да со своими берданками да самопалами у Мавзолея? – укорил младший по званию, но старший по должности, сержант Шитиков младшего лейтенанта Михайлова.

И оба рассмеялись.

Опытный сержант, начальник четвертого отдела Шитиков подсказал, как надо повернуть вопрос и ответ так, чтобы Михайлов все-таки отчасти выглядел чуть ли не охранником Кремля на дальних рубежах обороны.

ВОПРОС. Вы показали о терроре не все. Независимо от восстания вами намечалось убийство руководителей ВКП(б) и Советского Правительства.

ОТВЕТ. Да. Разговоры о совершении террористических актов над Сталиным, Молотовым, Ворошиловым действительно имели место. Говорил об этом я с Чертковым и затем в другое время с Саразкиным. Если я не ошибаюсь, это было в 1935 году. Впервые выразил эту мысль Чертков. Он тогда мне сказал, что смерть Сталина, Молотова и Ворошилова непременно ускорит и облегчит победу Финляндии над СССР, облегчится и наша работа по созданию Саамского государства. С Чертковым я был полностью согласен. Виновным себя в этом признаю. Вместе с этим категорически отрицаю свою виновность в попытке претворить на практике высказанную Чертковым мысль.

ВОПРОС. Вы проводили экскурсии с саамским националистическим уклоном?

ОТВЕТ. Да, я проводил экскурсии с саамским националистическим уклоном. Кроме этого, я читал лекции с саамским националистическим уклоном…

Шитиков внимательно читал каждый листок. К большому делу, где полдела уже было сделано, он относился с повышенной заботой. Хотелось, чтобы все прошло без сучка без задоринки.

– Гляди сюда, Михайлов, нескладушки у тебя. Смотри. В первом протоколе он, этот Алдымов, у тебя от этого… как его, от Черткова, от его националистических идей открещивается. Так? А здесь что?

– С бумагой работать не то, что с людьми, – не удержался Михайлов. Хоть они и друзья, и общее дело делают, но выслушивать это все от младшего по званию неприятно. Да и переписывать протокол кому ж охота. – Смотри сюда, Шитиков. В первом протоколе арестованный все отрицал, вводил следствие в заблуждение, а следователь Михайлов поработал с человеком, и человек признался, что был не искренен. Не таких ломали, вот и встал на путь признательных показаний.

Звучало убедительно, Шитикову пришлось согласиться.

Ну что ж, теперь можно было с таким материалом выходить на руководство.

Гребенщиков и Тищенко благословили, и с их резолюциями материал пошел в Ленинград.

Дело вышло все-таки какое-то уж больно корявое, даже навело сомнение в Ленинграде, о чем было по-товарищески сообщено мурманским коллегам. Каких только врагов не повидали и не сокрушили товарищи из центра, да, видно, даже их поначалу вогнал в оторопь «саамский заговор». Конечно, враг использует любую возможность, чтобы сокрушить государство трудящихся, идет на любые ухищрения, на любое коварство, чтобы разорвать Страну Советов, но тридцать саамов, чуть ли не с дробовиками и берданками задумавших отторгнуть от СССР краюху от Мурманска до Урала да еще и на Кремль замахнувшихся, видно, заставили усмехнуться и многое повидавших бойцов в Ленинграде.

Чтобы протолкнуть дело, Тищенко командировал в Ленинград самого Михайлова: ты открыл заговор, вот и доводи дело до конца.

Пока Михайлов мотался, туда-сюда, искал своих старых товарищей по работе, заручался их поддержкой, сержант Шитиков получил то, что и хотел получить.

«В соответствии с Директивой НКВД СССР произведите конфискацию имущества лично принадлежащего осужденному по делу № 46197-38 г. Алдымову Алексею Кирилловичу, прожив. Мурманск, ул. Красная, д. 4.

Реализацию имущества следует оформлять через местные финансовые органы.

Исполнение сообщить.

Начальник 8 Отдела УГБ сержант Р. Петруха».

Лично принадлежавший Алдымовым дом при «реализации имущества» отошел к начальнику четвертого отдела МО НКВД сержанту Шитикову.

23. ШИТИКОВ СЛОВО ДЕРЖИТ

Отпущенный 23 апреля на свободу сын Серафимы Прокофьевны прямо с порога, не раздеваясь, не давая жене и мгновения сказать хоть слово, решительно произнес: «Ни дня… Здесь больше ни дня… Куда угодно…»

От того, что он произнес это, не снимая теплого на вате пальто с надорванным меховым воротником, казалось, что схватит сейчас жену за руку и потащит на вокзал. Катя кинулась к нему, обхватила руками, словно боялась, что он опять исчезнет. Сергей обнял припавшую к нему жену.

– Что с воротником? – заметила Катя.

– С каким воротником? Не понимаю.

– Ничего, можно пришить…

– Там мне сказали, что мама и Алексей Кириллович арестованы и нам разрешили взять Светика под опеку. Вот втроем чем раньше, тем лучше…

– Сережа… Сереженька… – она целовала его лицо, слезы не давали увидеть, как он изменился. – Светик уже с февраля живет у нас… Я все расскажу…

– Вот и хорошо. Сегодня же подавай на расчет…

– Почему такая спешка? – Катя не выпускала мужа из рук, еще не веря своему счастью. – Надо дать Светозару закончить шестой класс, срывать с учебы в конце года… – промокнула слезы. – Господи, как ты изменился. Что там было?

Наконец Сергей понял, что он дома.

– Дай разденусь. Нет, собери мне белье. Сначала в баню. – Катя метнулась к шкафу, стала лихорадочно перебирать белье.

– Я не могу сейчас тебе рассказать все. Но, к счастью, там тоже есть порядочные люди. Мне там обещали помощь, обещали помочь освободиться, если мы немедленно уедем. Я не могу подводить человека… Я ему сначала не поверил, думал, какие-то их хитрости. Теперь мне перед ним стыдно. Оказывается, есть люди даже там. Теперь я верю, что и с отъездом помогут.

Из бани Сергей ввернулся, так и не помывшись. Была среда, день, когда мылись военные и для гражданских баня была закрыта. Можно было помыться в порту, там была своя баня, но Сергей не хотел никого видеть. Расспросы, объяснения… Нет уж, только в кадры и «по собственному желанию», именно так, по большому собственному!..

Дома Катя накипятила воды и успела его кое-как помыть в тазу на кухне до прихода Светозара из школы. С непросохшей головой Сергей тут же сел за стол, чтобы составить список неотложных дел, чтобы ничего не забыть.

– А дом на Красной? – спросила Катя.

Сергей оторвался от листа, посмотрел на жену.

– Дом не наш. Светик несовершеннолетний. Де-юре дом за мамой и Алексеем Кирилловичем. Заколотим, что еще делать…

Увидев Сергея дома, Светозар с порога бросился к нему с криком:

– А папа?!.

– Все, Светик, все будет хорошо… – Сергей обнял припавшего к брата. Как и полагается старшему, он не мог сказать Светозару, что ни во что хорошее больше не верит. Верит только сержанту Шитикову.

Действительно, сержант Шитиков помог и освободиться, и с отъездом. Уехали, наскоро продав свои полдома на Рыбачьей улице. Уехали в Люблино, под Москву, к двоюродной сестре Серафимы Прокофьевны.

Там в ополчении Сергей и погиб весной 1942 года.

А Светозар, к слову сказать, в 1944-м с отличием окончил Челябинское артиллерийское и был направлен в артиллерию РГК. Под Рогачевом получил взвод, под Варшавой дали батарею, и, уже командуя трехбатарейным дивизионом 152-миллиметровых пушек-гаубиц, дошел до Берлина, при взятии Берлина был контужен.