Текст книги "Дело об избиении младенцев"

Автор книги: Михаил Карчик

Соавторы: Андрей Воробьев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 23 страниц)

Глава 4. Избиение младенцев

Нина сидела в машине, зябко кутаясь в пальто. Может, она поспешила по случаю наступления весны сменить шубу на более легкую одежду, и женщину слегка знобило. То ли сказывалось переутомление последних дней, а может просто простудилась, мотаясь по разбросанным по всему городу подразделениям «Транскросса», во всяком случае, она чувствовала себя неважно. А тут еще какие-то непонятные вещи опять стали происходить с машинами фирмы, следующими в Финляндию. Казалось, будто таможенники ополчились именно на организацию, возглавляемую Климовой, задерживая транспорт и придираясь к водителям. Казалось: лишь только «транскроссовская» машина подъезжала к КПП, таможню в этот миг посещала злая московская комиссия. Вот и сегодня очередной транспорт задержали неподалеку от Выборга, и Нина решила лично посмотреть, что произошло. Наверное, это было не лучшим решением. Для подобных проблем в любой мало-мальски приличной фирме всегда есть толковые специалисты, не директорское это дело заниматься проталкиванием грузов через таможню. Но Климова хотела во всем разобраться сама. И вот теперь она невесть зачем мчит по Средневыборгскому шоссе, уносясь все дальше от серо-сырого Петербурга в сторону заповедного карельского перешейка…

Тоненько затренькал мобильник. Водитель покосился в сторону трубки, закрепленной на передней панели машины, но не взял ее без начальской команды. Нина, украдкой вздохнув, будто предчувствуя новые проблемы, потянулась к телефону.

– Алло.

– Ну что, тварь, так и будешь сидеть на акциях?..

– Опять этот голос! – Вмиг похолодев, подумала Нина и хотела уже разъединиться, но абонент будто уловил ее желание.

– Твой сынок…

У женщины комок подступил к горлу, и она только и смогла переспросить:

– Что? Что с моим сыном? Говорите же…

– Так-то лучше, – довольно хохотнуло в трубке, – ты, пля, не вздумай трубку кидать. И слушай внимательно.

– Да-да, слушаю, – выдавила из себя Нина, еле сдерживаясь, чтобы не закричать от страха, ненависти и бессилия перед неизвестным подонком, посмевшим замахнуться на ее сына.

– Тебя же предупреждали, чтобы ты сваливала. Ты не захотела. Теперь пеняй на себя. Для начала поищи дома на кухне маленький симпатичный пальчик в виде сувенира. Он будет лежать в спичечном коробочке на столе. А о всем сокровище поговорим после. У нас оно будет живым… До поры, до времени. Я перезвоню. Привет…

– Какой пальчик? Подождите!.. – Нина уже не обращала внимание, что почти кричит в ставшую бесполезной трубку. – Подождите… И женщина, поняв бессмысленность своих просьб, заплакала.

Водитель недоуменно сбавил скорость: «Что с вами»?

«В город. Надо немедленно возвращаться в город, чтобы спасать сына». – Вдруг поняла Нина и резко скомандовала:

– Поворачивайте назад. Домой. Быстрее же!..

Водитель безропотно подчинился, а Нина уже набирала домашний телефон, чтобы домработница не вздумала никому открывать дверь. Но телефон не отвечал. Конечно эта добродушная, но довольно бестолковая тетка, присматривающая за ребенком и помогающая Нине по хозяйству, могла выйти в магазин, но ситуация была такая, что подобное объяснение устроить не могло. Климова хотела было, что надо бы набрать «02» и вызвать в милицию, но нажав только первую цифру с горечью поняла, что даже не сумеет объяснить, что же у нее случилось, а если и сумеет – никто не будет проверять, что происходит за добротными дверями ее квартиры. В записной книжке покойного отчима, конечно, была парочка телефонов на Литейном – своего рода «горячая линия». Но Нина не могла подумать, что такие телефоны пригодятся. Да и если она сумела бы все объяснить, то сколько должно уйти времени? И даже, если и проверят – все равно будет поздно.

Женщина начала судорожно перебирать в памяти тех, кто мог бы помочь. Первый, о ком она вспомнила, был Павел Олегович с его «бухгалтерией». Но оказалось, что она не знает телефона охранной фирмы со странным названием. Вернее, телефон был, но только в записной книжке, которая как на грех осталась дома. «А ведь именно ребята Павла Олеговича могли бы спасти сейчас, как тогда в лесном домике, где Алексей прикрывал меня от бандитов», – подумала Нина и вдруг поняла: «Алексей. Да, именно он, отец моего сына, обязан помочь. Что бы между нами не произошло. Ради сына. Только ради него», – продолжала шептать про себя Климова, набирая знакомый телефон. А в голову все колотил злой чужой голос: «Для начала поищи дома на кухне маленький симпатичный пальчик в виде сувенира… В спичечном коробочке… Маленький пальчик… маленький… ма-а…»

Ожидая, пока Нертов снимет трубку («Не может не снять. Он обязан быть дома!») Нина продолжала беззвучно плакать, сама не замечая этого.

«Пальчик… маленький…«, – стучало в висках, – «ма-ал-енький…

…Аленький…«

* * *

Анна Петровна Плошкина или, как ее чаще называли знакомые, Нюра, была женщиной доброй, но ужасно невезучей. За те сорок пять лет, которые она прожила, ее постоянно кто-то обманывал, начиная с обычных обсчетов в магазинах и кончая оказывающимися поблизости ухажерами.

До окончания школы Нюра росла в небольшой деревушке в нескольких десятках километров от ныне известного плесецкого космодрома. Каждый день девушка ходила за восемь километров в школу, после помогала матери по хозяйству и не загадывала о будущем, разве что украдкой мечтала о непьющем работящем муже, лучше всего – колхозном ветеринаре. Исключительной красотой Нюра не блистала, но и дурнушкой не слыла, хотя была несколько полновата. К тому же молодость, деревенский воздух и отсутствие особой конкуренции по причине малого количества сверстниц, постоянно перебиравшихся из деревни в Архангельск, Вологду или в другие города побольше, делали свое дело. Поэтому девушка пользовалась определенным успехом среди ребят. Но то ли она слишком решительно пресекала попытки одноклассников познакомиться поближе, то ли просто время не пришло, во всяком случае, к выпускному вечеру Нюра чувствовала себя достаточно одинокой.

И вот, наконец, заветное вручение аттестатов, продолжившееся танцами в клубе райцентра, где находилась школа. Именно там Нюра познакомилась с тридцатилетним парторгом соседнего колхоза, которого невесть каким ветром занесло на молодежную гулянку. Парторг был человеком обходительным и девушка, втайне мечтавшая о своем принце, слишком доверчиво согласилась пройтись с ним, подышать свежим воздухом. От двух фужеров шампанского, которые Нюра выпила с одноклассниками, приятно потеплели глаза, спутник был учтив и говорил очень красивые и приятные слова.

Они шли по ночному райцентру и пьянящий запах летних сосен перемешивался с влекущим ароматом неизвестного, но, наверное, очень дорогого лосьона, которым щедро опрыскался мужчина, первый мужчина, который не матерился в ее присутствии через слово и не пытался грубо лапать за грудь в ближайшем закутке, а читал стихи о прекрасной и далекой любви.

Потом они очутились на берегу величественной Онеги, где сели отдохнуть и полюбоваться спокойной черной водой, отблескивающей антрацитом в свете далеких фонарей. Мужчина накинул на чуть подрагивающие под тоненьким платьицем от ночной прохлады плечи девушки свой пиджак, и счастливая выпускница не заметила, что невесомая рука спутника осталась на ее плече, тихонько притягивая спутницу поближе. Нюра повернула голову, чтобы поблагодарить парторга и тут их губы встретились. Как принято говорить в таких случаях – случайно. Девушка буквально задохнулась от вдруг нахлынувших чувств и не сопротивлялась, когда спутник осторожно начал делать то, что дозволено лишь дорогому, единственному человеку, называемому мужем. Только в первый миг, почувствовав чужие пальцы на самом низу живота, Нина на слабо попыталась просить: «Милый, не надо, ну, пожалуйста, не надо». Но слова утонули в жарких поцелуях и горячем шепоте над ухом «любимая, все будет хорошо»…

…Домой она вернулась только под утро, на цыпочках войдя в комнату, прошмыгнула на свою кровать, где, закрывшись с головой одеялом, попыталась мечтать о будущей жизни с любимым человеком, но не успела до конца додумать эту мысль, как уснула…

Подошло к концу лето. Мало того, что любимый оказался женатым и строго-настрого запретил девушке кому-нибудь говорить об их связи, но когда она намекнула ему, что беременна, парторг обозвал ее дурой и велел немедленно делать аборт. Он не заметил или, вернее, не захотел заметить боли и слез, застилавших Нюрины глаза, лишь назвал имя бабки из далекой районной деревушки, которая, говорят, может помочь. Нюра проплакала всю ночь, а на следующий день парторг дал ей тридцать рублей и велел немедленно ехать избавляться от будущего ребенка. Перечить Нюра не посмела.

Визит к знахарке был неудачным. На обратном пути домой Нюру спасло лишь то, что через несколько минут после того, как она упала на проселочном тракте, вдалеке запылил военный УАЗик, в котором оказался начмед госпиталя. Майор медицинской службы не походил на некоторых своих коллег, спокойно проходящих и проезжающих мимо лежащих людей, прикрываясь словами о вреде алкоголя. Военный хирург, отточивший квалификацию в неких азиатских или африканских странах, о чем никогда не говорилось вслух и вытянувший с того света ни один десяток искалеченных ребят, на которых и военное и госпитальное командование уже готово было писать похоронки, и в мирной жизни всегда бился до последнего. И сейчас, занимая руководящую должность, в первую очередь, оставался врачом. Он резко одернул солдата-водителя, процедившего что-то о всякой пьяни и велел остановить машину. Последователи Гиппократа говорят: «Qui bene diagnoscit bene curat» – «кто хорошо диагносцирует – хорошо лечит» и вскоре Нюра уже находилась на операционном столе, причем не в захудалой сельской больнице, а в хорошо оборудованном военном госпитале.

Но повреждения девушке были нанесены не только грязной спицей знахарки, а и человеческой подлостью. И эти травмы были куда опаснее. Однажды начмед, дежуривший ночью по госпиталю, заглянул в палату, где находилась его пациентка, и увидел, что она судорожно пытается спрятать руку под одеяло. В другой руке девушка держала стакан с водой.

– Отдай мне, – потребовал врач, быстро шагнув к больной, – сейчас же.

Нюра только молча и испуганно мотнула головой, и ее губы затряслись.

– Отдай, – уже несколько мягче повторил врач, – поверь, Он не стоит этого. А ты сейчас не имеешь права распоряжаться своей жизнью, хотя бы потому, что за нее билось столько людей. Таблетки – не выход. Жизнь стоит гораздо дороже минутной слабости. Хочешь, я топор тебе дам?

– Зачем? – Еще недоумевая, пролепетала Нюра.

– Затем, что ты сначала зарубишь меня, потом ночную медсестру, санитарку, солдата, который тебе кровь дал. А когда вернешься домой – свою мать. – Голос хирурга стал неприятно жестким и чужим…

«Боже, – с ужасом думала Нюра, – о чем же он говорит? За что он так»?.. А слова военврача будто хлестали с двух сторон по лицу так, что щеки горели.

– Затем, – продолжал он, – что ты хочешь ничего не видеть и не знать, но не желаешь даже на секунду представить, что будет после Этого с людьми, которые к тебе хорошо относятся. Ну, на медсестру и на меня тебе плевать – ее просто со службы выгонят, я, может, полегче отделаюсь. А вот мама… Ты ее лучше топором рубани – ей легче будет. Вставай. Я отвезу. – И хирург вдруг, схватив девушку за руку, потянул ее с кровати. – Вставай! Пошли.

Нюра как в трансе последовала за врачом к выходу из отделения, преследуемая недоуменным взглядом дежурной медсестры. В вестибюле начмед остановился у пожарного щита, снял с него топор и дал девушке: «на»! Нюра непроизвольно протянула вперед руки, но тут же отдернула их, роняя на кафельный пол зажатые в кулаке таблетки.

– Нет. Нет… Я не могу… Я не хочу… Вы слышите?!.. Нет!.. Не-ет!..

Она схватила худенькими ручками хирурга за халат на груди и, пытаясь трясти, только выкрикивала: «Нет!.. Не хочу!.. Не хочу-у»!.. Потом вдруг, в какой-то миг сломавшись, зарыдала, уронив голову на грудь врачу.

Неслышно выглянула в вестибюль медсестра, но начмед только взглянул на нее, и та так же незаметно исчезла в темноте, сообразив, что не следует мешать, когда проводится курс интенсивной терапии.

Из-за приоткрытой двери госпитального отделения слышался ропот корабельных сосен, о чем-то вздоривших с северным ветром, успокаивая своей величавостью, сильные руки хирурга, поддерживая Нюру, казалось, прикрывали ее от всех невзгод, и сам хирург был таким сильным и надежным… Девушка понемногу начала успокаиваться, ее плач перешел в нечастые всхлипывания, потом врач достал из кармана халата чистую марлевую маску и за неимением носового платка протянул ее девушке, сказав негромко и примирительно: «Пойдем в ординаторскую, попьем чаю». Нюра, вытирая покрасневший нос, только кивнула головой…

Они проговорили всю ночь. Нюра поведала собеседнику обо всех больших и маленьких девичьих тайнах и переживаниях. Врач больше слушал и лишь изредка вставлял какую-нибудь фразу, чтобы ободрить девушку. А она уже начала загадывать, как будет жить дальше и не обратила внимания, что на этот спокойный анализ ситуации ее аккуратно направляет начмед и, главное, напрочь позабыв о недавнем желании отравиться, не заметила, что по уши влюбилась в своего спасителя.

Хирург был слишком умен, чтобы дать хоть малейший повод больной надеяться на взаимность и, когда Нюра перед выпиской пришла к нему, чтобы сказать как любит, он прервал ее на первых же словах («Я должна вам сказать…«), объяснив, что отношения между пациенткой и доктором не должны переходить ни в какие другие, но пообещав ответить, если девушка напишет ему из далекого города, куда она собиралась уехать после всей истории.

Нюра, действительно, наскоро распрощавшись с домашними, уехала в Ленинград, устроилась в строительный трест рабочей, получила служебную комнату с лимитной пропиской и начала заниматься ремонтом квартир.

Сначала девушка очень скучала, написала несколько писем хирургу, но не получила ответа. Последнее ее письмо вернулось обратно с пометкой «выбыл в связи со смертью». Нюра не знала, что и у хирургов бывают сердца, что после сорока лет чуть ли не половина из них не выдерживают неимоверных нагрузок многочасовых операций и что гиппократовский принцип «исцелися сам» здесь не действует.

Как бы то ни было, но Нюрин спаситель и, правда, погиб прямо за операционным столом от обширного инфаркта. Девушка, получив назад свое последнее письмо, сначала всплакнула, но городская жизнь слишком быстра, чтобы долго переживать несбывшиеся мечты, так что Нюра продолжала привыкать к городскому ритму и ремонтировать квартиры и комнаты в коммуналках.

Первый муж Нюры, которому она чистосердечно рассказала о своих злоключениях, вскоре после свадьбы напившись после очередного аванса, избил женщину, приговаривая, что она просто шлюха. Но скорее это был лишь повод, чтобы сорвать на ком-нибудь и злобу на слишком принципиального табельщика, и на всю «жизнь беспросветную». Сдачи Нюра, естественно, не дала, как не давала и ее свекровь своему супругу, и мужнина бабка деду. Потом муж начал пить чаще и бить чуть ли не ежедневно. Кончилось все тем, что Нюра с сотрясением мозга и переломом челюсти попала в больницу, а муж с легкой руки соседей по квартире, у которых было свое представление о семейном счастье – на скамью подсудимых. На суде Нюра пыталась выгородить своего мучителя, лепеча, что, дескать, виновата сама, но ее лепет произвел мало впечатления на старого опытного судью, после окончания войны прослужившего сначала чуть ли не два десятка лет постовым милиционером, а после – участковым инспектором, по вечерам постигая премудрости юриспруденции. За свою жизнь он насмотрелся на многих подонков и был глубоко убежден, что из подобных браков ничего кроме проблем не выйдет. Поэтому, руководствуясь «социалистическим правосознанием», судья влепил горе-супругу срок «на полную катушку» и порекомендовал потерпевшей в следующий раз внимательнее выбирать себе спутника жизни.

Второй муж, узнав, что после неудачного аборта Нюра не сможет иметь детей, затосковал и начал постоянно задерживаться на работе, а однажды тихо собрал вещи и ушел, объяснив жене, что полюбил другую, от которой скоро ждет ребенка.

Предпоследний сожитель оказался просто мошенником. Он уговорил Нюру и соседей разменять квартиру. Размен, естественно, прошел через какую-то «левую» фирму и Нюра, неосмотрительно выдавшая сожителю генеральную доверенность, в результате оказалась и без спутника жизни, и без жилья. На суды у нее не было ни сил, ни средств. Спасибо, что женщину приютила бывшая сослуживица с условием, что Нюра будет помогать ей вести хозяйство и присматривать за непутевой дочкой, которая «того и гляди, мужиков прямо в дом начнет таскать». Трест, где когда-то начинала работать Нюра, уже давно сгинул в приватизационных бурях, с работой было туго, и она согласилась.

Так Анна Петровна и жила последние годы, подрабатывая то стиркой, то уборкой, то помощью в ремонтах. Однажды бывшая сослуживица предложила Нюре «подхалтурить» в очередной квартире. Мол, ее купила какая-то молодая баба и ремонт надо сделать очень быстро. Квартира находилась на их же лестнице, только ниже этажом.

Когда женщины делали ремонт, туда наведалась хозяйка. Нюре она сразу понравилась, так как не задавалась и вела себя с работницами как с равными. Хозяйка притащила всяких вкусностей и пригласила попить с ней чаю. Во время застолья выяснилось, что владелице квартиры требуется няня присматривать за маленьким ребенком. Тут-то и оказалось, что лучшей кандидатуры, чем Анна Петровна придумать нельзя. Во-первых, она жила в этом же доме, а хозяйка квартиры сразу же расположила к себе Нюрину сослуживицу, пообещав, что будет ей оплачивать проживание компаньонки. Во-вторых, Нюра была женщина честная и работящая, к тому же не избалованная большими заработками. В-третьих, Нюра, никогда не имевшая детей, очень их любила и готова была заниматься любым малышом как своим собственным. И, наконец, дочь Нюриной сослуживицы все-таки умудрилась родить невесть от кого, сидела целыми днями дома, если не гуляла с очередным ухажером, и Анну Петровну это очень огорчало по некоторым личным причинам. В общем, женщины обо всем быстро договорились.

Хозяйка, Нина Анатольевна Климова, на вопросы собеседниц поведала, что руководит фирмой, квартиру вынуждена была купить, так как не может жить в прежней, которая ей все время напоминает о безвременной смерти отца и, к тому же, эта находится ближе к ее работе.

Говоря честно, Нина, лично подбирая квартиру, хотела утвердиться в собственной независимости. По этой же причине она не стала делать модный ремонт по «евростандарту», а сама подыскала обыкновенных мастеров. От таких решений мог прийти ужас любой мало-мальски толковый начальник охраны, но такового рядом не оказалось, поэтому Климова все решения принимала самостоятельно, скрывая даже от себя, что одной из причин выбора нового жилья было желание поселиться неподалеку от дома Алексея. Она бы не могла объяснить, почему это сделала, ведь было твердо решено, что с Нертовым они больше видеться не должны.

Было решено.

Было дано слово.

Было…

Ей говорили, что так будет лучше для него, для любимого. И Нина вынужденно поверила, разрывая с ним отношения. Тем не менее, Захарьевская улица была так близко от улицы Чайковского, где сейчас находился Он…

* * *

Маленький Митя только заснул, как затренькал телефон. Анна Петровна, оторвавшись от газеты, пестревшей криминальными «ужастиками», на цыпочках выскользнула в прихожую и сняла трубку. Оказалось, звонила Люська, бестолковая дочь сослуживицы, непонимающая, почему ее ребенок не хочет есть. «Тетя Нюра, зайдите, пожалуйста, может он вас послушает», – плаксивым голосом попросила молодая мамаша.

Нюра, вздохнув, поплелась к дверям, ворча про себя, что естественно, ребенок не будет есть, если он весь как обычно мокрый, а от молока, наверное, больше пахнет бормотухой, чем матерью. Добрая женщина надеялась, что сумеет быстро перепеленать и накормить малыша, а потом вернуться назад, переодеться и встретить Его во всей красе.

С Ним Нюра познакомилась случайно, в магазине. Он стоял в небольшой очереди перед Анной Петровной и, оказалось, купил два последние пакета молока. Произойди такое несколько лет назад, во времена дефицита, никто бы не удивился. Но для сегодняшнего дня происшествие с кончившимся товаром было знаком судьбы. Только женщина сначала не подумала об этом, а лишь горестно вздохнула, поняв, что теперь придется идти в дальний магазин, к Литейному проспекту. Но мужчина, будто угадав ее мысли, вдруг предложил:

– Знаете, я, кажется, пожадничал, у меня пацану одного пакета за глаза хватит. Возьмите, пожалуйста. – И он протянул Нюре один из пакетов.

Так завязалось знакомство, постепенно перешедшее в более теплые отношения. Он говорил, что живет с больной женой и маленьким ребенком. Хотя отношения с супругой напряженные, но развестись Он не может, считая это нечестным в нынешней ситуации. Поэтому встречались с Анной Петровной они украдкой, дома у ее бывшей сослуживицы, а когда там появилось прибавление – обычно у кого-нибудь из Его друзей. Но это было нерегулярно и неудобно.

Новая работа, казалось, решала проблему: пока хозяйка отсутствовала, Анна Петровна могла встречать Его в большой пустой квартире. Предугадать, когда вернется Климова было не трудно: она перед приездом всегда звонила, предупреждая домработницу, чтобы та открыла дверь. В других же случаях Нюре было строго-настрого наказано никого в дом не пускать. Но Анна Петровна рассудила, что речь идет только о чужих людях. А Он чужим не был.

…Еще раз убедившись, что Митя сладко спит, Нюра выскользнула из квартиры, поднялась выше этажом и пошла пеленать да кормить ребенка непутевой Люськи. Женщина не заметила, как, наблюдая за ее действиями, криво усмехнулся какой-то мужчина с радиотелефоном, осторожно выглядывая в лестничный пролет с площадки последнего этажа.

Когда за Анной Петровной закрылась дверь, мужчина тихо прошмыгнул на чердак, там не торопясь, закурил и начал набирать телефонный номер. Первый абонент ответил достаточно быстро.

– Это приемная депутата… – Мужчина назвал фамилию. – Я могу поговорить с Ниной Анатольевной?

– К сожалению, она полтора часа назад выехала в Выборг и вернется только к вечеру, – проворковал голосок секретарши, – но если у вас что-нибудь срочное – можете оставить свои координаты или я дам вам номер радиотелефона генерального директора.

– Нет, нет, спасибо, я перезвоню позднее. Извините за беспокойство. – И мужчина торопливо нажал клавишу «отбой».

Удовлетворенно хмыкнув оттого, что все идет как надо по гениально разработанному им плану, мужчина набрал следующий номер и, услышав ответ абонента, прошипел:

– Ну что, тварь, так и будешь сидеть на акциях?..

* * *

Алексей Нертов валялся дома на диване, безучастно переключая «ленивчиком» телепрограммы. Но везде показывали какую-то дрянь, причем достаточно устаревшую. На одном из каналов пыталась изобразить пение безголосая дочка известного шоумена, по другому заумничали заплесневелые политики, по очередному гоняли «ток-шоу»– «Хата-2», в переводе на язык его телеведущей, некогда обожравшейся в ночном клубе таблеток «экстази», наверное, вроде «чисто конкретный базар». Еще пара убеленных сединами артистов, получивших свои «народные» звания за заслуги в воплощении образа вождя пролетариата или за правдивое изображение благородных сотрудников КГБ, а после бурно аплодировавших «демократическому» расстрелу российского парламента, вещали о правах человека. Казалось, именно артисты лучше всего разбираются в уголовном процессе и поэтому рьяно мечут молнии в сторону следственной группы прокуратуры, осмелившихся познакомиться с отдельно взятым олигархом, причем, тогда еще – в качестве обыкновенного свидетеля.

Алексей, когда впервые показывали эти выступления, долго не мог понять, почему же, вроде умные люди столь беззастенчиво вмешиваются в процессуальные действия, очевидно помогая спасти от ответственности откровенного ворюгу. Но потом решил, что эту псевдоинтеллигентную пену умело используют в большой игре, наравне с «карманными» газетами, коррумпированными правителями, «одноразовыми» бандитами, наконец. Как считал Нертов, артисты в подобных ситуациях отличались от «быков» – боевиков, наверное, лишь одним. Последние чаще использовались наподобие презервативов – один раз. Потом исчезали. А культурную элиту простирывали, выворачивали на другую сторону, штопали, после чего снова и снова совали во все самые грязные дырки, глубоко наплевав, что вся мерзость прочно налипает на многоразовый «культурный» инструмент.

Впрочем, действиям артистов Алексей был готов дать и другое объяснение: они регулярно получали хоть небольшие, но подачки. Например, от прежних властей, обожавших всякие театральные действа и по мере возможности подкармливавших особо приближенных с помощью различных фондов. Потом кормушка, видимо, иссякла, и появление первых лиц на театральных премьерах перестало преподноситься по телевизору как новость номер один. Но, наверное, Нертов был все же не прав, столь резко осуждая деятелей культуры. Конечно, все люди разные, и артисты – не исключение. Но скорее они выступали в чью-либо защиту все-таки по личным убеждениям, как подсказывала совесть. А то, что их руками кому-то удавалось создавать определенное общественное мнение – так артисты ведь не искушенные политики и, если прекрасно ориентируются на театральной сцене, это совсем не значит, что они в состоянии разобраться в кознях грязной политики…

Алексей очередной раз переключил телеканал, когда настойчиво зазвонил телефон. Разговаривать ни с кем не хотелось, Нертов решил не брать трубку, но телефон надрывался все настойчивей и тревожней. Когда звонки прекратились, Алексей подумал, что больше его тревожить не будут, но телефон снова разразился противным звоном. Через несколько минут, устав от шума и нехотя уменьшив громкость телевизора, Нертов потянулся к аппарату. Но, услышав далекий голос, он враз подскочил на диване.

– Нина?!..

…Как он ни старался, но не мог понять, что произошло перед его выпиской из больницы, когда от Нины, до того проявлявшей максимум участия в лечении, вдруг пришло довольно сухое письмо, мол, извини, я поняла, мы чужие… А дальше – прочая муть в том же роде. Алексей пытался позвонить. Нина не брала трубку, а бесстрастная секретарша упрямо твердила, что не может соединить. Все усилия Нертова лично встретиться и поговорить тоже не увенчались успехом. Когда же он, узнав, что у Нины родился сын, все-таки умудрился встретиться с ней, то женщина грустно и устало сказала, что ребенок не его, а бывшего жениха – Дениса и чтобы Алексей («я тебя очень прошу») никогда не беспокоил их больше. Нертов вынужден был тогда уйти, понимая, что мужчина иногда может быть слабым, но никогда – жалким. И в одну реку нельзя войти дважды. Если же женщина для себя решила: «Все» – значит «все». Но еще больше Нертов недоумевал бы, если б знал, что Денис тут вообще не при чем, что отцом ребенка является именно он, Алексей Юрьевич Нертов и об этом Нине прекрасно известно.

Тогда она была вынуждена обмануть Алексея, не знавшего, что роды произошли не на девятом, а на седьмом месяце беременности. А это значило, что Денис никакого отношения к зачатию не только не имел, но и не мог иметь, так как вообще в то время не думал, что Алексей и Нина живы и скрываются от денисовских бандитов в далекой Франции. Но не знал Нертов и другое: что обман был вынужденный, а Нина, убеждая любимого в необходимости расстаться, из последних сил сдерживала себя, чтобы не броситься ему на шею. Может, задержись он еще чуть-чуть, так бы и произошло, но Нертов резко повернулся и чуть прихрамывая ушел…

– «Нина»?! – У Алексея перехватило дыхание, но женщина, не слушая его, начала умолять, чтобы он немедленно бежал спасать своего сына.

– Да, да, это твой сын, я тогда соврала! – Сбивчиво кричала она в трубку. – Ну, пожалуйста, сделай же что-нибудь!..

Кое-как Алексею удалось выяснить, что произошло и он, одевшись словно по тревоге, опрометью выскочил из квартиры.

* * *

Анна Петровна, зайдя в квартиру сослуживицы, увидела там Люську, которая тут же затараторила, просительно заглядывая в глаза гостье и при этом стараясь дышать в сторону, чтобы женщина не почувствовала легкого алкогольного благоухания:

– Тетя Нюра! Ну, извините, обманула я. Спит Вадя. А мне надо срочно по делам сходить. Пожалуйста, посидите здесь немного, а?..

Анна Петровна, заглянув в соседнюю комнату, увидела, что Вадька и правда тихо спит. Сидеть с ним сейчас было никак нельзя: и Митя того и гляди мог проснуться, и потакать бестолковой мамаше не хотелось («Знаем уж, какие у тебя дела, срам да и только!»). Но, главное, должен был прийти Он. Поэтому Нюра, слегка отчитав Люську, скрепя сердце поскорее постаралась вернуться обратно на рабочее место.

Анна Петровна не стала запирать за собой дверь на все запоры, а лишь захлопнула ее и на всякий случай навесила цепочку, рассчитывая, что все равно придется скоро открывать. Сама же уселась в уютное кресло, стоящее в прихожей, больше напоминающей комнату, и вернулась к чтению очередных «ужастиков». Но не успела она узнать, скольких доверчивых женщин убил отверткой очередной маньяк, проникавший под видом водопроводчика в квартиры, как услышала дверной звонок. Домработница вздрогнула от неожиданности и приготовилась считать: вот сейчас был длинный, потом должно быть еще три коротких, потом опять длинный. Но все было тихо.

– Это не Он, а чужим открывать нельзя, – рассудила Нюра, опасливо косясь на фотографии, иллюстрировавшие статью про маньяка, и к двери не пошла, – наверное, кто-то ошибся адресом или эта горе-мамаша решила мне Вадьку сюда принести. Нет, ни за что не открою…

И правда, открывать самой дверь ей не пришлось, так как кто-то неизвестный начал тихо скрести по замку, а потом между передним бруском обвязки двери и дверной коробкой начала появляться все расширяющаяся щелка. Нюра, на миг представив, что будет делать маньяк, входящий в квартиру, отчаянно завизжала. На дверь резко надавили снаружи, и домработница с ужасом увидела, как начинают вылезать из своих пазов шурупы, крепящие цепочку, которая пока не дала возможности неизвестному проникнуть в помещение.

* * *

Мужчина, находившийся на чердаке, рассчитал, казалось, все: и то, что хозяйка квартиры не сумеет вернуться быстрее, чем через час-полтора после звонка в машину, и то, что никакая милиция не удосужится проверять адрес по телефонному сообщению очевидно сумасшедшей женщины. Только он не учел, что добрая и обычно отзывчивая Нюра на этот раз, выбирая между помощью знакомым и личным счастьем, отдаст предпочтение именно последнему. И Нюра выбрала, вернувшись в квартиру Климовой, именно в тот момент, пока неизвестный разговаривал с хозяйкой по радиотелефону.