Текст книги "Повседневная жизнь России в заседаниях мирового суда и ревтрибунала. 1860-1920-е годы"

Автор книги: Михаил Вострышев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 19 страниц)

Чины долой, названье «мода»

Прошло, не надо орденов,

Да здравствуют сыны народа,

Какие ходят без штанов.

Долой приличия вериги,

Крахмальные воротнички,

Отныне только немец в Риге

Пускай сморкается в платки.

Республиканцу неприлично

Буржуйским действовать платком.

Свободный нос он свой отлично

Очистить может и перстом.

Пришел конец интеллигентам,

Успехов в жизни больше нет

И инженерам, и студентам…

Прощай, пленительный балет.

Пришла на смену жизнь иная,

Я никого не обманул

И, разрушая и дерзая,

Лишь все вверх дном перевернул.

Солдат командует войсками,

Обезоружен генерал,

Буржуи стали бедняками

И обезврежен капитал.

Больницей правит старший дворник,

Директор банка – мародер,

И на печать надел намордник

Народный цензор – полотер.

Долой врачей и акушерок,

В них ну́ жды больше уже нет.

Эс-деки, также и эс-эры

Без них повылезут на свет.

Я упразднить намерен банки —

Затеи сытых богачей.

Пусть дома держат деньги в банке

Из-под варенья иль сельдей.

Всеобщий мир мной предназначен,

Уже не за горами он,

И главковерхом мной назначен

Крыленко – вражеский шпион.

Как видишь, на земле повсюду

Совершены мной чудеса,

И было бы теперь не худо

Приняться мне за небеса.

С тобой, как с равным говорю,

Ты шар земной создал когда-то,

А я жизнь новую творю

И натравил на брата брата.

Ты без лица, зато в трех лицах,

А я всегда с одним лицом,

Но депутатом в двух столицах

Огромным выбран большинством.

Декретом сим повелеваю:

Всех ангелов пораспустить,

Буржуев всех изгнать из рая

И в ад на угли посадить.

Лишить чинов всех херувимов

И серафимов – крыльев их лишить,

И крылья те из стран незримых

На землю мне препроводить.

Святых всех мигом упразднить

И новых не иметь в дальнейшем,

Луну и звезды подчинить

Моим веленьям премилейшим.

Намереньям луны светить кадетам

Или Корнилову дорогу освещать —

Отдать приказ другим планетам

Лучам луны путь заграждать.

Социализм как цитадель

В России пышно расцветет,

И скоро верный мне Викжель

^[10]

К нему дорогу проведет.

И с комиссаром я шпика

Или охранника лихого

Пошлю на небо, а пока

Декрет мой разобрать толково.

Прочесть на небе всенародно,

Послать указы в рай и ад.

Ура! Да здравствует свободный

Небесный пролетариат!

С начала мира и доныне

Всегда ты был небесный царь

И думал далее в гордыне

Именоваться, как и встарь.

Но не забудь, войны пожар

Уж стер с лица земли тиранов,

И ты лишь неба комиссар,

Не будь я Ленин, иль Ульянов.

Большинство сапожников усмехались, покачивая головами: гляди-ка, верно сказано, да еще и складно. Видать, образованная голова сочиняла. Лишь Юрасов, прочитав стихотворение, остался пасмурным и резко спросил Конкина:

– Откуда листок?

– Да так, дружок дал.

– А фамилия дружка?

– А тебе на что? Листок-то отдай.

Юрасов пасквиль на товарища Ленина не отдал, а отнес в фабрично-заводской комитет, у членов которого стихотворение вызвало прилив праведного гнева. Тут же единогласно постановили: «Антона Конкина сопроводить в центральный штаб Красной Армии».

На допросе у следователя Конкин упорствовал: листок нашел на улице, когда шел в Художественный театр, ни к какой партии не принадлежу, политикой не интересуюсь.

Но не Конкин первым, не Конкин последним попался со стихотворными посланиями председателю Совета народных комиссаров. Поднаторевший в подобных разбирательствах следователь 9 апреля 1918 года вынес решение: «Дело № 583 передать к слушанию на публичном заседании Следственной комиссии».

И все же судебный процесс в Московском ревтрибунале, куда было передано дело Конкина, не состоялся. Почему? Если бы дело было прекращено «за недоказанностью преступления», составили бы соответствующую справку. Правительство к этому времени уже переехало из Петрограда в Москву и ужесточило борьбу в Первопрестольной с «антисоветской пропагандой». Арестованные все чаще и чаще попадали не в зал открытого суда, а в застенки ВЧК. Наверное, так было и в этот раз.

По документам ЦГАМО, фонд 4613, опись 1, дело 803

Умышленный выстрел в икону

24 марта 1918 года в доме № 11 по Царицынской улице Москвы, где размещалась вторая рота Усть-Двинского латышского полка, прогремел выстрел. Это стрелок Александр Карлович Шалтьяр после обеда, взяв с кровати полуротного командира Эймана заряженный револьвер, вышел в коридор, насмешливо показал стоявшим неподалеку солдатам на висевшую на стене икону и со словами: «Такого чертенка здесь не нужно» – прицельно выстрелил.

Многие латышские стрелки, несмотря на уже начавшуюся борьбу Советской власти с христианством, возмутились подобной кощунственной расправой своего сослуживца с Божьим ликом. На следующий же день после инцидента собралась следственная комиссия Первой латышской стрелковой бригады, которая постановила, что так как «с религиозной точки зрения поступок производит крайне удручающее впечатление на других товарищей и так как икона представляет художественное произведение, передать означенное дело на рассмотрение революционного трибунала г. Москвы».

Обвиняемый Шалтьяр, почуяв неладное, скрылся. Трибунал запросил Московскую уголовную милицию произвести розыск. Ответа из милиции не поступило. Следствие пришлось прекратить.

По документам ЦГАМО, фонд 4613, опись 1, дело 654

Закрытие газеты «Русские ведомости»

В 1918 году в России закрыли почти все газеты и журналы, оставив читателям словоблудие печатных органов, контролируемых ВЧК и ЦК РКП (б). Оказалось, что лозунг «свобода слова» был нужен большевикам, лишь когда они были гонимыми. Теперь же, встав во главе государства и вкусив сладость власти, они перещеголяли самых ретивых цензоров самодержавия, безжалостно расправляясь с любым инакомыслием.

Каждый раз, чтобы навечно закрыть газету, новая власть устраивала судебный спектакль, приговор которого был предрешен заранее в недрах ВЧК. Так случилось и со старейшей либеральной газетой «Русские ведомости».

26 марта 1918 года товарищ председателя ВЧК В. А. Александрович проинструктировал комиссара по делам печати В. Н. Подбельского: «Всероссийская Чрезвычайная Комиссия по борьбе с контрреволюцией и спекуляцией предлагает вам немедленно закрыть газету "Русские ведомости" за помещенную 24-го марта с. г. в № 44 названной газеты статью под заглавием "С дороги" Б. Савинкова, клевещущую на товарища Ленина и тов. Натансона, выдавая их за предателей народа, и гнусно обвиняющую большевиков в служении немцам.

Приложение: статья Савинкова».

Подбельский тотчас, как получил рекомендациюВЧК, попросил ревтрибунал «возбудить против редактора вышеозначенной газеты судебное следствие», а заодно приостановить ее выход.

Что же написал в «Русских ведомостях» Борис Савинков о государстве, которое занялось ее любимым делом – террором?

С ДОРОГИ

«Что они с моей Россией сделали?» – так сказала мне одна девушка с простым и добрым русским лицом и заплакала.

Это слово запомнилось мне. И теперь, оставив Москву – пустыню мерзости, позора и запустения, – я повторяю его и твержу его про себя здесь, в теплушке, под стук дребезжащих колес и под ругань «товарищей»-красногвардейцев. Моя Россия. Да, моя, и ваша, и каждого из нас, русских. Уразумеем ли мы это или по-прежнему будем ходить во тьме, не имея сил ни для ненависти, ни для любви, ни для бесстрастия.

Мы негодуем на декреты большевиков, возмущаемся бесстыдно-похабным миром, чувствуем себя и униженными, и опозоренными, и во власти любого «товарища» Стучки и все-таки ничего не можем, не можем, ибо не смеем. Мятежный дух отлетел от нас. Нашей ненависти хватает лишь на шептание по уголкам, нашей любви хватает лишь на словесное «сочувствие» Дону, и наше бесстрастие выражается единственно в том, что мы давно махнули на все рукой: моя хата с краю, слава богу, что расстреляли соседа, а не меня…

Москва… как много в этом звуке

Для сердца русского слилось!

Как много в нем отозвалось!

Вот, окружен своей дубравой,

Петровский замок. Мрачно он

Недавнею гордится славой.

Напрасно ждал Наполеон,

Последним счастьем упоенный,

Москвы коленопреклоненной

С ключами старого Кремля:

Нет, не пошла Москва моя

К нему с повинной головою…

Моя Москва – моя Россия. Пушкин понимал, что значит это короткое слово. Он понимал всю глубину его неземного значения. И он был счастлив каким-то недосягаемым счастьем. Он мог с удовлетворением сказать, что в годину бедствий и всенародного горя его поколение, поколение его старших братьев, ощущая Россию как свою, умело отстоять ее целость и сберечь ее честь, ее унаследованную от предков славу. Москва не преклонила колени и не унизилась до признания победителем чужеземца. Так было. Но так ли это теперь? Не забудем, что Ленин, Натансон и компания приехали в Россию через Берлин, т. е. что немецкие власти оказали им содействие при возвращении на родину. Даром ничего не делается, и за услугу Ленин, Натансон и компания, конечно, заплатили услугой. Сперва «Солдатская правда», потом обнажение фронта, потом Брест-Литовск и, наконец, невероятный Карахановский мир. Что они сделали с моей Россией? Ведь надо было быть фанатиком или подкупленным человеком, чтобы серьезно утверждать, что «международный пролетариат нас поддержит». И, конечно, только безумец или преступник мог на этой «поддержке» строить свои политические расчеты. А когда Ленин, Натансон и компания сделали свое дело и разрушили без остатка былую свою мощь, немцы подняли закованный в броню кулак. Ленин тотчас же смирился, ибо он чужд «революционным фразам». Зато остальные, разные Мстиславские и Кацы, завопили об обороне отечества, не просто отечества моейРоссии, а какого-то нового, социалистического, выдуманного или вычитанного из книг.

Но кто же поверит, что люди, разрушавшие армию и заявлявшие громко, что «родина – предрассудок», хотят защищать Россию?

Защитить ее они, конечно, не в силах, но я не верю даже в искренность их желания. И съезд Советов своей резолюцией признал, что Ленин бесспорно прав и что нам, русским людям, надлежит примириться с потерей Финляндии, Эстляндии, Лифляндии, Курляндии, Белоруссии, Литвы, Украины и части Кавказа, и что нам, русским людям, надлежит примириться, что Россия, как государство, больше не существует, а существуют отдельные города и деревни, экономически зависимые от чужеземца и низведенные политически до значения Польши после ее раздела. Не сбылась ли мечта Вильгельма II? Не заслужили ли господа народные комиссары немецкий железный крест?

Большевики служили и служат немцам. Не одни только большевики. Разве «селянский министр» Чернов не служил Вильгельму II, когда в течение двух с половиной лет издавал свою пораженческую газету «Мысль», где доказывал, что Россия должна быть разбита? Теперь Чернов – оборонец. Он мечет молнии против большевиков. Но нам-то, эмигрантам, жившим с ним бок о бок в Париже, известен его настоящий лик. А Мартов, протестующий против «похабного мира»? Не его ли газета «Голос» конкурировала с черновской «Мыслью»? А другие циммервальдисты, большие и малые социалисты-революционеры и социал-демократы? Что они сделали с моей Россией?.. И какую веру нужно сохранить в своем сердце, чтобы, пройдя через предательство, измену, малодушие, легкомыслие, празднословие, оплевывание родины, непонимание свободы, через Либера, Дана, Керенского, Чернова и Гоца, все-таки сказать: «Да, верую в демократию, да, верую в грядущий социализм!»

Вот левые. Каковы же правые? Для кого же тайна теперь, что Россия покрыта сетью немецких сообществ и что наши «реставраторы» – покорные слуги Николая II – идут рука об руку с неприятелем. Для кого же тайна теперь, что есть множество русских, которые спят и видят во сне, что немцы уже вошли в Петроград и что на Невском проспекте уже стоит блюститель порядка – немецкий шуцман. Хоть с чертом вместе, лишь бы против большевиков… Что они делают с моей Россией?.. Да, конечно, большевики – национальное бедствие, да, Мартов – национальное бедствие, да, конечно, Чернов – национальное бедствие. И конечно, и большевики, и Чернов, и Мартов не должны избегнуть того закона, согласно которому «по делам вашим воздастся вам».

Но Россия должна быть спасена не с помощью чужеземцев, не силой немецких штыков, а нами, и только намисамими. Только мы, русские, – хозяева земли Русской. И пусть не говорят, что мы слабы, что без Вильгельма II нам не устроить своего государства. Не для того три года подряд проливалась русская кровь, чтобы в решительную минуту забыть об этих потоках крови и, следуя большевистской программе, «протянуть противнику руку». И если всякое соглашательство с большевиками и есть измена отечеству, то измена отечеству есть и всякое соглашение с немцами. Об этом надлежит помнить. Надлежит помнить, что русский народ погибнуть не может и что рано или поздно русские люди уразумеют наконец, что значит мояРоссия и что измена никогда и никому не простится. И ошибочно думать, что ныне можно вернуться к Николаю II. Тем, которые мечтают о реставрации, следует не забыть, что Николай II означает новые «великие потрясения». Когда же кончатся российские «потрясения»? Когда же мояРоссия будет свободной и сильной?

В вагоне красноармейцы, и стук безрессорных колес, чад, и семечки, и косноязычие. Позади – опозоренная Москва, опозоренная Россия, впереди… Но я не хочу, я не смею думать о том, что ожидает нас впереди. Я знаю одно, то, что я усвоив в юные годы: «В борьбе обретешь ты право свое». Надо бороться, бороться с немцами и бороться с большевиками.

Б. Савинков

Из статьи видно, что Савинков выступил против Брест-Литовского мира, против расчленения России на части, распродажи ее территории чужеземцам. Это противоречило политике большевиков «на данном этапе», к тому же они были оскорблены призывом знаменитого террориста-конспиратора бороться против них. За неимением под рукой Савинкова, гнев «правосудия» 4 апреля 1918 года обрушился на редактора «Русских ведомостей» Петра Валентиновича Егорова.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Обвиняемый Егоров, что вы можете сказать по этому делу?

ЕГОРОВ. Член следственной комиссии предложил мне вопрос относительно нашего отношения к статье Савинкова: разделяем ли мы все, что здесь написано? Дело в том, что Савинков – это фигура в достаточной степени яркая. Савинков – известный революционер, организатор целого ряда террористических актов, человек, несколько раз жертвовавший своей жизнью, чтобы низвергнуть старый режим. Ныне такой человек, как Савинков, представляет огромный интерес для широких кругов, и представляет интерес не только для его политических единомышленников, но и для его политических противников. В силу этого мы и представляли, что всякая статья, трактующая об известном политическом моменте, имеет большое политическое значение, она должна быть помещена в целях всестороннего освещения того или другого вопроса. Савинков, в силу сложившихся обстоятельств, в силу того, что он вышел из партии, не может помещать свои статьи в своих партийных органах, и мы предоставили ему возможность поместить свою статью в нашей беспартийной газете. Мы считали возможным помещать его статьи даже тогда, когда не разделяли его мнений. Мы требовали выполнения только двух условий. Это прежде всего, чтобы статья не противоречила тем основным принципам, которые защищают «Русские ведомости» в течение пятидесяти лет, и чтобы она не нарушала требований цензурных данного момента. Что касается требований цензурных, то, по нашему убеждению, статья эта цензурных условий не нарушает совершенно. Нам Советской властью поставлены два условия: чтобы мы, во-первых, не призывали к борьбе с Советской властью и не распространяли ложных сведений об органах этой власти, которые вызывали бы враждебное отношение к этой власти. В этой статье совершенно не говорится о борьбе с Советской властью, здесь не критикуются действия этой власти, здесь ведется борьба с политическими партиями на широком фронте, на левом фланге большевики и на правом фланге те, которые мечтают о реставрации. Это будет совершенно ясно, если будут взяты не отдельные места статьи, а все…

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Скажите, гражданин Егоров, как вы понимаете фразу: «Даром ничего не дается»?

ЕГОРОВ. Это риторическая фраза, которая очень часто употребляется. Здесь сопоставляется, что за право проезда через Германию можно заплатить миром, который подписали мы с Германией. И тут говорить о предумышленности было неизбежно. Мы были поставлены в такие условия, и большевистская власть была поставлена в такие условия, что она должна была принять этот мир. Это, конечно, не есть обмен заранее предусмотренными услугами, это величины совершенно неизмеримые.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Так что вы полагаете, что это просто риторическая фраза?

ЕГОРОВ. Да.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Но в статье имеется другое место: «Ведь надо быть фанатиком или подкупленным человеком…» и т. д. Что это значит?

ЕГОРОВ. Кто читает «Русские ведомости», тот знает наш взгляд на гражданина Ленина, знает, что мы его считаем фанатиком своих идей, и, конечно, говорить, что мы на столбцах нашей газеты подозреваем его в подкупе, совершенно не приходится.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Известно ли вам, что при правительстве Керенского было возбуждено против товарища Ленина следствие по обвинению в продажности германским империалистам?

ЕГОРОВ. Да, известно.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Когда здесь Савинков говорит о продажности, не думаете ли вы, что гражданин Савинков разумеет как раз не риторическую фразу, а обвинение, предъявленное правительством Керенского товарищу Ленину и другим?

ЕГОРОВ. Я не знаю, что имел в виду Савинков, когда писал эту статью, мы не нашли в ней таких указаний.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Вы не поняли, может быть?

ЕГОРОВ. Я думаю, что это и не так было.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Что вы подразумеваете под борьбой с немцами? Что вы имели в виду: военную организацию против немцев или еще что-нибудь?

ЕГОРОВ. Конечно, должна быть военная организация.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Теперь скажите дальше. Если сопоставляются две вещи одновременно – бороться с немцами и бороться с большевиками – не ясно ли из этого сопоставления, что здесь по отношению к большевикам предполагается то же самое, ибо две вещи одинаково противопоставляются – бороться с немцами и бороться с большевиками?

ЕГОРОВ. Это наше внутреннее дело, наш внутренний процесс – борьба с большевиками. А мы всегда стояли за разрешение наших внутренних болезней безболезненными путями, без всяких актов насилия. Мы всегда были против насилия. Так что наша позиция всегда в этом вопросе ясна, и кто бы что бы ни говорил, но мы никогда не призываем к насилию.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Значит, вы поняли статью Савинкова, что это борьба внутренняя, идейная борьба?

ЕГОРОВ. Да.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Хорошо. Но как вы объясните это место: «Нашей ненависти хватает лишь на шептание по углам, нашего ума хватает лишь на словесное сочувствие Дону»? Здесь как будто выражаются определенные тенденции?

ЕГОРОВ. Эти слова выражают недовольство русской интеллигенцией, которая малоактивна, она выражает только словесное сочувствие Дону, надеется только на какую-то внешнюю силу. Он выражает тут отрицательное отношение к той психологии русского обывателя, который надеется на что-то другое, на что-то внешнее, то на штыки немецкие, то на штыки казацкие.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Но я должен еще указать на следующее. В начале статьи имеется еще одно место: «Не можем либо не смеем». Так что здесь говорится о какой-то смелости, которую нужно проявить?

ЕГОРОВ. Я думаю, что смелость нужна и для того, чтобы вести идейную борьбу.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Хорошо. Товарищи судьи, имеете вопросы гражданину Егорову?

ЧЛЕН ТРИБУНАЛА. Вы говорите, что при приеме статей вы требовали, чтобы они не противоречили основным принципам газеты?

ЕГОРОВ. Да.

ЧЛЕН ТРИБУНАЛА. Вы считали и статью Савинкова не противоречащей основным принципам газеты?

ЕГОРОВ. Да, считал.

Вперед вышел сумрачный, низкорослый Крыленко, еще полгода назад разъезжавший по фронту в солдатской гимнастерке с нескладно прицепленной к низко опущенному ремню длинной шашкой. «Кто это?» – удивлялись фронтовики. И слышали в ответ: «Верховный главнокомандующий». – «Дожили, – глядя на клоуна, поставленного над генералами, горевали фронтовики, – теперь-то немец задаст нам перцу». Но недолго верховодил Крыленко, уж слишком рьяно взялся новоявленный полководец за уничтожение русских генералов и офицеров, отдавая предпочтение тем, кто сидел в окопах по другую сторону линии фронта. Пришлось его революционный задор испробовать в тылу. Он был переброшен в ведомство юстиции, где ему поручали возглавлять атаки на внутренних врагов – неугодных большевикам российских обывателей. Вот и сейчас он был во всеоружии – с запасом хорошо отточенных революционных фраз:

«Враги увеличивались с каждым днем. Для Советской власти это является доказательством того, что ее путь правильный».

«Всюду мы видим оскаленные зубы наших врагов».

«Революционный трибунал – это не есть суд, в котором должны быть возрождены юридические тонкости, юридические доказательства, юридические хитросплетения».

«Здесь происходит творчество нового права и новых этических норм».

«Я полагаю, что с этой газетой должно быть раз и навсегда покончено».

«Я полагаю, что революционный трибунал поступит с редактором "Русских ведомостей", как с контрреволюционером».

Верные солдаты революции – члены трибунала, – посовещавшись для виду, ревностно исполнили наказ доблестного генерала советской юстиции. Газета «Русские ведомости» была закрыта навсегда, а ее редактор, «ввиду преклонного возраста», был награжден тюремным одиночным заключением сроком на три месяца.

По документам ЦГАМО, фонд 4613, опись 1, дело 487

Агитация против празднования 1 Мая

Первое мая как праздник рабочих начали отмечать с 1889 года, когда в столетнюю годовщину Французской революции съезд Второго Интернационала принял резолюцию: «Назначается великая международная манифестация в раз навсегда установленное число, чтобы разом во всех странах и во всех городах в один условленный день трудящиеся предъявили общественным властям требования ограничения законом рабочего дня до восьми часов, а также выполнение всех других постановлений международного конгресса в Париже».

В одних странах Первомай переносили на ближайшее воскресенье, в других праздновали после обеда или по окончании работ. И вовсе заглох он с началом Первой мировой войны, когда пролетарии всех стран стали патриотами своего Отечества. Всех, кроме России. «Только вожди русских рабочих тов. Ленин, Зиновьев и др. остались верны революционным заветам Интернационала», – бахвалились большевистские газеты, призывая народ в лихую годину к первомайским забастовкам.

А после победы Октября майские торжества, наряду с днями памяти Карла Либкнехта и Розы Люксембург, приездом Ленина в революционный Петроград и прочими «красными датами», решили превратить в нечто грандиозное.

Началась подготовка к 1 Мая 1918 года. В голодных городах устанавливали прожектора для подсветки зданий, пиротехники готовили фейерверки, повсюду вывешивали красные флаги и лозунги. Особенно постарались в Москве, закутав чуть ли не весь Кремль, ставший цитаделью Совета народных комиссаров, в красную материю.

В этот день обещали устроить чудо интернационализма. Но богомольные москвичи называли его «иудиной пасхой», так как Первомай совпадал с Великой средой Страстной седмицы. По городу распространяли листовки с проповедью настоятеля храма Воскресения Христова в Сокольничьей слободе отца Иоанна Кедрова:

Отче наш… и не введи нас во искушение.

Ев. от Луки, 11, 4

Христиане! 1 мая по новому стилю нас зовут на гражданский праздник, будут украшения, будет музыка для нашего прельщения. Отчего бы и не попраздновать, – может быть, кто скажет?! Нет, христиане, мы не можем идти на торжество, так как этот день: Великая Среда. Вспомните, что это дни Страстной недели, когда христиане переживают страдания нашего Спасителя и Господа – дни скорби, дни усиленных молитвы и поста, дни, когда исстари строгою жизнию, удаленной от всяких развлечений и удовольствий, подготовляют себя к достойной встрече Светлого дня Христова Воскресения!

Вспомните Великую Среду. Что было в этот день в жизни нашего Спасителя! В этот день Иуда, прельстившийся деньгами, изменил Христу, предав Его на страдания и смерть. Участие христиан в гулянье в эти Великие дни будет изменой Христу, нашей вере, нашей Церкви, нашим русским отеческим преданиям, которые зовут нас чтить и в строгой жизни проводить Страстную неделю!

Братья и сестры! Если мы хотя и немного, но имеем веры в Христа, нашего Спасителя и Господа, то мы не имеем никакого права идти на это поистине языческое торжество!

Будет и так много на нас греха! И так не знаешь, где найти отрады и покоя. Неужели еще мало нам ужасов современной жизни, неужели мы хотим сознательно идти против Христа и основ Святой веры в Него и окончательно уничтожить устои нашего измученного, опозоренного и разделенного Отечества, которое верою родилось, выросло, окрепло и стало могучим! Веру оставили, восстали на Церковь и Отечество и гибнем в мучениях за эти тяжкие грехи! Что теперь стало с нашей когда-то Святой Русью?! Куда девался русский человек – христианин и патриот, для которого Отечество было всегда предметом его любви и святых подвигов?!

Русский православный человек! Если ты не хочешь быть рабом других народов, для которых Россия, наше Отечество, лакомый кусок, а мы все – рабочая сила, на нас они будут пахать землю и возить навоз, – опомнись, пойми, что ты русский и никакие другие народы не дадут тебе защиты и спасения, все они преследуют только свои цели. Никто, только ты сам можешь спасти себя от мучений и Отечество от позора. Спасти не насилием, разорением и кровью своих отцов, братьев и сестер в междоусобной войне… А спасти себя верою в Христа, который еще есть в тебе. Нас разделили на партии, чтобы во вражде и разделении мы сами себя опозорили и уничтожили; дошли мы до великих ужасов, кто может поручиться за жизнь на завтрашний день!

Человеческая жизнь, этот неоцененный дар Божий, обесценена… Истерзать, зарезать, убить, насмеяться над прахом убитого – это стало повседневным явлением! Но как бы тяжка ни была наша жизнь, нам, христианам, не нужно падать духом, у нас еще есть всемогущая сила, которая всех нас может объединить, возродить и сохранить нам наше родное место, наше Отечество. Сила эта, как сказали мы, есть вера наша во Христа, вера, победившая мир (I Иоанн, 5,4). Вера во Святую Церковь, которую хоть и гонят, но «врата ада не одолеют ея» (Мф. 16, 15). Вера тогда ценна в глазах Господа, когда мы ее исполняем. Вера наша зовет нас на Страстной неделе удаляться от удовольствий и развлечений. Неужели христианин позволит себе в неделю страданий его Спасителя и Господа пировать и веселиться?! Чтобы не быть изменниками своей веры, уйдемте от удовольствий и будемте со Христом! Все наши условия жизни нам говорят: не веселиться нужно, а должно молиться и плакать, в покаянии очищать себя от грехов, спасать не только себя, но и других, заблудившихся, поддавшихся искушениям и через то погибающих.

Бодрствуйте, будьте внимательны к исполнению заветов Христа – Спасителя нашего и молитесь, чтобы не впасть во искушение (Мк. 13, 33). Аминь.

На Красной площади в первый советский Первомай, когда «российский пролетариат требовал для своих заграничных товарищей того же, чего достиг сам», народу было не густо. Шли с пением «Интернационала» колонны красноармейцев и партийцев. И вдруг красное полотнище, заслонявшее икону Николая Чудотворца на Никольских воротах, порвалось – и, как и раньше, засиял старинный образ чтимого всею Русью святого.

В последующие дни красноармейцам пришлось отгонять от Никольских ворот народ, поверивший в чудо и пришедший помолиться иконе своего заступника.

А 9 мая по старому стилю, в день праздника святителя Николая Чудотворца, по требованию народа, был совершен крестный ход из всех московских церквей к Никольским воротам.

С раннего утра идут московские обыватели к Красной площади с торжественным пасхальным пением: «Да воскреснет Бог и да расточатся врази Его». Развеваются белые флаги, сияют на солнце иконы и кресты. Перед крестным ходом многие его участники причащались и готовились к смерти.

У Никольских ворот не прекращается церковная служба. Чрезвычайная комиссия Феликса Дзержинского в расклеенных по всей столице объявлениях обещала «стереть с лица земли» всех тех, кто будет выступать «с речами и действиями против Советской власти». Но нет речей – пение кающихся, нет оружия – митры и панагии. И отряды красноармейцев и чекистов, укрывшиеся в соседних с Красной площадью переулках, не решились на этот раз расправиться с верующей Россией. Сам Ленин смотрел с Кремлевской стены, в окружении китайских часовых, на запруженную площадь и поинтересовался, сколько собралось народу. По приблизительному подсчету самих большевиков – около четырехсот тысяч.

«Единственный раз я видел патриарха Тихона в Москве, в мае 1918 года на Красной площади у Исторического музея, – вспоминал писатель Борис Зайцев. – Было тепло, почти жарко. Мы только что в огромном крестном ходе обошли Москву. От храма Спасителя было видно, как отряды под хоругвями переходили через Москву-реку: со всех концов шли новые и новые толпы, сливались золотой рекой с иконами, крестами, двигались по родным и так намученным сейчас местам. Мы не могли войти в Кремль. Но все наши "полки" собрались на Красной площади, и тут, в сотнях хоругвей и икон, риз, облачений, митр, крестов и панагий, воочию была видна древняя слава Москвы – церковная ее слава».

Властители были удручены своим бескровным поражением, растеряны: уже наступила пора считать подобные религиозные праздники за контрреволюционные выступления или стоит немного повременить?

Для начала решили произвести обыск на квартире протоиерея Кедрова. Но никакой антисоветчины, кроме уже известного по листовкам текста, не нашли. Но все же вручили отцу Иоанну повестку о явке в следственную комиссию для допроса. Узнав о повестке, прихожане храма Воскресения Христова собрались на общее собрание, где и порешили обратиться в Московский ревтрибунал с просьбой отдать им батюшку на поруки «ввиду глубокого уважения христиан к отцу Кедрову за святое исполнение им его пастырских обязанностей во славу Христа и Его святой Церкви». Две тысячи духовных детей протоиерея Кедрова, подписавшихся под заявлением (многие указали и свой домашний адрес), заверили следственную комиссию, что «ему мы обязаны самой постройкой нашего храма, он кормил крестьян во время голодовок [1]906-[1]907 и [1]911-[1]912 годов» и предупредили карательные советские органы, что в случае ареста батюшки «могут последовать волнения».