Текст книги "В сердце России"

Автор книги: Михаил Ростовцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 12 страниц)

Во внутренней географии города различаются две части: северная – район новой застройки, центр города, и южная – старая часть с домами индивидуальных застройщиков. В городе есть улицы, которые имеют интересное прошлое. Они носят названия знаменательных событий, имена революционеров, знатных людей города. Есть в Кулебаках мемориальные доски, рассказывающие о местах, где проживали революционеры-подпольщики, где печатались листовки, прокламации, где революционный комитет хранил оружие. Но есть особая памятная доска – на доме в начале улицы Восстания. Висит она на деревянном здании, построенном в стиле русского теремка. Смотришь, и кажется, создан «Теремок» без помощи рук, одним лишь вдохновением, равным чародейской силе сказочных волшебников. Какая изощренная резьба по дереву, какое богатство рисунка многослойных резных карнизов, наличников, оконных проемов, порталов и других частей здания! Окна с распахнутыми, разукрашенными ставнями напоминают бабочек. Деревянное зодчество – одна из интересных страниц русской архитектуры, сочетающая красоту форм с совершенством композиции. Здание это построено как один из павильонов Всероссийской ярмарки в Нижнем Новгороде в 1896 г. В том же году куплено и перевезено в Кулебаки. В «Теремке» помещался клуб для местных богачей и чиновников.

В истории Кулебак «Теремок» занимает особое место. Это памятник деревянного зодчества и революционной славы города. Начиная с первой русской революции здесь проводились митинги и собрания рабочих. В январские дни 1905 года здание взяли восставшие рабочие и крестьяне и объявили его Народным домом. С февраля 1917 г. «Теремок» стал центром революционной жизни горожан. Мемориальная доска сообщает, что «по докладу делегата Второго Всероссийского съезда Советов И. И. Кирюхина здесь 31 октября (стар, стиля) 1917 г. трудящимися было принято решение о передаче в селе Кулебаки всей власти Совету рабочих и крестьянских депутатов». В сквере Народного дома в конце 1924 г. установлен памятник В. И. Ленину. У подножия его заложен миллионный бандаж Кулебакского металлургического завода.

Обычное для наших городов – строительные краны. В Кулебаках вы их увидите на улицах, площадях – всюду, где новое вытесняет старое. В центре перед взором откроется обширная площадь. Она тоже новостройка и названа именем вождя революции. Тут поднялись этажи здания горкома партии, Дворца культуры, Дома спорта, гостиницы, почтамта, кинотеатра. Это центральная площадь Кулебак, место, где горожане собираются в торжественные дни. Красивая улица Воровского со столетними дубами, вязами, липами приведет вас на площадь, которая, еще не получила названия. Кругом нее современные жилые дома, в центре административное здание, Дом книги.

В Кулебаках новое будет сопровождать вас повсюду. Но есть и старое, бережно охраняемое горожанами. Это сосновый парк, сохранившийся в центре города, с живописным прудом. Житель Кулебак не будет иметь хорошего настроения, если, возвратившись из поездки в другой город или встав на ноги после болезни, не появится на парковой аллее, не прогуляется по ней, не увидит знакомых или не посмотрит новый фильм в летнем театре парка.

«Городок, служащий средством ехать дальше», – подметил писатель Д. В. Григорович, характеризуя провинциальный притрактовый городок в глубине России. Не скажешь так о современных Кулебаках. Стоит однажды побывать в этом тихом милом городе – и уже будет, непременно будет тянуть побывать в нем еще раз.

ГОРОД КОРАБЕЛОВ

Есть на среднерусской земле города: чуть отойдешь от главной улицы и увидишь заречный, в редких вербах, луг, невдалеке лес и поле, отсвечивающее хлебами. Воздух чистый, дали неоглядные, тишина успокоительная. По городу идешь, вдруг остановит тебя старинный дом с затейливой кладкою стены или узорной резьбой по дереву, расписным крыльцом. Такое увидишь обычно в малом городе, в глубинке России. Есть, на мой взгляд, в этих городках такое, что создает уют жизни. Это прежде всего близость природы. Малый город ничем от нее не отгорожен. И нетронутый ковер травы, и желто-зеленые поля, и водная гладь реки или озера, и лесные тропинки – все прелести природы начинаются за окраиной городка. И воздух такой здоровый, чистый. В малом городе нет неоновых реклам, не снуют машины, не слышен скрежет трамвайных колес. Такой город живет без спешки шума. Не встретишь тут торопливых пешеходов, вечно куда-то бегущих, отвечающих на вопросы неохотно, на ходу. Напротив, приезжему ответят обстоятельно да еще спросят: «Откуда, по каким делам приехал?» Здесь приветливые, добросердечные, услужливые.

Они нежно привязаны к своему родному месту и не стремятся сменить его на какой-нибудь большой город. Там, мол, до рыбалки не доберешься, а о своей усадьбе с яблоками, грушами, помидорами и огурчиками мечтать нечего!

В малом городке человек заметнее, тут каждый на виду: знают, как кто работает, как живет, какая ему цена. Приезжаешь сюда и, кажется, погружаешься в иное бытие – уютное, исполненное душевного покоя. Обращаясь к такому городку, поэт Ю. Щелоков написал:

Ты в стране – что росинка На раздольном лугу. Но представить Россию Без тебя не могу.

Об этом думал я, посетив Навашино. Городок из тех, которые покоряют чистотой воздуха, обилием света, зелени, простора. Человек, впервые приехав в Навашино поездом или автобусом и выйдя на Привокзальную площадь, наверняка подумает, что это только что построенный город. Кругом все ново: от вокзала и почтамта до Дворца спорта с плавательным бассейном. Здания красивые, и одно не похоже на другое. Утреннее солнце освещает их первыми, и часов до десяти они пускают слепящие солнечные зайчики.

Бывает так: большой ли, средний ли или малый город, или даже город-миллионер, а запечатлеваются в памяти порой с незначительного штриха, эпизода, даже, казалось бы, с повседневной мелочи, на которую мы не обращаем внимания. Навашино мне запомнилось гостиницей. Сколько я их видел за время своих путешествий! И когда заходил, читал обычное объявление: «Мест свободных нет». В Навашине на пороге гостиницы я прочел: «Добро пожаловать!» Дежурная Лидия Ивановна Майорова встретила словами: «Входите, пожалуйста, присаживайтесь». И тут же добавила: «Мы рады каждому, кто нас навещает, всем гостям города найдем место». Кто бывает в командировках или приезжает в какой-либо город по личным делам, знает цену этим словам.

Вот с таким настроением я знакомился с Навашином. У города живописное окружение: сосновые леса и дубовые рощи, тенистые ельники и светлые березняки, заливные луга и пашни, холмы и озера. Город разместился на песчаных возвышениях, сохранившихся от правого берега древнего русла Оки. В весенний разлив окские воды подступают к городу, а во время высоких паводков заходят на окраинные улицы.

Если вам, читатель, довелось видеть на волжских просторах, в шлюзах Волго-Дона и Волго-Балта, у причалов Москвы и Ленинграда сухогрузные теплоходы типа «Волго-Дон», знайте, что эти речные исполины делают в Навашине, на судостроительном заводе «Ока». Навашинский завод построил корабли, которые впервые в стране и мире получили путевку в большое плавание. Со стапеля завода сошел первый в стране самоходный теплоход для перевозки раскаленной до 700 градусов руды-агломерата, а за ним серия подобных. Курсируют агломератовозы по Азовскому, морю. Тут впервые в стране построен контейнеровоз «Василий Шукшин».

Строят в Навашине суда и для морского флота. Морские теплоходы завода «Ока» несут флаг Страны Советов от Чукотского моря на востоке нашей Родины до Бискайского залива в Атлантическом океане и Аравийского моря в Индийском океане. Они побывали в портах Югославии и Италии, Англии и Алжира, Турции и Греции, Мальты и Ливана.

Навашино своим возникновением и известностью обязано судостроительному заводу. История его началась с 1907 года, когда Общество Коломенского машиностроительного завода, имея заказы на нефтеналивные баржи, построило вблизи села Липня судоверфь. Из разных районов России приехали сюда рабочие – сборщики, клепальщики, чеканщики. Рядом с судоверфью вырос поселок судостроителей с названием Мордовщик. В 1910 году здесь прошла линия железной дороги Москва – Казань. По одной из версий, ветка рельсового пути из Мурома в Кулебаки по проекту должна была пройти по прямой, верстах в десяти от поселка Мордовщик, через деревню с названием Новашино. Железная дорога по тем временам – новая жизнь для поселка: заказы для предпринимателей, работа для населения. Решили тогда местные судовладельцы подкупить правительственных чиновников и строителей Дороги – ветку тянуть не по прямой, а через поселок Мордовщик. Так и свершилось! Чтобы видимость приличия для высокого начальства соблюсти, назвали станцию при поселке, как и деревню, упоминавшуюся в проекте, – Новашино. Позднее название станции у судоверфи трансформировалось в Навашино.

У жителей каждого городка есть свой предмет гордости, который они охотно показывают гостю. В Навашине – это завод «Ока». В городском музее есть макет судостроительного завода «Ока» 1912 года. На этом макете видим лишь кирпичное здание, а остальные производственные корпуса сплошь деревянные, похожие на жалкие сарайчики. Сейчас от прошлого ничего не осталось. В светлых просторных цехах отечественное оборудование. Труд рабочих механизирован во всех процессах изготовления судов. Один штрих. Раньше для спуска на воду построенной несамоходной клепаной баржи нужны были сотни рабочих. Теперь многотонную стальную громаду морского сухогруза спускает легким нажатием кнопки всего один оператор.

Как во всех советских городах все лучшее носит имя вождя революции, в Навашине новая центральная площадь названа именем Ленина. Любой областной центр может позавидовать такой красивой площади и такому Дворцу культуры, который ее украшает. На гранитном пьедестале возвышается памятник В. И. Ленину – основателю Советского государства.

Сердце Навашина – судостроительный завод. Город и завод едины. Все, что построено здесь, – для судостроителей. Если спросить о первом попавшемся новом доме: «Кто строил?» – вам каждый ответит: «Завод!» Лучшая из новых улиц названа проспектом Корабелов.

ПОЛЕВАЯ КАРТИНА

Утро было дивное. Земля, освеженная ночным дождем, только что проснулась и весело улыбалась голубому небу. На восходе оно пламенело, разгоралось, становясь все шире. Над полем ржи курился зародившийся от первых лучей солнца пар. Усатые колосья отяжелели от зерна. Со всех сторон поле сходилось с голубым без единого облачка небом. Отрадно обнимать полевой простор взглядом, зрительно мчаться по разливу хлебов, через редкие овражки и лощины, все дальше и дальше в ту манящую даль, что таилась у самого горизонта. А дорога, раздвигая хлеба, терялась, пропадала в них и, казалось, вела все в тот же бесконечный зовущий простор. Кругом тихо, будто поле притаилось и прислушивается. Приятно и легко, хочется вот так шагать все время. Память оживила слова поэта, на которые композитор нашел удивительную мелодию:

Не сравнятся с тобой ни леса, ни моря.

Ты со мной, мое поле,

Тронет ветром висок, – здесь Отчизна моя,

И скажу, не тая:

Здравствуй, русское поле, я твой тонкий колосок.

Сейчас поле в буйном цветении злаков, оно нарядилось в свои летние наряды. Словно девица на выданье, спешило похвастаться своими одеяниями. Прямые, тучные, словно отлитые из бронзы, колосья, казалось, звенели, ударяясь друг о друга. Думалось, будто сама земля каждым колосом, каждой травинкой высвистывает: «Как хорошо жить! Как хорошо!..» Я беру в руку колосок, подношу его к лицу. Усатый, он щекочет щеки. Золотистые зерна выглядывают из своих уютных гнезд и, кажется, готовы вот-вот высыпаться на землю. Глажу жесткий колосок. Сколько труда в нем! Пахали, боронили, удобряли землю, сеяли. А чтобы он был породистым, над каждой зернинкой думали, трудились ученые-селекционеры. Для того чтобы налился колосок, требуется не только труд, а еще смекалка, ловкость и хлеборобская мудрость. И труд самой природы: солнце старалось, дожди поили, туманы нежили, ветер опылял, ласкал. Выходит, что дорогой колосок. Растер его. На ладонь посыпались продолговатые зерна.

Ржаное поле! Вот оно, светло-желтое, прокаленное солнцем, зыбко-отзывчивое даже малому ветерку, с подсушенными колосьями, уже изливающими запах хлеба. Чудесное это зрелище, волнующее и радостное – стоящие без конца и края созревшие хлеба! Подует ветер, колосья тихо зашелестят неведомо о чем. Кажется, набежавший ветер тронул струны ржаных стеблей, и зазвучала дивная музыка поля.

Глядишь на эту картину и вспоминаешь слова Фета:

Зреет рожь над жаркой нивой, И от нивы и до нивы Гонит ветер прихотливый Золотые переливы.

Действительно, порыв ветра – и в лад ему через все поле покатилась волна с золотым отливом то красноватой– рябью, а то темно-желтая, почти коричневая. Волна добегает до конца, и крайние колосья низко кланяются придорожной траве, наклоняются и снова поднимаются. Рожь под ветром ходит плавно, будто кто-то без конца причесывает ее огромным гребнем, и все поле колышется, словно переливается громадное полотнище янтарного шелка. Рожь то пригнется, будто поклон отдаст солнцу, то застынет. Даже вот эта бабочка, то поднимающаяся над колосьями, то как бы проваливающаяся в их волнах, кажется, поняла всю важность своего полета и тоже кланяется живым колосьям. А коршун, распластав крылья, не шевеля ми, ходит круг за кругом в глубине поднебесья, дозорно-строго неся свою вахту.

Есть что-то радостное в янтарном половодье поспевающих хлебов, как в первых лучах солнца, сулящих погожий день. Колосья, поднявшие кверху копья своих тяжелых медных наконечников, отяжелели, молчаливо ждали того часа, когда появятся в поле машины. Близилось время жатвы. В давние времена, когда хлеб жали серпами и была эта работа самой трудной, самой изнурительной из всех крестьянских работ, назвали пору жатвы страдой – от слова «страдание». И теперь бытует это слово. Только стерся, забылся изначальный его смысл. Но еще много тревог и забот бывает у земледельца, прежде чем колосок станет хлебом, до тех волнующих минут, когда золотые потоки зерна польются в бункеры. Уборочная страда – венец труда хлебороба. Вот уж когда собирается воедино все, что копил, к чему готовил себя земледелец! Дни без отдыха, ночи без обычного сна, неукротимый порыв, завидная страсть в работе. Небом крытое поле бывает сурово и капризно, великого упорства требует от человека. Остались независимые от человека то милостивые, то жестокие, угрожающие силы природы. Они могут либо помочь земледельцу щедрым теплом, живительной влагой, либо испепелить его нивы засухой, сгноить ливнями, выбить градом. И хлебороб, вступивший в поединок со стихией, отстоявший свое поле, достоин всенародного уважения. Кто-то хорошо сказал: «Слава человеку, чьи руки пахнут землей!»

Сколько мыслей, сколько размышлений навевает хлебное поле! Думается, нет ничего прекраснее вот этих колосьев. Что бы ни создала цивилизация, кормить человека будут только они. В нашем языке сотни тысяч слов. Но слово «хлеб» надо поставить на самое первое место. Многое открыл человек, а хлеб – самая ценная его находка. И за то, что земля кормит его, человек называет ее матушкой, родной матерью, а хлеб – батюшкой. А еще про хлеб говорят «насущный».

В природе нет хлеба-самородка. Не слепая сила произрастания создала эту красоту, а крепкие, к труду привычные руки! Будь то малахитовый ковер озими, нежной, чистой, только вышедшей из-под снега, или золотые волны готового к жатве хлеба – везде незримо присутствует он, хлебороб. С весны до уборки у него тревоги и заботы, заботы и тревоги. Щедрые, натруженные, неутомимые руки кормят людей. Нет на земле важнее работы, чем вовремя бросить семена в поднятую землю и вовремя взять у земли поспевшее зерно.

ПАВЛОВСКИЕ ПЕРЕМЕНЫ

В Павлове раньше мне не приходилось бывать. Я решил посмотреть город под впечатлением заново прочитанной главы «Павловские промыслы» из труда В. И. Ленина «Развитие капитализма в России», а также «Павловских очерков» В. Г. Короленко. Хотелось сравнить прошлое с настоящим, увидеть, каким стал город, а заодно посмотреть на труд и быт потомков павловских кустарей.

При первом знакомстве с новым для тебя городом прежде всего хочется что-нибудь почитать о нем. Я привык в таком случае заходить в книжные магазины, посмотреть новинки изданий. Этой традиции не изменил и на сей раз. У продавщицы спросил: «Что у вас есть о Павлове?» «Нет, что вы, – с недоумением ответила она. – Не было и ничего пока нет о нашем городе». Почти ничего не могла рассказать о городе в библиотеке подшивка местной газеты. Обидно, что о средних городах, как Павлово, не пишут. А ведь они растут, и в них много интересного.

На первый взгляд Павлово малопримечателен. Нет тут ни прославленных архитектурных памятников, ни картинной галереи, ни широких проспектов и больших площадей. И все же этот город запоминается. К Павлову надо внимательно присмотреться, чтобы понять его своеобразие.

НЕМНОГО ИСТОРИИ

Павлово возник как сторожевой пункт на восточной границе Московского государства. Впервые как сельское поселение упоминается в царской грамоте 5 апреля 1566 года. С присоединением к России Казани и Астрахани в Поволжье устремилось разоряемое помещиками население центральных и северо-западных районов. Часть переселенцев осела здесь под защитой острога.

Удобное географическое расположение Павлова на правом берегу Оки, рядом находящиеся залежи полезных руд способствовали развитию промыслов по обработке металлов. Зачинателями их были служилые люди – стрельцы. Вслед за ними на металлопромысел переключилось остальное население, плохо обеспеченное плодородной землей. Как свидетельствуют писцовые книги, в Павлове в 1608 году было 4 кузницы, в 1622 году —11, в 1642 году – 21 кузница. В кузницах делалось «черное дело», то есть изготовлялись железные изделия.

В середине XVII века Павлово перестает быть сторожевым укреплением. Павлов острог стал называться селом Павловой. С XVIII века оно широко известно своими разнообразными металлическими изделиями. О павловских мастерах писали путешественники Полунин и Мюллер в книге «Географический лексикон» (1773 г.): «Жители оного почти все ружейные мастера и делают преизрядные ружья и замки, из коих оные так малы, как горошинка, однако сделаны весьма искусно, отпираются и запираются». Особенно получил развитие замочный промысел, чему способствовали потребности торгового пути. В те времена товар упаковывали в сундуки «под семью замками», а деньги хранились в шкатулках, тоже под замком.

В XIX веке Павлово – всероссийский центр знаменитых сталеслесарных промыслов с десятками селений в окружении. Павловские замки, столовые приборы скупщики отправляли в Москву, Петербург," Нижний Новгород. Главный сбыт шел через Нижегородскую ярмарку. Здесь купцы закупали металлоизделия павловских кустарей для вывоза на восточные рынки – в Среднюю Азию, Турцию, Персию (Иран). Павловские изделия отправляли и в страны Западной Европы. Дешевая рабочая сила, отсутствие конкуренции и широкий рынок сбыта павловских изделий приносили скупщикам большие прибыли за счет жестокой эксплуатации кустарей.

Тяжелые условия труда и быта кустарей Павлова описал в своих известных «Павловских очерках» В. Г. Короленко. В 90-е годы прошлого века писатель приезжал в Павлово пять раз и воссоздал подлинную социальную драму неравной борьбы кустарей с наступающим капиталом. «Конкуренция – пресс, – писал Короленко, – кустарь – материал, лежащий под прессом, скупщик – винт, которым пресс нажимается». Писатель пристально вглядывался в жизнь кустарей, увидел, что все они опутаны паутиной кабалы, живут в страшной нищете. «Нищета есть везде, – писал он в «Павловских очерках», – но такую нищету за неисходною работой вы увидите, пожалуй, в одном только кустарном селе. Жизнь городского нищего, протягивающего на улицах руку, – да это рай в сравнении с этой рабочею жизнью!»

Каждая строчка этого полного страсти публицистического произведения была направлена против вреднейших утопических фантазий либеральных народников, считавших промысел павловских кустарей «народным производством». Самостоятельный кустарь, как называли его народники, якобы идет в России своим путем, минуя «заморскую язву капитализма». Писатель упоминает в своих очерках о народнике-фантазере Н. П. Зернове, который приехал в Павлово в 70-х годах с намерением создать «артельку» для сбыта кустарных изделий через голову скупщиков и спасти таким образом кустарей от разорения. Но утопии обречены на гибель. И затея Зернова, естественно, окончилась крахом прежде всего для него самого: скупщики его оклеветали, от дела отстранили, и он попал в дом умалишенных. Павлово прошлого века похоже было на большую кузницу, со всех сторон которой почти из каждого дома доносился неумолчный стук молотков. Дороговизна земли делала ценной каждый ее клочок, загоняла мастерскую бедного ремесленника прямо в жилое помещение – в одну-единственную комнату подслеповатой хибарки, в которой он со всей семьей работал по 16–19 часов в сутки. Десять тысяч бьющихся из-за куска хлеба кустарей, слабогрудых, сгорбленных, с непомерно развитыми руками, населяли село.

«Как мало здесь новых домов! Свежего, сверкающего тесу, новых бревен, которые бы показывали, что здесь строятся, что новое вырастает на смену дряхлого и повалившегося, – совсем незаметно. Зато разметанных крыш, выбитых окон, подпертых снаружи стен сколько угодно. Среди лачуг высятся «палаты» местных богачей, из красного кирпича, с претенциозной архитектурой, с башенками, шпилями и чуть ли не амбразурами… Когда же над этим хаосом провалившихся крыш и нелепых палат взвилась струйка белого пара и жидкий свисток «фабрики» прорезал воздух, то мне показалось, что, наконец, схватил общее впечатление картины: здесь как будто умирает что-то, но не хочет умереть, – что-то возникает, но не имеет силы возникнуть…» – писал Короленко.

Тогда, в 90-х годах, в глубине тьмы, как приметил Короленко, зарождалось нечто новое, назревал какой-то важный исторический перелом. В. И. Ленин, находясь в это время в далекой сибирской ссылке, увидел это новое, раскрыл его сущность в «Развитии капитализма в России», обосновал безысходность положения кустарей, показал их мнимую самостоятельность. Чтобы окончательно не пойти ко дну, «мелкий производитель, – писал Владимир Ильич, – защищает себя от падения такими средствами, от употребления которых °н падает гораздо ниже, чем наемный рабочий. Эти средства – удлинение рабочего дня, понижение жизненного уровня и уровня потребностей». Говоря о бедственном положении кустарей, находившихся целиком в лапах скупщиков, «менял», В. И. Ленин подчеркнул: «Пусть вспомнит также читатель знаменитый павловский «забор», «промен», «заклад жен» и тому подобные виды кабалы и личного унижения, которыми придавлен quasi – самостоятельный мелкий производитель».

Не мог улучшить положение кустаря рост капиталистических мануфактур. В. И. Ленин приводит в качестве примера заведение Завьяловых. Здесь изготовление перочинного ножа проходило через 8–9 рук. Но это разделение труда лишь вело к уродованию и калечению рабочего… детальщика-кустаря. В. И. Ленин писал: «Появляются виртуозы и калеки разделения труда, первые – как редкостные единицы, возбуждающие изумление исследователей; вторые – как массовое появление «кустарей» слабогрудых, с непомерно развитыми руками, с «односторонней горбатостью»».

Писатель Г. И. Успенский, не раз приезжавший в Павлово, такие оставил строки: «Улицы Павлова узки до чрезвычайности: некоторые из них вымощены досками, в которых прогнили громадные дыры и образовались ямы. Темнота была кромешная…» Увидев голодную жизнь павловских кустарей, он с болью в сердце писал: «Пропащая яма, беспросветная жизнь».

РАССКАЗЫВАЮТ МУЗЕЙНЫЕ ЭКСПОНАТЫ

Есть в Павлове место, где зримо представлены труд и быт кустаря при капитализме. Это городской музей. Вот макет «Семья кустаря за работой». В тесной прокопченной комнате с низким потолком за грубо сбитым верстаком над тисками стоит сгорбленный полуслепой бородатый замочник. Его жена и сын, семи-восьмилетний мальчик, помогают ему. У этих людей измученные лица, натруженные руки, залатанная одежда. Я смотрел на них, и мне опять вспомнились «Павловские очерки»: «…мы подошли к крохотной избушке, лепившейся к глинистому обрыву. Таких избушек в Павлове много, и снаружи они даже красивы: крохотные стены, крохотные крыши, крохотные окна. Так и кажется, что это игрушка, кукольный домик, где живут такие же кукольные, игрушечные люди.

И это отчасти правда… Когда мы, согнув головы, вошли в эту избушку, на нас испуганно взглянули три пары глаз, принадлежавших трем крохотным существам.

Три женские фигуры стояли у станков: старуха, девушка лет восемнадцати и маленькая девочка лет тринадцати. Впрочем, возраст определить было очень трудно: девочка была как две капли воды похожа на мать, такая же сморщенная, такая же старенькая, такая же поразительно худая.

Я не мог вынести ее взгляда… Это был буквально маленький скелет, с тоненькими руками, державшими тяжелый стальной напильник в длинных, костлявых пальцах. Лицо, обтянутое прозрачной кожей, было просто страшно, зубы оскаливались, на шее, при поворотах, выступали одни сухожилия… Это было маленькое олицетворение… голода!»

«Да, это была просто-напросто маленькая голодная смерть за рабочим станком. Того, что зарабатывают эти три женщины, едва хватает, чтобы поддерживать искру существования в трех рабочих единицах кустарного села…

Эти три существа работают с утра до ночи, занимаясь отделкой замков…»

«Описывать ли дальше наш обход по Семеновой горе? Описывать ли эту бедноту за станками, этих голодающих людей, детей, плачущих в темноте, этих кустарных стариков, с горбами на правых лопатках, со впалою грудью с левой стороны, с отупевшим, испуганным взглядом?» – так писал В. Г. Короленко.

Нельзя пройти мимо музейной комнаты, показывающей работу кустаря-шлифовальщика. Тогда их называли «личилыциками». Работали они в грязи и тесноте, в облаках металлической и наждачной пыли. Пыль от наждачных кругов разъедала легкие, и к сорока годам кустари умирали от чахотки, оставляя вдов и сирот. И потому народ прозвал шлифовальни горьким словом «морилки». Близ Павлова, за Окой, были такие села кустарей, в которых не оставалось ни одного взрослого мужчины. Их называли «вдовьими селами». Старые шлифовальни известны и другим: наждачный или войлочный круг приводился в движение огромным, выше роста человеческого колесом, которое находилось под полом, в подвале. Крутили его вручную. Для этого нанимали по дешевке «слепаков» или ставили слабосильных членов семьи.

Даже в таких условиях павловские мастера создавали изделия, изумлявшие виртуозностью ручного труда. В музее экспонируется микроскопический замочек весом меньше грамма. Его открывает и запирает малюсенький, чуть видимый ключик. Без микроскопа не Рассмотреть это чудо скрупулезной работы, выполненное мастером прошлого века М. М. Хворовым. Это о нем упоминал В. И. Ленин в «Развитии капитализма в России»: «…делал замки по 24 штуки на золотник; отдельные части таких замков доходили до величины булавочной головки». Есть тут замки по 6, по 8, по 12 килограммов. Есть огромный 50-килограммовый замок почти в метр высотой. Такими замками с секретом открывания и закрывания охраняли купцы-лабазники свои склады, амбары, подвалы. Поражают перочинные ножи с 24, с 50 и даже со 100 предметами. Чего здесь только ни увидишь: и миниатюрные ножницы, и сапожное шило, и зубочистки, и замок средних размеров с часами и музыкой мастера Тужилова. Замок по моей просьбе завели, и он заиграл старинную мелодию. Слушаешь эту печальную музыку, и кажется: здесь умирает душа кустаря-единоличника с его тоской, с его причудами и фантазиями.

Народное предание рассказывает, как один из павловских умельцев добрался до Германии и разложил свой товар на рынке. Тамошний торговец показал ему миниатюрные красивые замки: вот, мол, не чета твоим. Тогда павловский умелец взял один из замков, вскрыл его, вынул задвижку, на которой была выбита фамилия, и сказал: «Моя работа!» Ходит легенда и о том, как павловские умельцы сделали для металлической блохи, которую подковал тульский Левша, наборный ошейник, посадили блоху на цепь и закрыли ее на замочек с секретом и музыкой.

В наши дни мастерство павловских умельцев обогатилось новым содержанием. Идешь по залам музея, и тебя не покидает восторг, изумление от предметов, в которых воплощен труд умельцев.

Павловские мастера умеют с большим художественным вкусом превращать обыкновенный нож, ложку, вилку в привлекательные сувениры. Перед нами подарочные ножи с гравированным портретом А. С. Пушкина. Кажется, если их и подавать на стол, то только для того, чтобы любоваться! Или складной нож, изготовленный А. Ананьевым для выставки ВДНХ, в котором он собрал сто предметов хирургического, ветеринарного, парикмахерского, слесарного инструментов – все, что делают павловские заводы. Этот уникум поражал посетителей советских выставок в Лондоне, Париже, Брюсселе, Нью-Йорке.

В музее мы узнаем о современном индустриальном облике города. Павлово, насчитывающий свыше 70 тысяч жителей, – всесоюзный цех по производству металлических изделий широкого потребления. В любом доме, в каждой квартире на столовых приборах стоит марка «Павлово-на-Оке». Механик, водитель автомобиля, тракторист ежедневно пользуются ключами, домкратами, сделанными руками павловчан. В колхозах и совхозах не обходятся без павловских садовых инструментов. Почти в каждом хирургическом кабинете больницы, в поликлинике есть инструменты, изготовленные вблизи Павлова.

Сохраняя исторически сложившуюся специализацию на производстве металлоизделий, Павлово стал городом машиностроения. На всем известных автобусах стоит марка «ПАЗ». Это значит Павловский автобусный завод. Его построили как завод автотранспортных инструментов в первую пятилетку одновременно с Горьковским автогигантом. Завод выпускал инструмент и арматуру сначала только для горьковских машин, а потом для тракторов и автомашин других заводов. В послевоенное время он стал автобусным, использующим шасси Горьковского автозавода. Ныне промышленная продукция Павлова известна в пятидесяти странах мира.

ЕСЛИ ПРОЙТИСЬ ПО УЛИЦАМ

Интересно ходить по незнакомому городу одному, постепенно узнавая и постигая его; наблюдать, что-то сравнивать, прислушиваться к говору горожан, вступать в разговоры и стараться все запомнить, чтобы обойтись без блокнота.