Текст книги "Патриарх Сергий"
Автор книги: Михаил Одинцов
Жанры:
Биографии и мемуары
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 32 страниц)
К концу 1920 года политическая обстановка в Советской России существенно изменилась. В европейской части страны Гражданская война закончилась победой Советов, а остающиееся ее фронты все далее и далее откатывались за Урал – в Сибирь и на Дальний Восток.
Россия – страна крестьянская, и многое, если не всё, определила позиция этой преобладающей части населения. «Мужик», страдавший более всех в кровавой междоусобице, на себе прочувствовавший и красную, и белую власть, выбор все-таки сделал в пользу власти советской. Ибо видел, что вслед за белой армией идут «господа», возвращаются старые порядки, против которых он всегда восставал. И оказалось, что комиссары и большевики ближе ему, чем губернаторы и урядники.
К слову, это осознавалось не только властью и обществом внутри России, но и за ее пределами. Павел Милюков, лидер кадетов, на проводившемся в декабре 1920 года в Париже партийном совещании, полемизируя с теми, кто в поражении Белого движения винил «мужика», якобы не сумевшего сделать верный выбор между большевиками и кадетами, и кто открыто призывал с помощью Запада организовать новый поход интервентов против России, сказал слова, делающие ему честь: «Вы пренебрежительно говорите о „мужиках“, которые не сумели выбрать из 21-й партии. Конечно, легче выбирать не мужикам по ограниченному цензовому закону. Но я начинаю уважать этих невежественных мужиков. Не мы, а они провели свою волю, инстинктивно и страстно противясь всем нашим попыткам их „освободить“ извне. Они, очевидно, такого освобождения, в таком сопровождении, не хотят: и из-за этого затянулась гражданская война. Пора же перестать упрямиться и всмотреться повнимательнее в то, что действительно происходит внутри России. Но и тут нельзя идти двумя путями. Если вооруженная борьба при благоприятных условиях каждый раз наталкивалась на сопротивление населения… то на что же можно надеяться теперь, без территории, когда карты открыты и отношения установлены?» [65]65
ГА РФ Ф. 579. Оп. 5. Д. 15. Л. 39.
[Закрыть]
Победа советской власти в Гражданской войне означала окончание внутриполитического противостояния в Советской России. Понятно, что это невозможно было бы без поддержки новой власти со стороны большей части населения. Это осознавалось и патриархом Тихоном. Ни в одном из известных нам устных или письменных выступлений, в документах, посланиях и обращениях патриарха после Гражданской войны нет ни тени сомнения в легитимности новой власти или намека на непризнание ее со стороны церкви. Наоборот, подчеркивалась необходимость для духовенства и верующих, а также церкви в целом лояльного отношения к власти. Сам патриарх с этого времени желал и стремился к сотрудничеству с властью.
В складывающихся новых политических условиях советская власть должна была, отказываясь от приемов и методов «военного коммунизма», находить иные подходы к государственному и общественному обустройству России.
Применительно к проблемам государственно-церковных отношений в партийно-советских структурах столкнулись различные мнения. Одни (Ф. Э. Дзержинский, П. А. Красиков) продолжали видеть в религиозных организациях, прежде всего в Русской православной церкви, «политического противника», «рудимент» старого отрицаемого мира и считали необходимым проводить по отношению к ним жесткую политику, добиваясь их «развала» и «разложения». Другие (А. В. Луначарский, М. Лацис, а позднее отчасти и Л. Д. Троцкий) говорили о том, что в церкви наряду с «консервативными» присутствуют и «прогрессивные» элементы, которые при соответствующей политике можно привлечь к «советской работе» и добиться, чтобы и сама церковь стала «советской».
В декабре 1920 года нарком просвещения А. В. Луначарский направил председателю Совнаркома В. И. Ленину несколько личных писем о необходимости и возможности изменений в политике партии и государства в религиозном вопросе. Содержавшиеся в них идеи в какой-то мере были обусловлены сближением наркома с бывшим архиепископом Владимиром (Путятой), лишенным сана Собором епископов в апреле 1918 года за «попрание канонических норм». Встречи с Путятой, с которым нарком был знаком еще с дореволюционных времен, всколыхнули в нем давние богоискательские настроения, породили предположение о возможности диалога партии и церкви.
В одном из таких писем мы читаем:
«Сегодня был у меня архиепископ Владимир Пензенский, известный Вам по слухам, основатель так называемой свободной православной церкви, враг патриарха Тихона. Он утверждает, что Тихоновская церковь (черносотенная) переживает тяжелый кризис, что большинство духовенства, видя прочность Советской власти, тянется к официальному признанию ее, дабы разрядить атмосферу враждебности, которая, естественно, окружает официальное духовенство… На днях будто бы официально перейдет к нему известный богослов и православный философ епископ Антонин, наконец, будто бы весьма склоняется в сторону свободно поставленной церкви митрополит Вениамин Петербургский. Все это, по словам Владимира, делает возможным при малейшей, отнюдь не официальной, помощи советской власти опрокинуть Тихона и привести к признанию со стороны церкви принципов: 1) Богоустановленности Советской Власти; 2) Правильности принципа отделения церкви от Государства; 3) Полного согласования коммунистического идеала с истинным христианством» [66]66
РГАСПИ. Ф. 2. Оп. 1.Д. 16 341. Л. 1.
[Закрыть].
Сообщая об этом, Луначарский желал получить от вождя пусть и не официальное, но одобрение своих контактов с Владимиром и разрешение на продолжение их «приватных бесед» ради «информирования о происходящем в церкви брожении».
Прекрасно зная увлекающийся характер Луначарского, Ленин решил посоветоваться с председателем ВЧК Ф. Э. Дзержинским и заведующим «ликвидационным» отделом Наркомюста П. А. Красиковым. Но ни тот ни другой не поддержали почина Луначарского.
Дзержинский прислал Ленину доклады заведующих отделами, которые в своей непосредственной деятельности сталкивались с духовенством, верующими-активистами. А в сопроводительной записке к ним написал: «Считаю, что официально или полуофициально иметь с попами дело не следует. Выйдет только компрометация».
Красиков также не поддержал идеи сближения власти и какой бы то ни было церкви. Дал он и резкую отповедь личности Владимира, у которого, по его мнению, «нет за душой ничего, и никакой новой церкви он не представляет, никакого бунта против Тихоновской церкви поднимать не осмеливается, а просто желает восстановления себя в сане епископа, из коего извержен за довольно неприличные для епископа деяния… Способствовать созданию хотя бы бутафорской реформации считаю невыгодным для революции и предпочитаю непричесанного русского попа, совершенно дискредитированного всем прошлым, причесанному Путяте, прошедшему иезуитскую школу» [67]67
Там же. Д. 16 345. Л. 2 об.
[Закрыть].
Красиков знал, что писал. Суть конфликта Владимира Путяты с церковными властями не имела никакого принципиального основания. Дело в том, что в конце 1914 года под натиском противника Владимир вместе с епархиальными учреждениями был эвакуирован из Полоцкой губернии, где был правящим архиереем, в Пензу. На новом месте служения от одной молодой особы поступило письмо с обличением его безнравственных поступков. Началось формальное следствие с привлечением судебно-медицинской экспертизы. Судная комиссия под председательством митрополита Владимира (Богоявленского) в декабре 1917 года вынесла оправдательное заключение, но оно не было принято Синодом. Он постановил освободить архиепископа от управления Пензенской епархией и в целях «умиротворения» местного церковного общества указал Владимиру дальнейшее место жительства во Флорищевой пустыни во Владимирской епархии, известной в качестве монастырской тюрьмы. Владимир не подчинился решениям Синода, и против него было начато новое дело, теперь уже в обвинении в «попрании канонических норм» или, как тогда говорили, – в «церковном большевизме». Церковный суд лишил его архиерейского сана, «извергнув в первобытное состояние» – то есть монаха Владимира. В 1919 году Владимир объявил о создании в Пензенской епархии Народной церкви, противостоящей патриарху Тихону.
На тот момент по-прежнему верх взяла «чекистская линия», она довлела над государством, а в какой-то мере и над большевистской партией. Православная церковь оставалась под неусыпным наблюдением ВЧК. О характере и мерах этого «наблюдения» дает представление один из секретных докладов ВЧК, относящийся к 1921 году. В нем предлагается: максимально «расшевелить» осведомительную и агентурную работу среди православного духовенства, используя при этом шантаж, запугивание, подкуп, провокации, инспирирование слухов, стравливание. Ставилась задача готовиться к такой работе после «знакомства с духовным миром и выяснением подробных черт характера по каждому служителю культа», добывая необходимые материалы любыми легальными и нелегальными путями.
Заметим, что подобный характер деятельности спецорганов в отношении религиозных организаций не есть «изобретение» ВЧК, так действовали спецорганы Российской империи, так действуют и сегодняшние спецслужбы во всех странах, когда все средства хороши ради заявленной политическим патроном цели.
Одним из наиболее ревностных «контролеров» за деятельностью органов церковного управления был в те годы И. А. Шпицберг – до революции ходатай по бракоразводным вопросам, а после Октября – следователь ВЧК по особо важным делам, эксперт «ликвидационного отдела» Наркомюста. По его инициативе стали обычным делом обыски в канцелярии патриарха, многочасовые допросы иерархов, предписания об административных высылках епископов из Москвы.
Очередной приход Шпицберга в Троицкое подворье в конце марта 1921 года обернулся тотальной проверкой всего и вся. Чекисты тщательно осматривали все помещения, вскрывали ящики письменных столов и книжные шкафы, беззастенчиво рылись в бумагах Высшего церковного совета и канцелярии патриарха. Изымалась прежде всего переписка патриарха как с иерархами внутри России, так и письма к нему из-за рубежа. Постепенно большая коробка, стоявшая на столе перед Шпицбергом, устроившимся в зале заседаний Синода, была заполнена десятками изъятых документов. В очередном ворохе принесенных документов внимание Шпицберга привлекла папка с надписью «Переписка с Римским престолом». Предвкушая удачу, раскрыл. Но в ней оказались лишь чистые бланки патриарха и Синода, конверты. Собрался было отложить, как в последний момент заметил на одном из листков в верхнем углу штамп – «Член Священного синода Православной российской церкви». Взглянул на подпись под письмом: «Сергий, митрополит Владимирский».
Результат «прочтения» в недрах ВЧК изъятых документов не заставил себя ждать. Уже на следующее утро в кабинете Шпицберга сидел срочно вызванный митрополит Сергий (Страгородский). Без лишних слов следователь предъявил изъятое накануне в канцелярии патриарха письмо Сергия в адрес статс-секретаря Римского престола кардинала Гаспарри. Оно было написано Сергием по поручению Тихона еще в марте 1919 года и содержало благодарность за обращение римского папы с призывом к советским властям «прекратить гонения на представителей Православной церкви». Следователь зачитал митрополиту фрагмент из его письма: «Ваш благородный призыв не мог, конечно, изменить богоборной политики наших правителей и не привел их к осознанию их вины, как показывает наглый ответ Вам Чичерина, преисполненный беззастенчивого отрицания прямых фактов и явной лжи на нашу Церковь. Но в сердцах всех верных чад этой Церкви и нас, смиренных Ея служителей, этот истинно христианский акт Римского Престола, продиктованный сочувствием к беззащитным и страждущим и особенно для нас среди переживаемых нами всяких лишений, среди ужасов бесправия и неуверенности в завтрашнем дне – вызывает неизгладимый отклик и живейшее чувство благодарности» [68]68
Наука и религия. 1997. № 11. С. 33.
[Закрыть].
От Сергия потребовали объяснения и раскаяния за «клевету на советскую власть», содержавшуюся, по мнению ВЧК, в письме, настойчиво при этом допытываясь, кто и как передал его в Рим. После трехчасового разговора «на нервах» Сергий был упрятан в Бутырку по обвинению в распространении «контрреволюционных материалов». Последними словами Шпицберга были: «Посидите месячишко-другой, вспомните!»
К вечеру того же дня в Троицкое подворье явился сотрудник ВЧК и объявил, что патриарха вновь берут под домашний арест, поскольку в его бумагах был найден «антисоветский» документ – письмо митрополита Сергия (Страгородского). Попутно сообщалось и о том, что сам автор письма арестован и в отношении него началось расследование.
О настроении патриарха Тихона в тот тяжкий момент мы можем судить по одному из его писем митрополиту Евлогию (Георгиевскому) в Париж: «О себе можем сказать, что только что живы. Сошли почти на нет. Из Синода остались я (да и то под домашним арестом), митрополит Евсевий Крутицкий (бывший Владивостокский) да архиепископ Михаил Гродненский. В Высшем Церковном Совете – епископ Алексий Боровский… протопресвитер Любимов, протоиерей Станиславский и профессор Громогласов. Остальные кто в темницах (митрополит Сергий, митрополит Кирилл, архиепископ Никандр), кто в рассеянии».
Хлопотать за Сергия взялся… Владимир Путята. По его просьбе и под его поручительство «о лояльности Сергия» Луначарский письменно просил Дзержинского отпустить митрополита, намекая на возможность использовать его в «советских целях». Дзержинский желчно отписал: «Ей, право, не стоит поднимать старого вопроса. Это очередное увлечение „богоискателей“. Сергий уж совсем для этой цели не гож».
Но все же спустя месяц власти выпустили митрополита, правда, оставив за собой право выслать его в любой момент в административном порядке в Нижний Новгород.
После выхода Сергия из тюрьмы в его квартиру в доме на 2-й Тверской-Ямской зачастил опальный бывший архиепископ Владимир Путята. Он обхаживал митрополита, прося заступничества перед патриархом и Синодом в положительном разрешении своего дела.
Перед самой Пасхой Тихон, уступая Сергию, собрал членов Синода: митрополитов Евсевия (Никольского) и Сергия Страгородского, архиепископов Серафима (Александрова), Назария (Кириллова) и Михаила (Ермакова). Слушали дело бывшего архиепископа Пензенского Владимира. Тот был столь уверен в благоприятном исходе, что сидел в соседней комнате, балагуря и вслух строя предположения о своей дальнейшей судьбе, и видел себя в скором будущем чуть ли не митрополитом Казанским.
Наконец открылась дверь и вышли члена Синода. Расстроенное лицо Сергия заставило Владимира насторожиться.
– Ничего поделать было нельзя, – промолвил Сергий. – Пять против одного. Постановили, что Синод не правомочен решать вопрос о возвращении вам сана. Требуется решение Собора.
Не ожидавший такого поворота событий, Владимир взорвался.
– Я вас всех! – кричал он. – Нажму три кнопки телефона и полетите в тартарары… Напущу на вас ЧК, сядете!..
Разгоряченный, он тут же сел за стол, написал ругательный доклад на имя патриарха, грозя и «со стариком посчитаться». Бросил на стол секретарю. Митрополит Сергий, мягко обняв Владимира за плечи, увел в сторону, стал успокаивать: мол, не все еще потеряно, надо ждать и крепиться, нельзя сгоряча свершать необдуманные поступки. Уже от самой двери, несколько поостыв, Владимир вернулся и забрал свой доклад. Вскоре он покинул Москву и вернулся в Пензу, где продолжил возглавлять самочинную «народную» православную церковь.
«Изъять из церковных имуществ…»Объявленный весной 1921 года партией большевиков курс новой экономической политики (нэп) не только повлек за собой конструктивные изменения в экономической и хозяйственной жизни страны, но и породил в церковной среде ожидание либерализации вероисповедной политики государства. К примеру, некоторые протестантские объединения обращались в Совнарком с просьбами об изменении декрета об отделении церкви от государства, в частности – разрешить приобретение в собственность зданий и другого имущества, ведение благотворительной и иной социальной деятельности. Однако ожиданиям не суждено было осуществиться, а все проекты религиозных организаций были отвергнуты. Государство в трудных условиях перехода к нэпу, когда резкий поворот политического курса надо было объяснить и совместить с широко распространенной в массах рабочих и беднейшего крестьянства революционно-разрушительной психологией, не смогло круто изменить церковную политику. Трудно было отказаться сразу от ставших привычными военно-административных мер ее проведения, так же как и трудно было отказаться видеть в религиозно-церковных организациях хотя и побежденных, но все же «политических врагов».
Груз военно-коммунистического прошлого, психология политической борьбы с религиозными организациями сказались при проведении кампании по вскрытию «святых мощей» в 1919–1920 годах и особенно трагически – при массовом изъятии церковных ценностей в 1922 году.
Весной 1921 года небывалая засуха охватила наиболее хлебородные районы европейской части России и частично Украины. Летом для правительства РСФСР стало очевидно, что стране не избежать серьезных затруднений с продовольствием. По указанию председателя Совнаркома В. И. Ленина республиканские наркоматы и ведомства начинают изыскивать продовольственные и иные ресурсы для борьбы с надвигающимся бедствием.
Откликнулась и Российская православная церковь. Патриарх Тихон особыми посланиями в адрес восточных патриархов и глав других христианских церквей призывал провести сборы продовольствия и денежных средств для голодающих в России. Под председательством патриарха образован Всероссийский общественный комитет помощи голодающим (Помгол), кое-где в храмах стали собирать средства.
Не без колебаний, но все же советское правительство обратилось за помощью к правительствам и общественности западных стран, хотя и осознавало, что определенные круги на Западе, как и русская эмиграция, неизменно попытаются использовать голод в политических целях.
Осень 1921 года подтвердила чрезвычайность положения. Хлеба было собрано менее половины от обычного для этих мест урожая. В тисках надвигающегося голода оказалась территория с населением более чем 31 миллион человек. Каких-либо крупных запасов зерна страна не имела. Уже первые попытки закупить продовольствие или получить кредиты и займы в странах Западной Европы и США показали, что в условиях проводимого ими в отношении России политического и экономического бойкота осуществить это будет чрезвычайно трудно. Рассчитывать можно было лишь на отдельные частные компании, на благотворительные организации и движение солидарности среди трудящихся Запада. Но в первом случае коммерческие операции возможны были исключительно на «золотой основе», а во втором – требовалось время, чтобы собрать и доставить помощь в Россию. Тогда как она требовалась немедленно, ибо число голодающих к концу 1921 года приблизилось к пятнадцати миллионам человек.
Где взять средства? Вот вопрос, который постоянно обсуждался в высших партийных и государственных органах. Необходимо было найти неординарные пути к выходу из кризисной ситуации. Одним из них стало намерение властей в кратчайшие сроки учесть, а затем изъять и вывезти в Москву золото, серебро, драгоценные камни, валюту, художественные и иные ценности, где бы они до этого ни находились.
В ноябре 1921 года по предложению В. И. Ленина к делу изъятия был подключен Л. Д. Троцкий. Он предложил следующую схему действий. Под его началом создавалась особая комиссия, для краткости именовавшаяся «Комиссия по драгоценностям». Сам Троцкий получил титул особоуполномоченного Совнаркома и нескольких заместителей, которые денно и нощно претворяли его планы в жизнь. На местах создавались «чрезвычайные тройки» в составе председателей губчека и губвоенкома, заведующего финотделом губисполкома с диктаторскими полномочиями в части изъятия ценностей. В первую очередь изъятие должно было коснуться банков, складов, хранилищ. Затем – недействующих монастырей, храмов и других культовых зданий. А немного спустя – музеев, дворцовых ансамблей, усадеб.
Планировалось всю работу провести в течение полугода и собрать ценностей на пять-шесть миллиардов золотых рублей. Эта сумма должна была, по мысли организаторов, существенно пополнить золотой запас, дать средства на восстановление народного хозяйства, закупку продовольствия за рубежом и на повышение обороноспособности страны.
Комиссия и ее представители на местах, а также местные власти, выполнявшие их распоряжения, действовали в условиях строжайшей секретности.
Официальным же органом, призванным от имени государства осуществлять кампанию по борьбе с голодом, стала образованная осенью 1921 года Центральная комиссия помощи голодающим (ЦК Помгол) во главе с председателем ВЦИКа М. И. Калининым. Ее усилия по мобилизации скудных внутренних ресурсов, сил и возможностей к январю – февралю 1922 года дали некоторые результаты: в пострадавшие районы поступали перераспределенные остатки продовольственных фондов, медицинская и гуманитарная помощь; к оказанию помощи бедствующему населению подключились армия, профсоюзы, комсомол, общественные и религиозные организации; из тающего золотого запаса к ранее выделенным добавили еще 62 миллиона золотых рублей; оказывали необходимую помощь вывезенным в более благополучные районы детям и больным.
И все же одному Помголу овладеть ситуацией явно не удавалось: число голодающих уже превысило 15 миллионов человек. Положение с продовольствием, особенно в Поволжье, становилось катастрофическим. Резко возросла смертность, начали возникать очаги эпидемий, отмечались случаи людоедства и трупоедства. Закупленные за рубежом более шести миллиардов пудов продовольствия из-за отсутствия средств транспортировки ожидали отправки в иностранных портах.
Усугублялась и общая экономическая и политическая обстановка в стране. Железнодорожный транспорт был разрушен и едва справлялся с объемами перевозок в «голодные» районы. Города мерзли из-за нехватки топлива. Останавливались фабрики и заводы. Раскручивалась спираль инфляции. Росла безработица. Расширялась волна забастовок и отказа от выхода на работу. Сотни и тысячи рабочих покидали ряды коммунистической партии. В воинских подразделениях зрело недовольство, а кое-где вспыхивали волнения. В крестьянской массе царило настроение подавленности и страха перед возможной голодной смертью. Росло недовольство изъятием обязательного продналога, действиями продотрядов, подчистую вывозивших хлеб.
В обществе нарастало ощущение безысходности и приближающегося краха. Казалось, у государства исчерпаны все возможности и ничто не может дать надежды на спасение. Вопрос стоял так: либо будут найдены средства для закупки продовольствия, либо голод спровоцирует социальный взрыв и страна погрузится в пучину нового хаоса с неминуемым последствием – полный распад целостного государства.
Правящие круги реально оценивали сложившуюся ситуацию и лихорадочно искали путь к спасению. В критической обстановке зимы – весны 1922 года надежду на спасение увидели в бывшей церковной, а теперь национализированной собственности, традиционно считавшейся значительным состоянием. Предварительные подсчеты, сделанные тогда же, обнадеживали в том, что в православных храмах, монастырях и молитвенных домах хранятся, в пересчете на серебро, 525 тысяч пудов ценностей. А каждый фунт серебра мог спасти от голодной смерти семью из пяти человек.
Вряд ли сегодня можно с уверенностью назвать того, кто первым публично высказался за изъятие ценностей из действующих культовых зданий. Но еще в ноябре-декабре 1921 года об этом как о возможном шаге говорили верующие, духовенство и отдельные епископы из голодающих районов, а поддерживали их крестьяне, рабочие и красноармейцы в относительно благополучных районах.
Откликаясь на подобного рода настроения, 9 декабря 1921 года ВЦИК специальным постановлением разрешил «религиозным управлениям и отдельным религиозным обществам верующих» производить денежные и продовольственные сборы в пользу голодающих. Специальные инструкции, совместно выработанные представителями органов власти и религиозных организаций, предусматривали возможность пожертвовать предметы культа, находившиеся в пользовании общин.
В начале зимы 1922 года в ряде районов страны верующие по собственной инициативе добровольно передавали на нужды голодающих отдельные предметы из церковного имущества. К этому их побуждали в своих устных и печатных обращениях руководители религиозных центров и организаций. Патриарх Тихон в послании от 6 февраля 1922 года, кстати, одобренном и распространенном с ведома политбюро, информируя паству о достигнутом компромиссе между властью и церковью в борьбе с голодом, призвал жертвовать не только продукты, но и церковные ценности, не имеющие богослужебного употребления.
И все же идея изъятия ценностей из действующих храмов обрела организационную и материальную основу, а тем самым возможность воплощения в жизнь, во многом, если не в определяющей степени, благодаря усилиям Троцкого. Еще в конце 1921 года он считал, что без изъятия не обойтись, и в письмах Ленину говорил об этом как о задаче, к которой еще требуется подготовиться «политически с разных сторон», и поэтому не настаивал на ее немедленном осуществлении. К началу же февраля 1922 года, по его разумению, время «пришло». По его указанию в короткие сроки Президиум ВЦИКа готовит, принимает, а 26 февраля публикует постановление (декрет), которое обязывало местные органы власти в месячный срок «изъять из церковных имуществ, переданных в пользование групп верующих всех религий по описям и договорам, все драгоценные предметы из золота, платины, серебра и камней, изъятие коих не может существенно затронуть интересы самого культа, и передать в органы Наркомфина со специальным назначением в фонд Центральной комиссии помощи голодающим» [69]69
Известия. 1922. 26 февраля.
[Закрыть].
Неожиданное для религиозных организаций решение ВЦИКа в кратчайший срок изъять принудительно, повсеместно и полностью из молитвенных зданий ценности уже несло в себе предпосылки к конфликту между государством и верующими. Но больнее всего оно ударяло по Российской православной церкви, руководство которой обоснованно считало, что между правительством и церковью к тому времени был достигнут определенный компромисс в вопросе об изъятии и что церковь выступает в качестве партнера государства, добровольно жертвуя церковные ценности ради спасения людей.
25 февраля патриарх Тихон в письме М. И. Калинину призывает отказаться от принятого решения, чреватого, по его мнению, непредсказуемыми последствиями. И добавляет, что, если не будет ответа, он оставляет за собой право разъяснить верующим в особом послании позицию церкви в связи с действиями властей.
Остается неизвестным, показывал ли Калинин кому-либо из политбюро это письмо. Но ответа от него патриарху не последовало. И тогда Тихон, как и обещал, 28 февраля обнародовал свое послание к верующим. В нем он назвал «актом святотатства» изъятие из храмов в числе «драгоценных церковных вещей» священных сосудов и богослужебных церковных предметов, «употребление коих не для богослужебных целей воспрещается канонами». Разъясняя свою позицию, патриарх указывал: «Мы допустили, ввиду чрезвычайно тяжких обстоятельств, возможность пожертвований церковных предметов, неосвященных и не имеющих богослужебного употребления. Мы призываем верующих через церкви и ныне к таковым пожертвованиям, лишь одного желая, чтобы эти пожертвования были любящего сердца на нужды ближнего, лишь бы они действительно оказывали реальную помощь страждущим братьям нашим. Но мы не можем одобрить изъятия из храмов, хотя бы и через добровольное пожертвование, освященных предметов, употребление коих не для богослужебных целей воспрещается канонами Вселенской церкви и карается ею как святотатство: мирян – отлучением от нее, священнослужителей – низвержением из сана» [70]70
ГА РФ. Ф. А-353. Оп. 5. Д. 254. Л. 6.
[Закрыть].
Позицию патриарха власть расценила как «контрреволюционную». Все же отметим, что само по себе послание патриарха не привело тотчас к каким-либо драматическим событиям на местах. И в отношении Тихона репрессивных мер не принималось. Более того, «Известия ВЦИК» 15 марта публикуют беседу с патриархом [71]71
Мистическое совпадение: именно в этот день произошли известные события в Шуе, которые в последующем были «использованы» Л. Троцким для административно-уголовного преследования духовенства и верующих и привнесения в Русскую церковь раскола.
[Закрыть]. В ней он излагает основные идеи своего послания от 28 февраля в части поддержки церковью инициативы верующих жертвовать в пользу голодающих церковное имущество. Вместе с тем он полемизирует с властью, убеждая, что «в церквах нет такого количества драгоценных камней и золота, чтобы при ликвидации их можно было получить какие-то чудовищные суммы денег», что «при всем благожелательном отношении к делу помощи голодающим со стороны церковных общин» изъятие церковного имущества не даст ожидаемого результата. Одновременно Тихон говорит и о другой стороне дела: в ходе изъятия могут пострадать или вовсе быть утерянными многочисленные высокохудожественные и исторически значимые предметы, хранящиеся в православных церквях, монастырях и молитвенных домах [72]72
Известия ВЦИК. 1922. 15 марта.
[Закрыть].
К середине марта все более очевидными становились трудности, с которыми столкнулись власти при выполнении постановления ВЦИКа. По существу, изъятие и не начиналось. На местах шли затяжные и трудные переговоры между верующими и властями. Последние на первых порах не торопились с применением принудительных мер и ограничивались тем, что принимали отдаваемое добровольно.
По мере проведения учета ценностей в храмах становилось ясно, что предположения об их количестве явно завышены. Во-первых, в годы Первой мировой и Гражданской войн многое из хранившегося в культовых зданиях оказалось утраченным, в том числе и вывезенным за рубеж бежавшими белыми частями. Во-вторых, набирал ускорение стихийный процесс сокрытия верующими наиболее ценной церковной утвари. В-третьих, верующие отвергали принудительное изъятие, и было ясно, что в наиболее богатых церквях полное изъятие могло быть проведено только насильственным путем.
Возникал вопрос: как быть? Отступить, довольствуясь добровольными пожертвованиями? Искать компромисс с религиозными центрами? Или пойти на крайние меры, не останавливаясь и перед военно-административным насилием? Колебались все: и «наверху» – члены политбюро и Президиума ВЦИКа, Совнаркома и ЦК Помгола, и «внизу» – партсовработники и актив в губерниях, городах и районах.
Но имелась и иная точка зрения; придерживавшиеся ее затруднения с изъятием ценностей склонны были видеть в противодействии узкой группы лиц из числа руководителей религиозных организаций, преследующих, как они считали, некие корыстные цели. К тому же, уверяли они, повсеместно хромает организация работы по изъятию ценностей, распространены недопустимые либеральничанье и уступки религиозным обществам.
