Текст книги "За Великой стеной"

Автор книги: Михаил Демиденко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 20 страниц)

У меня белые уши, а у Комацу и Фу белые лица. Сом – храпун. Он храпит по ночам, как ань-нак-тань (дикий человек в пещере, отпугивая храпом тигра). Я бы сел на боевого слона, выбросив руку вперед, вызвал бы на смертный бой Комацу!

...Рот боевого слона должен быть красным, ноги – прямыми, уши – большими... Боевого слона обслуживают семь человек. Больше, чем американский тяжелый танк.

...Я спасусь!

...Я выйду победителем в схватке!

...Я дослал патрон в патронник, поставил «пушку» на боевой взвод – первая пуля Комацу, вторая Сому, хватит ему сотрясать воздух храпом и отравлять цветы зловонием своего дыхания.

Во «дворце императоров» окна были зашторены, гудели голоса... Кого-то ожидали. Принца или бога?

В шесть часов, я заметил по часам, опять появился Комацу. Нет, теперь я был не дурак, я не вылез из укрытия: на тигра можно сесть, но неизвестно, как слезть.

– Через девяносто девять лет все, что сегодня живо, умрет, – сказал Сом. (Откуда у него в дырявой голове возникают мысли?) – Немного раньше, немного позже – какая разница.

Лично я предпочел бы, чтобы это случилось со мной через сто лет...

...Комацу и начальник охраны проверили посты. Видно, гнусный якудза – важная персона, раз проверяет посты внешней и внутренней охраны. А если выстрелить в него? А потом сказать, что он хотел убежать? Поверят или нет?

Начальник охраны что-то сказал Сому. Когда они ушли к воротам, я спросил:

– О чем спрашивали?

– Кто появится у забора до восьми вечера, стреляй без предупреждения.

– Даже в гостей?

– Стреляй, потом разберемся.

...Если появится Комацу... Это единственный шанс!

Сом тоже поставил «пушку» на боевой взвод. Это плохо!

В пятнадцать минут седьмого пожаловали «принцы» и «принцесса» – два европейца и китаянка лет за сорок. Один из «принцев»... Я его сразу узнал – янки с янтарными глазами, тот, который встречал нас с Фу на острове чанкайшистов. Потом я плыл с золотом к Гонконгу. Второй, тощий и прямой, точно проглотил бамбук, шел и делал отмашку правой рукой. Военный. Левой они придерживают эфес парадного клинка.

– Ты видел! Ты видел! – заволновался Сом. (У него на уме только женщины и выпивка.) – Симпатичная бабенка! С кем это она?

Сом ничего не понял. Ох и деревянная у него голова! Это же ОНА! Мадам Вонг! Моложавая, холеная, с европейской прической, в темных, как Сом, очках, платье-халат длинное, почти до пят, с глубоким разрезом, идущим от бедра, нога полная, в дорогом чулке.

– Хороша! – пускал слюну Сом. – Высший класс, хотя и старуха! Только почему не было слышно скрипа тормозов и на задний двор не въехала машина?

Он еще и любопытен как старик. Мадам достаточно было мигнуть Комацу, и тот вырвал бы под корень язык Сома».

О чем совещались рыцари удачи Южно-Китайского моря, осталось для Пройдохи, а значит, и для меня тайной. В данном случае можно строить всевозможные предположения. Конечно, они собрались не для того, чтобы обсудить вопрос о выведении нового сорта хризантем, и не пришли любоваться, как распускается цветок «Единственной зари». Он распускается на несколько минут прямо на глазах у зрителей и тут же отцветает. Для любителей природы чудо наяву.

На первый взгляд может показаться, что состав сборища был слишком пестрым, что эмиссары с континента не могли встретиться за банкетным столом с пиратами, банкирами, подозрительными американцами, не то хозяевами, не то агентами китайских националистов с Формозы, но это лишь на первый взгляд. Пекинские газеты искренне проповедуют догмы лишь когда это касается взаимоотношений с великим северным соседом. Здесь, в Макао, они вели диаметрально противоположную политику, прикрытую с континента завесой цитат «великого кормчего». Хотя бы тот факт, что самый богатый человек Макао, «проклятый империалист», господин Лобо был одновременно и товарищем Хо Ином, членом Пекинского правительства, был тем ключом, который легко открывал замок этой тайной вечери.

Фабрика господина Фу по производству героина, замаскированная под вывеской автомастерской, работала на сырье, доставляемом с континента, известном на весь мир сырье – опиуме марки «999», добываемом на плантациях мака в коммунах и концлагерях Китая, именуемых «Школами 7 мая». «Интерпол» в этом случае был бессилен. Португальские власти и англичане в Гонконге молчаливо оберегали статус-кво, делали вид, что не имеют понятия о происходящем на территориях, отторгнутых ими у Китая, больше того, их тайные полиции блокировали любого журналиста, пытавшегося расследовать эту щекотливую сторону «содружества наций», более представительную, чем «Британское содружество», и если при этом подданный ее величества исчезал, официальные власти набирали в рот воды.

Гангстеры сами имели сильный флот, вертолеты и личную охрану. Если бы чин португальской полиции или агент «Интерпола» все же рискнул появиться поблизости от виллы, это был бы его последний визит вежливости.

Когда-то, во время Столетней войны, французский офицер д'Отерош предложил противнику: «Господа англичане, стреляйте первыми». Времена галантных офицеров канули в Лету. Охрану в Макао несли мастера стрельбы по «сидячим птицам».

В девятом часу Сома и Пройдоху сменили, провели на задний двор, где под навесом охранники доедали яства с хозяйского стола. Пройдоха потерял аппетит. Он вспомнил подобное угощение на строительстве пиратского убежища, когда отравили всех строителей. Тем более Комацу был рядом...

Комацу все же подошел к Пройдохе и спросил:

– Где-то я тебя видел? Что-то лицо знакомое... Никак не могу вспомнить, где я видел тебя.

– Вы ошиблись, господин!

Пройдоха почувствовал, что капкан захлопывается, и вилла ему показалась Питчлеем, местом сбора охотников на лисиц, где ему отведена роль лисицы.

Когда после этого разговора он вернулся к смоковнице, подменявшие его охранники с радостью уступили пост, лишь спросили:

– А где же второй, в очках?

Пройдоха ответил:

– Пьет вино... Идите, можете взять и мою порцию. Я непьющий.

Потом он подошел к забору и, никем не замеченный, перелез через него, оказавшись в тесном глухом переулке. Он шел по переулку, сжимая в кармане пистолет со снятым предохранителем. Переулок казался бесконечным. Пройдоха пробирался вдоль высоких заборов. К его счастью, наступала стремительная южная ночь, которая текла по переулку, как горная река по дну ущелья.

«Главное – выскочить на оживленную улицу», – твердил себе Ке. Вполне возможно, внешний пост находился при выходе из переулка. Если бы на нем оказались незнакомые охранники, это могло бы окончиться для беглеца трагически.

Сзади послышался шум мотоцикла. Ке попытался вдавиться в стену, но этого еще никому не удавалось, разве только призракам, чьи тела состоят из дыма, но не из плоти.

Ке выхватил пистолет... Его ослепил луч света, и он чуть не выстрелил по фарам, когда услышал знакомый голос:

– Это я! Не смей стрелять!

На мотоцикле сидела Дженни, дочка господина Фу. Она сидела на мотоцикле, как амазонка на степном скакуне.

И сразу же стала выплевывать мужские ругательства. Ке сообразил, что девчонка разъярена.

– Надоели! – кричала Дженни. – Я вас всех ненавижу! Пропусти! Так и передай отцу: «Уехала, и все!» Пойду на завод, пойду в стюардессы, пойду в «пятидесятки»! [35] 35
  «Пятидесятки» – продажные женщины.


[Закрыть]

– Не кричи, – успокаивал ее Пройдоха, прислушиваясь к шорохам в темноте. – Куда мчишься? Тихо!

– Хочу орать и буду орать! – брыкалась Дженни. – Хоть убейте меня, я презираю вас!

Оказывается, Дженни смертельно оскорбили во время чифана. Подумать только, ее, Дженни, почти американку, заставили сидеть в холле, угощаться конфетами и вести сплетни с остальными женщинами. Может быть, она бы с этим смирилась, традиции есть традиции, но в зал с мужчинами, она видела собственными глазами, прошла особа. И не европейка, а тоже китаянка, рожденная на тех же широтах, что и Дженни. Старуха, лет под пятьдесят. И мужчины увивались вокруг нее, лепетали, точно проглотили вместо устриц собственные языки.

Мужчины пошли пить виски... А ей, Дженни, предложили жевать сладости.

Подобного унижения она спокойно перенести не смогла, выбежала во двор, вскочила в седло первого попавшегося мотоцикла и помчалась куда глаза глядят, и в добавление ее еще чуть не пристрелил слуга ее отца.

Она жаждала мести! Немедленной и жестокой.

Пройдоха сумел убедить ее взять его пассажиром. Он сел сзади Дженни, обнял ее за талию, они выскочили на широкую улицу.

Никто их не остановил – видно, те, кому было поручено нести внешнюю охрану, знали дочку господина Фу, возможно, у них были записаны номера своих мотоциклов, хотя – что самое вероятное – по портативной рации им сообщили, чтобы они не задерживали мотоцикл, на котором мчится сумасбродная девчонка.

Дженни пришпорила «электрического осла», и он бил об асфальт колесами как копытами. Но вскоре она сбавила скорость: Макао не приспособлен для длительных прогулок.

Они спешились на пляже – узкой полосе суши вдоль вечно теплого моря. Была ночь. Никто уже не взимал плату за вход. Тускло светились редкие лампочки около кабин для переодевания. Нищие и безработные сюда не заглядывали – пляж находился под наблюдением, и угодить в полицию или быть избитым мало кого прельщало: бродяги могли занести в кабину чесотку или другое кожное заболевание, вплоть до проказы, поэтому хозяева пляжа, огороженного в море сетями от акул-людоедов, по ночам готовы были вывесить подобные сети и на суше.

Парочку, примчавшуюся на мотоцикле, никто не беспокоил, – господа имели право появляться здесь когда заблагорассудится.

Молодые люди разговорились как перед светопреставлением. Пройдоха Ке был откровенным до известных пределов – он решил использовать ярость дочки бывшего господина. И она слепо пошла на «крючок», думая, что телохранитель отца попал под ее влияние,– как большинство женщин, она считала себя неотразимой.

Из ближайших ресторанов доносилась музыка, вспыхивали призывные рекламы игорных домов – Макао жил напряженной жизнью прожигателя, А двое на пустом пляже с настойчивостью рыбаков, которым завтра выходить в море, плели сеть заговора, не ведая, как муравьи, о величине горы, у подножия которой они родились.

Цель Дженни была ясна, но у нее не было плана. Она хотела отомстить за унижение и еще за что-то, за что, она и сама не знала. Пройдоха Ке понимал, за что уберут его – он слишком много знал.

Пройдоха тоже загорелся жаждой мести.

По всей вероятности, темная ночь, не успевший остыть песок, блики луны на море и молодость сблизили их больше, чем следовало для настоящих заговорщиков, ибо, когда говорят чувства, разум спит. А им нужно было быть во сто крат предусмотрительнее. Главное, осторожнее, потому что осторожность часто заменяет ум.

Читая дневники Пройдохи, я удивлялся его последовательности и терпению вести записи систематически и подробно.

Удивительным, пожалуй, я повторяю, были последовательность и терпение молодого вьетнамца. Вести дневник – большой труд. Но, поразмыслив, я понял, что двигало пером Пройдохи. Во-первых, страх: дневники давали ему какой-то шанс на шантаж. Во-вторых, дневник – исповедь, самоанализ и утешение. Это твой мир, который ты кроишь на собственный манер, ты как бы самоутверждаешься, и когда как безжалостный и объективный, как тебе кажется, судья описываешь события, в которых ты оказался пешкой, то даешь направо и налево безапелляционные приговоры могущественным врагам. При этом тобой движет мысль, что ты творишь нечто для вечности, что ты бессмертный летописец... Если хотите, ведя дневник, ты получаешь и эстетическое удовольствие. Некоторым, чтобы выплеснуть из себя эмоции, необходимо играть на трубе, другие поют во всю глотку, хотя у них нет и на унцию слуха, или сочиняют стихи, или, как Толстый Хуан, пишут плохие полотна, подражая хорошим художникам.

Так или иначе, записи Пройдоха вел, как говорится, до последней минуты.

15

Комацу-сан пришел с «визитом вежливости» ко мне выяснить, что известно «большеносому», о прошлом бывшего строительного рабочего. Они слишком поспешили, заставив Ке замолчать. Но откуда они узнали о дневниках? Вероятнее всего, выдала Дженни. Когда ее отец примчался домой, разъяренный и перепуганный возможными разоблачениями и вытекающими отсюда ответными мерами «коллег», она рассказала обо всем.

Самое важное было сделать вид, что я не знаю, кто пришел в «гости». Ведь не случайно, что пришли именно те, кого знал Пройдоха. Если я выдам себя, опознаю хотя бы одного из них... Меня ждет участь Пройдохи Ке. И Боба и Клер тоже... Гнездо, где может храниться утечка информации, будет разрушено, как гнездо ядовитого паука.

Я сидел напротив Комацу-отравителя и так же лихорадочно искал выхода из создавшегося положения, как и Пройдоха в последние минуты своей запутанной жизни.

Комацу-сан кончил молиться предкам и, открыв глаза, уставился на нас с Бобом, точно только что проснулся. Я догадался, почему он тянул: по всей вероятности, главное в его визите заключалось в том, чтоб выяснить, во-первых, успел ли Ке передать мне координаты базы пиратов, во-вторых, насколько я и Боб осведомлены о прошедшем совещании в Макао и какой информацией мы вообще можем обладать. Отсюда и вытекали дальнейшие действия группы налета. Отправлять двух «большеносых» с бухты-барахты в страну призраков – накладное дело. Журналисты – люди заметные. Ликвидировать их непросто – поднимется шум, как поднялся шум в Сицилии, когда мафия похитила журналиста, слишком рьяно расследовавшего деятельность организации. Кроме того, мы могли уже переправить добытые сведения в газеты, к тому же неизвестно, кто стоит за нами и на кого мы работаем. Комацу требовалась зацепка для разговора, поэтому он играл комедию, несколько обескураженный нашей беспечностью.

– Надоело это великое сидение! – не выдержал Боб.

Какое счастье, что я не рассказал ему подробно о том, что прочел в дневнике: Боб поистине не ведал, кто пожаловал.

– Что вам надо, выкладывайте и уматывайте! Деньги? У нас их нет. Занимаетесь рэкетом?.. Так мы не дети миллионеров. Мартышкин бизнес.

– Как вы сюда попали? – перебил я Боба.

– Какая-то женщина выскочила из дома и не закрыла дверь, – с улыбкой ответил Комацу. – Мы эту женщину заперли на всякий случай на кухне. Зачем вы встречались с нашим человеком?

– Спросите у него, – ответил я, пожимая плечами.

– Я пришел не за советами...

– А-а-а! – прозрел Боб. – Вы люди... этого, как его? Убери «гаубицу»! – Боб взял со стола визитную карточку. – Господина Фу. Он уже был тут. О чем, Артур, у вас была беседа?

Я должен был спасать друзей, в конце концов, я первый влип в это дело.

– Не может быть, что это люди профессора Фу, – сказал я. – Тут, видимо, какое-то недоразумение. Что вам надо?

– Кто вас свел с убитым парнем? – задал вопрос Комацу, точно разрубил до крестца и начал поедать мою печень[36]36
  Известный обычай самураев поедать сырую печень убитого врага.


[Закрыть].

Я пожал плечами.

– Чего они хотят? – обратился ко мне Боб, точно мы были вдвоем.

– Видимо, убитый знал что-то. Всполошил столько почтенных людей. Только зря комедия! Вы отлично должны знать, что мы с ним не успели перекинуться и парой слов. Он встал и пошел к выходу... А я пошел звонить по телефону, когда услышал выстрел. Я не стал ждать, чтобы выстрелили в меня. Я не люблю, когда в меня стреляют.

– Но он успел вам передать... – Комацу замолчал. И я понял, что он не уверен, что Пройдоха что-то успел передать.

– ...слиток золота? – спросил с невинным видом Боб.

– У нас есть доказательства, – сказал стальным голосом японец.

– Доказательства? – Я искренне рассмеялся.

– Вот фотография, он вам передал пакет. – Комацу показал издали фотографию: наверное, они все же успели щелкнуть, когда я нагнулся, но вряд ли они зафиксировали, как я сунул тетради под себя.

– Не понимаю, – ответил я.

– Вы что-то подняли с пола, – бесстрастным голосом, как динамик на токийском вокзале, продолжал японец.

– Сознавайся! – рявкнул Сом и неожиданно ребром ладони ударил меня сзади по шее. Перед глазами возникли круги, голова точно отделилась от туловища, и все вокруг заволокло дымкой.

Когда я пришел в себя, Длинный держал пистолет между лопаток Боба. Тот сидел с налитым кровью лицом и ругался, как портовый пропойца. Комацу по-прежнему сидел с невозмутимым лицом, поджав под себя ноги без обуви, точно пришел к брату в день поминания родителей.

– Черт бы вас побрал! – выдавил я из себя. – Прикажите негодяю не распускать руки. Сумасшедшие... Тьфу! Герои Хичкока.

– Зачем вы нагибались под стол? – последовал вопрос.

– Я уронил зажигалку...

– Где она?

– Потерял... При бегстве.

Я оставил ее наверху. Если я скажу, они пойдут туда. Пойдут? Вряд ли. Хотя какое это имеет значение? Наверху Клер. Она ничего не знает. Наглоталась снотворного и спит. Лишь бы не схватили ее. А сколько их сюда пришло? Вдруг они сейчас там, наверху, пытают Клер?

От этой мысли я опять чуть не потерял сознание. Что делать? Сознаться? Нет! Это не спасение. Надо как-то убедить, что их опасения необоснованны. Если они начнут пытать, они не остановятся, они уберут нас, потому что сам по себе факт насилия – криминал, повод для шумихи во всех газетах мира. Их нужно во что бы то ни стало остановить. Но как?

Ответ пришел неожиданно и совсем иной, чем я предполагал.

– Не трогайте его! – раздалось от двери. – Руки вверх! Стреляю!

В дверях стояла Клер. Она держала в руках зажигалку-пистолет. Неужели Клер не знала, что это зажигалка? Зачем она пришла? Уж лучше бы спала под действием патентованных снотворных таблеток.

Ее крик спустил пружину... Боб взметнулся на Длинного, и точным ударом в челюсть отбросил его к стене. Прежде чем я сообразил, что происходит, я бросился на Сома. Сработал рефлекс – журналист в наше время должен быть натренированным, как сержант из отряда «зеленых беретов». Но я запоздал... Меня опередил выстрел, потом я налетел на что-то в воздухе, как на выставленное вперед колено.

И опять потерял сознание.

Я умел драться. Но я опоздал на долю секунды. Сом был не паинькой, драки в притонах закалили его, господин Фу не зря кормил телохранителя. Он сбил меня на лету как муху.

В ситуации, в которую я угодил, самое блаженное состояние – беспамятство.

Но я не имел права блаженствовать. Я должен был «взять огонь на себя», и где-то в укромных уголках мозга, безусловно, работал часовой механизм пробуждения. Я быстро пришел в себя...

Около стены в позе, в которой совсем недавно стояли мы с Бобом, замерли налетчики – Длинный и Сом. В комнате было полным-полно португальских полицейских, господ Пу, как их зовут китайцы. Клер совала мне под нос пузырек с нашатырным спиртом, от которого у меня немедленно наступала аллергия, я замотал головой, отстраняясь от нашатыря, как рыба от бензола. Около Боба суетился врач. Сом прострелил ему руку. Пол был забрызган кровью. Боб стонал...

– Немедленно в госпиталь «Святой Анны», – сказал врач.

– У меня дела... Потом, – тихо сказал Боб, точно ребенок. Так все разговаривают с врачами, когда требуется их помощь.

– В госпиталь, – категорически заявил врач. – Немедленно на рентген. Вполне возможно, пуля задела кость... Вам повезло... Правее, и попала бы в легкое.

– Он стрелял в руку.

– Отличный стрелок. На рентген, на рентген! Что требуется подписать? Вы подпишете протокол в госпитале. И переливание крови. У вас есть деньги?

– Я даю гарантию, – отозвалась Клер.

– Хорошо, – деловито закончил врач. – Проводите в машину. Счет пришлем вам.

– У меня есть доллары, – подал голос Боб.

– Все в порядке, – сухо ответил врач. – Пошли! Можете двигаться самостоятельно? Или вызвать «скорую помощь»?

– Будьте вы прокляты! – заворчал Боб. – Готовы обобрать до нитки. Сам дойду до полицейской машины. Я не настолько богат, чтобы швырять деньги на ветер. Полиция довезет... Это ее обязанность. Только, комиссар, за японца вы отвечаете головой. С ним будет особый разговор...

Комацу-сан сидел по-прежнему, поджав под себя ноги, лицо его было бесстрастным, как у буддиста, впавшего в нирвану, происходящее, казалось, его не волновало. На нем была маска, как на актере театра Кабуки – маска безразличия.

– ...У него не нашли оружия, – возразил старший полицейский.

– Он ни при чем, – послышался голос Сома. Он стоял, широко расставив ноги и подпирая, как Атлант землю, стену.

– Тебя не спрашивают! – рявкнул полицейский.

– Не ори! – огрызнулся Сом. – Мы его прихватили по дороге. Он посторонний.

– Тем более не выпускать, – отдал приказание Боб. Меня удивили нотки в его голосе. Я впервые слышал, чтобы так говорил приятель, точно кто-то другой говорил за него.

– Хорошо, – согласился послушно старший. – Проводите господина.

– Очнулся? – Боб остановился около меня. – У тебя, Арт, запоздалая реакция. Бросай курить. Реакция будет быстрее.

– А ты пить, – поднялся я с пола и поцеловал Клер в щеку. – Спасибо, родная! А здорово тебя... дружище, царапнуло. Успели все-таки подстрелить.

Боб вышел в сопровождении полицейского. За окном заурчал мотор. Боб отбыл в госпиталь «Святой Анны» – дорогой, как самый фешенебельный номер в гостинице Майами, рассчитанный на миллионеров. Но, как говорил один знакомый розовощекий сержант тыловой службы в Сайгоне: «Здоровье, сэр, единственное капиталовложение, которое дает тысячу процентов. Смерть слишком большая роскошь для человека – ее можно позволить себе всего лишь один раз в жизни». Кстати, этого розовощекого сержанта вьетнамские партизаны подняли в воздух вместе со складом.

– Рад с вами познакомиться! – шаркая подошвами по ковру, подплыл ко мне старший полицейский. – Много раз читал ваши статейки. Очень лихо... Особенно когда пишете из зала суда. А интересно, сколько вам платят? Я тоже пописываю... Жене нравится. Может, посмотрите? Есть кое-что, пальчики оближете. Я люблю интеллигентных людей. Конечно, они любят рассуждать, и разное... Но поговорить с ними занимательно. Дам вам материал. Глядишь, и тиснете. Денежки, конечно, пополам, мне сейчас деньги нужны...

– Кому не нужны, – отозвался от стены Сом.

– Заткнись, падаль! – рявкнул старший. – Пардон, мадемуазель, сорвалось. Знаете ли, у нас работа грубая, мужская... Мы, так сказать, всегда на передовой... Оберегаем покой... У нас...

– Во дворе никто не обнаружен, – доложил детектив в штатском. Он вошел в комнату, щурясь от электрического света. Удивительно, что детективы в штатском во всем мире на одно лицо независимо от национальности. Специфика работы, как асфальтовый каток, сглаживает черты индивидуальности. А может, дождик и ветер выветривают их лица, как известняк.

– Кто же нас тогда вызвал по телефону? – удивился старший.

– Теперь это не столь важно, – ответила Клер. Она взяла сигарету из сигаретницы, подняла зажигалку, не обращая внимания на реплику, нажала на спусковой крючок, взметнулось пламя, Клер прикурила.

– Хорошая подделка! – одобрительно отозвался словоохотливый полицейский. И опять начал бубнить мне под ухо «о гастрономических» сторонах материала, который у него есть.

Нижние чины, не обращая внимания на воркование начальника, работали в поте лица.

– Двигай! – последовал наконец приказ.

Сом и Длинный профессионально отлипли от стены, закинули руки за голову, обхватили затылок и, ссутулившись, направились к двери. Не было ни нагловатого Сома, ни развязного Длинного, были лишь арестованные. И только. На одно лицо. Как во всем мире.

– А вас, господин... Как вас?.. Фамилия?.. – обратился старший к Комацу.

– Мияги, – неожиданно ответил Комацу и встал.

– Значит, Мияги, – сказал старший.

Он знал Комацу! Это было понятно по взгляду, который он бросил на японца.

– Вы утверждаете, что Мияги? – удивился я.

– Я тоже жертва, – сказал Комацу. – Я проходил мимо дома, они напали, силой оружия заставили войти в дом. Приношу извинение хозяйке дома!

– Зачем же они вас сюда привели? – не поняла Клер.

– Наверное, чтобы не было свидетелей, – сказал Комацу.

– Врет он, – сказал я. И почувствовал, как Комацу напрягся. Сейчас для него произойдет главное... Если я назову правильно, кто он есть, его визит окончится успехом. Собственно, ради этого момента он сюда и пожаловал.

Звонок в полицию... Клер не могла вызвать полицию – телефон был внизу. Позвонить от соседей или из автомата? Для этого следовало спуститься и пройти через холл, где были мы, или через кухню, которую гангстеры закрыли, – там сидела «под домашним арестом» служанка. Полиция непонятным образом нагрянула именно в тот момент, когда японец собрался отдать приказ о насилии над нами. Синхронное совпадение и весьма странное...

– Он... – я выдержал паузу, – старший у них... Вы хорошенько проверьте его. Возможно, его разыскивает «Интерпол».

– Мы проверим, – заверил старший без энтузиазма. – Ты арестован!

– Когда недоразумение выяснится, – сказал Комацу, сощурив глаза, точно склеил их пластырем, – я найду вашу газету... И подам на вас в суд.

– Все претензии к полиции, – ответил я. – Как вас там?.. Мияги. Вы не гангстер, а банкрот. Ворваться в дом, где самая дорогая вещь – телевизор и мой золотой зуб. Хотя... Ладно, это касается только нас, если я вас правильно понял. Если увидите общего знакомого... профессора... – я умышленно не назвал господина Фу, – скажите, что он поступил не как джентльмен.

Требовалась еще какая-нибудь глупая фраза, чтобы Комацу бросился на нее и проскочил мимо меня, не задев остро отточенными рогами...

– Передайте ему, что я никогда не приду к нему в лавку, – сказал я. – И друзьям буду говорить, чтобы они к нему не ходили. И еще, – я размахивал красным плащом, как моряк флажками, – я отказываюсь ознакомиться с его коллекцией монет. Боюсь, что они у него фальшивые.

Я понял – Комацу смеется, хотя лицо его оставалось неподвижным. Он, конечно, передаст последнюю фразу господину Фу, и тот, пожалуй, оскорбится от моего навета больше, чем если бы я обозвал его тухлым яйцом.

Когда мы остались с Клер одни, я спросил:

– Как полиция оказалась здесь? Ты ее не вызывала?

– Нет. Как же я могла?

– Тогда дело серьезнее, чем я думал, – вздохнул я. – Клер, родная, я немедленно скрываюсь. Немедленно! Это единственная гарантия безопасности для тебя и Боба. Где у него... фотоаппарат, его вещи?

Часть третья

1

Ничто не вечно под луной, даже сама луна: мое повествование приближается к окончанию.

Я, Артур Кинг, сын Кинга, по матери Лобанов, спасался бегством из дома Клер, моего друга. Друга? Друзьями могут быть лишь существа одного пола, если следовать догмам Фрейда, и старик, пожалуй, прав. Кто она мне, Клер? Ни на одном языке нет слова, которым можно было назвать те сложные и вроде бы ясные отношения, которые сложились между закоренелым холостяком и молодой миловидной хозяйкой «Салона мод», уравновешенной, но весьма решительной особой. Она мне нравилась, одно время даже очень. Я каждое утро посылал ей цветы, но она несколько иначе поняла знаки внимания, и то, что я хотел получить, не обременяя себя долгосрочными обязательствами, она решила отдать лишь после того, как я надену ей и себе на пальцы обручальные кольца.

Кстати, кольца! Я же купил два старинных платиновых перстня с бирюзой византийской работы! И забыл преподнести подарок. Они лежали в кармане. Визит ночных гостей перепутал карты. Спать не хотелось: слишком сильной оказалась встряска. Ныла шея. Сом знал работу, бил профессионально. Конечно, его отпустят – он не просто гангстер, он на службе доверенного лица, некой таинственной особы, мадам Вонг, с которой имеют деловые контакты маоисты, английская и американская военные разведки. Сам черт не разберет! Сплошной комок нечистот, которые продают на удобрения крестьянам в китайских кварталах.

Отношения с Клер напоминали мне угасающий костер, когда сучья прогорают, но под слоем пепла теплится жар, и достаточно одной ветки, как огонь запылает во всю силу.

Вела она себя во время кутерьмы, в которую угодила лишь благодаря мне, блестяще. Откуда у нее столько храбрости? Или она действовала безрассудно лишь потому, что защищала свое счастье – жениха? И этот жених – я! Не уверен, что принесу ей счастье, о котором она мечтает.

А вообще о чем она мечтает?

Она показывала Бобу подвенечное платье! Неужели всерьез приняла мой треп? Сколько времени знает меня, должна была бы привыкнуть. А может, у нее на происходящее своя точка зрения? Женщины ведь воспринимают мир несколько отлично от мужчин, не рассудком, а сердцем.

Клер отрешенно наблюдала за моими поспешными сборами, благо собирать было почти нечего.

– Машинку оставлю у тебя, – сказал я, укладывая в футляр из-под «портативки», тетради, вынутые из тайника в прихожей.

– Угу! – отозвалась невнятно Клер, вертя в руках мою «достопримечательную» зажигалку. Она курила, привалившись спиной к стене.

– Вот и все! – сказал я, беря в руки портфель-чемодан, где лежали пара сорочек, пижама, тапочки, бритва и несколько блокнотов с десятком авторучек, шариковых ручек и карандашей.

Я чувствовал, что должен сказать что-то теплое, что-то нежное, чтобы снять напряженность и отчуждение Клер.

На момент вдруг захотелось послать все к чертям собачьим, утопить ее лицо в поцелуях, взять на руки и отнести в «свою комнату». Хватит куролесить по белу свету, пора швартоваться в тихой гавани, изведать счастье семейной идиллии, в конце концов, должен же и я стать когда-нибудь отцом, возить на шее крошек, утирать их кнопки-носы, целовать по утрам широко открывающиеся на мир любопытные глазенки. Чего бежать неизвестно куда, а в итоге по замкнутому кругу? Что я приобрел? Ничего! И возможно, именно сейчас теряю последнее.

– Сядем, дорогая, – сказал я. – У русских есть обычай посидеть молча перед дорогой.

Через минуту я поднялся – слабодушие прошло. В путь! Остановка – это застой, смерть. Ведь должен кто-то довести дело до конца, дать возможность заговорить тетрадям – мы все в ответе за то, что происходит кругом. Капли сливаются в ручейки, ручейки в могучие реки, реки рвутся в океаны, где бурлят огромные волны и разбрасывают как щепки военные корабли. У каждого свой долг! Я раб пера, преданный слуга информации.

– Я тебе посоветую, – сказал я, виновато улыбаясь, – смени служанку.

– Зачем?

– Какая-то она странная.

– Не нахожу. Она очень честная, приятная.

– А где она, ты ее отпустила?

– Ушла. А куда, не знаю. Я не шпионю за прислугой. Если не доверяешь прислуге, то зачем ее держать?

– Да... Я пошел?

– Иди!

– Клер... Я напишу. А сейчас мне надо уехать. Сама видишь. Извини за происшедшее.

– И это все?

– А что еще?

– Ты меня не поцелуешь?

– Я просто не решался.

Я обнял ее, она прильнула. От поцелуя у меня закружилась голова. И опять возникла мысль: «Брось все! Оставайся! Здесь твое счастье».

– Я приеду к тебе, где бы ты ни был, дорогой! – сказала она.

– Хорошо! Созвонимся. Буду звонить не я, а, скажем, тетя Мэри.