Текст книги "Я болею за «Спартак»"

Автор книги: Михаил Ромм

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 21 страниц)

Но теперь мы вновь поддаемся очарованию этой суровой страны скал и льда.

Караван медленно движется по тропе, и гиганты горного царства проходят мимо нас в обратном порядке. Остается позади сахарная голова пика Орджоникидзе, черный скалистый отвес пика 6666, широкая, сложенная из розового камня громада пика Реввоенсовета.

В прорыве хребта между пиками 6666 и Реввоенсовета высится скала. Ее верхушка в точности повторяет контуры памятника Гоголя на Арбатской площади в Москве [22]22
  В настоящие время памятник перенесен в один из скверов возле Суворовского бульвара


[Закрыть]. Скала носит название «Гоголь на Памире».

Надвигается ночь. Мы с Абалаковым покидаем караван, уходим вперед и в темноте добираемся до подгорного лагеря.

Старый Усумбай, добродушно улыбаясь, радостно жмет нам руки и гостеприимно угощает каурдаком из киичины.

На другое утро, ожидая отставших, мы греемся на солнышке, купаемся в голубом озере, с наслаждением лежим на траве.

В подгорном лагере гораздо теплее, чем в ледниковом, и легко дышится: высота «всего» 3900 метров.

К полудню до лагеря добираются остальные участники восхождения. Отряд остается здесь на дневку.

Горбунов составляет текст телеграммы в Москву, текст рапорта партии и правительству о выполнении 29-м отрядом ТПЭ труднейшего задания, о победе, одержанной советской наукой и альпинизмом.

Мы с Капланом решаем посетить глациометеорологическую обсерваторию, строящуюся на леднике Федченко у самого перевала. К нам присоединяется неутомимый Абалаков. Покидаем караван и уходим вперед.

Ночь застает нас невдалеке от слияния Бивачного и Федченко. Находим ровную площадку, расстилаем на ней спальные мешки и забираемся в них.

Небо над горами озаряется отблеском восходящей луны. В ее причудливом свете величавой шеренгой высится вдоль ледника строй шеститысячников – пик Красной Армии, пик 6666, пик Орджоникидзе. И снова, как полтора месяца тому назад, когда на Терс-Агарском перевале неожиданно возникали перед нами озаренные заходящим солнцем Мазарские Альпы, мы теряем ощущение самих себя, растворяемся во всепокоряющем величии горной природы. Предчувствие, что никогда больше не увижу эти залитые лунным светом вершины, рождает во мне щемящую грусть...

На другой день продолжаем наш путь, добираемся до ледника Федченко и сворачиваем направо, вверх по нему. Около часа идем по боковой морене и видим между ней и крутым склоном горы на дне узкой щели несколько навьюченных лошадей.

Спускаемся вниз. Невдалеке стоит юрта и рядом – штабеля строительных материалов: деревянные части здания, оконные рамы, доски, небольшие балки квадратного сечения, ящики с оконным стеклом.

Это – «Чертов гроб», перевалочная база 37-го отряда ТПЭ, строящего обсерваторию на леднике Федченко. «Чертов гроб» – трудно найти более подходящее название для этой маленькой узкой площадки, зажатой между отвесной скалой и крутым валом морены.

До «Чертова гроба» строительные материалы доставляют из Алтын-Мазара вьюком. Здесь, на середине глетчера, где лед не покрыт мореной, их перегружают на сани особой конструкции и везут дальше.

В юрте мы встретили техника Стемпковского, помощника начальника строительства обсерватории. Он передал мне большой пакет с письмом и газетами, полученный им в Алтын-Мазаре для нашего отряда. И пока в казане варился каурдак, мы жадно читали покрытые знакомыми почерками листки. Потом мы развернули страницы «Известий» и «Правды». Вчерашний день захватывающей и волнующей жизни нашей страны – вчерашний, потому что газеты имели месячную давность, – ворвался в юрту и казался нам сегодняшним днем.

Мы видели, как стремится первый поток воды по шлюзам Беломоро-Балтийского канала, как на изумрудном поле стадиона «Динамо» смешиваются в спортивном бою красные майки советских футболистов с зелеными фуфайками турок, как борются ударные бригады в Донбассе за ликвидацию прорыва в добыче угля.

Стемпковский подробно описывает нам дорогу на обсерваторию.

Мы покидаем гостеприимную юрту и продолжаем свой путь вверх по гигантской ледяной реке.

Ледник поднимается равномерно и не круто. Разница высот между языком ледника и местом постройки – около тысячи ста метров. Эту высоту глетчер набирает на протяжении тридцати пяти километров.

Идем час, другой, третий. Яркие солнечные лучи ослепительно отражаются от ледяной поверхности.

Пейзаж вокруг нас становится все грандиознее и прекраснее. Глетчер очищается от морены, полоса открытого льда становится шире. По обе стороны встают два ряда пятикилометровых вершин. Мерцают на солнце фирновые карнизы, причудливо лепятся по скалам висячие ледники, блестят серебряные ленты водопадов.

По описанию Стемпковского, обсерватория находится на левом берегу ледника, почти у самого перевала. Но не так-то легко найти ее в этой безграничной ледяной пустыне, среди скал, обрывов и горных вершин.

Правее перевала, у левого края глетчера, выступает скала. К ней ведет ровный фирновый подъем, который может преодолеть лошадь. Пожалуй, это единственное удобное место для обсерватории. Всматриваюсь в бинокль. Мне кажется, что я вижу на верху скалы юрту.

Навстречу едут несколько верховых. Это караван строительства возвращается порожняком с обсерватории. Киргизы-караванщики не понимают по-русски. Но они указывают на скалу у перевала: мы идем правильно.

За день солнце растопило пористый снег на поверхности глетчера. Во всех направлениях текут, журча, голубые ручьи в голубых ледяных берегах. Потом они исчезают в узких круглых трещинах, ледниковых колодцах.

Сворачиваем направо, к краю ледника, перебираемся через несколько срединных морен и подходим к началу фирнового подъема. В сгущающихся сумерках видим ушедшего вперед Абалакова, уже почти достигшего вершины скалы.

Наконец, в полной темноте, измученные усталостью и голодом, добираемся до подножия скалы, втыкаем в снег ледорубы, ложимся и отдыхаем в полной уверенности, что Абалаков вышлет нам подмогу. И, действительно, через несколько минут слышим громкий свист и крики. Сверху бегут трое – двое рабочих и метеоролог. Они освобождают нас от винтовок, спинных мешков, полевых сумок, фотоаппаратов. Последний подъем преодолеваем налегке.

В темноте смутно чернеют силуэты построек. Нас вводят в юрту. В ней топится железная печка. Вспышки пламени, вырывающиеся из ее дверцы, ложатся неяркими бликами на лица сидящих кругом людей. Чайник на печке поет тихую песню. Высокий худощавый человек поднимается нам навстречу. Это Владимир Рихардович Блезе, начальник строительства. Нас усаживают на скамейки, накладывают в бачки душистой пшенной каши.

Беседа, прерванная нашим приходом, возобновляется.

– Слышь, Рихардович, – говорит почтенный бородач, – завтра с «Чертова гроба» караван придет. Ты его сразу не отправляй, пошли лошадей на морены. Пускай песку для цемента привезут.

– Плотникам завтра обязательно круглые окна надо пригнать, – говорит другой, – а то нам западную стену железом обивать нельзя.

Спокойно и мирно, без председателя и протоколов, течет за чаем производственное совещание, скажем лучше – повседневная производственная беседа. Во всех деталях вырабатывается план завтрашнего рабочего дня. Вернее – два плана: один на случай хорошей погоды, другой – на случай бурана...

В палатках нам отведено место для ночлега. Мы раздеваемся и засыпаем мертвым сном, не успев как следует закрыть застежки спального мешка.

15

Обсерватория и ее строители. – Возвращение в базовый лагерь.

Луч солнца, пробиваясь сквозь полу палатки, будит нас на другое утро. Владимира Рихардовича Блезе, спавшего рядом с нами, уже нет. Он на работе.

Возле палатки течет небольшой ручей. Ночной мороз сковал его ледяной корой. В одном месте лед пробит ударом каблука. Рядом с отверстием лежат на льду приготовленные для нас чистое полотенце, мыло и флакон одеколона. Изысканное гостеприимство на леднике Федченко, в центре бывшего «белого пятна».

Умывшись, поднимаемся к площадке на вершине скалы.

Вид, открывающийся отсюда, грандиозен. Ледник Федченко недвижной, трехкилометровой ширины рекой огибает подножие скалы, на которой мы стоим. Сверкающий на солнце глетчер расчерчен вдоль темными валами срединных морен, образовавшихся при слиянии его с другими ледниками, и напоминает гигантский белый шарф с продольными черными полосами. На севере ледник уходит вдаль к синим в утренней дымке горам Билянд-Киика, на юге, космическим поворотом обогнув скалу, скрывается за ней.

Две гряды пятитысячников окаймляют с двух сторон глетчер. Но горы не кажутся высокими: они по пояс погружены в ледяной поток. Над ним высятся лишь последние скалистые отроги, сверкающие белизной фирновые склоны и вершины.

На скале, на широкой площадке, – ангароподобный каркас обсерватории.

Стук молотков о дерево и металл, визг пилы и рабочий говор деловито и по-хозяйски врываются в молчание горной пустыни. Плотники и кровельщики обшивают каркас тесом и жестью, бетонщики замешивают бетон и заливают фундамент.

Они такие же, как в Москве и Ленинграде, эти кровельщики, плотники, столяры и бетонщики. Только лица их заросли густыми бородами, да движения медленны и размеренны: высота дает себя знать.

Стройка близится к окончанию. Конструкция здания подчинена условиям перевозки: все балки сболтованы из нескольких частей. Каждая из них – не длиннее двух метров.

Пять научных работников под руководством молодого ташкентского метеоролога В. М. Бодрицкого остаются зимовать на обсерватории. Они уже сейчас ведут наблюдения в полном объеме.

Блезе рассказывает историю строительства. В начале октября 1932 года караван из двухсот верблюдов со строительными материалами перешел обмелевшие реки и вышел на ледник. Для «кораблей пустыни» глетчер оказался непреодолимым препятствием. Только половина каравана дошла до «Чертова гроба». Здесь верблюдов пришлось заменить лошадьми.

Караван добрался к месту постройки 21 октября. Работа закипела.

В двадцать дней был заложен фундамент и собран каркас здания.

В ноябре разразился первый осенний буран. Температура упала до минус 20 градусов. Сила ветра достигла тридцати метров в секунду. Трижды срывало бурей юрту, в которой помещалась кухня.

Ночью во время бурана на радиомачте, на стойках палаток, на пальцах поднятых кверху рук светилось атмосферное электричество, загорались «сентэльмские огни». Словно тихое пламя свечи, горели они, не мигая, в бушующих порывах вьюги.

Строители отсиживались в палатках, используя для работы редкие часы затишья.

Шесть суток бушевал буран, и после двух дней затишья разразился с новой силой.

В декабре работы были прерваны, и строители вернулись в Ош.

Летом 1933 года строительство возобновилось. Главной трудностью были по-прежнему переправы через реки.

Так – в работе и беседах – проходит день. На другое утро в щель слюдяного окошечка палатки просачивается тонкий веер снежной пыли. За ночь разразился буран. Скала со смутными очертаниями юрт, палаток и обсерватории казалась островом в море тумана и туч, застилавших глетчер.

Каркас обсерватории был завешен с наветренной стороны большими войлочными кошмами. Под их защитой работа продолжалась.

Неподалеку от метеостанции Колыбай, пришедший вчера с караваном из «Чертова гроба», седлал лошадей. Караван возвращался порожняком к языку Федченко, и мы решили воспользоваться оказией и добраться с ним до базового лагеря.

Ночь застигает нас в пути среди моренных буранов. Звездное небо отражается в небольших озерках на дне глубоких ледяных колодцев.

Мы пускаем вперед двух вьючных лошадей. Они идут, осторожно обнюхивая морену, чутьем находя дорогу. Без этих четвероногих проводников нам пришлось бы заночевать на леднике.

Наконец мы выходим к берегу Танымаса и переходим реку вброд. Лагерь спит, но наше прибытие будит всех. Кофе, консервы, палатки и сон.

На следующий день переправляемся через Сельдару и Сауксай в Алтын-Мазар. На этот раз переправа безопасна: холодные осенние ночи сковали глетчеры, таяние снегов почти прекратилось, и грозные реки утихомирились. Вода едва достигала лошадям до колен.

16

Сабантуй в Алтын-Мазаре. – Возвращение по Терс-Агару. – Дараут-Курган. – В гостях у добротряда. – Встреча с крыленковцами. – Конец похода.

В далеком, заброшенном в горах Алтын-Мазаре царит необычное оживление. Наш отряд устраивает большой сабантуй в ознаменование восхождения на пик Коммунизма. В соревнованиях на большом зеленом лугу принимает участие две команды: альпинисты и местные жители во главе с вьючниками 37-го отряда Калыбаем и Керимбаем.

После соревнований в беге, в метании гранаты и в перетягивании каната мужчины демонстрируют прыжки через барьеры и рубку лозы. Выхоленные, тренированные лошади, горячась, вытягиваются в прыжке, берут препятствия: клинки, сверкая на солнце, со свистом срезают прутья.

По окончании праздника тут же на лугу длинным рядом ставятся вьючные ящики. Это – импровизированный стол для торжественного обеда, которым Горбунов чествует наших носильщиков.

Каждый из них получает грамоту и премию. Носильщики сияют от радости – все это явилось для них полной неожиданностью. «Джуда якши» – очень хорошо, – говорят они.

Получает свою долю и семья погибшего Джамбая Ирале.

На другое утро караванщики устраивают на большом рослом верблюде комфортабельное мягкое сиденье из спальных мешков. Мы усаживаем на него Горбунова и отправляемся в путь.

Наша группа кроме Горбунова включает Гетье, Гущина и доктора.

Остальные остаются в Алтын-Мазаре, чтобы помочь Дудину при отправке имущества.

Медленно поднимаемся по бесконечным зигзагам почти отвесного километрового подъема на Терс-Агар. Мазарские Альпы затянуты легкой кисеей облаков. Словно нанизанные на белые шпили, медленно крутятся они вокруг вершин.

Мы идем по знакомому пути, по которому проходили два месяца тому назад. Но как изменилось все кругом за это время! Водопад, дающий начало рекам Алтын-Даре и Терс-Агару, вытекает из ледникового озера маленькой серебристой лентой, реки превратились в ручейки. Сочная, зеленая трава в ущелье пожелтела.

К вечеру второго дня минуем устье Терс-Агарского ущелья и выходим в Алайскую долину. На небольшом холме стоит глинобитная постройка – склад тридцать седьмого отряда. Сюда за нами должны прийти автомобили. Горбунов вызвал их из Оша.

Становимся лагерем.

На другой день мы видим, как со стороны Дараут-Кургана, расположенного по ту сторону Алайской долины, к нам приближается группа всадников.

Впереди в дубленом полушубке и белой войлочной киргизской шапке, с винтовкой и шашкой едет плотный коренастый человек, очевидно, начальник. Всадники останавливаются в некотором отдалении от нашего лагеря и спешиваются. Человек в полушубке отдает свою лошадь джигиту и направляется к нам.

– Товарищ начальник Горбунов? – спрашивает он.

Мы указываем на Горбунова, сидящего перед своей палаткой. Прибывший подходит к нему.

– Разрешите представиться, – говорит он. – Козыбай Шамсудинов, начальник добровольческого отряда по борьбе с басмачеством. Узнал о вашем прибытии, решил посмотреть, не надо ли чем помочь.

Мы знакомимся. Козыбай снимает винтовку, шашку, полушубок и остается в форменной милицейской гимнастерке. Он невысокого роста, плотный, упитанный, круглолицый. Снаряжение на нем пригнано образцово, гимнастерка, белье, руки – безупречно чисты. Мы знаем, по опыту, какая нужна настойчивость и выдержка, чтобы в походе сохранять такую чистоту.

Мы беседуем. Козыбай приглашает нас перейти в Дараут-Курган и там дожидаться прихода автомобилей.

Горбунов соглашается и решает послать одного из джигитов Козыбая в Бордобу к Ивченко с просьбой прислать нашу автоколонну в Дараут-Курган. Один из бойцов добротряда берет записку, садится на коня и трогается в путь. Теперь, по крайней мере, есть уверенность, что автомобили действительно придут за нами.

Доктор делает Горбунову перевязку. Козыбай рассматривает его почерневшие пальцы и вспоминает, как несколько лет тому назад его отряд загнал шайку басмачей на ледник в одном из ущелий Алая. Когда басмачей захватили, у них тоже были отморожены ноги.

– Не только пальцы черные были – пятки тоже, – говорит Козыбай. – Мясо отваливалось.

Вскоре наш гость прощается, надевает полушубок и шапку. Джигит подводит ему коня, и отряд быстрой рысью пускается в обратный путь.

На другой день из Алтын-Мазара приходит караван и с ним весь наш отряд, кроме Дудина и Цака, заканчивающих переброску грузов с языка Федченко.

Решаем немедленно перебраться в Дараут-Курган. Нас прельщает возможность после месяцев кочевой жизни очутиться в «настоящих» домах.

Через три часа пути достигаем берега Кзылсу. Река разлилась сетью кирпично-красных русел по широкому, выложенному галькой ложу. Километром ниже находится мост. Перебираемся на другой берег. Дорога здесь вырублена в скале. Наконец из-за поворота раскрывается Дараут-Курган. Он расположен у выхода ущелья Тенгизбай в Алайскую долину. На высоком берегу Кзылсу, на большой ровной площадке, стоит несколько зимних кибиток. Каждая кибитка напоминает маленькую крепость. Высокие глиняные стены окружают двор и закрытое помещение в одном из его углов.

По стене самой большой кибитки расхаживает киргиз в халате с винтовкой за спиной. У ворот стоят заседланные лошади. Это помещение добротряда.

Дараут-Курган прислонен к голым, красноватого камня склонам Алайского хребта. Правее – разлив красных русел Кзылсу, низкорослый лесок, Алайская долина, и за ней – снежная цепь Заалая с широко раскинувшимся матово-белым шатром пика Ленина. Пейзаж грандиозен и покоен. Легкое марево бежит над снежными шапками далеких гор.

От кибиток Дараута веет далекой древностью. Такими должны были быть укрепления, выдвинутые в степи и пустыне для обороны от набегов кочевников. И действительно, в нескольких стах метрах видны развалины старой кокандской крепости: такой же квадрат глиняных стен, но только больше размером и с башнями по углам.

Козыбай встречает нас у входа в помещение добротряда и приглашает в свою кибитку. В ней образцовый, педантичный порядок. На стенах по коврам развешано оружие, добытое в операциях против басмачей; английская и японская винтовки, ручные гранаты, шашки, ножи, На подоконнике – маленькая походная канцелярия.

Козыбай угощает нас холодным кумысом. После трехчасового перехода по долине пьем его с наслаждением.

К вечеру Козыбай устраивает в нашу честь угощение. Стол накрыт белоснежной скатертью. Кушанья подают на чеканных блюдах. Сначала подают котлому, круглый слоеный пирог, потом плов с мясом молодого барашка. Мы уплетаем за обе щеки – последнее время с продуктами было туговато.

К концу трапезы в комнату входит джигит: он привез из Уч-Кургана большую дыню. Джигит вынимает из-за пояса красивый, с узорной рукояткой нож, разрезает ее на тонкие изящные ломтики и художественно – не хуже заправского метрдотеля – раскладывает их на круглом блюде.

Обед окончен. Ложимся спать. Это первая ночь в закрытом помещении после восьмидесяти дней похода. Восемьдесят дней над нами было звездное небо или полотнище палатки. Мы предвкушаем сон в тепле и уюте. Восемьдесят дней мы не видели над собой потолка. Расстилаем на полу спальные мешки и ложимся, но заснуть не можем. Нам душно, потолок нас давит. Не сговариваясь, понимая друг друга с полуслова, мы с Гущиным берем спальные мешки и выходим на волю. За кибитками мы находим ровную площадку и располагаемся на ней.

В свете звезд мерцают вдали фирны Заалайского хребта. Четким силуэтом выделяется на стене кибитки фигура часового.

На другой день Козыбай собирает бойцов на площадке перед помещением добротряда. Колхозники, взявшиеся за оружие для защиты своих стад и посевов от кулацких банд, заслуженные воины бедняцкой самообороны от манапов и баев рассаживаются в кружок возле турника, на котором они занимаются гимнастикой. К турнику мы прикрепляем карту Таджикистана, и я делаю доклад о Таджикско-Памирской экспедиции и о восхождении на пик Коммунизма. Я говорю медленно, отдельными фразами, и Козыбай тотчас же переводит мои слова на киргизский язык.

Аудитория постепенно увеличивается. Вот привлеченные необычным сборищем гурьбой выходят из «Киргизторга» приехавшие за покупками из кишлаков и летовок киргизы. Вслед за ними, закрыв на замок магазин, идут заведующий и приказчик. Поднимая пыль, карьером мчится по улице лихой джигит. У турника он сразу осаживает коня, обрывает, пораженный непривычной тишиной, на полуслове веселое приветствие и, облокотясь на луку седла, начинает слушать. Пожевывая жвачку и сбрасывая зеленую пену слюны, мерно шагает по дороге верблюд, неся на себе целое семейство – киргизку с тремя ребятами. Киргизка направляет верблюда к нашей группе и останавливается рядом с джигитом. Слушают с большим вниманием. По окончании – много вопросов. Интересуют геологические открытия экпедиции и техника горовосхождения.

К вечеру на дороге показывается какой-то караван. Гущин отправляется на разведку и вскоре возвращается с сообщением, что идут крыленковцы. Эта встреча двух отрядов, работавших над разгадкой последних тайн памирского белого пятна, неожиданна и радостна. Запыленные и усталые, вваливаются к нам геологи Москвин и Вальтер, альпинисты Рубинский, Ходакевич, Недокладов и Церетели. Сам Крыленко и с ним Бархаш, Воробьев, Ганецкий и Поляков пошли другим путем – на Джиргиталь.

Горбунов раскладывает географическую карту, вынимает записную книжку и карандаш и берет на абордаж обоих геологов.

В течение нескольких часов рассказывают они ему во всех подробностях о пройденных маршрутах, излагают результаты экспедиции.

Последний участок памирского белого пятна – северные склоны хребта Петра I, – ограниченный рекой Муксу с севера, хребтом Академии наук с востока и ледником Сагран с запада – расшифрован группой Крыленко. Точно фиксировано местоположение ряда высочайших пиков, получивших название пика 6666, Клары Цеткин, Крупской, Варвары Яковлевой, академика Ферсмана, Воробьева, пика Четырех. Определено взаимное соотношение и связь ледников этого громадного оледенения, глетчеров Турамыс, Курайшапак, Хадырша, Шинибини, Бырса и Саграна. Первоначальная разведка закончена, карта всей области составлена.

Альпинисты крыленковской группы наперебой расспрашивают нас о восхождении на пик Коммунизма.

В разгар беседы в комнату вбегает джигит и что-то говорит Козыбаю. Козыбай, улыбаясь, обращается к Николаю Петровичу:

– Автомобил пришел.

Мы с Гущиным выходим из помещения и приближаемся к обрыву над берегом Кзылсу. Непроницаемой завесой ночной тьмы закрыт от нас простор Алайской долины. И, прорезая эту завесу снопами яркого белого света, так не похожего на ставший для нас привычным колеблющийся огонь лагерных костров, медленно плывут по ту сторону широкой ложбины, образованной разливом русел Кзылсу, фары автомобилей.

Поход окончен.