Текст книги "Я болею за «Спартак»"

Автор книги: Михаил Ромм

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 21 страниц)

Джексон внимательно вглядывался в черное от сажи бородатое лицо.

– Вы – доктор Нансен? – спросил он.

– Да, я Нансен.

Сдержанный, спокойный англичанин бросился было к Нансену, чтобы его обнять, но тот отстранил его рукой.

– Осторожно, испачкаетесь...

– Боже мой, какая радость: ведь вас давно считают погибшим!

Из дома выбежали спутники Джексона и бросились навстречу Иохансену, чтобы помочь ему тащить нарты.

Через два месяца судно Джексона «Винворд» с Нансеном и Иохансеном на борту вошло в порт Вардё на севере Норвегии; сам Джексон остался со своей экспедицией на мысе Флоры еще на год. Из Вардё Нансен и Иохансен отправились в Осло. Большой залив, в глубине которого лежит норвежская столица, был заполнен лодками, и на берегах чернели толпы народа. Военные корабли экскортировали судно, на котором находились Нансен и Иохансен. Целая флотилия пароходов, разукрашенных флагами, сопровождала его. Так закончилась последняя глава полярного приключенческого романа, первые строки которого были написаны лыжными следами двух бесстрашных людей на торосистом льду на 84-й параллели северной широты.

Не заставил себя ждать и эпилог: через восемь дней после того, как Нансен прибыл в Вардё, начальник почтовой конторы лично вручил ему телеграмму:

«Скьёрвё. 20.8.1896.

Доктору Нансену.

«Фрам» прибыл сегодня. Все в порядке. Все здоровы. Приветствуем вас на родине. Отто Свердруп».

По возвращении в Осло Нансен получил профессуру в университете по кафедре океанографии. Ему была предоставлена возможность обрабатывать богатейший научный материал, собранный его экспедицией.

Интересно отметить, что ни одна попытка повторить дрейф Нансена с плавучими льдами не увенчалась успехом. Ни Руалу Амундсену в 1918 году, ни Свердрупу в 1922 году не удалось «поймать» западное течение. После нескольких зимовок во льдах они по-прежнему оказывались невдалеке от Новосибирских островов. Более того, дальнейшее изучение дрейфа льдов в полярном бассейне показало, что расчеты Нансена были теоретически необоснованными. Не столько научное предвидение, сколько удача принесла Нансену успех.

Впоследствии Нансен был норвежским послом в Лондоне и делегатом Норвегии в Лиге Наций. Он руководил возвращением на родину военнопленных, оставшихся на чужбине после первой мировой войны. В 1921 году он, пренебрегая травлей буржуазных газет, возглавил Комитет по оказанию помощи голодающим Поволжья. Своей энергией и авторитетом он спас не одну тысячу жизней.

За научную и общественную деятельность Нансену была присуждена Нобелевская премия, он был избран почетным членом Академии наук СССР.

«Единственным европейским героем нашего времени» назвал Нансена Ромен Роллан. Лестная характеристика для человека, убийственная – для эпохи...

Маленький «Фрам» стоит в фьорде Бюгденсе неподалеку от Осло. Его корпус – в зазубринах и царапинах от арктических и антарктических льдов. Нансен и Амундсен – два великих исследователя – не раз вверяли маленькому кораблю свою жизнь, и он не обманул их доверия.

До 1949 года «Фрам» стоял в одиночестве под крышей выстроенного над ним домика. А затем рядом с ним появился большой неуклюжий плот из девяти бревен бальзового дерева, срубленных в тропических лесах Перу, скрепленных лианами. Экзотический сосед «Фрама» назывался «Кон-Тики». Норвежский этнограф Тур Хейердал с пятью товарищами пересек на нем Тихий океан от перуанского порта Кальяо до кораллового аттола Рароиа в архипелаге Таумото. Они проплыли семь тысяч километров по безлюдным океанским просторам с единственной целью доказать, что древние жители Перу, вытесненные оттуда инками, могли добраться на своих плотах до островов Полинезии и что именно они заселили эти острова.

Так же, как и Нансену, предсказывали им бывалые моряки верную гибель, так же, как нансеновский план, называли их план попыткой к самоубийству, так же, как Нансен, вышли они победителями в борьбе с могучими силами природы.

Через три месяца после отплытия из Кальяо впереди показались грозные буруны коралловых рифов атолла Рароиа. Плот понесло прямо на них, путешественники вцепились в снасти, в лианы, во все, за что можно было ухватиться, плот закрутило, завертело в грохочущем водовороте и... выбросило волной на риф. Хейердал и его спутники с наслаждением растянулись на горячем песке атолла под тенью кокосовых пальм.

Недавно к «Фраму» и «Кон-Тики» присоединился третий их собрат, вернее, их родоначальник, найденный при археологических раскопках боевой корабль викингов.

Так и стоят они рядом в парке в Осло – «Фрам», победитель полярных льдов, «Кон-Тики» – победитель океанских просторов, и боевой корабль отважных мореплавателей и воинов, покорявших прибрежные области Дании, Англии, Франции, Испании и Италии, открывших Гренландию, достигавших берегов Северной Америки. Норвежские школьники приходят со своими учителями в этот музей славы и слушают рассказы о подвигах своих соотечественников...

...Высадившись на остров Джексон, мы пытались найти остатки нансеновской хижины. Наши поиски не увенчались успехом: то ли Нансен зимовал на другой стороне острова, то ли штормы и снега за тридцать лет разрушили хижину до основания...

Через восемнадцать лет после встречи Нансена с Джексоном на мысе Флоры произошел еще один не менее поразительный перекрест человеческих судеб. Седовцы, возвращаясь в Архангельск и проплывая мимо пустынного мыса на своем «Св. Фоке», увидели, как из развалившегося домика Джексона выбежали два человека. Один из них бросился к берегу, столкнул в воду каяк, вскочил в него и, искусно лавируя среди окруживших его моржей, подплыл к шхуне.

– Альбанов, штурман «Св. Анны», – взволнованно представился он седовцам, поднявшись по трапу на палубу. – Я прошу у вас помощи.

Шхуна «Св. Анна», на которой лейтенант Брусилов попытался пройти из Архангельска в Берингов пролив, была затерта льдами в Карском море. Ее утащило на север и затем на запад. Когда она дрейфовала севернее Земли Франца-Иосифа, штурман Альбанов с девятью матросами получил разрешение Брусилова покинуть судно и попытаться по льду достигнуть архипелага. Альбанов знал, что на мысе Флоры есть дом и склад провианта и что с уходом его группы на «Св. Анне» хватит продовольствия еще на год.

Три месяца добирались матросы до мыса Флоры. Странная судьба постигла их: на самой трудной части пути, на плавучих льдах, погиб только один человек, заблудившийся во время разведки; когда же группа дошла до островов Земли Франца-Иосифа, на нее обрушились несчастья. Четыре матроса провалились в ледниковые трещины, и все попытки их найти были безуспешными. Пятый умер от истощения, когда уже был виден мыс Флоры, когда оставалось только переплыть пролив, чтобы добраться до него. Четверо оставшихся приступили к переправе на двух каяках. В середине пролива их захватил ураган. Один каяк унесло в открытое море, Альбанов и матрос Кондрат на другом каяке добрались до большого айсберга и под его защитой переждали шторм. На мысе Флоры стали готовиться к зимовке, занялись ремонтом домика Джексона. Неожиданная встреча с седовцами принесла им спасение.

«Св. Анна» исчезла бесследно. «Св. Фока», «Св. Анна» – плохо заботились святые угодники о тех, которые вручали им свои судьбы...

По пути из бухты Тихой в бухту Теплиц мы побывали на мысе Флоры. Высокие базальтовые обрывы, внизу темно-бурые, вверху розовые, уходили вершинами в туман. Тучи птиц оглашали воздух резким криком. По мхам и каменным осыпям мы поднялись к домику Джексона, к хижине вспомогательной партии экспедиции Файла, к гранитному обелиску с высеченными на нем фамилиями погибших участников герцога Абруццкого, к большому деревянному кресту с такой же, как и в бухте Тихой, надписью: «Expedition leutenant Sedow». Профессор Визе вынул из отверстия в ребре обелиска свинцовую трубку с записками всех побывавших на мысе Флоры экспедиций и вложил туда нашу записку.

...От острова Джексона «Малыгин» повернул на юго-запад к Земле Александры, где, по предложению Нобиле, мог приземлиться дирижабль «Италия» вместе с шестью членами экипажа.

Мы шли к Земле Александры новым путем – проливом Бакса, обозначенным на карте пунктирной линией. У входа в пролив обнаружили три неизвестных скалистых острова и назвали их островами Понтремоли по имени одного из шести погибших спутников Нобиле.

Пролив Бакса был покрыт тонким льдом, ослепительно сверкавшим на солнце. «Малыгин» легко прокладывал себе дорогу, оставляя за собой темную полосу воды.

Невдалеке три тюленя нежились в солнечных лучах возле небольшой во льду лунки. К ним осторожно подкрадывался медведь. Он полз, загребая тремя лапами, а четвертой закрывал нос и глаза – три черных точки на желтовато-белой, сливающейся со снегом шкуре. Иногда тюлени поворачивались и поднимали головы. Медведь тотчас же замирал неподвижно, потом полз дальше. Пассажиры и команда высыпали на палубу, с любопытством наблюдая за необычной охотой. Медведь был уже недалеко от тюленей, но, поторопившись, сделал неосторожное движение, и тюлени один за другим исчезли в лунке. Медведь приподнялся и разочарованно глядел им вслед, но вскоре утешился, лег на спину, раскинул лапы в стороны и стал принимать солнечную ванну.

В глубине пролива Бакса встретились сплошные многолетние льды. Белесое небо впереди говорило о том, что ледовый пояс простирался далеко. Повернули обратно в Британский канал и взяли курс к острову Альджер. К западу от Земли Александры мы «стерли» с карты остров Гармс-Уорта – его не было – и перенесли дальше к северу остров Артура.

У берегов Альджера пришлось пережидать шторм. Ветер достигал тридцати метров в секунду. Когда шторм стал стихать, высадились на берег.

«Красавец Альджер» назвал этот остров Павел Юдин в своем очерке о нашем плаванье. И действительно, в очертаниях его белоснежного ледникового купола, в мягких контурах прибрежных скал было своеобразное очарование. После долгих поисков мы нашли на Альджере продовольственный склад, оставленный экспедицией Болдуина в 1900 году. Склад оказался разграбленным, лежавшая поблизости лодка изрублена топором. Неподалеку обнаружили залитую воском бутылку. В ней было письмо Болдуина с указанием его дальнейшего маршрута и распоряжения для вспомогательных партий.

Альджер был нашей последней стоянкой на Земле Франца-Иосифа. На другой день мы покидали архипелаг. Мы шли проливом между Альджером и островом Брэди. Неподвижная вода отражала жемчужные переливы туманного неба. Позади остались бурые мысы острова Брэди, стекающие к воде глетчеры и купол ледникового щита – последнее видение сурового архипелага ста островов.

6

Новая Земля

Наш путь лежал к острову Уединения, пустынному клочку суши в северной, мало исследованной части Карского моря. По предположению профессора Визе, там должна была находиться группа еще неизвестных островов. По мере приближения к острову Уединения глубины моря уменьшались: гипотеза становилась реальной. Но проверить ее не удалось: путь ледоколу преграждали тяжелые льды. Визе пытался уговорить Черткова форсировать их, но Чертков отказался, утверждая, что запаса угля на «Малыгине» может не хватить до Архангельска. Это был обычный конфликт между исследователем и капитаном корабля.

Руал Амундсен, чтобы не зависеть от прихоти капитанов, готовясь к полярным экспедициям, проплавал три года простым матросом и сдал испытания на штурмана дальнего плавания.

Не дойдя до острова Уединения, «Малыгин» повернул на юго-восток к Новой Земле, последнему этапу нашего рейса. Однако избежать льдов Черткову все же не удалось. Правда, льды были не тяжелые, ледокол без труда прокладывал себе дорогу.

Я стоял на палубе, облокотившись на поручни, и смотрел на уходившую к горизонту однообразную ледяную пелену. «Что еще покажет нам Арктика? – подумал я. – Ведь за этот месяц мы видели и штормы, и туманы, и льды, и айсберги, и глетчеры, и ледниковые щиты». И тут я заметил, что лед начал дышать. Поверхность необозримых ледяных полей ритмически поднималась, словно тяжело дышащая грудь какого-то огромного неведомого существа. Далеко за кромкой льда бушевал шторм, и могучие валы докатывались до нас под льдом. Было что-то грозное, внушающее тревогу в этом дыхании необозримых, обычно недвижных ледяных полей, в этой скованной, но не укрощенной буре.

На ледоколе готовились к шторму: на палубе закрепляли всю «движимость», лебедки с грохотом перебрасывали уголь из трюмов к кочегаркам. В каютах привязывали к койкам стулья, заклинивали между ними чемоданы.

На этот раз, однако, мы отделались легко: когда выбрались из льдов, шторм утих, и только мертвая зябь покачивала ледокол на покатых спинах волн. Вскоре на горизонте показались очертания северной части Новой Земли. «Малыгин» шел к югу, к проливу Маточкин Шар, делящему Новую Землю на два больших острова.

Мимо нас проплывали огромные айсберги, целые ледяные горы. На Земле Франца-Иосифа такие не встречались.

Вечернее солнце непривычно низко спускалось к горизонту. На востоке легкие облака оттеняли бледную синеву неба. Впереди на небольших льдинах, остатках разметанных штормом ледяных полей, играли блики солнца; море, казалось, было покрыто сверкающей чешуей, переливалось всеми оттенками оранжевой, голубой, зеленой красок. На западе, где за тучами пряталось солнце, розовело робкое зарево полярного заката.

Мы переходили на спардеке с одного борта на другой, стараясь запечатлеть в памяти этот праздник красок, пока его не скрыла завеса тумана. Нет, репертуар Арктики еще не был исчерпан!

В густой, непроницаемой пелене тумана «Малыгин» осторожно шел вперед, нащупал вход в пролив Маточкин Шар и бросил якорь против обсерватории. Вскоре мы увидели сквозь редеющий туман постройки на берегу и мощную радиомачту.

Маленький поселок расположен на невысоком пригорке. Голые, угрюмые холмы с нестаявшим за лето снегом окружают его со всех сторон. Трудно было выбрать для обсерватории более неуютное, неприветливое место.

Зимовщики встретили нас возле жилого дома. На них лежала печать замкнутости и сдержанности. Видно было, что зимовка далась им нелегко. Сказалась, конечно, и гибель одного из их товарищей, геофизика Лебедева. Неподалеку от дома видна его могила с гранитным обелиском. На нем укреплена фотокарточка под стеклом и венок из искусственных цветов.

Подробности гибели молодого геофизика мы узнали из некролога в стенгазете «Сполохи», регулярно издающейся в обсерватории.

8 марта начальник зимовки Лескинен и Лебедев отправились сменить двух товарищей, производивших на льду пролива наблюдения за температурой и соленостью воды. День был тихий и солнечный. С высокого берега, в двух километрах от обсерватории, ясно виднелась на просторе пролива палатка и ожидавшие смены люди. Весь путь до палатки, отмеченный частыми вехами, был как на ладони. Но на середине дороги неожиданно налетел шторм. Порывы ветра невероятной силы подымали тучи снега, превращали день в темную ночь. Отчаявшись добраться до палатки, Лескинен и Лебедев повернули обратно. Ветер сбивал с ног, пришлось ползти. За день одолели полкилометра и заночевали в снегу. Утром пытались ползти дальше. Лебедев выбился из сил. Лескинен некоторое время тащил его на себе, но скоро понял, что таким путем им не спастись. Он зарыл товарища в снег и продолжал путь, спеша добраться до дома и выслать помощь. Когда помощь пришла, Лебедев был уже мертв. Он не замерз, он задохнулся. Метель снежной маской залепила ему лицо.

Чудовищной силы штормы – частое явление в этих местах. В шторм нельзя добраться от жилого дома, до магнитного павильона, расположенного в нескольких десятках метров и соединенного с домом канатом. В шторм не мог подняться на крыльцо доктор зимовки Хазов, возвращавшийся из бани. Ему пришлось подползти к дому с подветренной стороны и стучать в окно – звать на помощь. Товарищи бросили доктору канат и общими усилиями втянули его в дом.

На дворе обсерватории лежит сломанная штормом радиоантенна: толстое дерево расщеплено, двенадцать стальных, толщиной в человеческую руку растяжек вырваны из бетонного основания, разорваны на куски, как гнилые нитки. Всю установку пришлось делать заново.

Работа обсерватории заключается в метереологических и геофизических наблюдениях и радиосвязи с кораблями, плавающими в Карском море и в ближней к Новой Земле части Баренцева моря.

Вечер мы провели с зимовщиками, рассказывая им о всех новостях жизни на Большой земле.

На другое утро «Малыгин» прошел проливом Маточкин Шар из Карского моря к Баренцеву. Стоял солнечный день. Узкая лента пролива, разделяющего Новую Землю на две части, медленно расплетала перед кораблем петли своих извилин. Прямо из воды, по обе стороны, вставали высокие горы – серые, бурые, красные. На отвесах гор проступали наружу изломанные складки земных пластов. По ложбинам сбегали к воде потоки ледников.

Но не было ни базальтовых мысов, ни обрывающихся в море глетчерных срезов, ни мерцавших вдали куполообразных ледниковых щитов. Это была уже наша планета – матушка Земля.

«Малыгин» осторожно продвигался вперед. Часто казалось, что он зашел в тупик, что впереди нет фарватера – так круто поворачивал узкий пролив, сжатый горами. Но корабль шел дальше, и кулисы гор раздвигались, открывая новую извилину. «Малыгин» медленно плыл этой цепью зеленых озер, заполненных отражением гор и ледников. Потом берега пролива стали расступаться, и вдали заблестело залитое солнцем Баренцево море. Ледокол пошел к югу, к становищу в губе Белушьей, административному центру Новой Земли.

В широкую губу мы входили светлой солнечной ночью. По плоскому берегу были разбросаны на большом расстоянии один от другого несколько прочно срубленных домов без всяких признаков заборов и дворов. Голо и неуютно.

Промысловый катер свез нас на берег. Мимо складов фактории Госторга, снабжающего новоземельцев всем необходимым для жизни и промысла, мы прошли к поселку. Большое каменное здание школы, больница. У стен домов и посередине улицы пушистыми комками свернулись лайки.

Возле школы нас встречает бессменный председатель Новоземельского островного совета депутатов ненец Тыко Вылко. Он показывает нам школу и интернат для ребят из других становищ. Учительствуют комсомольцы из Архангельска.

Вся жизнь Тыко Вылко связана с родными островами. Он не только председатель островного совета, он и художник.

В 1911 году провел зиму в Москве, учился в Школе живописи и ваяния.

Во второй раз Тыко Вылко ездил в Москву в 1925 году для доклада в Комитете Севера о нуждах островитян. Он привез с собой на Новую Землю восемь моторных лодок и два больших моторных карбаса. Они заменили старые артельные парусные суда. Это был настоящий технический переворот в промысле морского зверя.

В Москве председателя Новоземельского совета принял товарищ Калинин.

Вечером Тыко Вылко с двумя сыновьями прибыл «с ответным визитом» на «Малыгин». В нашей уютной кают-компании мы потчевали гостей всем, чем смогли: особенно им понравилась квашеная капуста и конфеты.

Расспрашивали Тыко Вылко о встрече в Кремле с Михаилом Ивановичем Калининым. Он отвечал обстоятельно, посмеивался в усы.

– Стою у стены, как мертвый, жду. Входит товарищ Калинин. Думаю: если поклониться до земли, по-старому выйдет. Ну, я ему сказал: «Здравствуй, товарищ Калинин, великий человек». А он меня усадил, сам сел и спрашивает: «Зачем меня великим человеком называешь, я такой же, как и все». Расспросил меня о наших островах. Поговорили с ним о том о сем. Потом я сказал: «Спасибо, что принял». На том и кончился разговор.

Кто-то из нас спросил Тыко Вылко, почему он не пошлет сына в Москву учиться живописи: в интернате мы видели его рисунки.

– Нельзя, – серьезно ответил Тыко, – климат плохой...

Это было так неожиданно, что мы рассмеялись. Между тем Тыко Вылко говорил сущую правду. У жителей полярных областей с их стерильным воздухом нет иммунитета от болезнетворных бактерий, и в городах они легко заболевают.

...Покинув Белушью губу, «Малыгин» шел назад в Архангельск. Ленивые валы мертвой зыби покачивали корабль. Солнце заходило. Багровый диск склонился к горизонту, последние тучи скользнули по волнам. Наступила настоящая ночь, какой мы не видели целый месяц. На мачтах снова, как месяц назад, зажглись зеленые и красные огни. Как месяц назад, частые гудки разрывали тонкую пелену тумана. Арктика осталась позади, мы шли в широтах, где можно было встретить корабли.

Полярный фильм крутился в обратном направлении. Справа по борту прошли в горловине Белого моря «когти», с капитанского мостика недоверчиво косился на них Чертков. По-прежнему невдалеке виднелся выбросившийся на берег корабль. В Белом море шли нам навстречу груженные лесом иностранцы. Устье Двины встретило нас зелеными, поросшими лесом берегами. Потянулись мимо нас лесные склады и баржи. Транспортеры вылавливали из коричневой реки оторвавшиеся от плотов бревна. Мы подошли к знакомой пристани.

Женщины, встречая отцов, братьев, сыновей, приветственно махали платками. Звонил машинный телеграф, и «Малыгин» маневрировал, пришвартовываясь к молу. Как и месяц тому назад, погрузочный кран устремлял кверху свою стальную руку, перебрасывая грузы с мола в трюм стоящего рядом с «Малыгиным» корабля. На этот раз это был не маленький «Ломоносов», а огромный, мощный ледокол «Ленин».

На «Малыгин» завели сходни. С чемоданами в руках мы сошли на берег и пошли в город. Шли, не раз оглядываясь назад, ища вдали мачты и трубу «Малыгина». Арктический рейс был окончен. Новое, большое, незабываемое вошло в нашу жизнь...

7

Снова в Арктике

Этим новым, большим, незабываемым надо было поделиться с читателями. Вернувшись в Москву, я стал «отписываться» от Арктики. Очерки в газетах и журналах, по радио. Доклады в Доме ученых, в рабочих клубах, в пионерских отрядах.

Я привез с собой прекрасные фотографии и заказал диапозитивы. В зале потухал свет, и на экране один за другим проходили кадры: «Малыгин», бухта Тихая, цеппелин, отраженный в воде, медведи... Слушатели путешествовали по зачарованной Земле Франца-Иосифа, плыли по извилистому проливу Маточкиного Шара.

Через несколько месяцев мне снова привелось встретиться с Нобиле. «Ленфильм» снимал с его участием картину на полярную тему, и меня пригласили на роль корреспондента советской газеты, транслирующего выступление Нобиле на иностранные языки.

Полтора месяца прожил я в Ленинграде. Съемки отнимали мало времени, я часто бывал свободен, бродил по величественным проспектам и площадям, по Марсовому полю, по горбатым мостам гранитных набережных, не торопясь, зал за залом, изучал картинную галерею Эрмитажа. Ездил к фонтанам Петродворца. Вспоминал 1915 год, автороту, Михайловский манеж, вспоминал, как приходилось «тянуться» перед начальством, с опаской ходить по улицам, стараясь не «прозевать» офицера, вовремя отдать честь.

После съемок я вернулся в Москву. Приближалось лето, я стал подумывать, какую выбрать в этом году экспедицию. Мои связи с «Известиями» окрепли, я мог выбрать любой маршрут.

Однако выбирать не пришлось. Случилось нечто совершенно неожиданное. Впервые в нашей супружеской жизни Валентина предъявила мне ультиматум: снова плыть на Землю Франца-Иосифа и взять ее с собой. Она слушала мои доклады, смотрела снимки, теперь она во что бы то ни стало должна увидеть все это своими глазами.

Сначала я отнесся к этому ультиматуму скептически: не идти же в самом деле еще раз на «Малыгине» на Землю Франца-Иосифа, да и не в обычае Валентины было вмешиваться в мои планы. Но вскоре я понял: поездка в Арктику стала ее заветной мечтой. Не так-то часто они осуществляются, наши заветные мечты, и если можно в этом помочь человеку, не следует отказываться.

Итак, я отправился в «Известия» к Марку Живову. Повод для поездки на Север у меня был, и притом весьма основательный: в 1932 году проводился второй международный полярный год. Из-за все еще бушевавшего на Западе кризиса он получился не совсем международным: многие зарубежные страны отказались в нем участвовать. Но Советский Союз наметил широкую программу научных исследований, и несколько экспедиций собирались плыть из Архангельска в северные широты.

Из редакции «Известий» я вышел с корреспондентским билетом в кармане и отправился в «Moskauer Daily News» оформлять Валентину. Ее хорошо знали как диктора Всесоюзного радиокомитета и охотно выдали ей собкоровское удостоверение. Итак, все было в порядке, кроме моего несколько смятенного душевного состояния. Удовлетворение благородной жертвой, принесенной на алтарь супружеской любви, боролось с досадой, что я вынужден отказаться от новых маршрутов, новых впечатлений, новых тем.

Позвонил Павлу Юдину, ища у него сочувствия. Я очень полюбил Павла за его вдумчивый, серьезный ум, доброту, бережное деликатное отношение к людям. Слесарь одного из подмосковных железнодорожных депо, он учился на философском отделении института Красной Профессуры. Он и по внешности был привлекателен: правильные черты лица, спокойный, внимательный взгляд, твердо очерченный подбородок, открытая веселая улыбка. В телефон я услышал его добродушный смех: уж очень неожиданным показалось ему мое решение.

– Выбрал бы все-таки что-нибудь новое, – сказал он.

Я развил ему свою теорию «заветной мечты», но, кажется, не убедил его...

Через несколько дней мы сидели с Валентиной в вагоне поезда Москва – Архангельск, и, глядя на ее счастливое лицо, я уже ни о чем не жалел. В Ростове-Ярославском мы вышли погулять на перрон. Из соседнего вагона выскочил... Павел Юдин. Увидя нас, он смущенно заулыбался.

– Какими судьбами?

– Да вот... понимаешь... потянуло...

Да, Арктика влечет. И теперь, тридцать лет спустя, я не задумался бы в третий раз вступить на палубу «Малыгина».

Мы увидели этого заслуженного ветерана Арктики в Архангельске на том же месте у мола, где и год тому назад. Он только что вернулся из бухты Тихой, куда ходил с грузом леса: на зимовке шло большое строительство. Ледокол стоял с пустыми трюмами, высоко выпирая из воды, чуть накренясь на правый борт; шотландские судостроители допустили небольшой промах: машина была вмонтирована в корпус не совсем правильно.

Началась уже знакомая по прошлому году погрузочная страда. Блестящий черный уголь тек в бункера, исчезали в трюмах ящики и мешки с продовольствием и снаряжением. Желтыми штабелями легли на палубу детали сборного дома для новой зимовки на острове Рудольфа и металлические части ветрового двигателя. «Малыгин» оседал все ниже, наконец ватерлиния скрылась под водой.

– Хватит, больше ничего не возьму! – кричал с мостика Чертков.

Возник традиционный спор между руководством экспедицией и капитаном. Руководство упрашивало, уговаривало, настаивало. Чертков возражал, отказывался, «снимал с себя ответственность». Как всегда, последнее слово осталось за капитаном.

– Кто отвечает за корабль – вы или я? – аргумент неотразимый.

Руководство сокрушенно указывало на бочки и ящики, оставшиеся на молу.

– Ничего, «Ломоносов» заберет, – утешал Чертков.

Нас он почти не заметил. Едва взглянул рыже-карими глазами, едва кивнул головой.

На этом «повторение пройденного» окончилось, дальше все пошло по-новому, не так, как в прошлом году. Двину заволокло густым дымом, вокруг Архангельска горели леса. Белое море встретило нас не солнцем, а туманом. В тумане прошли горловину, миновали «когти», вышли в Баренцево море. Сквозь туман доносились с капитанского мостика чертковские «морские загибы». Капитан успокоился лишь тогда, когда мы проникли в пустынные просторы северных широт.

Шли, прокладывая путь по компасу и лагу. Видимость была ограничена кругом радиуса в сорок-пятьдесят метров. В этом кругу тяжело перекатывались, покачивая корабль, тусклые свинцовые волны. На капитанском мостике сменялись штурманы – уютный, толстый старпом Грозников, дежуривший в домашних фетровых туфлях, рослый, сухопарый второй помощник Дубинин, насмешник и матерщинник, и младший штурман Вишняков, скромный и застенчивый, словно красная девица.

Корреспондентский корпус ограничивался Юдиным, Валентиной и мной. Интуристов было на этот раз двое: генеральный секретарь «Аэро-Арктики» пилот-навигатор Вальтер Брунс и берлинский адвокат Юдезис, чьими услугами пользовалось наше берлинское торгпредство. Брунс – солидный, с военной выправкой немец, привыкший приказывать и распоряжаться. Юдезис – еврей по национальности, сугубо штатский человек, прямая противоположность Брунсу, живой, веселый, с брюшком, прекрасный рассказчик, с неисчерпаемым запасом комических эпизодов из своей адвокатской практики, относившийся с иронией к педантичности и систематичности немцев.

У Юдезиса я увидел новый, еще не переведенный тогда на русский язык роман Фейхтвангера «Успех», в котором талантливый писатель дал прообраз Гитлера, только начинавшего в мюнхенских пивных свою политическую карьеру. За семь дней «туманного рейса» я прочел это едва ли не самое значительное произведение Фейхтвангера.

Между Юдезисом и Брунсом часто возникали споры о политическом положении в Германии. Юдезис предвидел приход к власти Гитлера и ясно представлял себе его последствия. Брунс считал положение не столь серьезным. А может быть он – кто его знает? – вообще по-другому относился к фашизму...

На ледоколе велась научная работа по программе второго международного арктического года. Группа женщин-метеорологов под руководством Пинегина производила метеорологические наблюдения, профессор Вериго особыми, собственного изобретения приборами «считал» ионы, молодой геофизик Боришанский производил исследования космической пыли.

Уже восемь дней идем в тумане. Ни льдов, ни земли, 77-ая, затем 78-ая параллели северной широты остались позади. Минуем 79-й, потом 80-й градусы. Это уже широта мыса Флоры. По-прежнему ни льдов, ни земли. Куда же отнесли нас в тумане коварные течения?

Наконец в ночь на 21-е августа завеса тумана редеет, раздвигается, исчезает. В мертвенно-желтом свете полуночного солнца недвижно лежит океан, и в трех милях от нас возникает величественная, пустынная Земля Георга, один из западных островов архипелага Франца-Иосифа. Темной громадой высится мыс Гранта, за ним голубым обрывом подходит к берегу мощный глетчер, у подножия обрыва – гряда айсбергов. Я, не отрываясь, смотрю на эту величавую полярную симфонию. Рядом со мной стоят Юдин и Валентина. Мы молчим, зачарованные суровой красотой Севера.

На другой день рано утром «Малыгин» бросил якорь в бухте Тихой. Жадно всматриваюсь в бинокль: что нового на зимовке? Нового много: четыре постройки было в прошлом году, теперь их двенадцать – целый поселок. Каркас аэродвигателя и большой ангар устремляют вверх свои стройные контуры. Еще ни один самолет не долетал с Большой земли до архипелага Франца-Иосифа, но здесь, в бухте Тихой, для них уже приготовлено пристанище.