Текст книги "Цареубийство в 1918 году"

Автор книги: Михаил Хейфец

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 27 страниц)

По окончании убийства Юровский послал меня в команду за людьми, чтоб смыть кровь в комнате. По дороге в дом Попова мне попали бегущие навстречу из команды разводящие Иван Старков и Константин Добрынин. Последний спросил: «Застрелили ли Николая II? Смотри, чтобы вместо него кого другого не застрелили – тебе отвечать придется)» Из команды привел человек 12-15, но кого именно – совершенно не помню и ни одного имени назвать не могу… На грузовик сели Петр Ермаков и второй член Чрезвычайной комиссии. В каком направлении они ехали и куда дели трупы, не знаю.

…Вы спросили меня, не знакома ли мне фамилия «Никулин», и я теперь припомнил, что именно такова фамилия того помощника. На предъявленной мне фотокарточке я хорошо признаю этого человека за помощника коменданта Никулина… Со слов Никулина знаю, что ранее он находился в Чрезвычайной следственой комиссии. Вы говорите, что по имеющимся у вас сведениям на пулеметном посту посту в большой комнате нижнего этажа стоял Александр Стрекотин, и я теперь припомнил, что, действительно, А. Стрекотин стоял тогда у пулемета.

Обходя комнаты, я в одной из них под книжкой «Закон Божий» нашел 6 десятирублевых кредитных билетов и деньги эти присвоил себе. Взял также несколько серебряных колец и кое-какие безделушки.

О том, куда скрыты трупы убитых, я знаю только вот что: по выезде из Екатеринбурга я встретил на ст. Алапаевск Петра Ермакова и спросил его, куда они увезли трупы. Ермаков объяснил» что трупы сбросили в шахту за В. – Исетскнм заводом и шахту ту взорвали бомбами, чтобы она засыпалась. О сожжении трупов близ шахты я ничего не знаю… Вопросом о том, кто распоряжался судьбой Царской семьи и имел ли на то право, я не интересовался, а исполнял лишь приказания тех, кому служил. Из советского начальства в доме часто бывали Белобородов и Голощекин. Я не видел и не слышал, чтобы перед расстрелом Юровский вычитывал какую-то бумагу Царю или говорил что-нибудь по поводу предстоящей казни… Предъявленный вами Филипп Проскуряков, принимал ли он участие в уборке комнаты или переноске трупов, не помню.»

С точки зрения этики преступного мира поведение Медведева на следствии в высшей степени благородно. Выгораживая себя, он не предает соучастников, кроме Юровского, которого скрывать бесполезно (на него попутно записывается абсолютно все, что происходило в ту ночь: кого-то же нужно следователю назвать.) Никулина и Ермакова он назвал только после того, как выяснил, что они уже и без него Сергееву известны в качестве участников цареубийства, но ничего не сказал про их место в шеренге палачей. При этом проговаривается – все-таки преступник неопытный – что знал прежнее место службы (ЧК) человека, даже фамилии которого якобы не помнил. Поняв, что следователю известно имя Стрекотина, дипломатично подтверждает эту информацию, но имя обозначает лишь инициалом «А»… (Тот пусть сам определяет, какой был Стрекотин, Александр или Андрей.)

Любопытен его рассказ о разоружении охраны, правда, никем не подтвержденный. Генерал Дитерихс на этот сюжет вместе с Филей Проскуряковым целую новеллу сочинил. «В то время я не знал, что Юровский еврей. Будучи организатором преступления, он, возможно, выбрал латышей для совершения убийства потому, что доверял им больше, чем нам, русским», – показал Филя к большому удовольствию цитировавшего его генерала, выведшего отсюда целую гипотезу о разоружении русских в ДОНе накануне убийства. Увы, она никак не проходит: не говоря о том, что половина «латышей» была русскими (а единственный латыш в доме, Август Трупп, находился среди жертв), какой смысл был в целях безопасности отбирать револьверы, но оставлять русских же красноармейцев у пулеметов? Медведев мог солгать, выгораживая своих, сысертцев (разоруженные им, они из обвиняемых, как ему могло казаться, превращались лишь в свидетелей преступления) – это вообще нормальная для него линия поведения на следствии. Но вероятнее другое объяснение: Юровский знал свою «команду» и боялся грабежей, которые начнутся сразу после убийства хозяев (вон даже честный по натуре Медведев не выдержал искушения, украл оставленные жертвами 60 рублей – и давила его нечистая совесть, пока сам не признался следователю, хотя никто в краже его не подозревал). Вот и отобрал на всякий случай у потенциальных грабителей оружие.

* * *

Последнее по времени описание убийства дано в многократно упоминавшейся «Записке» Юровского, адресованной на имя историка и большевистского деятеля (тогдашнего замнаркома просвещения) М. Н. Покровского.

«Отобрано было 12 человек (в том числе 7 латышей) с наганами, которые должны были привести приговор в исполнение. Двое латышей отказались стрелять в девиц.»

В этом фрагменте заслуживают внимания два момента. Первый – ошибка Юровского: в команду палачей включили не 12, а 11 исполнителей – по числу жертв. Ошибка возникла потому, что первоначально в числе убитых они сосчитали поваренка Леню Седнева, но потом кто-то исключил его из подготовленного списка, и Юровский приказал перевести мальчика в казарму, в дом Попова. Из показаний Якимова мы знаем, что убийц с наганами сопровождали двое еще убийц с винтовками и штыками, которые потом докалывали дышавшие после выстрелов жертвы (правда, Стрекотни в отрывке из неопубликованных воспоминаний, цитируемом Э. Радзинским, утверждает, что жертвы докалывал Ермаков, взяв у него, Стрекотина, винтовку. Судить о правдивости их можно будет лишь тогда, когда воспоминания будут опубликованы полностью.).

Значит, в команде исполнителей было 11 + 2 = 13 человек.

Второй момент неясен из-за языковой невнятности, столь свойственной Юровскому. Отобрано было 7 латышей, пишет он, двое отказались. Непонятно, отказались ли двое из числа уже отобранных, и тогда «латышей» окажется пятеро, или число семь названо после отказа двоих «стрелять в девиц «. Обращаем внимание, что участие в убийстве считалось добровольным: несогласные могли отказаться и двое «латышей» отказались.

«Когда приехал автомобиль, все спали. Разбудили Боткина, а он всех остальных…»

Так опровергается малое лжесвидетельство Павла Медведева, будто семью будил сам Юровский. Тот очень старательно фиксировал все, сделаное им в тот день, и не упомянул о своем участии в побудке узников. Между тем жена Медведева, Мария, показала, что ее муж посылал будить семью своего подчиненного, разводящего Косгю Добрынина. Тот, видимо, поостерегся будить Романовых сам и попросил доктора Боткина… Павел не хотел упоминать при следователе «своего» Костю и назвал Юровского.

«…объяснение было дано такое: «Ввиду того, что в городе неспокойно, необходимо перевести семью из верхнего этажа в нижний.» Одевались с полчаса. Внизу была выбрана комната с деревянной оштукатуренной перегородкой, чтобы избежать рикошетов. Команда была наготове в соседней комнате. Романовы ни о чем не догадывались. Комендант отправился за ними лично, один, и свел их по лестнице в нижнюю комнату…»

Здесь начинаются обычное для Юровского (наряду с его языковой невнятностью) преувеличение роли в убийстве собственной персоны. Свидетели показали, что Романовых сопровождал вниз не он один, а несколько «расстрельщиков» (об этом говорил, например, Павел Медведев, для которого участие в конвоировании на казнь являлось отягчающим обстоятельством: «Я также находился тут.») Противоречие между спокойствием Романовых, отмеченное Юровским, и «догадками о том, что их ожидает», со слов Павла Медведева, снимается следующим соображением. Еще за месяц до убийства семью предупредили о возможной эвакуации в Москву в виду опасности нападения анархистов. Получив ночью внезапный приказ, они могли думать, что их, говоря зэковским языком, «дернули на дальний этап». Поэтому прав и Медведев, отметивший их особое волнение, и Юровский, считавший, что они ни о чем не догадывались: семья волновалась, ожидая отъезда.

Гелий Рябов справедливо заметил, что шум работающего во дворе автомобильного мотора (обычная звукомаскировка: так же точно через полтора месяца маскировали в Кремле расстрел Фанни Каплан) успокаивал ведомых насмерть: они думали, что это шумит этапный транспорт. Неслучайно царица, войдя в расстрельную комнату, спросила: «Что же, и стула нет? Разве и сесть нельзя?11 Юровский распорядился, и Никулин принес два (а не три, по Медведеву) стула: «Ник.(улин) посадил на один Алексея, на другой села А.Ф.»

Ожидая расстрела, люди не просят стульев…

«Когда вошла команда, комендант сказал Романовым, что…»

Юровский не упоминает «гостей» из ВЧК, которых обозначили в ряду палачей Медведев и Проскуряков (последний посчитал одного из них за Белобородова). Видимо, тех включили в команду в последнюю минуту, когда двое «латышей» отказались стрелять.

Согласно данным Э. Радзинского, одним из двоих «отказников» был чекист Родзинский, ранее переписывавший письма «неизвестного офицера» в ДОН; во втором с большой долей вероятности можно предположить латыша» Кабанова, экс-кирасира, что был узнан царем: никто не назвал его среди исполнителей.

«…сказал Романовым, что ввиду того, что их родственники в Европе продолжают наступление на Советскую Россию, Уралисполком постановил их расстрелять…»

Почти полное совпадение с фразой, которую запомнил Клещев: «Мы принуждены вас расстрелять», с добавлением слова «постановление», переданного Проскуряковым. Но, конечно, не было ни бумажки из нагрудного кармана гимнастерки, ни «Именем народа!» (Марк Касвинов)…

«…Николай повернулся спиной к команде, лицом к семье, потом, как бы опомнившись, обернулся к комеданту с вопросом: «Что? Что?» Комендант наскоро повторил и приказал команде готовиться…»

Свидетели уверяют, что комендант ничего не повторял: выстрелы загремели сразу.

«…Команде заранее было указано, кому в кого стрелять, и приказано целить прямо в сердце, чтобы избежать большого количества крови и покончить скорее. Николай больше ничего не произнес, опять обернувшись к семье, другие произнесли несколько несвязных восклицаний, все длилось несколько секунд»…

Согласно рассказу чекиста М. Медведева (Кудрина) своему сыну-историку, который был изложен в «Огоньке» Э. Радзинским, не указано было, кому в кого целить, а убийцы бросили предварительно жребий, Николай «выпал» на долю Ермакова, Александра Федоровна – Юровскому, наследник Алексей – Никулину. Может быть, они даже составили какой-то документ на эту тему, и так объясняется, что официальным цареубийцей назначили «человека по жребию», Петра Ермакова?

Царица и одна из дочерей успели перекреститься.

«Затем началась стрельба, продолжавшаяся 2-3 минуты. Николай был убит самим комендантом наповал. Затем сразу же умерли А.Ф., Алексей, четыре дочери, доктор Боткин, лакей Трупп, повар Тихомиров (правильно – Харитонов – М. X.) и фрейлина (Демидова? – М. X.). Алексей, три из его сестер и доктор Боткин были еще живы…»

Опять надоедливая путаница в языке Юровского: так умерли Алексей и его сестры сразу же или были еще живы? И еще: Летемин со слов Стрекотина говорил, что царь был убит наповал Юровским, Проскуряков (со слов того же Стрекотина) уверял, что в царя выстрелили все залпом, и это, мне кажется, объясняет позднейший спор, кто именно из палачей стрелял в императора (Юровский, Медведев (Кудрин) или Ермаков), мгновенную смерть Николая и вообще больше соответствует, как мне кажется, их психологическому состоянию: убийцы, чувствуйся, боялись жертвы. Они старались вместе и как можно быстрее ее убить.

Вспоминается Михайловский замок 1801 года и последние слова Павла I: «Пусть я умру, но умру вашим Государем, а вы меня убьете как мои рабы.»

(К слову – о споре за убийство царя. Юровский с несомненным надрывом утверждал свой приоритет: «Из кольта мной был наповал убит Николай», ссылаясь при этом на Никулина как свидетеля, и публикатор Радзинский справедливо ощутил в его тексте «борьбу с кем-то невидимым». Потому что тот же Никулин четверть века спустя засвидетельствует, что между собой-то палачи считали подлинным убийцей Медведева (Кудрина). Но официальным цареубийцей объявлен был и не тот, и не другой, а товарищ Петр Ермаков, которого, согласно Радзинскому, кликали «Товарищ маузер», в честь пистолета, который он тоже пожертвовал в Музей революции. Словно о пришествии на Русь Ермакова пророчествовал великий поэт Маяковский:

 
Тише,
ораторы!
Ваше
слово,
товарищ маузер.
 

Конечно, этот-то «официальный» Ермаков и вызывает у меня самые большие сомнения. Очень уж соответствовал он роли цареубийцы по анкетным данным: русский, рабочий, красногвардеец и примерный семьянин. Но в роль вжился всерьез и очень надолго. Писатель-эмигрант Фридрих Незнанский в «Записках следователя» вспоминает, как к ним, свердловским послевоенным школьникам, привели на октябрьский праздник 1945 года героя Октября Ермакова, и тот рассказывал детям, потрясая грязной ладонью, что ею он и прикончил всю семью Романовых:

«Царица вышла вперед, – живописал «Маузер», – и кричит: «Сволочи, хоть детей в живых оставьте»…

Естественно, что он и есть наиболее сомнительный кандидат в цареубийцы, но именно такого должен был выбрать на эту роль товарищ Ленин: распорядившись о террористическом истреблении православного духовенства, Ильич по той же логике порекомендовал товарищу Троцкому на эту тему публично помалкивать, а все речи должен был произносить только товарищ Калинин, – политбюровский Ермаков.

Эту главу я хочу закончить составлением условного списка команды палачей Ипатьевского дома. Как ни маловажен по существу вопрос о том, кто из них согласился нажимать на курки наганов и добивать недостреленных штыком («Удивительно было, что пули наганов отскакивали от чего-то рикошетом. Когда одну из девиц пытались доколоть штыком, то штык не мог пробить корсаж.» – Юровский), но в России к должности палача особое отношение.

Солженицынский кооператор Власов, один из самых привлекательных образов в «Архипелаге ГУЛАГе», думал, что скажет в лицо своему палачу: «Ты один виноват в моей смерти, потому что не будь таких, как ты, – ни один судья неправедный ничего не мог бы сделать.»

Итак, бесспорными в списке будут Яков Юровский, Павел Медведев, которым выше посвящены глава и раздел. Меньше известно о Григории Никулине: член партии с 1917 года, казначей Уральской ЧК, любитель массовых расстрелов, за что в своей компании получил ласковое прозвище: «Пулеметчик». О нем письменно, помните, засвидетельствовал гражданин начальник: Никулин выпустил обойму в цесаревича Алексея, потому что очень до этого разнервничался, достреливая сестер мальчика.

Еще известно, что в Перми он, угощая гостя чайком, прихвастнул: «Пьем чай из царских запасов». Четвертым бесспорным палачом был вышеупомянутый Петр Ермаков, «организатор верх-исетской Красной гвардии». У Дитерихса описан так: «С застывшим лицом, висевшими прямыми длинными нитями волос… был, как говорили несчастные обитатели окрестных деревень и заимок, «сама смерть».

Еще одним оставшимся неопознанным следствием участником цареубийства был, видимо, чекист Медведев (Кудрин). Его имени у Соколова нет, он фигурирует «вторым особоуполномоченным» в документах следствия. Проскуряков его принял за Белобородова, судья Сергеев подозревал в нем Валентина Сахарова, зампредЧК. Впервые имя его я обнаружил в библиографии, приложенной к книге М.Касвинова, там значились неопубликованные мемуары этого человека. Согласно рассказу его сына-историка Эдварду Радзинскому, он и убил Николая.

Произошло это случайно. Перед расстрелом палачи бросали жребий, кому кого убивать. (О жребии упомянуто и в деле: машинист Логинов передал рассказ о нем со слов подвыпившего комиссара, явно знавшего многие подтвердившиеся позже подробности убийства.) Но когда палачи вошли в комнату, Медведев (Кудрин), который никогда раньше не видел царя (он, видимо, не состоял в команде «латышей», а заменял кого-то из отказавшихся «стрелять в девиц»), подошел к императору поближе, чтобы его рассмотреть, и по команде выстрелил… Это якобы подтвердил в 1964 году последний оставшийся в живых участник цареубийства Никулин. Но до тех пор, пока Эдварду Радзинскому не удалось выпросить пленку с рассказом Никулина из секретного архива, версия эта, конечно, под вопросом.

Теперь – «латыши». На их долю осталось восемь вакансий: из 13 палачей вычтем пятерых вышеперечисленных. (Это число подходит еще потому, что если латышей было 10, а двое отказались стрелять, остается восемь.) Напомню, что, согласно показаниям Якимова, пятеро было русских, а пятеро нерусских, и среди русских он назвал, кроме Ермакова, еще Партина и Костоусова. А вот какие фамилии называет Марк Касвинов, имевший допуск к закрытым документам: «Ермаков, Ваганов, Юровский, Авдеев и другие, а также молодые рядовые бойцы: Александр Костоусов, Василий Леватных, Николай Партин и Александр Кривцов.» За исключением Авдеева, бывшего на подхвате, но непосредственно в расстреле, видимо, участия не принимавшего, все эти люди упоминаются и в следственных актах дела. Костоусова и Партина не без умысла, конечно, назвал следователю Якимов, как не без умысла он отговорился незнанием фамилии Леватных: «Пятому же я фамилию забыл и не могу назвать, был ли среди них человек по фамилии Леватных»: Леватных находился не в расстрельной комнате, а где-то рядом (может быть, это он стоял с винтовкой со штыком?)

Кое что мы узнали из любопытного показания Прокопия Кухтенкова, завхоза Верх-Исетского партийного клуба. По его словам, спрятавшись за земляничной грядкой в саду (судья Сергеев произвел следственный эксперимент и установил, что действительно за этой грядкой можно спрятаться так, что со скамейки человека не видно, а ему разговоры с нее слышны), он слышал беседу «военного комиссара Петра Ермакова и видных членов партии Александра Егоровича Костоусова, Василия Ивановича Леватных, Николая Сергеевича Партина и Александра Ивановича Кривцова… Они сидели в нескольких саженях от меня, на скамейке. Прежде всего, я услышал следующую фразу, сказанную Александром Костоусовым: «Второй день приходится возиться. Вчера хоронили, а сегодня перехоранивали.» При этом Костоусов заматюкался и утерся платком… Василий Леватных, между прочим, сказал: «Когда мы пришли, они еще теплые были, я сам щупал царицу, она была теплая.» Тот же Леватных, похваляясь, сказал: «Теперь и умереть не грешно, щупал у царицы п….»

Что вообще известно об этом «дублере», о Леватных?

«Муж мой Василий, – показала его жена Матрена,19 лет, – был старшим мастером в мартеновском цеху… Венчались мы в церкви, но в единоверческой, не в православной, не любил он православных священников-то… Ничего я не знаю про участие мужа и всех указанных людей в убийстве Царской семьи, но по совести могу сказать, что такой зверь, как мой муж, мог пойти на такое дело.»

Еще вакансия оспаривается Степаном Вагановым и Александром Кривцовым. Ваганов гораздо вероятнее, его поминают в качестве участника команды все, а Кривцова только Касвинов и Кухтенков. Он служил комиссаром Верх-Исетского поселка до Ермакова и потом сменил его на этом же посту; при наступлении белых был захвачен повстанцами-рабочими и убит ими.

«Ермакова я знал по Верх-Исетску, – показал извозчик Зудихин. – Он давно занимался грабежами на больших дорогах и нажил таким путем деньги. Был за что-то сослан в каторгу… Его помощником был матрос Степан Ваганов, хулиган и бродяга добрый.»

«Ермакова я немного знал… Когда Ермаков встретил тестя, он на него заругался и сказал: «Всем сказано, что тут ездить нельзя» (об этом эпизоде подробнее будет рассказано ниже – М. X.). Тесть его напугался: одного его взгляда все боялись, поступал строго… Я вижу карточку Ваганова. Это он. Мы его убили. Про убийство Царя не спросили… Я вижу предъявленную карточку Александра Егорова Костоусова. Это он. Он был самый опасный из большевиков.» (из показаний крестьянина села Полевка Николая Божкова).

Оставшиеся четыре места приходятся, видимо, на иностранных подданных. А. Хойер называет такие, известные ему семь фамилий иностранцев-«латышей»: Хорват, Фишер, Фекете, Надь, Вергази, Грюнфельд, Эдельштейн. Е. Алферьев называет только пять фамилий, но зато с добавлением личных имен: Лайош Хорват, Ансельм Фишер, Эмиль Фекете, Имре Надь, Андраш Вергази (Верхаш). В деле упомянут только Андраш Верхаш (его роспись найдена возле одного из караульных постов), но нет подтверждения, что именно этот человек вошел в команду исполнителей, а не был среди невключенных в нее или отказавшихся. Гелий Рябов обратил внимание, что имя и фамилия одного из палачей «Имре Надь» совпадает с именем венгерского премьера, возглавившего народное сопротивление в 1956 году и через год повешенного по приказу Хрущева и под наблюдением Андропова… Но он ли это был? Никаких сколько-нибудь точных данных и никаких на самом деле серьезных источников в распоряжении историков пока не имеется.

В начале этой книги я обещал читателям, что глава об этническом составе Австро-Венгерской империи не останется в нашем историческом сюжете без продолжения. Первая мировая война возникла как спонтанная реакция империалистов Европы на славянское возрождение. И поэтому ядро отрядов, стремившихся спасти заточенных Романовых, четыре года спустя составили славяне, прежде всего, чехи. Зато венгры и австрийцы, которых удары Николая II низводили с положения господствующих народов великой Дунайской империи в граждан двух малых осколков-государств, наверно, представляли себе русского императора заклятым национальным врагом.

Еще деталь в сюжете, прежде чем мы оставим 24-метровый полуподвал на Вознесенском проспекте в Екатеринбурге. Речь пойдет о двух знаменитых надписях в этом помещении: двустишии Генриха Гейне из «Валтасара» и «каббалистических знаках».

Последние представляют собой четыре закорючки, нанесенные чернилами на стену возле подоконника, и несколько цифр недалеко от них.

Профессор П. Пагануцци опубликовал эти черточки и загогулины, как выясняется при сравнениии с оригиналом, вверх ногами и сопроводил сообщением, якобы в Британском музее хранится брошюра некоего Энеля «Жертва», «переведенная на русский язык Верным». В этой брошюре, дескать, четыре значка раскодированы и переданы по-русски 18 словами. Вот они:

«Здесь по приказанию тайных сил царь был принесен в жертву для разрушения государства. О сем извещаются все народы.»

Я не могу представить человека науки, каким, видимо, должен считаться носитель профессорского звания, всерьез ссылающегося на брошюру несомненного анонима, переведенную тоже анонимом. Он-то знает, что на Западе существует целая индустрия подобных фальшивок. Мое сомнение подтверждается тем, что Пагануцци не опубликовал ни слова, разъясняющего метод дешифровки «Энеля»: не кроссворд ведь все-таки разгадывался, а предъявлялось обвинение в организации убийства. (Между прочим, когда Соколов нашел дешифровщика, разгадавшего ему код екатеринбургских телеграмм, он совершенно справедливо напечатал все этапы на пути от цифрового кода к буквам, чтобы ни у кого не возникло сомнений в правильности прочтения.) Кстати, если Энель и Верный еще могли предполагать, что цареубийство совершили анархисты-разрушители государства, то уж профессор Пагануцци мог бы сообразить, что империя Ленина-Сталина вовсе не символизировала собой отсутствие государственности. Что уж говорить об извещениии всех народов посредством четырех закорючек и палочек на стене…

Тайну это надписи вполне логично разгадал Николай Росс. Во-первых, ее зарегистрировал только Соколов, а Сергеев и Наметкин не видели. В промежутке между двумя осмотрами ДОН был занят офицерами штаба генерала Гайды. Вот кто-то из них, по-видимому, и сделал денежные расчеты на стене пустой комнаты: возле одной из цифр отчетливо читаются две буквы «ру», т. е. «рублей», а предварительно он попробовал, как пишет перо. Отсюда возникло несколько закорючек и палочек возле окна.

Куда интереснее история с двустишием Гейне (напомню содержание в русском переводе: «В ту ночь Валтасар был убит рабами», или в стихотворном варианте: «В ту ночь, еще не взошла заря,/ Рабы зарезали царя.»)

Бруцкус ехидно комментировал: «Генерал Дитерихс пишет: эти стихи на еврейско-немецком жаргоне принадлежат еврею Гейне. Еврей Гейне, оказывается, тоже привлечен, так сказать, идейно, к убийству в Екатеринбурге, как все вообще евреи с самого Сима. Это не курьез, мало достойный внимания, это хоть и мелкое, но яркое выражение стратегии и тактики неудавшегося князя Пожарского: он берет свое добро повсюду, где может.»

Трудно, конечно, не воспринимать в качестве курьеза заявление выпускника Академии Генштаба, будто Гейне писал «Валтасара» на идише. Но уже в наше время И. Шафаревич, человек бесспорно ученый и начитанный, подтвердил, мол, Валтасар ведь был убит за то, что оскорбил Иегову, и, следовательно, евреи не только организовали убийство нового Валтасара, Николая II, но даже расписались в конце, объясняя причину преступления, – он оскорбил их Бога.

В каком-то смысле математик стоит генерала. Во-первых, Валтасар, пивший на роковом пиру из храмовых сосудов, оскорбил не еврейского племенного божка, а того единственного Бога, в которого, по его словам, верит и сам Шафаревич. Потому что имя «Иегова» есть тетраграмматон, «четверобуквие», аббревиатура слов на иврите «был, есть и будет», переводимая на русский язык в синодальном переводе как «Сущий». Во-вторых, если бы Шафаревич прочитал все стихотворение Гейне, он бы узнал, что оно исполнено сочувствия к великому и грозному царю, павшему жертвой Божественного гнева, и Вышнюю волю исполнили рабы, вассалы этого царя. Неужели большевики (и даже масоны) считали себя к лету 1918 года рабами или вассалами Николая II?

…Вспомните, что первые дни после убийства никому из посвященных в его тайну не было известно, объявит Москва о смерти узников или предпочтет сделать из этого события государственую тайну особой важности. (Она выбрала компромисс: объявила о расстреле царя и «эвакуации» семьи.) Пятна крови замыли, могилу с трупами спрятали так тщательно, что лишь через 60 лет ее обнаружил поисковик, имевший план-схему в кармане. Распускались через агентуру слухи о спасении Романовых, настолько убедительно сочиненные, что через полвека авторы «Досье на царя» Саммерс и Мэнголдьд верили, будто Романовых расстреляли позднее, в Перми… Вот в обстановке великого секрета кто-то и пробрался в отмытую от следов расстрела комнату и написал на стене по-немецки двустишие, содержавшее кодированное для тех, кто будет искать монарха, послание:

«Здесь был убит русский царь».

Кто это был? Он знал немецкий язык как родной и одновременно знал, что в доме не осталось его земляков и Юровского, способных прочитать и понять надпись-послание. Кто-то из «латышей»-австрийцев? Сомнительно, чтоб те назвали себя или своих товарищей «рабами» Николая. Но был в доме человек, знавший немецкий, не участвовавший в цареубийстве, остававшийся в нем после того, как дом покинули Юровский и «латыши». Это был военнопленный, деншик Юровского, чистивший ему сапоги и готовивший самовар. Якимов назвал его Рудольфом, но в надписях на стенах есть «Адольф». Возможно, он?

В заключение главы – отрывок из опубликованного в «Гранях» 70-х годов дневника советского туриста Шалома Йосмана:

«Свердловск, 11 августа 1970 года.

Утром, когда проснулся, Володи уже не было. Позавтракав, поехал в город искать один дом. Еще из книг знал, что он находится неподалеку от церкви. Но у церкви, к которой приехал, этого дома не оказалось.

– А в Екатеринбурге, сынок, ишо одна церква. Только ироды закрыли ее для православных. Туда и езжай, там дом этот стоит, – объяснила мне старушка, собиравшая подаяние у церкви.

…Это здесь. В этом доме, окрашенном в нежно-желтый цвет, кончилась Российская империя. Здесь, 50 с лишним лет назад был убит русский царь Николай II, На крыше здания развевается красный флаг, вход охраняет милиционер, на двери табличка: «Архив Свердловского областного комитета КПСС».

– Можно войти внутрь? – спросил старшину с испитым и добродушным лицом.

– А царевых привидений не боишься?

– Не боюсь.

– Тогда пошли, только недолго. А то они не любят, когда народ в дом ходит, – кивнул на табличку.

… Уютный коридор, у окна фикусы, между ними пожелтевший от времени бюст Ленина. В глубине лестница.

– По ней их и вели, – тихо рассказывает старшина. – Николая, супругу его, детей и прислужниц. Внизу подвал, там они и сидели до того, как кончили их. И прислужниц заодно убрали. Говорят, захотели они умереть с царем. (В записке Юровского сказано – «остатки верной им до гроба челяди». – М. X.). А я так думаю, комиссары свидетелей лишних не захотели. Кто его знает, как там на самом деле было. Слышал я, будто и не расстреляли их вовсе, а штыками закололи. Комиссары, что убийствовали, царевы драгоценности хапнули и заграницу смотались. Одного перед войной в Париже видели, фабрику, стервец, открыл.

– А куда солдаты смотрели?

– А не было никаких солдат. Только эти три комиссара и кончали Романово семейство. Народ заступиться за него решил, В церкви, что напротив, собрались мужики со всего Урала и митингуют. «Выручим царя-батюшку!» – но разогнали их, а многих и постреляли как контрреволюционеров. Пойдем сейчас, а то обед начнется, увидят нас. Нехорошо получится – не велено мне людей пускать-то.

– А что сейчас в подвале?

– Партийные документы свалены.

– И про убийство царя есть?

– Может, и есть, только вряд ли. Какие в революции документы, штык и пуля, вот и весь закон.»

Старшина ошибался: документы были. Их читал тогдашний первый секретарь свердловского обкома КПСС Борис Ельцин.

Он сам рассказал об этом в своей мемуарной книге «Исповедь на заданную тему», вышедшей в свет в 1990 году. И поделился партийным секретом: раздраженное постоянным паломничеством таких вот самодеятельных туристов к зданию свердловского партархива, политбюро ЦК КПСС приняло тайное постановление: взорвать Ипатьевский дом. Не слишком избалованные всемирно интересными достопримечательностями екатеринбуржцы-свердловчане возражали; по словам Ельцина, даже члены бюро обкома были недовольны. Но против Кремля – куда ж они могли деться…

Пикантно, что уничтожение места преступления тоже было официально занесено на счет местных властей, как за 60 лет до того – само преступление. Как не вспомнить Гегеля: «В истории события повторяются дважды: один раз как трагедия, второй как фарс.»

А стенку, в которую впивались не попавшие в цель пули, если верить Гелию Рябову, не уничтожили: аккуратно сняли и продали в Великобританию, где живут Ганноверы – лондонская королевская семья, ближайшие сегодня родственники Романовых.