Текст книги "Серебряная пряжа"

Автор книги: Михаил Кочнев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 8 страниц)

ЦАРЬ-ПЕТРОВЫ ПАРУСА

В те поры время было неспокойно: началась война со шведом. Захотелось шведам, чтобы русские им всю земли отдали по саму Москву. А царь Петр не из таких был.

– Исконная, – говорит, – русская земля не про их честь.

И двинул навстречу шведам свою армию. Наши пешком идут к морю, а те на кораблях плывут. Подобрались поближе к Питеру да и остановились: боятся. Наши тоже привал устроили, к делу готовятся, амуницию чистят, пушки заряжают.

Шведы хвастают:

– Где вам с нами совладать! Вы не только корабли, а и ворота вытесать не можете.

Задумался царь Петр. Про ворота шведы, конешно, набрехали, а кораблей хороших и вправду у нас в те поры было.

Без кораблей война – не война. Немного значилось и корабельных мастеров, особо приметных.

Ну, однако, горевать царь не стал. По первому снегу разослал гонцов во все концы земли, строго-настрого приказал:

– Люди, кои топору сручны, плотницкому ремеслу обучены, от мала до велика с пилами и топорами, чтобы к Питеру шли.

Петр аукнулся, а ему вся русская земля откликнулась. Собралось в какую-нибудь неделю народу видимо-невидимо словно лес на берегу вырос. Все слободки заселили, а народ все подваливает и подваливает, как плотину прорвало – рекой течет. Войска в тех местах немало стояло. Петр поднялся на пенек высокий, поглядел на солдат да на владимирских плотников (владимирских особливо много пришло), улыбнулся и как гаркнет на всю округу:

– Что, ребятушки, призадумались? Али испугались моря синего?

А плотники ему в ответ:

– Моря синего николи мы не пугались. А боимся, дела всем не достанется: эвон сколько нас собралось…

Петру ответ такой понравился.

– Не горюйте, дела всем хватит. Да я с таким народом, ребятушки, горы сворочу, все моря океаны перейду. Построим корабли получше шведа, а по весне я со своими лебедями к морю выплыву.

Засучил рукава, сам первый взял топор и пошел тесать бревно. Закипела работа. Только лес трещит, только топоры звенят да пилы поют. На улице мороз, а царь в одной рубашке орудует. Глядя на него и остальные налегают. На крещенской неделе начали, о посте все дело закончили. Царь последний гвоздь вбил и говорит:

– Корабли сладили. Дело за парусами.

Стал царь думать, где бы парусины достать Подзывает он к себе генерала Фемера, приказывает:

– Возьми из моей казны денег сколько требуется, купи парусов получше да с делом этим не тяни!

Фемер-то сам был из немцев. К нам затесался неведомо как, в доверие к царю вошел и успел чинов нахватать. Такой высокоплюй был: Петр с топором, корабли снастит, а он с тросточкой похаживает, солдат пошугивает, на плотников покрикивает.

Как услышал Фемер, что ему государева казна доверяется на покупку парусины, сразу повеселел. Приказывает он солдату Ивану.

– Заложи, Ванюха, тройку, будем ехать за парусами. Ты знаешь, где у вас хорошие полотна ткут?

Иван был родом из Иванова. Говорит генералу:

– Лучших полотен, чем в Иванове, нигде не сыщешь. Надо туда ехать.

В Иваново так в Иваново. Покатили. Ванюха за кучера сидит, кнутом помахивает, песенки попевает. Радуется побывке: в Иванове зазноба осталась – Любушка, ткачиха, первостатейная красавица.

Приехали, прямо в контору к самому первому купцу заявились: у того своя полотная фабрика да еще по домам и по светелкам его подряды мужики и бабы работали. Миллионами купец ворочал, заморскую торговлю вел, за моря холсты да парусину сбывал.

Фемер с купцом беседу ведет, а солдат к Любушке отпросился, к своей, стало быть, красавице задушевной. Фемер тому и рад: лишнего глазу не стало.

Решил Фемер все склады обследовать.

Пришли они в первый склад, – огромадный сарай. Поленницы полотен до крыш выложены. Товар отменный. Все заморские корабли под парусами из таких вот наших русских полотен плавали. Лучших и искать не надо, увидел бы Петр – обрадовался.

– Посмотри, – говорит купец, – кусок словно свинцовый, а плотность – иглой не проколешь, гвоздем не пробьешь. Для наших кораблей самые найподходящие паруса. Бери. Вестимо, цена на такое полотно высоконька. Ну коли дело отечественное, – и я на уступок пойду, по пятиалтынному с каждого куска сброшу. Забирай чохом, что на складе припасено, а то заморские купчишки обещали по весне побывать.

Фемер прикинул: взять эти полотна, – ни копейки из казенных денег не отколется. Не хочется эдак-то. Подумал, подумал немчишка и ну пыль в глаза купцу пускать:

– Купил бы… Но это есть не тот размер, не погодится, брать не приказано.

Вошли во второй склад: здесь полотна тоже добротные, да все ж пожиже первых. Купец советует:

– Эта марка тоже выдержит, корабли поднимет, но прочность не та. Зато и цена на такой товар пониже.

Фемер прикидывает:

– Если на этой марке остановиться, то от царевых денег в моем кармане останется четверть.

– Идем, – говорит, – дальше…

Пришли они в третий склад, где полотна штабелями сложены. Купец объясняет:

– Эта марка похуже прочих. На паруса не годится, напора не выдержит. Да для меня беда невелика: пойдет на портки да сарафаны, мужики с бабенками износят. Ну, конешно, и цена на такое полотно дешева.

– А какая цена?

Купец рукой махнул:

– Что зря толковать. Не погодится на паруса.

Фемер свое думает:

– Если такой парусины закупить, то в карман как раз половина царевых денег закатится.

И хоть ясней ясного, что товаришко поганый, Фемер так и приник к нему:

– Отсчитывай, – говорит, – вот этот сорт.

У купца глаза на лоб. Он было урезонивать покупателя начал. Знает – царская покупка, тут не шути.

– Дешевый товар не след на военную надобность совать. Я хоть и купец, а в толк беру: на войне люди не в бабки играют. Да и царю не полюбится. Царь-то, чай, с головой.

А немец и слушать не хочет.

– Я приказываю: отсчитывай, который подешевле.

Закупил плохое полотно, половину денег купцу уплатил, другую половину в платок завернул, отошел к забору и себе за пазуху сует. Ан, как раз и заявился его кучер, наш-то ивановский солдат. Заприметил он, что немец деньги прячет. Вытянулся и, как полагается, отбарабанил:

– Ваше благородие, явился по вашему приказанию вовремя.

Стал генерал перед солдатом выкручиваться. А парень тоже был не дурак, знал он этого Фемера, помнил, как тот солдат голодом морил, по морозу босиком в походы водил и на краденые деньги себе дворцы возводил.

– Моя шуба блоха пригаль. Я ловиль, ловиль, – говорит Фемер.

А сам деньги подальше сует.

Не успел немец опомниться, как Иван к нему руку за пазуху сунул, деньги нащупал и закричал:

– Поймал, поймал. Сейчас вытащу, только локтем не прижимайте.

Генерал инда побелел, прыгнул от солдата в сторону. Обозлился он на Ивана. А потом пошел всякие причины нагонять. С кулаками лезет.

– Почему половина часа прогулял? Так мы можем война проиграть: опоздаем паруса поднять.

Ишь какую статью подогнал, вроде как через Ивана все государство погибнуть может.

И велел без останову гнать к Питеру. Иван на козлах покачивается, генерал ему в спину глядит и все думает, как от солдата этого избавиться. Подкупить? – Вроде как не согласится. Лучше всего поклеп на солдата взвесть и в острог упрятать. Потому что, если солдата не упечешь, – сам сядешь: у Ивана глаз острый, память крепкая.

На том и порешил немец.

А царь Петр по берегу с утра до ночи похаживает, в подзорную трубу на дорогу поглядывает, все ждет, не покажется ли обоз из Иванова. Солнце стало по-весеннему припекать. Того и гляди, реки вскроются.

Наконец, дождался. Обрадовался, навстречу выехал. Солдату так ли уж хочется слово сказать Петру, да не знает, как и подступить – вокруг генералы толпой. Да и Фемер с Ивана глаз не сводит, говорит своим солдатам:

– Посадите мово кучера под замок в одиночну камеру да никого к нему не подпускайте. И чтобы караульные его не слушали, – он не в своем разуме. А которые караульные его слушать станут, тем плохо будет.

Посадили солдата ивановского в каталажку.

Царь услышал про это, спрашивает Фемера:

– За что ты на своего кучера прогневался?

– За то, – отвечает Фемер, – что он в Иванове надолго отлучился, обоз задержал, тем государству урон нанес, а по пути сюда и вовсе рехнулся.

Петр поверил генералу и решил:

– За самовольную отлучку наказать, да не забывать, что солдат был исправный и в ратном деле ревностный.

Дали приказ корабли снастить. Утром, чуть свет, обошел царь все воза, все полотна самолично обследовал. Крикнул корабельных мастеров и так, милок, хитренько повёл:

– Что вы, мастеровые люди, скажете: пойдут ли такие полотна на паруса? И будут ли они прочнее парусов шведских? Посоветуйте. Ум хорошо, а два лучше.

Корабельные мастера в один голос отзываются:

– Полотна неважные, на таких парусах далеко не уплывешь.

Петр на Фемера покосился.

– Правильно вы сказали, мастеровые люди. Под такими парусами мы плавать не собираемся.

Фемеру и крыть нечем, бормочет немец:

– Я умом руководствовался, я рассудил…

Петру эти слова не понравились.

– Умом? Ах, ты, плут! Погоди я твой ум проверю…

Только из головы нейдет, как пророн исправить? Парусов хороших нет, а время не ждет. Что делать?

Немец выслужиться хочет, снова сунулся:

– В России никогда хороших полотен не ткали. Мой совет – снарядить купцов и послать за моря в Силезию. Умней ничего не придумаешь.

Осерчал Петр:

– Опять ты со своим умом лезешь? Наши тульские кузнецы блоху подковали, а ивановские ткачи, я знаю, той блохе платье сшить могут. А ты советуешь к немцам за парусами ехать? Советы я твои выслушал и забыл. Ум твой хочу испытать. Что-то не в меру ты им похваляешься. Даю три загадки, отгадай. Первая загадка такова: в чем человек нуждается, когда на свет появляется?

– А это совсем ясно: человек нуждается в повивальной бабке! – отвечает Фемер.

Петр посмеялся:

– Не то, не то!

Вторую загадку дает:

– Чем солдат запасается, когда в поход собирается?

Фемер опять попал пальцем в небо:

– Деньгами, ваше величество, зольдат запасается.

– Третья загадка: скажи мне: без чего на тот свет не пускают?

От этой загадки немец совсем втупик встал. Молчит.

– Где ж твой ум? – говорит Петр. И велит денщикам.

– Отведите-ка его в каталажку.

Повели немца куда приказано. А там солдат Иван похаживает, с тоски-кручины песенки про ткачей ивановских попевает. Парень он был веселый, никогда не унывал. Достал грамотку, написал:

 
Простой солдат.
Даю совет.
Умом богат,
А денег нет.
 

Высунул Иван руку сквозь решетку, приклеил ту грамотку над острожным окном. Пусть-де люди читают.

Вот, в ту каталажку, где сидел Иван, и привели его начальника на хлеб, на воду. Сидит немец в углу на соломе и думает: «Как же мне царевы загадки разгадать, своим умом царя удивить, богатства своего не лишиться, украденой казной попользоваться?» И ничего-то он придумать не может.

Наутро царь к себе Фемера требует.

– Ну, разгадал мои загадки?

Фемер новый ответ припас. Думает угожу царю:

– Когда человек на свет появлялся, он в строгом начальнике нуждался, таком, как вы, царь-государь.

Ответа на другие загадки Петр и слушать не захотел. Лестью-то его не задобришь. Опять немца в каталажку отвели. Совсем он раскис, в глазах намыленная петля мерещится. Не пьет, не ест, сидит, как воробей, нахохлившись.

А Ивану и горя мала. Он покусает хлебца, запьет водицей и похаживает себе по каталажке, с утра до ночи песни попевает. Над генералом потешается:

– Что, наклевался золотых зернышек?

Немец Ивану про свое горе плачется.

– Сгубили меня русские загадки.

– А ну, расскажи, какие-такие загадки?..

Послушал Иван загадки и говорит:

– Загадки мудреные, но кто голову на плечах не для шапки носит, тот отгадает.

– Отгадай! – просит немец. – Деньги пополам делить буду. Только молчи…

Иван согласья не дает.

– Зачем мне твои ворованные деньги? Я трудом привык жить. Тащи эти деньги с собой на тот свет, может они там тебе пригодятся – грехи откупать. У тебя их, как погляжу, немало, будто на паршивой собаке репейника.

Так и не стал отгадывать.

На второе утро немца опять к царю зовут. И на этот раз Фемер ничего не отгадал. Снова его в каталажку втолкнули. Последние сутки остаются на размышление, а там и петля.

Иван похаживает, в окошко поглядывает, над немцем потешается:

– День да ночь, а там и галстук крученый наденут.

На третье утро повели к царю немца, а у него и ноги не двигаются. Загадок он, конечно, не разгадал, и велел Петр петлю крутить.

Иван похаживает по каталажке, нет-нет да и скажет:

– Столб вкопают, галстук сплетут и за тобой придут.

Немца в озноб бросает. Никакому богатству не рад: своя-то шкура дороже.

Иван советует:

– Хоть бы завещанье написал, кому добро отказываешь.

Немец бухнулся в ноги солдату, сапоги лижет, спасти просит, золотые горы сулит.

Иван и подумал: после немца пропадет царево золото нивесть где. Не лучше ли то золото заполучить до последнего рубля да и представить царю на пользу.

– Ладно, – говорит солдат, – так и быть, постараюсь, хоть и хотел ты меня с бела света сжить. Сколько заплатишь?

Немец сулит тысячу. Иван свою цену выставляет, а если, мол, дорого, полезай в петлю.

– За первую загадку все земли, все дома твои, фемеровские.

Думать некогда, смерть за дверью немца дожидается.

– Согласен! – кричит.

– Не больно слову-то верю. Пиши грамотку.

Написал Фемер. Иван прочитал, не сплутовал ли немец, убрал грамотку в картуз и стал отгадывать первую загадку.

А немец его слова в точности записывает и себя утешает:

– Хорошо еще, что деньги не потребовал…

Однако прежде времени обрадовался. За вторую загадку Иван их и запросил:

– Все твои деньги мне отдашь – золото, что в (подвалах хранишь, камни самоцветные да брильянты.

Опять Фемеру делать нечего.

– Бери! – говорит.

Иван и вторую отгадку сказал.

Немцу не терпится, торопит он солдата.

– Говори третью загадку. Какая цена?

Иван в ответ:

– Давай поменяемся шинельками – ты оденешь мою, а я твою. И в третьей грамотке собственноручно напиши, что отдаешь ты мне свое звание, а мое себе берешь.

Подмахнул немец и эту бумагу. Положил Иван ее в картуз под ветошку, сказал Фемеру третью отгадку.

И только успел немец эту третью отгадку записать, как видит: царь Петр мимо каталажки едет.

Заметил Петр над окном Иванову грамотку, прочитал, занятно ему стало. Приказал солдата к себе призвать. Скоренько привели Ивана из каталажки.

Царь ему грамотку показывает:

– Ты писал?

– В точности я.

– А почему ты думаешь, что у тебя ума много?

– Так ведь я из фабричного села, а мы там всем миром думаем. Среди умных людей потолкался и сам ума набрался.

– У меня вон тоже один немец своим умом похвалялся. А на проверку и получилось – плутист, а не особо умен.

Иван стоит, руки по швам, ждет, что дальше будет. Царь и дает ему те же самые загадки, на которых Фемер срезался.

– Подумай, коли нехватит ума, сразу откажись. Не люблю того, кто не по своей силе кладь поднять хочет.

Иван на попятную не пошел. И прямо ответ выкладывает:

– Когда человек на свет появляется, – прежде всего в пеленках нуждается да в лопотьице. А лопотьице с пеленкой, окроме ткача, выткать некому.

– Пожалуй, верно… – усмехнулся царь.

– Когда солдат в поход собирается, – рубахой да портянками запасается. Выходит, и на войне без ткача не обойтись.

Царь и за второй ответ похвалил солдата.

– А скажи-ка: без чего похорон не бывает? – дает он третью загадку.

Иван и тут нашел, что сказать.

– Ваше величество, ясно дело: как осень без дождя не бывает, так и похорон без слез. Но и без савана на тот свет не берут. А кто саван соткал – сами ведаете: ткач.

Царь Петр только головой покачал:

– Вижу, Иван, что ты не только умом богат, но и своих ткачей крепко любишь.

И спрашивает его:

– Теперь скажи ты мне, где полотно хорошее на паруса раздобыть? И кого послать за ним?

Иван отвечает:

– Лучшее полотно в Иванове, а за ним пошли, царь, меня.

– А много ли тебе денег на полотна дать? – спрашивает. – Немец-то вон сколько повез, да и то нехватило.

Иван только плечами пожал:

– Мне и пяти рублей вдоволь. Остальные – моя забота.

Показывает он грамотку, что немец ему писал, когда деньги да именье дарил, и все как есть рассказывает.

Тут-то царь Петр и понял, почему немец на дерьмо польстился и плохое полотно привез.

Взял Иван из государевой казны синюху, чтобы щей в трактире по дороге похлебать, и погнал в Иваново… А уж снега почернели, грачи прилетели: весна, скоро и корабли на воду спускать.

Как заявился солдат в Иваново, перво-наперво весь народ созвал – и хозяев и ткачей. Встал на возок, снял шапку, а золотое шитье на его шинели так и сияет. Поклонился честному народу и такую речь повел:

– Швед на нас обозлился, хочет все земли у нас отнять. В море выплыл, к Питеру подбирается, Москву полонить грозит, а все наши города огню предать. Царь корабли снастит, плыть навстречу шведу собирается, а парусов нет. Вся надежда на вас, ткачи-ивановцы. Соткем хорошие полотна – поможем выгнать шведа с нашей земли, не соткем – останутся корабли без парусов, а мы пропадем.

Во всех светелках, на всех заводах полотных Ивана знали. Зашегутился народ. И хозяева, и купчишки, и ткачи простые потащили к Ивану полотна самые наилучшие, что иглой не проколешь, гвоздем не проткнешь. Столько за день нанесли, что и на тысяче подвод не свезешь. Дают и ни копейки с Ивана не спрашивают.

Ну, и привез Иван добреца Петру обоз неисчислимый. А полотна – лучше не сыщешь. Тысячу человек засадил царь паруса шить. Сшили, сразу и подняли. Как раз угодили: лед на реке только-только сошел.

Велел Петр немца привести. Ткнул его носом в полотна и говорит:

– Не возводи больше поклеп на ивановских ткачей. Полюбуйся на ивановские полотна.

Фемер царю грамотку сует:

– Это, – говорит, – три отгадки. В каталажка сидел, составил. Теперь все правильно.

Петр прочитал и бумажку бросил:

– Хорош ответ, да не тобой придуман. Чужим умом живешь. Не надо мне таких.

И никакого снисхожденья не дал немцу.

А наши с новых-то кораблей так шведов шуганули, что те еле ноги унесли.

Много благодарностей получил Иван от царя за то, что хорошо корабли оснастил. Так и оставил Петр его в генералах, не посмотрел, что отец-то у Ивана в светелке полотна ткал.

БЕРЕЗОВЫЙ ХОЗЯИН

Другой про старинку-то и не больно охоч слушать. Мол, все это было да сплыло, а теперича жизнь на другой манер повернута, иной краской крашена.

Так-то оно так. Только и про старое забывать не след.

Та нитка, милок, эва с каких пор тянется. Можа за сто лет, а можа и поболе. Тогда, сказывают, все в нашей местности под рукой у барина Шереметева жили. И хозяева тоже. С каждой души оброк он требовал. С кого холстами, с кого миткалями. Ни мужику, ни бабе отлички не давал.

Только хозяева-то скоро откупились, вольность стребовали. Мало того, самого барина в долги впутали. Она, ниточка, – одним пальцы до крови режет, в других серебром брезжит. Ну, а у кого в кармане пусто, тот маялся. Зима и лето для такого все одним цветом. Рад бы вечером выйти соловушку послушать, на травке поваляться – да время в обрез.

За фабриками у нас с одной стороны – топь да болотинки, осинка да черный куст. И комарики есть – не без комара в нашем краю. Пока тепло да сыро, стон над ухом стоит. По лугам – речка, ну такая – курица перелетит.

А дале – сёла.

С другой стороны до самых мщерских болот, до самой Клязьмы – что поля, что луга ровненьки, хоть яички в светлый праздник катай. А леса-то какие были – на сотни верст, по самое студеное море. Старики помнят, вон на Покровской горе – сосны в три обхвата росли.

Зимой, бывало, припугнет лисица зайчишку, так он те с перепугу, случалось, через худое окно прямо в ткацкую залетывал. Волк с медведем под каждым кустом лежали. Лоси к мытилкам на питье хаживали. Птицы всякой, гриба, ягоды, ну, необеримо было, возами вози. А черники – в лес пойдешь – ровно черный дождь ударил, ступить негде.

Деревья какие росли – вековые, поди земле ровесники. И все сортами. Уж коли елка с сосенкой, так они по-родному длинным ремнем и тянутся. Береза пойдет, так тоже на подбор, одна к одной, белизны ослепительной, на кожуре не мертвинки, что летом, что зимой стоят белоногие, ровно чулки на них натянуты…

По тракту на Паршинский базар прежде вдоль дороги всё березняк да березняк. Редко, где осинка сбочку притулилась, горьким своим листочком шумит и шумит, березнячку нивесть на что жалуется.

Береза росла на целые версты. При луне кора серебром горит, переливается. Особливо зимой в заморозок. В лес войдешь, как в терем. Бывало, наши хозяева повезут свои тряпки в Паршу, или с базара ворочаются, едут ночью, лошадей по своей воле пустят, а сами все любуются. Куда ни глянь – чистое серебро рассыпано.

Обочь дороги сейчас растет береза: на первый взгляд дерево деревом. Ну, приглядишься, ан не то. В рост она человеческий, два грибка черненьких березовых прилипли, как брови, а под ними такой узор, будто глаза закрытые, и так все приметки человека обозначались. Сказывали: в какую-то ночь те глаза открывались, и береза говорила по-человечески. На выручку звала. Вот тут-то держись за вожжи, хватайсь за скобы. Лошади в запряже бесились, несли напропалую. И весь лес стонал да трещал. А к утру стихнет. И опять береза стоит, не шелохнется. Ну, правда, бровки и весь там человечий облик завсегда был на ней различим.

Пытались то дерево рушить. Да ни один топор, ни одна пила его не брали. Топором тяпнут, – ровно о камень: искра дуром сыплется, лезвие крошится. Пилить примутся, на дюймочку подрежут – пилы как не бывало. Так и отступись. Думают: пропади ты пропадом.

Не сама та береза оборотнем выросла. Встарину-то бают мастера такие водились, что заколдуют и расколдуют. Врут ли, нет ли, можа и выдумали.

Как из березового клина выедешь, черный куст пойдет. Так вот там на горке когда-то большое село Дунилово стояло. Народ землю мало пахал. В ткацкое ремесло ударились, у ивановских подряды брали и у своих давальцев работали.

Жили в этом селе два мужика. Одного Герасимом звали, другого Петром. Неказисто жили, у каждого по три стана в избе. Герасим роста маленького, бороденка реденькая – в два пальца, а Петр – мужичище, что твой медведь борода кольцами, рыжие глаза на выкате, уши круглые, как грибы.

Избы у них одним гнездом стояли, крыльцо в крыльцо. Бывало надоест ткать, устанут, один к другому покурить идут. И базарить вместе ездили. Двоим в дороге веселей, да в случае и обороняться легче.

Раз и поехали Герасим с Петром на Звиженский Торжок в Паршу. Миткали повезли. Приехали, на постоялом дворе пару чая заказали. Базарить начали с утра пораньше. К вечеру опорожнились короба. На дорогу зашли в трактир, штоф купили да другой. Позахмелели с выручки. Ехать было собрались, а Петр за пазуху:

– Ба, а где деньги?

Спьяну-то обронил, а можа и вытащили у него. Герасим, глядя на Петра, тоже за кошелек. И у того кошелька в кармане как не бывало. Обоих очистили. Заметался Петр по трактиру. А Герасим говорит:

– Ну, так я свою заложу, моя хоть тоже не больно стара, да ладно.

Дал им трактирщик за опояску еще по шкалику. Это сверх сыти, с горя на путь-дорогу. По шкалику-то добавили и повеселели, про кражу забыли, едут, песенки попевают.

 
Рябинка моя,
Калинка моя.
 

Стемнело. Заполночь как раз в березняк-то и выехали. На дороге ни души. Только их две тележки поскрипывают, диви, журавли по осени. Луна над лесом полная, как пряжи клубье. В лесу тихо. Только под кусточками холодные огоньки светятся – светлячки стало быть… А березы от земли до верху ровно миткалем обвиты, – белые, белые…

– Что бабам своим дома скажем, не больно выручка-то у нас нонче гожа? – спрашивает Герасим Петра. Он свою лошадь вперед пустил, а сам сел к Петру на дроги.

– Лучше и не бай, не знаю, как в избу показаться. Моя ведьма узнает – глаза выцарапает, – отвечает Петр.

Так-то они едут да на березы любуются. Герасим и говорит:

– Глянь, одно слово: миткалевые березы.

– Гожи. Вот бы нам залечить свою проруху, смотать хоть с одной березки.

Только проговорил это Петр, – передняя зацепила за пенек, хруп, – ось пополам, а колесо под куст покатилось.

Выругался Герасим:

– Ни лисы, ни рыбы. И миткали прогулял и телегу поломал.

Остановили лошадь, слезли: что делать? На трех колесах не поедешь. Ну, топор у них изгодился. Свернули лошадей на куртинку, привязали к березе, сами пошли потяжок искать, взамен колеса под заднюю ось поставить… С краю у дороги подходящего дерева не видно: то кустарник мелкий, то березы в обхват. Зашли подальше, вырубили. Только бы им из чащи выходить, глядят – перед ними белый сугроб лежит. Что за диковина? Обомлели мужики. И выходит из лесу дедушка седенький, в лаптях, в белой рубахе, в белых штанах.

Сел дед на пенек да и говорит:

– Товар готовлю… миткаль, стало быть…

– А много у тебя миткалю? – мужики выспрашивают.

– На мой век хватит.

– А станов много ли?

– Сколько в лесу берез, столько и станов…

Герасим с Петром переглянулись. Видят: дед себе на уме.

– А где ты живешь? И зовут тебя как?

– Намекну: там где люди, там и я. А зовут меня Березовый хозяин.

И сам спрашивает:

– Что же вы, робяты, пригорюнились? Водочкой от обоих попахивает, а весельем ничуть…

Они ему про свое горе и расскажи. Герасим, тот не больно убивается:

– Ладно, только бы доехать, а там еще натку миткалей, были бы руки.

Петр за другую вожжу тянет:

– Баба со света сживет. Не знаю, чем обороняться…

Березовый хозяин подумал, подумал, хитренько прищурился, пригляделся к мужикам и советует им:

– Раз у вас ухабина такая, помогу я вам. Вижу, мужики степенные, язык умеете за зубами держать, в деле моем не нагадите. Открою я вам тайность одну, только об этом ни отцу, ни матери, ни жене не рассказывайте. Миткаля у меня горы и девать его некуда. Дарю я вам первосортной ткани по тележке. Весь свой промах загладите, и бабы вас журить не станут. Скажете: мол завозно было, не разбазарили. А на другом Торжке к вашему миткалю подступу не будет. Однако в цене народ не притесняйте. На торжок-то вы трафьте ночью ехать, по луне. К вашему товару я кусочков по сотенке добавлять стану. Но помните: тому из вас, кто правду нарушит, все блага слезами отплатятся.

– А ты нас научи, что не делать-то! – Герасим с Петром добиваются.

– Сами догадайтесь.

Встал это он. Подошел к березе, пощупал и говорит:

– Вот это и есть мой миткаль.

И научил он, как с берез миткаль снимать.

Пошло дело.

Герасим и Петр в свои кучи кладут куски, а Березовый хозяин один кусок Герасиму бросит, другой Петру – обоим поровну. И на тележки носить пособил. Наклали миткалей гору, вровень с дугой.

– Ну, поезжайте потихоньку-полегоньку!

Сказали они Березовому хозяину спасибо и поехали. Герасим на возу полеживает да на дугу поглядывает. А Петр место примечает – где в случае деда искать. Место выпало – приметно, лучше быть не надо: над дорогой молодая береза дугой согнулась. Надо полагать, буря за непокорство взяла ее за зеленые вихры да до самой земли и наклонила.

Неделя прошла, и повезли Герасим с Петром свою кладь в Паршу. Не успели они в ряду встать, берут их миткаль нарасхват. Петр на грош подороже брал, чем Герасим ну, да это его дело.

На базаре ни души, все лавки давно на замке, а Герасим с Петром только лошадей подсупонивают. Не торопятся. Свое гнут. Трафят по луне к Березовому хозяину угадать.

Поехали. Герасим песенки попевает, а Петр всю дорогу словом не обмолвится, – мутит мужика. Вспомнил он слова дедушки о том, чтобы правду не нарушать. А он и на миткаль лишний грош накинул, и дома вчера вгорячах отца с матерью ни за что, ни про что обругал, и жену в омшанике побил. Не будет, думает, за это поблажки.

Луна клубьем выплыла, в лесу светлю стало. Вот и молодая березка дугой над дорогой висит. Тпру, стой! Пошли в лес братья. А дед на своем месте – миткаль складывает.

– Как побазарили? – первым делом спрашивает.

– Гожо! – мужики в ответ.

– А заветку мою не забыли? Правду не нарушили? – допытывается старик.

Герасим сел на пенек, скрутил покурить, отвечает за себя:

– Пока что держусь.

Петр покраснел, как медный самовар, пыхтит, дуется, а что сказать – не знает: ни сознаться, ни нет, можа старик и не проведает про лишний грош, про стариков да про жену. И удумал Петр утаить:

– Да и я, батенька, вроде никакой вины не чую.

Старик поморщился, словно комарик его укусил.

– Коли так, – берите товарчику на добро здоровье.

Нагрузили Герасим с Петром миткаля по целой тележке, сто спасиб дедушке сказали и поехали. У Петра от сердца отлегло. Думает: не так уж ты, дедка, хитер, я на провер хитрее тебя вышел; ничего-то ты не отгадал; так ли бы я тебя обыграл, кабы не Герасим, – с ним каши не сваришь. Знал Петр, что сосед – человек прямой души.

Вот и замыслил он отпехнуть Герасима от себя. Наутро взял кузовок – и чуть свет в березняк. У прометки полез в чащобу, миткаль сразу не сматывает. Тоже плутист был. Березки щупает, а ухо востро держит, к каждому голосу, к каждому шороху прислушивается, под кусты глядит да в ягодник, диви, ягоды да грибы собирает. Нет-нет да негромко оголчит:

– Дедка, а дедка, где ты?

На деле дедка-то ему и вовсе лишний – только опасался Петр, как бы в просак не попасть. Примешься без дозволения миткаль сматывать, а Березовый хозяин и явится.

Гукнет Петр да постоит с минутку под кустом, опять гукнет и головой во все стороны вертит. Смекнул он, что Березовому хозяину днем-то недосуг за своими владениями надзор держать, и посмелей стал. Вынул ножик – и давай с берез миткаль полосовать, в куски катать, вязанки вязать. А руки так и трясутся. Взвалил вязанку на плечо, и давай бог ноги: рад, что хозяин не заметил. Бежит чащей, земли под собой не чует, только сучья трещат, ни дать, ни взять сохатый от стрелка спасается. Еле жив выбрался из чащи. Все-таки принес вязанку.

Только к дому-то подходит, а сосед тут как тут:

– Отколе это ты такой миткаль достал?

– Да на Студенцах отбеливал.

А сам с вязанкой скорее в сенцы, и дверь на засов.

В скорости опять с Герасимом на ярманку тронулись. Шагают сзади за возами. Герасим и спрашивает:

– Петр, у тебя вроде воз-то поболе моего?

– Полно тебе чужое считать. Глаза завидущи. Не с одних ли берез с тобой катали?

– Знать повиделось…

И больше Герасим не допытывался. Спросил к слову, а не к чему-нибудь. Не жаден был.

Не успели товары раскинуть – минтом раскупили. Петр еще копеечку с куска надбавил – все равно берут. На обратном-то пути Герасим ткнулся в передок, на сенце мягко, едет – похрапывает. Лошадь трусит бойко. Сзади в телеге Петр сидит, подсчитывает: на сколько больше выручил.

Глядь, у самого леса, обочь дороги, нищий сидит, и костыли и корзинка рядышком. Видно хворь замаяла, из сил выбился. Увидел возы – ползет к дороге, просит:

– Довези, родной, умаялся.

Петр глянул на него, а сам кнутом лошадь шугнул. Так и остался нищий среди дороги.