Текст книги "Рубеж"

Автор книги: Михаил Горымов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 5 страниц)

– Мы из охраны Останкинского телецентра, – громко говорил один из парней. – Весь личный состав целиком поддерживает Верховный Совет, пусть придёт какая-нибудь небольшая демонстрация, и иы готовы вам сдаться!

Эти слова вызвали большое воодушевление, обоих охранников проводили до ближайшего подъезда, и они вошли в Дом Советов. Фёдор последовал за ними, но в Дом его не пустили. Тем временем народ стал грузиться в машины, и они поехали брать Останкино.

Григорий мчался в одном из автомобилей. На одной из улиц их стали обгонять бронетранспортёры с солдатами. Солдаты были тридцати-сорокалетнего возраста. Из машин им кричали: "Ельцину крышка! Переходите на нашу сторону!" Солдаты кивали в ответ и многозначительно улыбались.

Когда колонна достигла телецентра, уже смеркалось. На углу основного здания стояло пять бронетранспортёров, чтобы не допустить провокаций, спиной выстроилась цепь казаков, человек двести, они были все без оружия, только их командир был при шашке.

У входа в здание стояла плотная толпа. Только двадцать человек были вооружены автоматами, остальные безоружны, ещё один парень был вооружён гранатомётом с одной единственной гранатой. Гранатомёт показался Григорию очень знакомым. "Где-то я его видел? – подумал он, но вспомнить никак не мог, и вдруг неожиданно из памяти выплыла страница журнала "Техника молодёжи". – Ба-а, да ведь это же первый советский гранатомёт сорок какого-то года выпуска, старьё, сейчас такими не воюют даже в Африке, откуда он его только откопал?" Быстро темнело, автобусы подвозили всё новых и новых людей, все без оружия. Собралось уже несколько тысяч. Было много кино– и телекорреспондентов. Около восми часов человек десять автоматчиков во главе с генералом Макашовым направились к зданию аппаратно-студийного центра, что было напротив. У входа в него собралось сотни три-четыре людей. Люди размахивали флагами и кричали: "Выходи! Не бойтесь, выходи!" Но здание хранило молчание, оно было всё затемнено, и во всём его облике было что-то зловещее и страшное. Пять грузовиков освещали его фарами, неожиданно один из автомобилей сорвался с места и ударил в двери, затем дал задний ход. Внешние двери были разбиты, но задние лишь незначительно повреждены, кабина задевала потолок, и машина не могла проехать дальше.

– Назад, всем отойти назад! – крикнул генерал Макашов, он повернулся и вошёл в здание. Через минуту изнутри донёсся его голос: "Я, генерал Советской Армии Макашов, на основании решения Верховного Совета России приказываю вам немедленно покинуть здание. Обещаю вам и вашим людям полную неприкосновенность! Вы меня поняли, майор, всех отпустим с миром!".. Чуть позже генерал вышел на улицу.

– Отказываются подчиниться! – произнёс он.

Рядом с Григорием стоял пожилой мужчина и настраивал приёмник.

– Чего это у тебя? – спросил Гриша.

– Я радиолюбитель, мне друзья подсказали модуляцию, которой спецназ пользуется, вот спаял схемку, попробуем их послушать.

Из приёмника вырвался голос: "...Шестой, шестой, я – первый! Видите гранатомётчика?" "Видим". "Уничтожить!"

Тут же грохнул одинокий выстрел, и автоматчик, что стоял слева от входа, охнул и стал сползать вниз по стене, его тут же подхватили и понесли.

"Идиоты! – раздалось из динамика. – Я же сказал гранатомётчика!"

Из окон второго этажа ударили автоматные очереди, но парень с гранатомётом всё же успел выстрелить в одно из них, и тут же рухнул на асфальт.

В следующее мгновение Григорию показалось, что расстояние до автобуса, стоящего справа, метрах в двадцати, он преодолел за один прыжок. За автобусом укрылось пятнадцать человек, но он был совсем маленький, Курганский, и люди лежали друг на друге. Большое количество людей не успели покинуть зону обстрела и вынуждены были лечь на асфальт, теперь спецназовцы занялись их уничтожением. Они расстреливали беззащитных людей перекрёстным огнём из телецентра и аппаратно-студийного комплекса. Было хорошо видно, как трассирующие очереди впиваются в тела несчастных, при этом они как-то странно дёргались и подпрыгивали, будто это были не живые люди, а большие куклы, и по асфальту текла алая человеческая кровь. По площади носились бронетранспортёры, поливая из пулемётов направо и налево, и над каждой башней позвышался пулемётчик, высунувшись по пояс. Они были уверены в своей безнаказанности, так как знали, что все двадцать вооружённых ополченцев расстреляны в первые секунды у входа. Григорию хотелось разглядеть их лица, но лиц не было, вместо них были чёрные обезьяньи маски. Он лежал за автобусом, вжимаясь в асфальт. Пули с неприятным дребезжащим звуком впивались в обшивку, в колёса. Желая выкурить лежащих людей, спецназовцы стали стрелять по автобусу баллончиками с газом. Люди кашляли. отплёвывались, но не двигались с места. Рядом с Григорием лежал подросток лет четырнадцати, неожиданно он дёрнулся и застонал.

– Что с тобой? – спросил Григорий.

– Меня ранило!

– Куда?

– В ногу! В ногу!

– Потерпи, браток, всё это скоро кончится!

Метрах в пяти от автобуса лежали мёртвые кинооператоры, были хорошо видны их бледные лица, тут же валялась видеоаппаратура. Расстрел продолжался около часа, потом наступило затишье, воспользовавшись этим, Григорий быстро вскочил, схватил раненого подростка и бегом бросился с площади, за ним рванулись и остальные, кто прятался за автобусом, прихватив раненых. Гриша побежал за угол аппаратно-студийного комплекса и опустил раненого подростка, вся его правая нога была в крови. К ним подбежала молодая девчонка в белом медицинском халате, она торопливо расстёгивала сумку с красным крестом.

– Я сам справлюсь, сестрёнка, – сказал Григорий, забирая у неё бинт и вату. – Помоги другим.

Девчонка бросилась к другому раненому, а Гриша перевязывал подростка.

– Жжёт, вот здесь жжёт! Больно! – стонал мальчишка.

– Потерпи, потерпи, браток, ты же мужчина!

Тем временем на площадь выехали три поливочные машины, и трое парней принялись подбирать и затаскивать в кабины раненых.

К углу здания подъехал ЗИЛ-131, девчонка в белом халате подбежала к машине, что-то сказала водителю, затем прыгнула в кабину, и они выехали на площадь. Едва машина поравнялась со входом, как по ней ударили трассирующие очереди. ЗИЛ вспыхнул, как факел, из его кабины не выскочил никто.

Несколько молодых ребят, прикрываясь цоколем здания и козырьком над первым этажом, стали подползать ко входу и вытаскивать оттуда раненых. На край площади выехал бронетранспортёр, остановился и ударил из крупнокалиберного пулемёта по жилым домам со стороны метро "ВДНХ", другой бронетранспортёр, видимо, окончательно осатанев от крови и убийств, выехал на улицу Королёва и открыл огонь по проезжающим машинам. Один из автомобилей сразу же загорелся, другой, вильнув в сторону, врезался в столб, остальные остановились, и люди из них бросились врассыпную. БТР ударил по ним из пулемёта, потом ещё немного пострелял по окнам жилых домов и после этого вернулся на площадь.

Молодые парни, бросая бутылки с бензином, подожгли угол здания аппаратно-студийного комплекса. Сильное пламя охватило угловую комнату на втором этаже.

Григорий тем временем заметил несколько легковых автомобилей, стоящих неподалёку. Он подбежал к одному из них, выдавил ветровое стекло и открыл дверь. Тут же завыла сирена, но Гриня уже открыл капот и хозяйничал вовсю. Его примеру последовали и другие, стали заводить остальные машины и сажать в них раненых. Раненого подростка Григорий посадил рядом с собой, на заднее сиденье к нему поместили ещё четверых. Он сел за руль, и машина тронулась прочь от Останкино. Вскоре они приехали в больницу. В приёмном покое стали принимать раненых, у дверей стоял молодой охранник в пятнистой одежде. Он молча взирал, как раненым оказывают первую помощь, как их кладут на носилки и увозят.

Григорий вышел на улицу, неожиданно его догнал охранник:

– Погоди, браток, я с тобой!

Они сели в машину и двинулись по ночной Москве к дому Верховного Совета России.

Глава восьмая

Фёдор шёл по Тверской улице, когда путь ему преградила баррикада. Над баррикадой развевался русский торговый флаг, рядом с флагом стоял мужчина с автоматом "Узи" на плече. Фёдор прошёл баррикаду и оказался на площади перед Моссоветом. Горели костры, шатались люди их было тысяч пять. Вокруг одного из костров сидели бомжи, в нос ударил резкий запах немытого человеческого тела. Бомжи сидели молча, тупо уставившись в одну точку. В это время какие-то люди стали выносить из дома Моссовета ящики. Бомжи сразу же ожили, они вскочили и побежали навстречу этим людям, вскоре они вернулись к костру, неся бутылки с водкой, пивом и дымящуюся снедь.

– Я же говорил, что сюда надо идти, а вы мне не верили, дурачьё, у демократов всегда найдётся что-нибудь пожрать и выпить.

Возле памятника Юрию Долгорукому собралась толпа, вдруг она пришла в движение и радостно завизжала. Фёдор направился туда, в середине стоял невысокий лысый еврей, и все внимательно слушали его.

– ...Останкино отбили! – говорил он. – Народу там положили сотни четыре, не меньше.

Толпа одобрительно загудела. Лысый еврей стал рассказывать подробности расстрела, и чем больше он рассказывал, тем громче гудели окружающие, и на их лицах светилась радость.

– Уничтожить, перестрелять всех, как бешеных собак! – закричал толстый мужчина с тройным подбородком.

– Раздавить русскую гадину! – завизжала старая еврейка и притопнула тоненькой ножкой.

Вверху на каменном постаменте возвышался князь Юрий Долгорукий, восседая на своём боевом коне, он молча наблюдал, как внизу бесновалась нерусь.

Фёдор выбрался из толпы и направился на другой конец площади. Неожиданно его окликнули, у ближайшего костра сидело несколько человек. Среди них Фёдор узнал своего институтского товарища Валентина, проститутку Люську и педераста Аркашеньку.

– Федя, вот уж не чаял тебя здесь увидеть, – произнёс Валентин, поднимаясь навстречу. – Значит, ты с нами, с демократами?

– Нет, я не с вами, я здесь случайно.

– Значит, ты всё ещё на стороне защитников парламента?

Фёдор усмехнулся.

– Скажите, а что за люди собрались у Белого дома? – спросила молодая девица с крашеными рыжими волосами.

– Там фашисты, шовинисты и шизофреники! – проговорил скороговоркой, как заученную роль, Валентин, усаживаясь у костра и открывая очередкую банку с пивом.

– Ну, ты это врёшь! – сказал Фёдор. – Если открыть политический словарь и посмотреть значение слова "фашист", то ты прочтёшь, что фашизм – это одна из форм капитализма, когда он начинает терять власть, то он прибегает к грубому физическому насилию, что Ельцин и сделал сегодня, так что фашист это он, самый настоящий, без изъяна. Что касается шовинизма, то в Дом Советов съехались люди со всего Советского Союза, представители почти всех национальностей, так что тут ты опять врёшь. Ну а насчёт шизофрении, вот тут ты прав, там действительно собрались одни шизофреники. Двадцать восемь панфиловцев тоже были шизофреники, немцы полстраны захватили, Красную Армию разбили. На них пятьдесят танков прёт, а их только двадцать восемь, и позади никого, путь на Москву открыт, всё – война проиграна, погибать уже бессмысленно, надо в плен сдаваться, а они – идиоты, под танки с гранатами бросаются, ну разве не шизофреники. Будь на их месте французы или англичане, бельгийцы или голландцы, умные цивилизованные народы, они бы всё тщательно взвесили, здраво рассудили бы и сдались, потому что умные, и ты, Валя, тоже не растерялся бы, сразу лапки кверху поднял, потому что умный, цивилизованный человек; и в концлагере бы ты не пропал, ты бы сто раз изогнулся, извернулся, как удав гнутый, и заделался бы какой, ну и вешал бы русских, поляков, чехов, словаков не потому, что ты злодей, а потому, что так сложились обстоятельства, ты никогда не можешь быть выше их, они выше тебя. Такие, как ты, никогда не идут против ветра, потому что ты умный человек, а людей тебе было бы искренне жаль, и ты бы намыливал им верёвку мылом, чтобы меньше мучились. Ну а когда война бы закончилась, ты опять извернулся бы и оказался в американской зоне, и сейчас ты спокойно бы доживал свой век где-нибудь в Майями, имея виллу, две машины, детей, внуков и счёт в банке, потому что ты умный, цивилизованный человек, новый русский, а панфиловцы, они давно уже сгнили, шизофреники. Однако я только не пойму, почему ты сюда пришёл. Вдруг здесь тоже начнут стрелять?

– А куда же ему деваться, если его шеф здесь? Он за ним, как нитка за иголкой! – ехидно сказала Люська.

– Веньямин, значит, здесь? – переспросил Фёдор.

– Он сейчас в Моссовете заседает, про тебя, между прочим, спрашивал, хочет тебя видеть, – произнёс Валентин, наслаждаясь пивом, было видно, что он нисколько не обиделся.

– Что же вы стоите? – сказал педераст Аркашенька, глядя на Фёдора снизу вверх. – Присаживайтесь, у нас "Амаретто" есть, хорошее вино.

– У меня аллергия, – Фёдор развернулся и зашагал прочь. На Манежной площади его догнала иномарка. Машина резко затормозила, и из неё вышел Веньямин.

– Садись, подвезу. – Фёдор сел в машину. – Ребята говорят, что видели тебя у Моссовета, ты напрасно ушёл.

– Что произошло в Останкино?

– Разве ты не слышал лысоватого мужчину? Он выступал у памятника.

– Значит, это правда, в Останкино расстреляли безоружную толпу?

– Да, всему этому сборищу патриотов устроили хорошую кровавую баню.

– И тебе их не жалко?

– Кого? Этих шизофреников? Я давно тебе хотел сказать, поскольку ты мой друг детства, и мы с тобой когда-то в пионерлагерь вместе ездили, и в колхозный сад за яблоками лазили, чтобы ты прекратил маяться дурью и спустился с небес на землю. Я понимаю, что ты любишь русскую историю, русскую культуру, русский народ. Но сейчас этого народа просто нету, его не существует. Есть только быдло, стадо баранов, которые не заслуживают другой участи, кроме как быть зарезанными. Навоз, на котором мы взрастим нашу новую цивилизацию, и править миром будем мы – евреи, народ, избранный самим богом!.. У каждого народа есть свой дух, присущий только ему. Уничтожь этот дух, и народ исчезнет, люди останутся, но они потеряют своё национальное лицо и осознание своей общности. Но носителем этого духа является далеко не весь народ, а лишь небольшая его часть. Человеческое общество подобно слоёному пирогу, оно делится на касты: есть благородные касты, каста воинов, каста царей, каста мудрецов, учёных, художников и т.д. Людей, принадлежащих к благородным кастам, мало, именно они и являются носителями национального духа. Основная же масса людей относится к низшим кастам, это рабочий скот, он может только работать и выполнять приказы, на большее они не способны. Так вот, начиная с тысяча девятьсот четырнадцатого года, мы истребили все ваши благородные касты. Первая мировая война, гражданская, красный террор, в Отечественную войну легли последние остатки – цвет вашей нации. При этих словах Веньямин злорадно засмеялся. – Нет, кое-кто, наверно, уцелел, но эта величина настолько мала теперь, что ею можно пренебречь. Осталось только быдло, рабы, которые будут выполнять все наши приказы и не посмеют ослушаться. Всё решает наследственность, генетика, у героя рождается герой, а у морального урода рождается урод. Уничтожая благородные касты, и прежде всего касту царей и касту воинов, мы давали возможность плодиться ублюдкам. Двуногие твари, которых теперь миллионы, они ничего не хотят знать и понимать. Да, русский народ был великим народом, у вас были герои, были учёные, но теперь всё это уже в прошлом. Раньше достаточно было только ударить в колокол, в набат, и ваш народ поднимался на борьбу с захватчиками, теперь уже целую неделю омоновцы откровенно убивают людей, а народ не шелохнётся, и эти идиоты, что собрались у Дома Советов, не хотят этого понять, что их игра проиграна, им надо о себе подумать, о своей личной жизни. Ты обратил внимание, какие они все разные по поведению, по разговору, даже по одежде, это сборная солянка из остатков благородных каст, которые съехались со всей страны. Они уже ничего не смогут изменить, они уже обречены, потому что нет больше русской нации, и русский дух не существует, его нет!

– Значит, утром вы добьёте последних из могикан? – спросил Фёдор.

– Не-е-ет, зачем, мы их используем, чтобы поставить на место остальное быдло. Утром к Белому Дому подойдут танки и сразу же, без предупреждения, откроют огонь. Обстрел будет продолжаться десять минут. Шизофреники сразу же поднимут белый флаг, но их всё равно будут расстреливать, не будут стрелять только по тем окнам, где будут белые флаги. Скоро шизофреники это поймут и в каждое окно выкинут по белой тряпке. Ты только представь себе это зрелище! Огромное здание, и из каждого окна свисает белое полотнище, а потом они начнут выходить с поднятыми руками, дрожащие от страха, бледные, трясущиеся, и бросать оружие к ногам победителей. Всё это будут снимать телекамеры и транслировать на весь земной шар, и человечество всего мира увидит, что ждёт тех, кто посмеет встать на пути нашего владычества. Все граждане бывшего Советского Союза прильнут к телевизорам и увидят жалких, дрожащих, нет, не людей, а существ, и уже никто не посмеет выступить против нас. Кажется, у уголовников это называется "опустить" так вот, мы опустим весь народ, всех обитателей бывшего Советского Союза! – И Веньямин самодовольно улыбнулся.

– Ну а если защитники Дома Советов не сдадутся? – сказал Фёдор.

– Куда же они денутся? С голыми руками против танков не попрёшь.

– А если Руцкой раздаст оружие, там же помимо автоматов сотни гранатомётов и ПТУРСов.

– Он же почётный гражданин Израиля, разве ты не видел по телевизору, как он рыдал возле Стены Плача, как и положено настоящему еврею. Нет, несколько десятков автоматов он выдаст, спектакль должен иметь соответствующее оформление. Из Израиля сегодня прибыли спецподразделения снайперов, они засядут на чердаках и будут отстреливать прохожих.

– Зачем? – удивился Фёдор.

– Здесь преследуется цель чисто ритуальная. Евреи в самом сердце России, в Москве, забивают русских свиней. Я рассказал тебе всё это, чтобы предостеречь тебя от ошибок, которые могут быть для тебя роковыми. Ты же мой друг. И я помню, как когда-то ты учил меня драться, как однажды из-за меня ты принял побои. Я ничего не забыл, поэтому прекрати валять дурака и займись делом. Мы строим новый мир, новое общество, и ты можешь занять в нём неплохое место, если будешь стараться...

– Останови машину, – сказал Фёдор.

– Куда это ты?

– А я хочу посмотреть, как они возьмут Дом Советов за десять минут, произнёс Фёдор, выходя из автомобиля. – То, что всё это спектакль, я верю, Веня, знал и без тебя, и я не собирался в нём участвовать, но теперь, после Останкино, я приму участие, и пусть Ельцин ведёт свою банду с танками, с ракетами, с вертолётами, я принимаю бой! Неравный, с голыми руками, и мы ещё посмотрим, кто кого одолеет. Я вообще-то уже шёл туда, ты меня вовремя подбросил. Пока!

– Подожди, это же безумие, они же там все обречены, что ты там сможешь изменить один...

– Я же тебе объяснил, я принимаю бой, а ты иди на север, там безопаснее.

– Не понимаю?!

– Читай сказку "Маугли", поймёшь! – и Фёдор зашагал к Дому Советов.

Глава девятая

У дома Верховного Совета на площади по-прежнему толпился народ, но людей было значительно меньше, тысяч десять. Общее настроение уже было другое, во всём чувствовалась тревога, и она с каждым часом нарастала. На тротуаре стоял Григорий.

– Трофанчик, живой! – воскликнул Фёдор, бросаясь к нему. Григорий улыбнулся. Он был в милицейском бронежилете, на плече у него висел автомат "ксюша". – Тебе никак оружие выдали?

– От них дождёшься, от этих болтунов. Мы тут по дороге двух ментов встретили, ну и позаимствовали. Кстати, познакомься, это Вася – афганец, Гриша кивнул на молодого парня в камуфляже, стоящего рядом, он тоже был в бронежилете и с автоматом.

– Молодцы! А Андрея не видел?

– Он домой рванул, у него там пистолет спортивный мелкокалиберный есть. Скоро будет.

Из подъезда выскочили человек двадцать автоматчиков и стали грузиться в машину.

– В Останкино, мужики?– спросил Гриня.

– Нет, таможню брать!

– Это какую таможню, которая на трёх вокзалах?

– Угу!

– Зачем? – удивился Фёдор.

– Ну ты подумай, – воскликнул Григорий, – быки просто какие-то, ваты бубновые, откровенно вальтуют, на черта им сдалась эта таможня, кому она вообще нужна? Надо взять сотни две автоматчиков, десяток гранатомётов и ещё раз атаковать Останкино. Захватить его, переломить ход событий в свою пользу. Надо действовать, а они сопли жуют! Мы тут по дороге сюда Анпилова встретили. Мы с Васей к нему, так и так, давай, командуй! А он только руками разводит и говорит: "Я митинг могу провести, демонстрацию организовать, а штурмовать Останкино – это не моя стихия, я же не военный".

– М-м-да! Вообще-то он прав. А что там за казаки? – Фёдор показал на ближайшую баррикаду, на которой суетились люди в папахах.

– Это Оренбургская казачья сотня. Они давеча такой спектакль закатили. Набрали где-то консервных банок, больших, из-под кильки, сложили их штабелями, чтобы издали хорошо было видно, потом выставили цепь охранения и стали эти банки закапывать в разных местах. Что тут началось! Сбежались журналисты, целая кодла, хотят приблизиться к баррикаде, а казаки их не пускают, они кричат, волнуются: – Что вы делаете?! Кто дал вам право минировать центр города? Это варварские методы ведения войны! Это нарушение международного соглашения! Мы сообщим об этом в наших газетах! – В общем, столько визгу было, вони от этих общечеловеков, хоть топор вешай. Одним словом, это надо было видеть. Если казачья уловка сработала, то с этой стороны ельциноиды уже не сунутся!

– Казаки всегда были мастера на всякие военные хитрости, это у них в крови, – сказал Василий.

К подъезду подъехали три легковые машины, и из них стали вытаскивать раненых. Раненых клали на носилки и уносили в Дом Советов.

– Откуда их? – спросил Фёдор.

– Из Останкино! – последовал ответ.

– Зачем же их привезли сюда? Их надо в больницу, им же нужна медицинская помощь.

Но Фёдору никто не ответил, только Григорий многозначительно произнёс: – Я охреневаю, дорогая редакция!

– Что такое охреневать? – спросил Василий.

– А это когда ты медленно превращаешься в большой и толстый хрен!

Из темноты выступил Андрей: – А вот и я!

– Ну как, принёс?

Андрей вытащил из-под куртки спортивный пистолет.

– Вот он, ТОЗ-35 называется.

Григорий взял пистолет и подкинул его на ладони.

– Увесистая штука. А патроны есть?

– Всего десять штук.

– Не густо, – сказал Гриня, возвращая пистолет Андрею.

– Слушай, Трофанчик, – произнёс Фёдор, – хочу тебя спросить. Ты спецназовцев, что в Останкино людей постреляли, видел?

– Ну!

– Это правда, что они все в чёрных масках?

– Да. Для глаз прорезаны два больших правильных круга и третий, овальный – для рта с носом. Лицо превращается в жуткую обезьянью харю.

– Они, кстати, называются спецподразделение внутренних войск "Витязь", – заметил Василий.

– Как? – удивился Григорий, – "Витязь"? Это они – витязи? ВВ-шники? Может, они себя ещё и воинами считают, эти уроды? – Григорий достал пачку сигарет и закурил. – Слушай, Андрюх, а ты не знаешь, для чего им эти обезьяньи намордники, для понта что ли?

– Нет, там другая цель. Дело в том, что американский солдат считается самым трусливым в мире, и американцы весьма обеспокоены этим и очень хотят сделать его похрабрее. У них существует целый ряд институтов с большим штатом сотрудников, где всерьёз изучают человеческую психику. Такие вопросы, как, скажем, почему порой горстка солдат бьётся с целой армией до последнего патрона, погибает, но в плен так и не сдаётся, и те же самые солдаты в другой ситуации вдруг бегут, как стадо баранов, бросая оружие. Всего лишь оттого, что в их войске завелась одна паршивая овца, которая крикнет: "Пропали, братцы! Нас предали!" И всё, начинается паника. Денег на эти исследования американцы не жалеют. Так вот, они подсмотрели у папуасов, людоедов, что те, когда воюют друг с другом, перед боем разукрашивают свои рожи, да так, что не только враги, а свои узнать не могут, кто есть кто, и такой человек становится полностью раскованным. Он как бы освобождается от совести, он уже не боится струсить в бою, испугаться. Если испугался, сбежал, то у любого ручья харю свою обмыл, по новой её размалевал и всё, это не я убегал и визжал от страха, а другой, у меня морда по-другому разрисована. Можно убить ребёнка, добить своего раненого товарища, и тебя никто не узнает. Такой человек действует в бою намного смелее и нахальнее, и вторая цель, которая преследуется, это запугать противника своим страшным видом, сломать его волю. Американцы сейчас ввели в своей армии боевую косметику, и их солдаты на учениях мажут свои физиономии краской. Паша Грачёв – истинный холуй, он передрал у американцев не только форму, но и косметику, и пошёл ещё дальше – он ввёл в армию и обезьяньи маски. Хотя классическая русская военная школа основана совсем на других принципах. Русские воины никогда не шли в бой с закрытыми лицами, для них это считалось позором, даже в эпоху холодного оружия они не пользовались забралом. Когда враг видел, что на него идёт живая стена витязей за червлёными щитами, ощетинившаяся копьями, и у всех открытые мужественные лица, и ты видишь, что каждый человек о отдельности сильнее тебя, он сильнее тебя духом, это было намного страшнее. Хотя если в открытое лицо заедут копьём или мечом, то мало не покажется. Поэтому западные рыцари опускали забрала, а на шлемы приделывали рога, лапы с когтями, чтобы запугать...

– Русского солдата чем больше пугаешь, тем он только злее становится! произнёс Григорий, затягиваясь сигаретой.

В нескольких местах на площади горели костры. Четверо друзей подошли к баррикаде со стороны Конюшковской площади. На баррикаде суетились люди, двое парней разливали по бутылкам бензин. У одного из них на руке была повязка дружинника, другой был в синей куртке. В них Фёдор узнал ребят, с которыми познакомился две недели назад.

– Здорово, мужики, не узнаёте?

– Почему, узнали, – ответил дружинник, продолжая разливать бензин.

– Ты в самую первую ночь у нашего костра сидел.

– Верно, – Фёдор улыбнулся. – Так вы что, так с той самой ночи здесь и дежурите?

– Да.

– И домой не уходили?

– Нет.

– Ну, вы просто железные ребята.

Неожиданно к ним подошли двое иностранцев с телекамерами:

– Простите, пожалуйста, можно задать вам несколько вопросов?

– Слушаю вас, – ответил парень в синей куртке.

– Мы с французского телевидения. Скажите, вы сторонники Руцкого?

– Нет, Руцкой вместе с Хасбулатовым нам до лампочки! Они либо прохвосты, либо предатели. Мы против Ельцина и тех сил, которые он представляет.

– Но тогда нам непонятны ваши действия. Президента поддерживает армия, милиция, у них техника, оружие, а вы с голыми руками.

– Да, вы правы. Они вооружены до зубов, а мы почти безоружны, но мы теперь уже не может уйти и уклониться от боя. Ельцин – враг русского народа. Он разрушает наше государство. Он расчленил нашу страну. Он сделал тридцать пять миллионов русских людей иностранцами на их собственной земле, и никто, никто ему не противоречит, ни КГБ, ни армия, ни МВД, хотя они легко могли бы свернуть ему шею ещё в самом начале. Но они молчат. А он действует и становится с каждым разом всё сильнее, а мы только сдаём одну позицию за другой. Сейчас он перешёл уже последнюю границу, он откровенно расстрелял безоружных людей в Останкино, он бросил наглый вызов всему русскому народу и всем другим народам, населяющим Советский Союз. Кто-то должен принять этот вызов. И встать у него на пути с оружием в руках, и принять бой, пусть неравный, но схлестнуться лицом к лицу с омоновцами, со спецназовцами, со всей этой нечистью. Это рубеж, за который нам отступать уже нельзя, так как дальше отступать просто некуда. Нашему народу тогда придёт конец, потому что нация, которая не защищается, обречена, её всю уничтожают. До последнего младенца!

– Неужели обязательно лить кровь, убивать людей, это же негуманно. Неужели нельзя как-то договориться, найти какой-то компромисс?

– Нельзя, вся эта болтовня о гуманизме, об общечеловеческих ценностях, о демократии – это только красивые слова. Закон о развитии общества очень жесток, и история время от времени каждому народу предъявляет жёсткие требования, так что либо они нас, либо мы их закопаем, третьего не дано. И мы не отступим с этого рубежа.

– Ну что ж, спасибо вам за интервью! – сказал француз, опуская камеру. – Всего вам доброго!

– До свидания!

– Слушай, тебя как зовут? – спросил Фёдор.

– Савелий, можно просто Сева.

– Редкое имя.

– Это меня в честь деда. Дед погиб в сорок первом под Москвой в первом же бою, его раздавил немецкий танк.

Возле стены Дома Советов двигалась небольшая толпа. Это был крестный ход. Люди шли с иконами и крестами в руках и пели молитву.

– ...Господи, ниспошли победу русскому воинству... – пел батюшка, окропляя здание святой водой.

Крестный ход поравнялся с подъездом, у которого стоял сотник Морозов. Батюшка посмотрел на казака и окропил его.

Возле баррикады появился Джон Смит с тремя американцами, увешанными видеоаппаратурой.

– Федя, хорошо, что вы здесь. Фотоаппарат у вас с собой? – спросил мистер Джон.

– Он всегда со мной.

– Это хорошо. Увидите что интересное, снимайте, но запомните, не позднее половины седьмого вы должны уйти.

– Я запомню.

Глава десятая

Фёдор сидел на полу в холле двадцатого подъезда, прислонившись спиной к стене. На обширном ковре, устилающем пол, спали люди. Совсем рядом, положив автомат под голову, сопел Григорий. По лестнице со второго этажа со своими подручными спустился Джон Смит:

– Федя, вставайте, пора уходить.

Фёдор посмотрел снизу вверх на Джона Смита и произнёс:

– Я остаюсь, мистер Смит.

– Что-о?! Вы сумасшедший, разве вы не знаете, что будет здесь через час?! Их всех перестреляют, – американец кивнул на спящих людей.

– Ну, Бог даст, не перестреляют, оружие и у нас есть. Казаки тут ещё...

– Не говорите глупостей! Руцкой раздал всего сто восемьдесят автоматов, это смешно, а казаков давно уже не существует, это только ряженые, шуты, клоуны... – договорить он не успел, на улице застрочили крупнокалиберные пулемёты и раздался рёв боевых машин.

– Что это?! – почти крикнул Джон Смит.

– Кажется, это ваши друзья, – ответил Фёдор, улыбаясь.

С пола поднялся Григорий.

– Дождались, дождались, вальты бубновые, гемадриллы жёваные! – сказал он, проверяя свой автомат.

–Подъём! – прозвучала команда. – Строиться!