Текст книги "Чертово колесо"

Автор книги: Михаил Гиголашвили

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 44 страниц) [доступный отрывок для чтения: 16 страниц]

– Это для водилы.

«Витьки» повторили все за ним. Потом разорвали буханки и принялись уписывать хлеб с колбасой. Времени до машины оставалось с полчаса. Стали одеколоном вытирать ладони, но это мало помогало, только стали вонять, как в парикмахерской, а Байрам досадливо сетовал, что нет бензина, чтобы снять остатки с рук:

– Повяжут, в железа оденут – и все, факт на лапах, куда денешься!..

Начали собираться. Проверять карманы. Стряхивать с одежды семена и труху, которой были усыпаны с головы до ног. Анзор, щуря уставшие глаза, вполголоса пробормотал, обращаясь к Гуге:

– То, что у «витьков» осталось, тоже надо будет как-нибудь забрать. На шмотки сменять. Водки им купить.

А потом и к Тимохе-цыгану зайти…

Наконец, захватив пустые бутылки из-под лимонада, все двинулись за Байрамом, который опытной рукой прокладывал путь. Пригнувшись, ворвались в кукурузу. Ее стебли после тонкой и гибкой конопли показались чересчур толстыми и грубыми – как из общества юных дев вдруг попасть в круг перезрелых баб.

В кукурузе вздохнули свободнее и стали пробираться к развилке, где уже смутно виднелся силуэт машины.

17

В рыбный ресторан «Над Курой» Бати затащил Нану почти насильно:

– Пойдем, посидим. Форель! Осетрина на вертеле! Рыба полезна!

На веранде прохладно…

Народу было достаточно. Бати поприветствовал сторожа и повел Нану на веранду, где ветерком сдувало запах жарящейся рыбы. Расположились. Он снял с подноса закуски, принесенные официанткой, похожей на беременную слониху. Заказал водку, шампанское, форель, жареную осетрину.

– Форели – сколько? Золотой мой, сколько форели? У нас форель кру-упная, – уточнила официантка с тройным подбородком и складчатыми запястьями. – Форель жи-ирная, на меня похожая!..

– Реши сама! – ответил Бати. – Много тяпнула сегодня? Небось, все стаканы допила?

– Сколько выпила – все мое! – погрозила она ему толстым пальцем со вросшим обручальным кольцом.

Нана некоторое время осматривалась – она никогда не была тут. Потом попробовала сома в уксусе. Бати, в хорошем настроении, пил за удачу, за все хорошее, и ел рыбу руками, приговаривая:

– Рыбу – ножом? Не-ет! На Кавказе все нужно есть руками!

Глядя, как он копается в рыбе, Нана почему-то вспомнила покойного отца, который все ел вилкой и ножом, никогда, даже будучи один, не касался рукой куриной ножки (только салфеткой), колол кусочек сахара на четыре части, бутерброды аккуратно разрезал ножом на ровные квадратики и отправлял в рот вилкой. Эти ровные квадратики она запомнила на всю жизнь.

Выпили еще. Закурили. Посидели немного, отяжелев от еды и солнца, наблюдая, как на другом берегу реки, под пятнистыми стенами набережной, мальчишки удят рыбу.

– Вкусно? – спросил Бати. Нана улыбнулась:

– Я люблю рыбу.

– Тогда выпьем за будущее! – предложил он, уточнив: – За наше совместное будущее!

– Что ты имеешь в виду? – сумрачно поинтересовалась она, чувствуя, как вместе с волной опьянения накатывает тоска.

– Но как же… Ты, видимо, восприняла мое предложение в шутку? Я не шутил! И ты, кстати, не ответила мне еще…

– Вот ты о каком будущем говоришь… Но ведь это – дело серьезное. Нельзя так сразу… И потом… – Нана неопределенно повела плечами, не находя нужных слов. Ей хотелось, чтобы Бати сам понял то, что она хочет сказать, и не обиделся, поскольку он ей нравился. Но что он должен понять – она сама не знала толком. Наверно, чтобы не спешил и не торопил ее с решением.

– Конечно, сразу нельзя! – как-то обрадовано склонился Бати над столом. – Надо привыкнуть, поближе узнать человека… – И вдруг, помимо своей воли, гадко подмигнул ей.

Нане стало страшно.

К столу, с трудом продвигаясь по узкой веранде, подковыляла официантка.

– Птички мои, вам ничего не надо? Форель жа-арится! – уставилась она на них добродушными глазами. Только что за соседним столиком она хлопнула очередной стаканчик и теперь утирала слезы.

– То, что нам надо, от тебя, к сожалению, не зависит, – с намеком вздохнул Бати и протянул ей свой стакан. – На вот, выпей за нас!

Официантка, приняв, склонила по-собачьи голову и ласково проговорила:

– Вы оба такие хоро-ошие, такие сла-адкие, так подходите друг к другу! Дай вам Бог счастья! – И она, на секунду прикрыв глаза, будто помолившись, опрокинула водку в густо накрашенный рот.

– Вот! Ведь правду говорит, – обрадовался Бати и указал на Нану. – А она не верит!

– Все будет хорошо! – уверенно качнула шиньоном официантка, и ее круглые глаза опять увлажнились. Она вынула из кармана необъятного передника чистый стаканчик в салфетке и протянула его Бати, а грязный спрятала в передник.

Налив себе до краев, он пробормотал:

– Дай-то Бог! – и выпил.

Нана тоже выпила. Ей вдруг понравилось, с какой уверенностью официантка сказала, что все будет хорошо. «Может быть, действительно?..» – с робкой надеждой подумала она.

Тут некстати вспомнился Ладо – загнанный, издерганный, которому вечно плохо. Недавно пришел к ней на работу, устроил очередной разбор: где была, что делала, ревновал, злился и, кроме раздражения, ничего в ней не вызвал, да еще сообщил напоследок, что ему срочно нужны деньги, не могла бы она взять в своей кассе пару тысяч на месяц? Надо, видите ли, срочно съездить в Нальчик!..

Последняя встреча оставила в ней неприятный осадок, как, впрочем, и многие свидания за последнее время. Когда Ладо ревновал Нану по пустякам, забираясь все глубже, доходя до криков и грязных подозрений, в эти минуты он превращался в чудище. И тогда она сокрушенно думала: к чему вся эта верность, если он все равно не верит ей, как не верил никогда и никому, даже своей жене, в чем сам и признавался. В ревности Ладо бывал смешон и жалок, как, впрочем, и всякий мужчина. Вообще с появлением Бати Нана стала чувствовать себя более независимо… Бати что-то говорил. Она встрепенулась:

– Извини, я прослушала, задумалась. О чем ты?

Оказывается, он приглашал ее после ресторана покататься. Нана усмехнулась:

– Я не школьница. Катания мне не нужны.

Он смолчал, закурил, разлил по бокалам шампанское и принялся витиевато пить за любовь, но говорил такие затасканные фразы, что ей стало противно, хотя в голове промелькнуло хмельное: «Что, в самом деле? Человек делает предложение, а я – на дыбы! Это же то, о чем я мечтала – предложение! Вот оно! Выгодное, денежное, верное!»

Она смотрела на Бати. И до нее вдруг дошло, что он сильно пьян. Нана отметила также, что он все время украдкой почесывается, закатывает глаза и поминутно прикуривает новую сигарету. Голос его охрип, а выражение глаз стало оловянным. «Неужели он тоже морфинист?» – не в первый раз заподозрила она, и злое разочарование оглушило ее.

Отпив шампанское, Нана спросила:

– Ты говорил, что нам надо поговорить. Я поэтому пришла. О чем ты хотел говорить?

– О нас с тобой, – ответил он.

– Почему же не говоришь?

– То есть как? – удивился Бати. – А что я делаю все время?

Полез в карман, вытащил что-то, разжал ладонь. Нана увидела золотое кольцо с крупным аметистом.

– Это я хочу подарить тебе, – сказал он и потянулся к ее пальцам, но Нана отдернула руку и покачала головой.

– Почему? – спросил он, продолжая держать кольцо в раскрытой ладони.

– Не надо. Это ты можешь подарить сестре, матери, любовнице, но не мне. Я не хочу, – ответила она, стараясь не смотреть на кольцо.

Он потянулся к ней через стол, схватил за руку… Но она вдруг кожей вспомнила, что он не мыл пальцев после рыбы, и это вызвало в ней настоящее омерзение… И Нана поспешно вырвала руку, задев при этом пепельницу, которая свалилась на пол с грохотом и звоном.

Шум привлек внимание. Мужчины за соседним столиком вытянули шеи и смотрели то на пепельницу, то на Нану. Ей стало неловко. Она хотела нагнуться за пепельницей, но вовремя одумалась.

– К счастью, к счастью! Иду! Бегу! Не-есу! Спе-ешу! – весело кричала откуда-то официантка, привычная к подобным звукам.

Побелев, Бати еще некоторое время держал кольцо в открытой ладони, потом повернул ее, и кольцо шлепнулось в тарелку, где в уксусе лежали куски сома.

– Хватит глупостей! – сказала Нана.

– Не твое дело. Пусть лежит! – буркнул он грубо и с ожесточением налил себе еще полный стаканчик. – Почему ты обижаешь меня? Ведь я хочу, чтобы ты стала моей женой! Тогда все мое будет твоим!

Она молчала.

– Почему ты не отвечаешь? – поднося стакан к губам, спросил Бати.

– Мы уже говорили об этом, – холодно произнесла она, ошарашенная его грубостью, однако где-то смятенно пронеслось: «Он же делает мне предложение, а я отказываюсь, дура!»

– Жаль, что ты такая упрямая, – Бати, не дожидаясь ответа, выпил водку, запив ее шампанским, причем взгляд его на какую-то секунду стал злым и презрительным, словно он что-то решал про себя.

Нана заметила это, и ей стало не по себе. Ладо был свой, родной, а этот… Чужой, посторонний, да еще с рыбными руками и чесночным запахом. Она стала ковыряться в форели, но аппетит пропал, и, бросив вилку, Нана потянулась к сигаретам.

В этот момент к их столику подошел плечистый щеголеватый мужчина и попросил прикурить. Бати молча кивнул на зажигалку. Прикуривая, мужчина довольно бесцеремонно оглядел Нану, мельком окинул взглядом Бати и отошел к собутыльникам.

Зависло молчание… Стал явственно слышен гомон зала, плеск воды в реке, крики мальчишек на другом берегу. Бати, опустив голову, думал о чем-то.

Мужчина, вернувшись за свой столик, стал что-то говорить приятелям. Потом один из них, сидевший лицом к Нане, поймав ее взгляд, поднял свой фужер и, нагловато улыбнувшись, выпил. Она замешкалась и поспешно отвела глаза. Этого только не хватало! Чувствуя, что у нее окончательно испортилось настроение, она попросила:

– Давай уйдем…

– Почему?

– Я устала. Выпила много. И возьми это кольцо. Не надо сцен, люди вокруг.

– Какие еще люди? Где тут люди? – театрально произнес Бати и, неожиданно со скрежетом развернувшись вместе со стулом, в упор уставился на соседний столик.

Те двое, что сидели лицом к Нане, перестали жевать и тоже молча разглядывали Бати. Подходивший прикуривать сидел спиной и не шевелился. Лопатки его замерли, спина напряглась, затылок окаменел. Никто не произнес ни слова. Тогда Бати развернулся обратно и с издевкой пробормотал, разливая водку:

– Ну, если за любовь ты не хочешь пить, тогда давай выпьем за дружбу. Что делать, если с любовью у нас не получается…

Нана покорно выпила, краем глаза заметив, что мужчины за соседним столиком, сдвинув головы, о чем-то вполголоса переговариваются. Шампанское вывело ее на очередной виток невеселых размышлений. Бати поймал ее взгляд.

– Хочешь уйти? Хорошо, уйдем! – вдруг сразу согласился он, и Нана явно расслышала в его голосе не то угрозу, не то издевку.

Бати оглянулся, помахал рукой. Официантка с трудом поднялась с табуретки и пошла, как бегемот по мостику в цирке. После выпитых стаканчиков ее заносило, и она хваталась руками за перила. Приблизившись, спросила:

– Что вам принести еще, мои хоро-ошие? Осетрина скоро будет!

– Бутылку коньяка с собой! И посчитай. А осетрину сама съешь за наше здоровье!

– А чего тут считать? – озорно засмеялась она. – Сто рубликов. Или двести. Сколько не жалко.

Бати усмехнулся:

– Тебе бы в вычислительном центре работать, вместо ЭВМ.

Тут официантка увидела кольцо в тарелке.

– Мамочки, это еще что такое?.. – всплеснула она руками.

– Где? – переспросил Бати, выкладывая на стол деньги. – Это? А-а… В рыбе было… Рыба жила себе, плыла, проглотила, а мы нашли…

– Брось ты сказки расска-азывать! – пропела пышка, толстыми пальцами выловила кольцо, обтерла его о передник и передала Нане. – Бери, краси-ивое!

– Это не мое, – ответила Нана.

– Бери, дурочка, пока дают. А будут бить – беги-и, – добавила толстуха и кинула кольцо в открытую сумочку (Нана только что вынула носовой платок, чтобы обтереть руки).

«Ладно, потом отдам, в машине! Не надо сейчас… – решила она, видя, что мужчины за соседним столиком серьезно что-то обсуждают, искоса посматривая то на нее, то на Бати. – Драки не хватало!»

– Вот так!.. – пробормотал Бати и допил водку.

Они пошли по веранде к выходу сквозь сеть мужских взглядов. Мирно покинули ресторан. По дороге Бати ополоснул руки в умывальнике у входа.

Бросив на заднее сиденье бутылку, он завел мотор, и машина поехала по вечерним улицам. О чем-то Бати еще говорил, кажется, о дружбе, и тут Нана не выдержала:

– Ты вот много говоришь о дружбе, а хочешь увести женщину у своего друга! Что будет с Ладо, ты думал?..

Бати, не отрывая глаз от дороги, бросил:

– Во-первых, мы с ним не друзья – так, приятели, знакомые… Во-вторых, я знаю, что он не даст тебе в жизни того, что ты должна иметь. А я дам. В-третьих, он женат. В-четвертых, ничего с ним не будет – найдет себе другую. Что, мало баб на свете? Ну, а в-пятых, я полюбил тебя – этого разве мало? С этого следовало начать, это главное. – Помолчав, он поинтересовался: – Где, кстати, Ладо? Что-то его не видно. Уехал? Он в Грозный собирался, кажется? – прищурился Бати.

– В Нальчик, – ляпнула Нана и тут же осеклась.

– В Нальчик? – протянул Бати. – А с кем?

– Не знаю.

Бати перевел разговор на другое, стал рассказывать, как недавно познакомился в Москве с веселой компанией актеров, а она слушала его вполуха, туманно и горестно думая о том, что он, конечно, прав: Ладо совсем не ценит ее, хамит без конца, извел своей ревностью, цепляется ко всему, оскорбляет… Вот недавно, во время скандала, на реплику Наны о том, что он не имеет права ее допрашивать, потому что он не муж ей, Ладо взорвался и едва не ударил ее: «Ах, значит, так?.. Тогда знаешь что?.. Тогда можешь спать с кем угодно, где угодно и когда угодно, плевать я хотел! Станешь шлюхой, попомни мои слова, если вовремя не образумишься! В нашем городе это быстро делается: раз, два – и готово!» Какой он бывает грубый, невыносимый!.. Конечно, Нана достойна лучшей участи!

Жизнь идет, время бежит, она стареет, а у нее нет ничего, что должно быть у женщины, – ни мужа, ни семьи, ни детей, ни дома!

Смахнув слезу, она пожаловалась:

– У него очень тяжелый характер…

Бати презрительно сморщился:

– Характер? Да он сволочь! Он не любит тебя! Не ценит! Как ты этого не видишь?! – прошипел Бати, резко бросая машину в крутой поворот. Переждав (она ничего не ответила), он другим голосом произнес: – Ты должна быть счастливой! Ты ведь такая красивая, нежная! Тебе нужна красивая оправа!

Услышав про оправу, она вспомнила о кольце, полезла в сумочку, но он удержал ее руку:

– Оставь! Потом, – притормаживая, продолжил: – Неужели сейчас так расстанемся? Поедем ко мне, посмотрим фильмы, есть кое-что новое… Ведь еще нет и девяти. У меня есть «Ключ»… Бертолуччи… «Последнее танго в Париже»… «Девять с половиной недель»…

– «Ключ»?.. – переспросила она, вспомнив, как хвалили сотрудницы этот фильм. Ей вдруг очень захотелось посмотреть его: «Что, в самом деле? Все уже смотрели, одна я не видела». – Боюсь, что дома волноваться будут, – неуверенно произнесла Нана.

– А ты позвони, скажи что-нибудь… Можешь ты устроить себе выходной? Праздник?

– Праздник? – переспросила она еще неуверенней. – Какие тут праздники?

Бати усмехнулся:

– Скажи, что к двенадцати будешь дома.

– Ну, ладно, – со вздохом согласилась она.

И машина понеслась вдвое быстрее.

18

Нугзар и Сатана сидели в Ленинграде в люксе гостиницы и готовили себе вечерний заход. Тут же, на диване, лежал Черный Гогия, на которого они наткнулись в аэропорту и забрали с собой. С тех пор, как Гогия выпил первые пять граммов кодеина, он с дивана не поднимался, так и лежал в своем новом костюме и лакированных туфлях сорок восьмого размера.

В люксе было чисто, тихо, спокойно. В громадных окнах перебегали огоньки. На воде залива качалась пестрая рябь. Наступал вечер.

Приятели готовили себе вечерний заход: в пустые сигаретные гильзы всыпали блестящие кристаллики кодеина, заворачивали их на манер капсул. Потом выложили на стол несколько таблеток ноксирона и теперь спорили, сколько еще добавить – Сатана хотел добавить еще полпачки, Нугзар отмахивался от него:

– Ты что?! Подохнем! Забыл, как от снотворного мрут? Вспомни Бегемота!.. Заснул в бакинском поезде и не проснулся. А Важа? Тоже заснул навсегда в кировабадском садике. Нет, не надо больше ноксирона.

– Кодеина надо добавлять. Кодеин не даст заснуть! – сопел Сатана.

Потом он, сглотнув свою капсулу и подобрев, расчесываясь все яростнее, сорвал трубку, позвонил в кафетерий и севшим голосом приказал:

– В пятьсот двенадцатый чай и бутерброды. Лимон?..

С лимончиком, с лимончиком, обязательно. Мы лимоны любим!..

Он одновременно и курил, и чухался о дверной косяк, и собирал со стола обрывки сигарет, фольги, оторванные фильтры:

– Главное, чтобы чистота была. И лимончиков надо много. – И вдруг вспомнил: – Как этот сучонок Бати треть доли попросил, а? Вот наглый фраер!.. «Я, говорит, вам накол на родного дядю дал, все расписал, что где лежит, а вы мне всего несколько колец даете?» – И Сатана яростными глазами повел по комнате, как будто Бати сидел поблизости. – Зря ты вообще ему что-то дал.

– Кольцам, что я ему дал – грош цена, дешевые цацки, ерунда, харахура, [26]26
  Всякая ерунда, пустяки (тбилисский жаргон).


[Закрыть]какая-нибудь дворничиха на аборт пришла, с руки сняла или из ушей вынула, – ответил Нугзар. – Его был накол, надо было дать.

– Да он же козел натуральный! Такого драть да драть во все дырки, – сипел Сатана, руками показывая, как бы он драл Бати, если б тот оказался тут.

Раздался стук. Сатана прыгнул в прихожую:

– Кто? – и так резко распахнул дверь, что девушка в белом кокошнике с подносом в руках вздрогнула на пороге.

При виде полуголого, обросшего шерстью снежного человека она замерла. Поднос задрожал у нее в руках, но Сатана галантно принял чай и сам донес до стола. Девушка, не переступая порога, ожидала, пока он рылся в куче денег.

Но вдруг ему пришла в голову какая-то мысль. Он сгреб несколько купюр, вернулся к девушке, взял ее за руку и стал что-то шептать. Она пыталась вырвать руку. Сатана, продолжая безостановочно говорить, ногой прихлопнул входную дверь и твердо повел девушку к ванной. Девушка, вздрагивая кокошником и стуча каблучками, деревянно шла, повторяя заплетающимся языком:

– Нам нельзя находиться в номере… Куда вы меня тащите?.. Нам запрещено заходить в номер, когда там гости…

– Мы не гости, мы люди! – сказал им вдогонку Нугзар.

Щелкнул замок, и захлестала вода из всех кранов.

– Что ему, меня мало? – подала голос из другой комнаты Гита, где она, полураздетая, примеряла новые вещи, сваленные на кроватях.

– Он же больной, шизоид, – отозвался Нугзар, занявшись чаем. – У него в драке задели нерв на спине, и с тех пор у него постоянно стоит. Да что я тебе говорю – ты сама знаешь…

– У тебя ничего не перебито, но ты от него не отстаешь! – хохотнула Гита. – Посмотри, на кого я стала похожа, связавшись с вами… Заебали вы меня, как кошку!

– Чего тебе еще? День и ночь пьешь шампанское, куришь фирму, покупаешь шмотки, делаешь что хочешь, да еще тянут в две елды.

– Я устала, не привыкла к такому… Мои любовники все больше старички были, богатые и тихие… А тут бешеные кабаны с такими кувалдами!..

Нугзар засмеялся:

– Твое лицо говорит о другом. Бог так создал, и ничего тут не поделаешь. У вас замочек, у нас ключик…

– Да уж, ключик… Ключищи!

– А где, кстати, твоя семья? – вдруг поинтересовался Нугзар. – Вообще, откуда ты? У тебя есть мать, отец?

– В разводе. Отец – в Орджоникидзе, мать – в Тбилиси.

– Ты осетинка?

– Наполовину.

Тут дверь ванной с треском распахнулась, из нее вылетела растрепанная официантка и опрометью кинулась из номера.

– Хорошая бабенка!.. Я ее обязательно еще найду! – сообщил Сатана, появляясь следом и застегивая джинсы.

– Сколько подарил? – поинтересовалась Гита.

– Тебе-то что?

– Лучше бы мне дал.

– Тебе и так перепадает! – сказал Сатана. – Не шакаль, шакалка!

Они принялись за чай, решая, чем бы заняться вечером. Сатана предлагал поехать в Петергоф и посмотреть на «этого ихнего Самсона», о котором ему вчера под утро рассказывала очередная ошалевшая горничная. Имени ее он не запомнил, но про Самсона не забыл – так красочно бедная женщина описывала разорванную пасть несчастного льва. Гита на Самсона смотреть не хотела и попросила разрешения пойти со своей новой подружкой-парикмахершей в гриль-бар, когда у той кончится смена.

– Можно! – разрешил Нугзар и дал ей пару купюр. Он запретил без его разрешения выходить из номера, и Гита исполняла все приказы, несмотря на то, что паспорт лежал на полке в номере.

Но оказалось, что уже вообще поздно куда-то ехать. Остался опять ресторан. Разошлись по комнатам переодеваться.

После грабежа Давида Соломоновича они тщательно перебрали, пересмотрели, пересортировали деньги и драгоценности. Затем нагрянули в Харпухи [27]27
  Старый район Тбилиси.


[Закрыть]к Артурику, который при их появлении обычно сразу вставал к стене и поднимал руки на затылок. На этот раз было по-другому: важно швырнув на стол деньги, они потребовали лекарство. Артурик очень удивился деньгам, сказал, что столько лекарства нет, попросил подождать, пока он сбегает по соседству; сбегал куда-то, там же приготовил раствор (всем было известно, что Нугзар не выносит запаха ангидрида) и, запыхавшись, примчался обратно, опоздав на полчаса, за что и был примерно наказан – кайф и деньги у него мгновенно отобрали, а сам Артурик, получив пару пинков от Сатаны, остался в растерянности стоять у ворот, подсчитывая, на сколько его кинули в этот раз проклятые бандюги.

От Артурика они отправились на одну хату, кололись пару дней, да так смачно, что Сатана чуть не отдал Богу душу. Затем рванули в аэропорт. Нашли летчиков, почти силой всучили им деньги. Штурмом ворвались в самолет и устроились на депутатских местах. Весь полет Сатана заигрывал со стюардессами, пил кофе и красный, опухший, осипший, поминутно бегал блевать в туалет, с руганью топча по дороге сумки и коробки. Гита сидела между ними, не смея шевельнуться. Она была в том же платье, что и в день грабежа. Нугзар весь полет молчал.

Первый, кого они увидели в аэропорту Пулково, был Черный Гогия, который, невесть как оказавшись в Ленинграде, умудрился потерять не только все деньги, но и плащ, и теперь в ломке валялся на скамейке, поджидая тбилисский рейс, в надежде встретить знакомых, занять деньги и как-нибудь вернуться домой. Сатана, когда-то сидевший с ним в ростовской колонии для малолеток, решил забрать его с собой.

Из аэропорта отправились прямо на Кузнечный рынок. У них еще оставался опиум, отнятый у Рублевки, но Сатана считал, что чем кайфа больше – тем жизнь лучше, и настоял взять его любимый чистый кодеин, который он ласково называл «пуриа». Они накупили на рынке тысяч на пять кодеина, сняли в гостинице люкс. В их планы вовсе не входили встречи с соотечественниками, поэтому поселились не в «Прибалтийской» или «Октябрьской», а в «Ленинграде», где иностранцев больше, чем советских. Черный Гогия, выпив первый лошадиный заход, улегся на диван и больше не вставал, время от времени открывая глаза и подмолачиваясь тем, что лежало перед его носом на тумбочке. Сутки они отсыпались.

Переодевшись во все новое, приятели отпустили Гиту в гриль-бар, причем Сатана приказал ей присмотреть какого-нибудь фраера побогаче, чтобы бомбануть его потом, но Нугзар покрутил пальцем у виска:

– Ты что, спятил? Для чего нам это? Да еще тут, в гостинице? Никаких фраеров! Сиди со своей парикмахершей и пей кофе. А проголодаетесь – поешьте что-нибудь, деньги у тебя есть…

Отправив Гиту, они сделали круг по вестибюлю, купили у швейцара американских сигарет и вошли в ресторан. Уселись за столик, свистнули официанта и заказали ему, что попало. Нугзар есть не мог, он только посматривал на еду. Сатана молол крепкими зубами все подряд и нагло осматривался.

– Как ты под кодеином можешь столько есть? – привычно удивился Нугзар. – Мне кусок в горло не лезет.

– Э, какие слова говоришь, друг? Хорошо, никто из зоновских не слышит! Кусок! Лезет! В горло! – отбрыкнулся Сатана, осматриваясь. – Почему русские бабы такие красотули, ништяковские бикси, а мужики – такие уроды и козлы? Курносые, как поросята, хрю-хрю-хрю, – захрюкал он, безуспешно пытаясь пальцем задрать кончик носа вверх.

– Всякие есть.

Вскоре объявилась жертва – сама подошла и пригласила Сатану на белый танец. Была она хрупка, миловидна, на высоких каблучках, в светлом платье, и Нугзар, глядя на это платье, представил себе, во что оно превратится, если девушка будет иметь глупость подняться с Сатаной в номер. Впрочем, она была обречена и без своего согласия.

Тут в ресторане потушили свет и началось что-то дикое. Появились маленькие косоглазые то ли бурята, то ли эвенки, в шубах, с гонгами, трубами, хула-хупами, бубнами и живым веселым медвежонком в наморднике, который привел в полный восторг сидевших в зале иностранцев.

– Гор-би! Гор-би! Пе-ре-строй-ка! – скандировали они. – Хоп-хоп, гор-би!

Буряты во главе с шаманом побросали на пол хула-хупы, встали в них и начали под бой бубнов бесконечный танец. Медвежонок вертелся в центре зала. Официанты забегали быстрее, стали разносить горячее, а Нугзар, удобно устроившись в кресле и полузакрыв глаза, вернулся мыслями к утренней встрече…

Утром он был один – Гогию можно не считать, Гита спустилась в бассейн, Сатана еще не вернулся от какой-то шведки, которую он ночью подцепил прямо в лифте. Шведка восхищенно смотрела на него и что-то шептала своему флегматичному белобрысому спутнику с трубкой и в шортах, который со смехом переводил: «Маргрет говориль, что она… э… удивиль… и… э… такая мушчин не видаль на свой шизнь!» Чем закончилась эта встреча для любознательной Маргрет – оставалось лишь предполагать.

Нугзар сидел у окна, глядел на желтые блики Невы. Удача в квартире гинеколога давала возможность многие месяцы не думать о деньгах, и Нугзар был спокоен. Он позвонил своему другу детства и подельнику, Тите, давно уже уехавшему подальше от тбилисского угрозыска. Тите обосновался в Ленинграде, женился и крутил какой-то винно-шашлычно-видеобизнес. Он обрадовался, услышав голос Нугзара, и сразу попросил о встрече.

Через час они встретились у залива. Поболтали о том, о сем. Тите поведал, что есть один кооперативщик, с которого можно и нужно взять куш:

– Я бы и сам взял, но, видишь, форму потерял – жена, дети, не тот уже, в общем. А ты, я вижу, в полете, тебе это раз плюнуть: вывези за город, облей бензином и зажигалкой пощелкай…

– Как просто! – язвительно поддакнул Нугзар. – А деньги у него есть? А то некоторых хоть пилой режь – нечего взять.

– Есть, говорю тебе, есть! Он, сукин сын, в месяц по пятьсот тысяч гребет, занимается чем хочет, от мороженого до компьютеров, а компьютеры эти сейчас – самый выгодный бизнес.

– Ну-ка, расскажи подробнее, что за компьютеры, – попросил Нугзар и уселся на парапете, одним глазом поглядывая в сторону троих школьниц, которые лизали эскимо и о чем-то вполголоса переговаривались, краснея и волнуясь под взглядами видных седоватых мужиков.

Тите рассказал вкратце о компьютерах, что сейчас это самая главная вещь, через нее всем миром управлять можно, а выдумал ее какой-то Билл Гейтс, и дело уже обстоит так, что чашка чая, разлитая на его рабочем столе, может наделать больше бед, чем мировая война. Потом вернулся к кооперативщику:

– На триста тысяч баксов он людей кинул… Знает, сука, что должник. Облитый бензином, он не будет выяснять, кто ты и от кого пришел…

– Триста тысяч зеленых? – переспросил Нугзар.

– Подумай, ведь на земле лежат, только нагнуться и поднять. Я тебе дам пару бугаев в помощники. А ты лишь говори. Ты же знаешь, как люди твоих глаз и голоса боятся! Разделим пополам.

Они договорились о встрече в ближайшие дни. О том разговоре Нугзар ничего не сказал Сатане, решив пока посмотреть сам, что это за деньги, которые на земле лежат.

Ажиотаж в ресторане нарастал. Музыка грохотала. Плясали первые пьяные. Буряты, уже в масках, с лайками бегали по залу, подсаживались к зрителям; их миниатюрные женщины с раскосыми глазами распахивали шубы, надетые на полуголые тела, садились к мужчинам на колени, пили водку. Одна из них попыталась сесть к Нугзару, обдав его потной волной алкоголя и духов, но он брезгливо отбросил ее от себя. Медвежонок в наморднике ревел и пытался лапами запихнуть в пасть мясо, которое ему швыряли со столов. Шаманы били в бубны, а танцующие прыгали под их взвизгивание, ловили друг друга хула-хупами, притягивались и целовались.

Сатана, неуклюже танцуя с хрупкой девушкой уже пятый раз, пытался приветливо улыбаться ей. Девушка ежилась под его взглядами, но храбро продолжала танцевать, несмотря на то, что он временами больно наступал ей на ногу и тесно прижимался к ее животу упруго-пульсирующим членом, отчего она вспыхивала и краснела, но не отстранялась.

Потом Сатана привел девушку к их столу, представил Нугзару:

– Лялечка! – и приказал официанту отнести на соседний столик подругам Лялечки коньяк и фрукты с шоколадом.

Каменные лица подруг разгладились. Они принялись ломать плитки, отщипывать виноград, прихлебывать из рюмок и поглядывать с улыбками на этих мужиков.

– Щедрые мужики. Не то, что наши, – сказала одна, Машка. – Наши жмоты только и знают: «Иди, в рот дам! Давай засажу под завязку!» И все!

– Люблю грузин, – мечтательно призналась вторая, Наташка. – И в постели что надо, и веселые, и красивые! Счастливые эти грузинки, таких мужей имеют! Если фирмы нету, надо зашивать кавказцев…

– Азеры – противные, – возразила ей подруга.

– Ну, на худой конец армян можно цеплять, – согласилась Наташка, – они тоже бабки имеют. Правда, у них сейчас там Карабах какой-то, а так все путем. Они даже поспокойнее грузин. Грузины напоследок обязательно передерутся, что-нибудь сотворят, а армяне нет, культурный народ. У них, в Армении ихней, всюду камни, камни, камни – ужас! Я была там. Всю дорогу по развалинам возили – там остатки храма, тут остатки храма, я даже ногу подвернула… И на хрена столько храмов?

– А я их особо не различаю: грузины ли, армяне – все едино, – махнула рукой Машка.

Тут явился Сатана и почти силой перетащил их за свой стол, где Нугзар с Лялечкой беседовали о Петре Первом.

Вечер шел к развязке. В ресторане началась та истошная и надрывная гулянка, которая обычно предшествует закрытию. Уставшие эвенки собирали по залу свой скарб. Медвежонок, оглушенный шумом и дымом, дремал у эстрады. Официанты спешили успеть взять спиртное, пока буфетчик не закрыл свой железный занавес – потом уже все, хана, водка только за доллары в вестибюле.

Сатана сорвал пробку:

– Сто грамм за прекрасных дам! – И галантно чокнулся со всеми.

Вокруг сновали танцовщицы. Они были похожи на куколок – маленькие, розовенькие, с точеными ножками и ручками. Мимо Нугзара прошмыгнула одна. Ему показалось, что именно она пыталась сесть ему на колени. Он свистом стал подзывать ее, как болонку, но девчушка скорчила недовольную рожицу и погрозила ему пальчиком. Она понравилась Нугзару своим кукольным изяществом, и он посетовал про себя, что у него никогда не было ни китаянки, ни японки, и стал опять манить ее, но она с презрительным фырком исчезла за перегородкой.