Текст книги "Час бультерьера"

Автор книги: Михаил Зайцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 24 страниц)

Глава 2
Я – иностранец

Меня несут бережно. Носилки самодельные и малоудобные, зато носильщики очень стараются передвигаться без рывков, не трясти, не беспокоить меня лишний раз. Голова моя лежит на мягком, отдыхает, и головокружение практически прошло. Голова поправилась. Правда, побаливает распухший после боксерского удара американца подбородок, и подбитый им же глаз распух, и на макушке набухла огромная шишка, но это все ерунда, главное, под черепной коробкой все в норме, и дорогущие вставные зубы целы. И вообще все негативные ощущения с лихвой компенсирует комфорт, ибо к следующему перевалочному пункту наркотрассы я перемещаюсь лежа, окруженный вниманием и заботой.

Как уже неоднократно бывало в моей многотрудной жизни, я таки нашел оригинальный способ разом решить хитросплетение всех своих замысловатых проблем. И помогло мне отыскать единственно верное решение вовсе не мистическое озарение, помогла элементарная логика.

Штатник, кем бы он ни был, собирался сопровождать товар и далее, расставшись с китайцами, в компании нашенских наркокурьеров, правильно? Ясен перец, нашенские предупреждены об экспедиторе-иностранце. Так почему бы мне не занять вакантное место иностранного сопровождающего, а? Скажете, что кто-то из нашенских в принципе может знать америкашу в лицо, да? Ну и пусть, наплевать. Ежели так, тогда я другой американец. Откуда я взялся? Ха! Приду в сознание окончательно и обязательно все-все расскажу.

Решив заделаться бессознательным иностранцем, я прежде всего оделся. Для чего отыскал под лежаком рюкзачок с личными вещичками янки. Увы, его сменные одежды оказались мне велики. Однако на лежачем и раненом несоответствие размеров не очень-то и заметно, согласитесь. Я облачился в сменку из рюкзачка, разул присыпанный кокаином труп, обулся. Труднее всего оказалось справиться со шнурками – голова, зараза, все кружилась и кружилась. Шикарные ботинки мне тоже велики, но натирать ими лишние мозоли, хвала Будде, мои планы не предполагают.

Обутый и одетый, я распотрошил рюкзачки с вещичками китайцев и обнаружил то, чего искал – солидных размеров нож наподобие мачете. Этим подходящим тесаком я отсек правые кисти рук всем покойникам, кроме лесного дьявола и Рэмбо.

Пришлось сделать несколько ходок в лес. Во время первой я отволок подальше от полянки погибшего янки, во время следующей туда же притащил лесного дьявола. Американца и дьявола я, можно сказать, похоронил в братской могиле. Вот только холмика на могилке нету, наоборот – есть ямка, засыпанная талым снегом.

Работа могильщика спровоцировала сильный приступ головокружения, а когда он прошел, я спохватился, да поздно было. Эх, по уму, надо было сразу, в одной яме закапывать и трупы, и отсеченные кисти рук, и рюкзаки с наркотой, и все остальное, подлежащее захоронению.

Вторую яму я рыл довольно долго. Работать мачете, как лопатой, это, я вам доложу, трудотерапия еще та, врагу не пожелаю. Рыл и нервничал – я вдруг не успею осуществить все, что задумал? Вдруг нашенские наркокурьеры уже на подходе к полянке? Голова кружилась, нервотрепка подстегивала, ямищу вырыл ого-го, слоненка можно похоронить.

Кинул в ямищу два из трех рюкзаков с товаром – один нетронутый и тот, откуда я позаимствовал расфасовку «кокса», дабы подсластить минуту смерти американца. Еще кинул в яму отсеченные кисти, еще оторванную челюсть линь гуй, еще походный рюкзачок со скарбом кого-то из китайцев, туда же бросил свой костыль и оружие лесного дьявола и наручники. Все это закопал и тщательно замаскировал могильник.

Собрал обратно в сидор свое барахло, выдернул из глазницы китайца, проявившего талант к арбалетной стрельбе, убивший его болт, вытер об одежду покойника и тоже спрятал в сидоре, рядом с остальными болтами, крупами, «Литл Джо», цепочкой-кусари, ножиком, который едва вытянул из черепа основного китайского полиглота, и т.д. и т.п. Все, короче, свое запихнул в сидор. Последним пихнул протез, с сожалением сняв его с кисти. Разбухший сидор надежно спрятал под корнями сосны сибирской, место запомнил, вернулся в избушку.

Возвращаясь, опять спохватился – мачете забыл закопать, до сих пор тяжелое лезвие в левой руке. Размахнулся хорошенько и швырнул мачете подальше. И снова карусель в голове бешено закружилась.

Вернувшись под негостеприимную крышу, едва не свалившись дорогой, немного полежал на лавочке, пока карусель под черепом не утихомирилась. Успокоил головокружение и занялся инсталляцией. Говоря проще, разложил трупы трех китайцев, посмертно лишенных кистей, по приглянувшимся мне местам. Передвинул мебель. Свалил с лежанки последний рюкзак с «коксом», опрокинул лавки, создал композицию «После боя», поглядел придирчиво на дело рук... пардон, на дело руки своей, вздохнув, приступил к обработке правой культи.

Пока раскладывал трупы, нашел в кармане у китаезы со сломанной шеей вполне приличный перочинный ножик, более чем пригодный для предстоящей неприятной работы, острый-преострый, чисто бритва. Еще острее, чем нож в моем сидоре. Я продезинфицировал бритвенной остроты лезвие на огне и, стиснув зубы, срезал со своей культи первый лоскут кожи. Вместе с тонким слоем мяса. Кровь полилась тонким ручейком на пол, а я бросил срезанное в топку печки-«буржуйки», и вновь... Черт! Больно даже вспоминать, правда.

Как и любой нормальный человек, я чувствую боль. Спасибо любимому японскому дедушке за то, что научил когда-то дружить с болью, договариваться с ней при помощи специального дыхания и регулирования потоков энергии в страдающей плоти. Я резал собственное мясо, дышал, как учил дедушка, и спокойно взирал на кровоточащий обрубок.

Именно обрубок! Предплечье должно выглядеть точно так же, как и у трупов, которым я рубил запястья, отрубая кисти.

Когда же вид культи меня полностью удовлетворил, когда она стала реально выглядеть свежим обрубком, я наконец-то... Нет, прежде чем расслабиться, я метнул ножик. Наугад, в один из трупов. И расслабился наконец-то. Разрешил карусели внутри черепной коробки кружиться как ей заблагорассудится, лег на спину, закрыл глаза.

Я лежал, положив руки на грудь, сжимая пальцами кровоточащее предплечье. К сожалению, жгут нельзя было накладывать – гости могли появиться в любую минуту, пришлось останавливать кровь пальцами-жгутиками. Кровушка сначала текла, потом капала на фирменную американскую одежду, и это неплохо, это лишний штрих к образу. Я был доволен собой, я успел сделать все, чего хотел, я был готов к появлению земляков-наркокурьеров. Я лежал, отдыхал и представлял, что увидят гонцы за кокаиновой «дурью», когда войдут в избушку.

Они войдут и увидят четыре неподвижных тела, живописно расположившихся в пострадавшем после побоища интерьере. Они ожидают увидеть американца? Плиз – вот он я, прикинут по фирме и зубы, как у всех поголовно янкисов, неестественно правильные, вставные, и морда моя избитая сойдет за иностранную. Как только они войдут, я полностью расслаблюсь, превращу себя в полное подобие покойника.

Они увидят один рюкзак с грузом вместо трех и могут недосчитаться одного из походных рюкзаков. Думаю, нашенские наркокурьеры знакомы с лесным дьяволом или хотя бы о нем наслышаны. Подозреваю, дьявол помимо прочих выполнял еще и работу проводника. Уверен, ходоки с нашей стороны замечали пристрастие дьявола к экзотическому холодному оружию, а на представших их взорам трупах ни единой огнестрельной раны. Они увидят ОДИНАКОВО изуродованные правые руки у меня и китайцев, они вспомнят о том, что в Чечне боевики отрезают уши убиенных для отчетности. Они увяжут воедино исчезновение большей части груза, отсутствие лесного дьявола, раны от холодного оружия и обрубки вместо правых кистей.

Чечены режут уши, а дьявол правые кисти рук. Дьявол всех замочил, рубанул конечности, дабы отчитаться о содеянном перед... Не важно, перед кем, замнем для ясности. Дьявол запасся вещественными доказательствами собственного изуверства. Взвалил на себя сто кэгэ наркотиков, прихватил походный рюкзачок и... Не многовато ли для одного сотня килограммов груза с гаком?.. А может, его в этой избушке сообщник поджидал! Точно! Его ждал сообщник, и посему здесь, а не где-то у костра на тропе во время промежуточной остановки, дьявол мочил, резал, грабил. Похоже на правду? С некоторой натяжкой – да, вполне...

Все произошло в точности, как я себе нафантазировал. Они вошли, увидели, заматерились. Они – четыре кряжистых мужика с охотничьими ружьями, типичные местные охотники. Лесного дьявола они, невежды, называли «каратистом», и про уши, отрезаемые вайнахами, они вспомнили, и версию про сообщника, честное слово, сгенерировали через пару минут после того, как переступили порог.

Я застонал – и выяснилось, что один иностранец выжил каким-то чудом. Но находится без сознания. Вокруг меня началась суета. У пришельцев нашлись йод и бинты, жаль только, что идиоты ни хрена не смыслили в оказании первой медицинской помощи. Я бредил по-английски, скалил вставные зубы, морщил аристократический нос, а они, обормоты, забрызгали культю йодом и прямо на рану намотали бинт.

Остальных одноруких они закопали на полянке, рядышком с избушкой. По-хозяйски прибрали вещички убиенных с особой жестокостью китайцев, взяли единственный рюкзак с «коксом», смастерили носилки для меня, бессознательного, угли в печурке затушили и отправились в обратный путь на ночь глядя.

Меня несли бережно, и наш маленький караван двигался, пока совсем не стемнело. Закатилось солнышко, мужики устроили привал. Носилки поставили недалече от костра, накрыли меня всяческим тряпьем, дабы согрелся, ночи-то еще, ух, какие студеные. Мужики расселись вокруг костра, заварили чифирь, пахнуло свеженарезанным салом, черствым хлебом, и потекли словеса, завязался весьма интересный для меня, притихшего на носилках, разговор.

Начался он с подробного обсуждения кровавой драмы в избушке – перевалочном пункте. Возникла тема цыган. Мужик с хриплым голосом высказал версию, дескать, городские цыгане, толкающие «дурь», причастны к произошедшему, и был безжалостно осмеян. Отсмеялись, хлебнули чифирчику, заели сальцом да с хлебушком, у меня аж слюнки потекли, и всплыл вопрос: «Хто ентот-то, заграничный?» То бишь: «хто» такой я. Выяснилось, что все знают, дескать, груз в этот раз сопровождает «заграничный» экспедитор-фирмач, а на фига, никто не в курсе. Поматерили дружно «бугров», кои «простых людей» пользуют втемную, и обсудили вертолет, который вчерась кружил над таежным океаном. Мужик с хриплым голосом предположил, дескать, «енто мусорки беглых зэков шукают». Хриплый напомнил, как «в том году» с зоны сдернули зэчары и как их «шукали с воздуху». На сей раз смеяться над версией Хриплого не стали, согласились, типа, похоже, в натуре, зэков ищут. Закурили и переключились на обсуждение общей для всех судьбы-судьбинушки. И я сделал вывод из обрывочной информации о нелегкой доле наркокурьеров, что все четверо мужиков проживают в том же городе, где жируют на «герыче» вышеупомянутые цыгане. «Душные менты» крышуют цыганскую наркомафию, а этих мужиков, которые горбатятся на другую мафию, менты пасут, подозревают, что вовсе не на охоту они время от времени ходят в тайгу. Мужики дружно порешили, мол, вскорости надоть завязывать с подработкой курьерами, откапывать заработанные деньги, сниматься с обжитого места вместе с семьями и линять на хрен. Поспорили, куда лучше слинять, Хриплый убеждал остальных, дескать, перебираться надоть поближе к Сочи. Его опять осмеяли, погутарили про Краснодарский край, про Ростов-папу и Москву-столицу, поспорили, кому первому не спать, дежурить у костра, решили большинством голосов, что Хриплому, и разговоры иссякли, сменились похрапыванием.

Под утро я очнулся ненадолго, вняв требованиям своего организма. Застонал громко-громко, всех перебудил, на ломаном русском попросил помочь, поднялся с носилок, помогли, я пописал, рухнул обратно на носилки, закатив глаза, трясущимися губами попросил пить, дали, не отказался и от хлебушка с салом, сытно рыгнул и вновь с удовольствием отрубился. Вставая на ноги, я, естественно, кособочился, и, само собой, мою хромоту мужики списали на еще одну травму, полученную во время побоища.

Меня понесли дальше по едва заметной, промерзшей за ночь тропке, в животе приятно урчало, я дремал и прислушивался к репликам, коими обменивались мои носильщики, анализировал услышанное, дополнял информацию, полученную у костра, и мало-помалу разбирался в организационных вопросах кокаинового трафика.

Наркокурьеры проживают в городишке, который находится в трех сотнях верст от того перевалочного пункта, куда меня переносят столь бережно. Существует несколько групп по четыре наркокурьера в каждой. Руководит мужиками-курьерами некто по кличке Лысый. По приказу Лысого та или иная группа отправляется якобы в тайгу охотиться. Законно охотиться или браконьерствовать, в данном случае не важно. На крайняк мужики с кем надо делятся охотничьими трофеями, и за браконьерство во всей области никто по сию пору еще ни разу не сел и даже штрафа не заплатил.

На самом деле они садятся в лодки и сплавляются вниз по реке, что течет близ городка и мельчает далеко-далече, исчезает в таежных болотах. Они плывут вниз по течению 300 км, добираясь почти до болот, останавливаются у перевалочного пункта, который промеж себя именуют «Камень». На перевалочном пункте «Камень» их поджидает кто-то по кличке Леший. Иногда Леший идет вместе с мужиками до перевалочного пункта «Поляна», чаще передает деньги для китайцев и ожидает возвращения курьеров с товаром на «Камне».

Обменяв товар на деньги, мужики возвращаются. Как правило, на «Камне» их уже поджидают другие наркокурьеры, коих мои носильщики называли Студентами. Леший участвует в обмене товара на деньги. Часть денег Студентов Леший оставляет себе, остальные делит между мужиками. Также Леший снабжает «охотников» дичью, дабы было чем оправдаться за поход в тайгу.

С дичью и деньгами мужики плывут вверх по течению. Мои носильщики горячо, долго и утомительно для меня спорили, у кого из них лодка лучше, а у кого лодочный мотор помощнее. Где-то невдалеке от городка «охотники» выключают лодочные моторы и разбредаются кто куда, идут прятать деньги. Заработки они хранят в банках.

Хриплый уже две банки сменил, раньше хватало двухлитровой, теперь и трехлитровая мала. Хриплый, прежде чем зарыть банку с деньгами, обматывает ее холстиной, остальные над ним посмеиваются, остальные свои герметичные банки для пущей герметичности в целлофановые пакеты запаковывают.

Беспроцентный долларовый вклад в надежных банках Лысый трогать не велит. Мужики побаиваются Лысого, он обещал вырезать их семьи, ежели кто надумает какой мухлеж или сболтнет лишку по пьянке. При этом Лысый легко соглашается, если тот или иной подчиненный ему курьер попросится «на пенсию», но ставит условие – вали с бабками и семьей куда подальше и, где и как капитал зарабатывал, молчи, не то гроб. И гробики для жены и деток. Везде, мол, предателя достанем.

Моя косточки Лысому, особенно болтливый Хриплый посетовал, мол, и захочешь властям сдаться, а некому, дескать, менты в городке куплены цыганами. Вчерашняя цыганская тема в новой интерпретации сегодня получила и новое развитие. Я узнал, что цыгане почти открыто торгуют денно и нощно «герычем», сиречь героином. К любому цыганскому особняку на окраине подходи, стучи в калитку, и откроется оконце-кормушка. Сунул в кормушку лавэ, получай дозу. Несправедливо – цыгане внаглую жируют, а честным наркокурьерам, которые своих, городских пацанов и пацанок «дурью» не травят, приходится на вокзале грузчиками горбатиться, чтоб до выхода «на пенсию» семью прокормить.

Мы остановились на следующий ночлег, и снова я очнулся, временно вернулся в сознание, помочился с посторонней помощью, чифиря глотнул по настоянию Хриплого: «Пей, интурист, оно тебе пользительно», рубанул сальца с черствым хлебушком и, сказавши: «Таньк ю», прилег на свое ложе да глазки закатил, имитируя возвращение в беспамятство. Разговорчики у костра этой ночью были мне малоинтересны. По барабану мне тарифы на погрузочно-разгрузочные работы железнодорожных бичей-грузчиков и проблемы с безработицей. Убаюканный беззлобным матом, я вскоре заснул сном здорового, полного сил младенца.

Утром меня растолкал Хриплый, предложил позавтракать. Имитируя слабость и сумеречное состояние сознания, я все же пожевал хлеба, запил чаем, поднялся на нетвердых ногах, отлил, благодарно, с натугой изобразил голливудский смайл, после чего пал обратно на носилки и застонал весьма натурально.

Зашипели угли костра, присыпанные талым снегом, меня на носилках подняли, Хриплый высказался в том смысле, что к полудню дочапаем до «Камня». Его подняли на смех, типа до «Камня» нам хилять и хилять, ранее вечера не дотащимся. Хриплый обиделся: «Спорим, дочапаем ранее?» И они поспорили, трое против одного, поставив на кон по сотке баксов с рыла.

Меня несли вперед ногами, голова лежала на возвышении, сквозь шторки ресниц я прекрасно обозревал окрестности. Я и увидел и почувствовал, как тропинка пошла круто в горку, и, разумеется, услышал, как обрадовался Хриплый: «Во, бляха муха! Чо я вам говорил? Во, ща подымемся и до «Камня» ранее обеда дочапаем». Остальные промолчали, а Хриплый завел речь о том, что можно было б и не останавливаться вчерась на ночлег, тогда б ужо об этот час плыли б на лодках к дому.

Хриплый разглагольствовал, а я услышал журчание воды, заметил, как поредела тайга, и вскоре сквозь ресницы разглядел то, чего наркокурьеры обзывали «Камнем».

Оказывается, «Камнем» они нарекли утес, нависающий над узкой, но полноводной речкой. Выдающийся живописный скалистый утес, поросший местами сизыми бархатистыми мхами. На подступах к мшистой глыбе, отдаленно похожей на сильно преувеличенный постамент памятника Петру Первому в Санкт-Петербурге, произрастали редко разбросанные рукою художника высоченные, ровные, будто античные колонны, сосны. Они росли на темно-зеленом ковре мягкого мха, чуть бугристом, с подпалинами. Пейзаж – аж дух захватывает! Красотища неописуемая, и только дело рук человеческих, постройки меж сосен, слегка портят первозданное великолепие дикой природы.

Человеческих построек целых три штуки: терем-теремок на фундаменте из булыжников, теремок поменьше и сарайчик. Надежные, обстоятельные строения, видать, сей перевалочный пункт один из ключевых на маршруте транспортировки груза.

«Интересно, почему здешний отшельник по кличке Леший не пошел с мужиками встречать американского экспедитора? Ведь трепались мужики, иногда и Леший ходит на встречу с китаезами», – подумал я и точно вслух вопрос задал. Словоохотливый Хриплый, обращаясь к мужику, что нес единственный рюкзак с «коксом», заметил, мол, Леший небось ужо столы накрыл и баньку подготовил, ужо готов встретить интуриста по первому разряду, як посла какого, а посол иностранный вона какой едет, рюмку с вилкой теперича одновременно поднять не сможет, с ширинкой еле справляется, когда оживает.

Значит, вон тот теремок поменьше – банька?.. Ух ты! Как здоровски устроился Леший! Взяв упреждение на место и секретность обитания, можно смело сказать – уровень жизни выше таежного среднего. Мотель «Тайга» пять звезд, право слово.

А вот и сам Леший показался. А за ним из пятизвездочного терема выходят Студенты.

Леший удивительно похож на Карла Маркса – бородища и патлы у него в точности, как у автора умной книжки «Капитал». И лоб похож, и носик, и кожа чистая, как на хрестоматийных парадных портретах Основоположника. Тот, классический Карл написал «Капитал», а этот, наш современник, сколачивает реальный капитал, контролируя наркотрафик. Ухоженная мохнатость на лобастой башке у этого Карла по кличке Леший только подчеркивает его интеллигентность. Глазки у Лешего умненькие, курточка на меху фасонистая, сапожки хромовые, и в зубах сигаретка с фильтром.

Не пойму, отчего дубль Основоположника называется Лешим, не подходит ему эта кликуха совершенно, а вот Студенты, группа из четырех курьеров, коим должно тащить «дурь» далее по маршруту, соответствуют групповому прозвищу полностью. Все четверо – этакие «вечные студенты», знаете такой тип? Дяденьки, задержавшиеся в развитии, любители очков-«велосипедов» а-ля Джон Леннон, приверженцы неряшливой бородатости и стройотрядовских шмоток, поклонники бардовской лирики.

Леший и Студенты вышли из главного терема после того, как сиплый залихватски свистнул. Они выходили гордые, неторопливые, готовые к встрече иностранного гостя, и как увидали носилки и всего один пузатый рюкзак, так вся их показушная солидность в момент исчезла. Интеллигентные наркодельцы побежали навстречу к простоватым мужикам, обремененным носилками с раненым и не обремененным обычным количеством единиц груза. Леший на бегу сыпал вопросами, Сиплый на ходу сбивчиво отвечал, другой носильщик из нашей компании помогал Сиплому, делая дополнения, седовласый Студент-очкарик помогал Лешему, уточняя вопросы, короче, базар еще тот, галдеж и карканье, как на знаменитом одесском Привозе.

Студенты зачем-то отобрали у мужиков носилки со мною, полуживым. Едва меня при этом не уронили, черти. Бег трусцой и вопросы-ответы, гам, галдеж и базар продолжились, меня понесли в центральный терем. Диво дивное, чудо чудное, но буквально за каких-то пять минут, пока перемещались гурьбой к терему, Леший в общих чертах уяснил, что за картина предстала пред очами мужиков на перевалочном пункте, именуемом «Поляна». Вопросы Леший задавал дельные, хоть и всуе, и дурацкие уточнения Студента в очках были лишними, и ответы следовали зачастую невнятные, с глупыми дополнениями, а общая картинка все ж таки нарисовалась.

В отличие от избушки китайцев вход в терем предваряло культурное крылечко под козырьком, а вход в «залу» – просторные сени. Меня заволокли на крыльцо, пронесли через сени, в так называемом зале носилки вместе со мной, несчастным и жалким, уложили на стол. Здесь тоже, как и в той избушке, стол находился в центре помещения. Но возле стола не лавки, а стулья, самодельные, но симпатичные. И вместо печурки здесь нормальная «русская печь», вместо лежака, одного на всех, удобные двухъярусные нары. Имеются сундук в углу, буфет с посудой напротив печки и окна настоящие, со стеклами, за занавесками в цветочек. И полочка с книгами, представьте себе, присутствует.

– Все вон! – приказал Леший. – Очкарик, останься.

Мужики, с которыми я уже успел сродниться, и курьеры студенческого вида, толкаясь, вышли в сени, оттуда на крыльцо. По ступенькам крыльца забарабанили сапоги, гомон разговоров все тише и тише. В «зале», в тишине и уюте, нас осталось трое – я на столе, будто покойник, хозяин Леший и интеллигент в очках, в редкой бороденке, с «калашниковым» на узком плечике.

– Очкарик, достань бинты, вату, антибиотики, нашатырь, – продолжил командовать Леший, нагибаясь ко мне, тревожно вглядываясь в мое лицо, сохранившее свежие следы побоев.

Очкарик перевесил автомат с плечика на спинку стула, подошел к сундуку, откинул крышку, полез шуровать во внутренностях. Большущее спасибо Очкарику – оружие болтается на кожаном ремешке слева от меня, то есть со стороны моей полноценной руки. Леший стоит с другой стороны, нагибается ниже, дышит мне в лицо мятой. Завидую Лешему, давненько я не чистил зубы.

Леший нагнул мохнатую голову еще ниже, чуть ли не по слогам произнося каждое слово:

– Сэр, вы меня слышите?

Еще бы я его не услышал! Прямо в ухо орет. Отвечаю:

– Йес, оф кос. Слышу, не глухой.

Я решил ожить сразу, без всяких актерских преамбул. А чего тянуть-то, правда? На фига?

Я ему ответил и схватил полноценной рукой Лешего за бороду. Запустил растопыренные пальцы в густую растительность, сжал волосы в кулаке и рванул на себя. И головой мотнул так, чтобы нос ему своим лбом свернуть набок. И коленку согнул, чтоб одновременно с носовым хрящиком хрустнули ребра хозяина пятизвездочного приюта наркокурьеров. И согнутый локоть калечной руки повернул таким образом, дабы напоролся на него Леший желудком. И он напоролся чем надо, и у него хрустнуло все, что должно было хрустнуть.

Разжимаю кулак, толкаю основанием ладони сокрытый под бородой подбородок Лешего – похожий на Карла Маркса наркоделец летит кубарем.

Хватаю автомат, благо он под рукой. Сжимаю кулак на конце ствола, соскакиваю со стола и бью Очкарика автоматом, аки дубиной. Очкарик поворачивается к сундуку спиной, ко мне очками и получает удар прикладом в висок. Приклад выдерживает, висок – нет. Тело Очкарика валится в открытый сундук, а душа его отлетает к небесам. Шагаю к распростертому на полу Лешему, перехватывая автомат стволом вперед, крепким прикладом под мышку. Шаркаю хромой ногой, мыском бью Лешему за ухо. Не сильно, чтоб душа его осталась в теле, но сознание «уснуло» на время.

Снимая оружие с предохранителя, устанавливая режим стрельбы одиночными, хромаю в сени, стволом открываю дверь на крылечко, перешагиваю порог.

Как я и ожидал – наркоинтеллигенция дистанцировалась от наркопролетариев. То есть Студенты топчутся впереди и справа, раскуривая «Мальборо», а мужики гужуются впереди – слева, смолят «Приму». Семь голов повернуты к крылечку. Стреляю.

Двум Студентам пули разбивают лбы, третьему затылок, третий пытался удрать. Поворачиваю ствол влево, командую мужикам по-иностранному:

– Хенде хох! Шнель, маза фака!

Мужики демонстрируют удивительную смышленость. Враз смекнули сиволапые – ежели их сразу, вместе с наркоинтеллигентами не пришили, знать, не хер и выпендриваться. Руки подняты до горы, без лишних команд мужики выстроились в линейку.

Говорю на ломаном русском с вкраплением иностранщины:

– Один ля мужик, плиз, опускайт хенде хох, энд шнелер собирайт все ружье. Бистро-бистро, мать ваша фак.

Сиплый первым сообразил, чего требует иностранец, осторожно опустил руки, скинул двустволку на землю, обошел остальных, снял с них ружья, покидал все стволы в одну кучу.

– Гут! Зер гут, – похвалил я. – Плиз, майн друга, – указываю забинтованной культей на Сиплого. – Ю, майн фройнд, снимайт каждый ля мужик ремешок из штаны, ферштейн? Бистро-бистро привязать каждый синьер к дерево, андестенд?

– Яволь, – сглотнув судорожно, кивнув услужливо, ответил Сиплый.

Процедуру привязывания ремешками к деревьям подельников Сиплый произвел за пять неполных минут. Сиплый старался, каждого «ля мужик» материл, чтоб плотнее спинами к деревьям прижимались, сильней руки за спины выворачивали, обнимая ими дерева. Сиплый вязал надежные узлы на запястьях товарищей, я лично, спустившись с крылечка, принял у него работу.

– О’кей, моя друга! Теперь ю стенд ап, андестенд?

Сиплый протянул мне свой сыромятный ремешок, подтянул штаны, встал спиной к сосне, завел руки за спину, прижал локти к коре, и я в момент зафиксировал Сиплого, ловко орудуя левой, удерживая «калаш» под мышкой, и пообещал всем пленникам:

– Все мужик будят живая, если будят стенд ап тихо, о’кей? Одна ля мужик не будят тихо, все мужик аллес капут!

– Нешто мы без понятия? – обиделся Сиплый. – Мы люди маленькие, семейные, нам капут никак невозможно, нам надоть детишек, киндеров, кормить.

Вряд ли натуральный иностранец врубился бы в смысл тирады Сиплого, но говорил Сиплый столь жалостливо, что в его полную покорность сильному уверовал бы и зверь дикий. И остальные мужики, солидарные с Сиплым, ему поддакивали, кивали головами, мямлили типа: «Не губите, мы на все согласные, нам по боку, перед кем гнуться, мы и так гнутые».

Удовлетворенный состоянием и настроениями простого народа, я вернулся в терем-теремок. Поднял и усадил на стул Лешего. Он еще не оклемался, сидеть самостоятельно не мог, пришлось привязать Лешего к спинке стула, точнее – прибинтовать.

Бинты я отыскал в сундуке, вытащив оттуда Очкарика. В сундуке отыскались огромные залежи лекарственных препаратов и сопутствующей продукции. Одних бинтов столько, хоть госпиталь учреждай. Кое-что из аптечного богатства я переложил на стол. Обшарил карманы мертвого Очкарика и присвоил классную зажигалку «Zippo». Проинспектировал буфет, отыскал и выставил на столешницу початую бутылку водки. Прогулялся в сени и там пошуровал, нашел подходящую дощечку, вернулся в «залу» с досочкой под мышкой, ведром, до краев полным чистой водой, и кружкой, присобаченной к ведру посредством цепочки.

Скованные одной цепью ведро с питьевой водой и кружку для питья поставил на стул по соседству с мебелью, к коей прибинтовал Лешего. И сам оседлал стул по соседству, предварительно раздевшись до пояса. И занялся своей правой калечной рукой.

Морщась, отодрал от раны на культе старый, пропитавшийся йодом и кровью бинт. Обработал рану перекисью, просушил. Прижал к предплечью найденную в сенях досочку, подходящую по размеру, взялся за чистые бинты.

Вспомнилась бессмертная комедия «Бриллиантовая рука». Скоро, очень скоро моя правая конечность будет выглядеть, как... Ага! Уже выглядит, как у Семен Семеныча Горбункова. Типа, в гипсе. Кто не знает, тот вовек не догадается, что на самом деле я таким образом сокрыл свою особую примету – отсутствие правой кисти. Вскоре я покину перевязочный пункт «Камень», размахивать культей-приметой мне не в кайф, пусть лучше будущие случайные свидетели рассказывают о моей якобы загипсованной конечности.

В сенях, я приметил, висит на гвоздике просторный плащ-дождевик, темно-серый, с капюшоном. Сходил еще раз в сени, надел плащ на голое тело, нормально – рукава широкие, пусть пока рука в фальшивом гипсе прячется в рукаве. А в кармане плаща спрячу скрученную из бинтов петельку. Придет время, накину петлю на шею и суну в нее забинтованную руку. И Семен Андреич Ступин будет вызывать ассоциации с Семен Семенычем Горбунковым.

Возвращаюсь из сеней, глядь – Леший глаза открыл, разбитым носом хлюпает, зрачками вращает. Пора приступать к допросу. Присаживаюсь рядом с Лешим, спрашиваю:

– Говорить можешь? Хочешь? Будешь?

– Вы – русский? – удивился Леший запоздало, слизнул языком кровавую соплю с губы, брезгливо сплюнул.

– Я – агент Интерпола, – вру, оскалив вставные зубы в улыбке.

– Вы меня не убьете? Нет?

– Хм-м... – Врать ему – язык не поворачивается, и правду говорить нельзя. – А на что ты, гражданин по кличке Леший, интересно, рассчитывал, когда подписался участвовать в транспортировке отравы? На долгую жизнь и обеспеченную старость, да?

– Вы меня убьете... – В его глазах, в его голосе обреченность.

И надо бы ему соврать, очень надо для дела, а не могу! Беру со стола зажигалку, откидываю металлический колпачок, кручу ребристое колесико, высекаю пламя.