Текст книги "Божий одуванчик"

Автор книги: Михаил Серегин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 8 страниц)

Глава 2
СТРАХ

– Я никогда не поверю в то, что он покончил с собой! Если бы вы только знали, дядя Толя, какой он был жизнерадостный человек… как он любил жить! Я его знаю не так давно, но это неважно. Да никогда он не смог бы выкинуться из окна… никогда!!

Анатолий Григорьевич Осоргин посмотрел на сидящего перед ним Илью, который в последнее время снова преисполнился довольством жизнью – прибавил в весе и наел такое круглое и румяное лицо, что казалось, оно обязано выражать исключительно телячью радость.

Да, с такой мордой Илью сейчас не взяли бы в модельное агентство – надо уже сбрасывать вес и убирать нарисовавшееся пивное брюшко.

…Но сейчас это круглое и румяное лицо выражало откровенное смятение.

И страх. Он чувствовался во всем – в скомканных движениях судорожно переплетенных пальцев, в нервном подергивании левой ноги.

Большие серые глаза, обычно такие выразительные, сейчас были затянуты мутной дымкой шокового оцепенения.

И Анатолию Григорьевичу не могла не передаться эта тревога.

Кроме того, человек, о смерти которого говорил Илья, был хорошо знаком Анатолию Григорьевичу.

Покончил самоубийством не кто-нибудь, а сын заместителя Питерского УФСБ Малахова.

Антон Малахов. Студент Финансово-экономической академии. Молодой человек двадцати трех лет, редкостного разгильдяйства и жизнелюбия.

– Но ведь уголовного дела не было заведено, – сказал Осоргин.

Илья вспыхнул и, затеребив рукав рубашки, почти выкрикнул:

– Да какое тут уголовное дело, если… если все наши уверены, что Антона убили!

– Кто это – все?

– Да все… я, еще Олег Осокин… Валек. Да все, господи!

Анатолий Григорьевич постучал пальцем по столу и произнес:

– Что же ты от меня хочешь, Илюшка?

– Хочу, чтобы вы провели расследование… и пусть этим займется Володька.

– Твой брат, что ли? Но он же не работает в моем детективном агентстве. Он же охранник.

– Все это чистая формальность.

– Надо подождать, как отреагируют власти.

Все-таки Антон не был каким-то там безродным пацанчиком с улицы Малой Замудонской, барак номер восемнадцать… как любит выражаться Володя. Шутка ли – Константин Ильич один из руководителей ФСБ… а эти ребята копают нынче с пристрастием. Да и возможности у них побольше, чем у меня.

– Да нет у них таких, как Володька!

В, этот момент дверь отворилась и вошла секретарша.

– К вам Владимир Свиридов, Анатолий Григорьевич, – доложила она.

– Легок на помине, – сказал директор агентства. – Давай его сюда, Светочка.

Вошедший Володя широко улыбнулся и тут же вынул из сумки бутылку коньяка, связку бананов, сервелат, лимоны и почему-то несколько йогуртов.

– Ну что, выпьем, родственнички? – сказал он. – Мне за особо надежную работу и задержание грабителя выписали премию.

– Какую премию? – похоронным голосом спросил Илья.

– Аж тысячу рублей.

– Угу… тридцать долларов. Ты меняешься к лучшему, Володька. Еще недавно ты не радовался так шестидесяти штукам «зеленых», а просто просрал их с апокалипсической усмешечкой, от которой даже у ящериц дрожь по коже.

Улыбка исчезла с лица Владимира.

– Что-то случилось? – быстро спросил он.

– Случилось, брат. Помнишь того парня, которому ты пообещал много жизненных благ, когда он на тебя с коллекционным «пером» наехал… Тогда, на даче?

– А, этот козлодой Антоша Малахов, папенькин сыночек? Ну, помню, куда ж деваться, если мне так часто о нем напоминают? Только на днях вельможный Константин Ильич вызывал пред ясны очи, сладкие речи говорил.

– Так вот, вчера вечером этот козлодой разбил себе череп об асфальт, свалившись с пятого этажа, – медленно проговорил Илья.

Свиридов поднял на него глаза и увидел, что лицо брата имеет пепельно-серый оттенок, а взгляд полон отчаяния.

– И что же? – невольно понизив голос, проговорил Владимир.

– Экспертиза утверждает, что это типичное самоубийство, – вместо младшего племянника ответил Анатолий Григорьевич. – Однако Илья и его друзья уверены, что Антон не мог покончить жизнь самоубийством. Что это совершенно невозможно, и, следовательно, это или несчастный случай, что, как говорится, из области ненаучной фантастики, или убийство.

– Он был дома один, – сбивчиво и поспешно заговорил Илья. – Вероятно, к нему кто-то приходил. Нет ничего проще, чем выкинуть человека в раскрытое окно.

– Но какие доказательства?

– Какие доказательства?! – в бешенстве выкрикнул Илья. – А доказательства будут, когда еще кто-нибудь из нас пойдет в расход! Вот такие и будут доказательства!

– Спокойно, Илюша…

– Да что тут спокойно! Антон говорил, что ему несколько раз звонили и молчали в трубку.

Кто-то звонил и ничего не говорил… ждал, пока он сам бросит…

Илья хватанул ртом воздух и безнадежно махнул: дескать, все равно не поймете.

– Одним словом, так, Володя, – сказал Анатолий Григорьевич. – Конечно, я понимаю, что ты никогда не занимался подобной работой, а если и занимался, так это было в бытовом порядке…

При весьма сумбурном и сомнительном словосочетании «бытовой порядок» Анатолий Григорьевич запнулся и выразительно посмотрел на Владимира, а потом быстро добавил:

– Я знаю, ты знаком с этими ребятами. Что-то они слишком напуганы. Прощупай ситуацию. Хорошо? Все-таки дело касается Ильи…

* * *

На просторной белоснежной кухне, отделанной и оборудованной по европейским стандартам, сидели двое: долговязый парень лет двадцати трех, узкоплечий, угрюмый, с длинным, семитского типа носом, запавшими темными глазами с болезненными коричневыми кругами под ними и большим жестким ртом, и атлетического телосложения блондин в клубной спартаковской футболке.

Долговязый нервно курил одну сигарету за другой, время от времени судорожно вздрагивая и вжимая голову в плечи, как от холода.

В его лице, скорченной фигуре и всей его позе было столько пришибленности, нервности и первородного, животного страха, что при первом же взгляде на него создавалось впечатление: этот человек сильно напуган и подозревает весь мир.

Блондин был задумчив и сосредоточен.

– Значит, у тебя было то же самое, что и у Антона, Валек? Звонили и молчали?

– Звонили, – угрюмо проговорил Валентин. – Я уже и матом крыл на пятом разе, а все равно не бросает… слушает, сука.

– Так у тебя же АОН.

– Что?

– Автоматический определитель номера, – с некоторой досадой пояснил блондин.

– Да че там, Олег… ничего не показывает.

Наверно, с автомата звонит, гнида.

– Понятно.

– Ты думаешь… Антона убили? – неожиданно простонал, буквально проблеял Валек.

Олег Осокин посмотрел на него и пожал плечами с таким видом, как будто на них уже навалили надгробную плиту.

– Да кто его знает. Валек, – наконец сказал он. – Мне не верится, чтобы Антоха мог сделать это сам. Ну не укладывается в голове.

– А если несчастный случай?

– Да… захотелось твоему двоюродному брату посидеть на подоконнике поздно вечером. В одних шортах и майке. Конечно, на улице плюс семнадцать, но все-таки прохладно. Посидел, а потом взял да и выпал. Наглухо правдоподобно, да?

– Даже не знаю, что и думать.

– Ничего… – проговорил Олег. – Разберутся. У тебя же дядя, Антохин батька, какой-то жесткий чин в ФСБ.

– Заместитель начальника городского управления…

– Вот-вот. Разберутся.

– А нам что… сидеть, дрожать и ждать, пока и до нас доберутся?

Осокин передернул атлетическими плечами:

– Не все сидят и дрожат. Свиридов пошел к своему дяде. Он у него частное детективное агентство держит. У них бабок явно побольше, чем у госбезопасности. Илюха говорил, люди там жесткие, если что, разрулят. Его брат, например, который, помнишь, Антоху как щенка вырубил, даром что тот три года назад выиграл Питер по кикбоксингу в «молодежке».

– Пока на наркоту не подсел, – хрипнул Валек. – А Илюха… – озлобленно добавил он, – просто перетрухал и побежал дядечке и братишке в жилеточку плакаться.

Осокин, презрительно усмехнувшись, окинул взглядом трусливо ссутуленные плечи Валька и его дрожащий подбородок и произнес:

– Зато ты выглядишь храбрецом. Не то что раньше.

– Раньше Антоха был живой, а не как сейчас – трупное мясо! – неожиданно рявкнул Валентин. – Так что не надо ничего мне тут… может быть, ты будешь следующим. Или я… или…

– Значит, ты думаешь… ты думаешь, что это из-за того случая?

– Какого?

– Ну… из-за той девки.

– Да ты че! – отмахнулся Валентин. – При чем тут это? Свиридов ее…

И в этот момент, вскинувшись неожиданной и острой трелью – Олег и Валек аж подскочили на стульях, – зазвонил телефон.

Валентин, посмотрев на своего друга, зябко передернул плечами, а потом протянул руку к телефонной трубке – медленно, боязливо, осторожно, словно не напичканный разнокалиберной электроникой кусок пластмассы это был, а смертельно опасная ядовитая змея.

– Алло… а, да, это я, – выдохнул он с явным облегчением, – здравствуйте, Анна Кирилловна. Да… нет, не забыл. Сейчас иду. Да… хорошо.

Он бросил трубку радиотелефона на мягкий пуфик и поднял лицо к Олегу:

– Пойдем.

* * *

…Домой Валентин вернулся раздавленный и опустошенный. По жилам расползалась леденящая апатия, где-то в глубине его существа был фонтан отчаянного страха.

Отчаянно кружилась голова, и перехватывало дыхание.

…Когда он шел через оживленно гудящий Невский проспект, он постоянно чувствовал на себе пристальные, напоенные слепой угрозой взгляды.

Он готов был заподозрить каждого в личной неприязни к нему, Валентину. Он боялся оглянуться, но раз за разом оглядывался и шарил глазами по лицам и спинам прохожих, по стеклам автомобилей, тускло отливающим матовым в свете заходящего солнца.

А когда какой-то подозрительного вида оборванный тип окликнул его и попросил дать денег по мере возможности, Валентин захлебнулся отчаянным матерным воплем и бросился бежать.

В арке он сбил с ног какую-то ковыляющую с полудесятком сумок толстуху, но не обратил никакого внимания на то, как она барахталась на асфальте, осыпая его ругательствами, а заскочил в свой подъезд и с грохотом захлопнул массивную железную дверь.

Отчаянно билось сердце.

Зайдя в квартиру, он прежде всего тщательно закрыл дверь на все замки, щеколды и блокираторы, а потом бросился к телефону…

* * *

Братья Свиридовы и встретившийся им Осокин только что пришли на квартиру, где жили Илья и Владимир, как раздался телефонный звонок. Олег недобро прищурился и сказал:

– Ага… опять барабашка шалит. Возьми, Илюха, только, если молчать будут, лучше сразу бросай.

Звонил Валентин. Его голос был с какой-то неестественной хрипотцой.

– А что… – проговорил Илья, – что-то случилось, Валек?

– Случится, – проговорил тот. – У меня нехорошее предчувствие… словно кто-то неотрывно смотрит на меня и не отпускает. Приезжай… есть там у тебя кто, Илюха?

– Брат и Олег.

– При… приезжайте.

– С водкой? – коротко спросил Илья.

– С водкой. Только быстрее… что-то совсем жестко плющит. Такой конкретный мандраж, бля…

Голос Валька задрожал, как натянутая струна, и оборвался: страдалец положил трубку.

– Вот и Валек до смерти напуган, – откомментировал Владимир. – Кажется ему что-то.

Все перешугались, как будто на вас открыли сезон охоты. Валентин ваш, конечно, щемливый лошок… Понаставил запоров на дверь, всякие предохранители и блокираторы, – и все еще боится. Да в его квартиру и ОМОН не вломится…

Даже если захочет. Разве что только я смогу открыть. Да и то много времени и отмычек потребуется.

– Ну что, поехали? – спросил Илья.

– Куда ж деваться…

* * *

…Как уже упоминалось, Антон Малахов, его двоюродный брат Валентин Чуриков и Олег Осокин были однокурсниками – все они учились на четвертом курсе Петербургской финансово-экономической академии.

Нельзя сказать, что их – плюс однокурсника Илью Свиридова сюда же – связывала настоящая дружба, скорее можно было определить их общение как принадлежность к одной компании.

Все они были детьми весьма продвинутых, преуспевающих и влиятельных родителей. Самым благополучным среди них был, возможно, Валентин Чуриков, мать которого занимала важный пост в налоговой полиции, а дядя – Константин Ильич Малахов, – как известно, был первым заместителем Питерского управления ФСБ. Пост номинально не очень-то денежный, но при умелом использовании служебного положения, как говорится, вполне и вполне…

У Валька с семнадцати лет была своя квартира, на шестнадцатилетие мать подарила ему машину, а также гараж к ней.

Впрочем, немногим уступал ему и Антон Малахов.

Валентин Чуриков жил возле набережной в отделанной и обставленной по евростандартам трехкомнатной квартире. Жил один.

Хотя, откровенно говоря, было мало прецедентов, когда на его жилплощади располагалось на ночь меньше двух человек. Валек всегда был очень общительным человеком.

Правда, вместе с тем он отличался таким незавидным качеством, как предельная пугливость, часто перерастающая в откровенную трусость.

Он панически боялся темноты, пустынных улиц, гопов – то бишь бритоголовых граждан гопников, а также лягушек, тараканов, строгих преподавателей и красивых девушек.

Но особенно он боялся милиции.

Вот ее он боялся особенно активно. Когда он шел по улице навеселе, ему за каждым углом чудилось по «поганому мусору».

И это несмотря на то что его дядя и матушка были в состоянии вытащить его даже из СИЗО, не говоря уж о каком-то там «трезвяке».

Мандраж Валентина был весьма частым явлением, и Илья с Олегом даже не обратили бы на это никакого внимания, если бы не смерть их друга.

* * *

В каждом из четырех окон чуриковской квартиры горел яркий свет. Олег и Владимир переглянулись с кривой иронической усмешкой: вероятно, Валентин от страха врубил свет на кухне и во всех трех комнатах.

Впускал, как говорится, лучики света в темное царство панических кошмариков, мечущихся в его маленькой пугливой душе на манер тараканов, потревоженных дихлофосом.

Они поднялись на восьмой этаж и трижды позвонили – на одиночный звонок Валек никогда не открывал, боясь увидеть нежеланного гостя.

Но никто не открыл и на три звонка.

– Может, уснул от страха? – неуклюже пошутил Илья. Владимир же сплюнул и произвел вторую серию звонков.

– Бросайте шашки, его компашки летят с многоэтажек, как стая ромашек… – растерянно прогнусавил Илья слова из известной песни Земфиры, когда не открыли и на этот раз. – Что это еще за дела?

– А может, свет горел не в его квартире? – предположил Владимир. – Может, мы ошиблись…

– Все равно он должен быть дома… – ответил Осокин. – Сам же звонил. Да и не в его духе – стрелы пробивать.

– Может, он куда вышел?

Владимир презрительно скривился: предположение явно не выдерживало ни малейшей критики.

Они спустились и снова взглянули на окна.

Теперь не могло оставаться ни малейших сомнений: свет горел именно в чуриковской квартире.

– А это что за хренота? – внезапно проговорил Илья, щуря близорукие глаза. – Никак у него окно приоткрыто.

– Ну да… это как же… – начал было Олег, но Владимир, в котором интуитивно всколыхнулось нехорошее предчувствие, жестом велел ему замолчать.

– Что, неужели они все с ума посходили? – деревянным голосом отозвался Илья, и местоимение «они» было произнесено так, что Олега невольно передернуло.

Потому что под словом «они» – помимо Чурикова – Свиридов-младший подразумевал еще и Антона Малахова.

От стены отпрыгнула бродячая кошка, Владимир присмотрелся и увидел тело человека. Это был Чуриков…

…Валек лежал в нескольких метрах от стены дома. Судя по позе, у него был сломан позвоночник. Но даже если бы он приземлился на парашюте, это ему не помогло бы.

Потому что он попал точно на невысокую, сантиметров семьдесят, черную чугунную ограду, и ее стойки пронизали его насквозь.

Из угла мертвого рта змейкой выбегала тоненькая струйка крови…

– Вот теперь точно нечисто, – проговорил Владимир и оглянулся на окаменевших от ужаса за его спиной Илью и Олега Осокина…

* * *

Лицо Константина Ильича Малахова было совершенно спокойно. Меньше всего он был похож на человека, который потерял сына и племянника.

И только во взгляде тлело нечто такое, что напрочь отбивало охоту всматриваться в эти тусклые, маловыразительные глаза «серого кардинала» ФСБ.

– Вы понимаете, Владимир, – спокойно проговорил он, – что это ужасающее злодеяние… Впрочем, не надо громких слов… Это преступление совершено человеком, который очень хорошо умеет заметать следы. По результатам экспертизы невозможно утверждать, что имели место именно убийства, а не факты суицидального исхода. Для начала прочитайте вот это.

И он протянул сидящему перед ним Свиридову два листа бумаги, и Владимир прочитал следующее:

«Смерть наступила от закрытой черепно-мозговой травмы, сопровождавшейся кровоизлияниями под мягкие мозговые оболочки и мозговые желудочки, и находится в прямой причинной связи с повреждениями в области головы, а также переломами ребер справа и раздроблением правой ключичной кости…»

В квартирах – никаких следов насилия и борьбы. В крови – нет сильнодействующих наркотиков, которые могли спровоцировать несчастье. Два случая – как под копирку. Один к одному. И соответственно идентичны и вердикты: самоубийство.

– Одним словом, типичный суицид – выбросился мальчонка из окна, и к сему прикладывается протокол. Никакого убийства, – веско резюмировал Константин Ильич. – Я разговаривал с экспертами из угрозыска, которые дали это заключение… Они в один голос говорят, что это самоубийство. Так что… – Он покачал головой и добавил:

– В принципе, этого стоило ожидать. Очевидность. Пугающая очевидность.

Вследствие этой очевидности уголовные дела заведены не были: нет состава преступления.

Действительно… нет.

Константин Ильич помолчал, а потом вскинул на Свиридова глаза и отчеканил:

– Но весь мой опыт, вся моя интуиция протестуют против подобного оборота событий! В угрозыске и прокуратуре сказали: сочувствуем тебе, Константин Ильич, но и ты нас пойми: дел по горло. Криминальная столица России, что ж вы хотите. Да я и сам знаю… столько пришлось разгрести дерьма.

Он устало перекосил лицо в кривой блеклой усмешке, показывая неровные белые зубы, и продолжал:

– Работы в самом деле по горло. Слишком много, чтобы я мог разменивать своих специалистов на рытье в «глухарях», да еще откровенной мелочовке… так, двое мальчишек выпали из окна. Не тот масштаб, не то ведомство. И я сам… нет времени заняться. А ведь Антон говорил… говорил, что ему кто-то звонит – и молчит в трубку. И Валентин.

Он снова постучал пальцем по столу – вероятно, для него это был способ нервной разрядки – и продолжил уже совсем тихо:

– Разумеется, мне известно, настолько неоднозначна и противоречива ваша репутация у спецслужб и правоохранительных органов. Но я внимательно изучил ваше досье… вот оно… и хотел бы, чтобы именно вы занялись этим делом. Тем более что вы все равно имеете отношение к детективному агентству Осоргина Анатолия Григорьевича… Более того, мне стало известно, что он тоже просил вас об этом. Дело касается и вашего брата…

– А вы не боитесь поручать дело, касающееся смерти ваших близких, человеку с такой, как вы выразились, неоднозначной репутацией? Человеку, находившемуся в федеральном розыске?

– Я хорошо изучил ваше досье, – проговорил Малахов. – У вас очень интересная биография. Но есть один пункт, который особенно привлекает в вас: дело в том, что я был знаком с полковником Платоновым, главой вашей структуры, ныне покойным. И мне известно, каких людей он привлекал в свой отдел. Там работали исключительно специалисты экстра-класса. Виртуозы…

– Тогда, думаю, вам известно, на чем именно специализировались эти виртуозы, Константин Ильич, – сухо сказал Свиридов.

– Разумеется. Гроссмейстеры смерти. Государственные киллеры.

– А вы предлагаете мне диаметрально противоположное: найти тех, кто убил или подтолкнул к смерти Антона и Валентина.

– Не только, – жестко проговорил Малахов. – Не только. Я предлагаю вам не только найти. Но и ликвидировать. Как камень в омут – без следа…

– …Без суда и следствия, – в тон ему договорил Владимир.

Всю маску равнодушия и глухой, нарочито заторможенной оцепенелой сдержанности сорвало с Малахова единым махом, как ветер неудержимо срывает с деревьев красно-желтые сухие листья. Стальная воля, сжимающая в кулак всяческие эмоции, внезапно уступила – и как будто сорвалась упруго вжатая до упора могучая пружина.

– Да, без суда и следствия! – бросил он. – Без суда и следствия! У меня нет времени на эти суды и пересуды! Ни времени, ни возможности, ни оснований! Но мне и не нужно все это! Существуют иные пути, и бывает в жизни такое, когда не приходится брезговать ничем.

– Я не могу сразу ответить вам, Константин Ильич, – сказал Владимир. – Я возьмусь за это дело, потому что мой брат просил меня об этом и потому что он тоже уверен в том, что это не могло быть самоубийство. Два самоубийства, один к одному, – это уже слишком. Но что касается второй части вашей просьбы… Все не так просто. Я уже не могу порешить кого-то без суда и следствия. Так что мы еще увидимся, Константин Ильич. И все обсудим.

Малахов посмотрел на Владимира тяжелым, испытующим взглядом, а потом медленно наклонил голову в знак согласия…