Текст книги "Путь России. Новая опричнина, или Почему не нужно «валить из Рашки»"

Автор книги: Михаил Делягин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 33 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

И, с некоторыми оговорками, им это удалось.

Придя к власти в результате Февральской революции, мелкая и незрелая, в том числе и по уровню своего самосознания, российская бюрократия ничего, кроме «войны до победного конца», придумать не могла. Просто потому, что она бегала на очень коротком поводке у своих хозяев из Антанты – точно так же, как российские либералы остаются на коротком поводке у своих хозяев из «вашингтонского обкома».

И сказать этим хозяевам: извините, пожалуйста, но мы пришли к власти и теперь отвечаем не столько перед вами, сколько в первую очередь перед своим народом, – все эти керенские и князья львовы не смогли даже попытаться. Эта слабость и оказалась для них роковой.

Между прочим, влияние Антанты на внутренние российские дела отнюдь не сошло на нет после победы большевиков, которые вроде бы ориентировались на немцев. Ведь так называемый «мятеж левых эсеров», в котором скрыто участвовало огромное количество большевистских руководителей и который был, насколько можно понять, попыткой антиленинского переворота со стороны Свердлова и Дзержинского[1]1
  Дзержинский быстро понял, что переворот не удался, и вернулся к поддержке власти.


[Закрыть], – этот мятеж был и проявлением англо-французского влияния.

Да, конечно, имело место стремление к большей демократии, к опоре на крестьян, к расширению социальной базы, но и влияние Антанты прослеживается очень четко.

И исключительно мягкая реакция большевиков на этот мятеж была вызвана не только продержавшимся аж до тридцатых годов сентиментальным отношением к таким же, как и они, революционерам, не только инстинктом самосохранения, но и пониманием этого внешнего влияния как важной причины мятежа.

Ленин, кстати, очень хорошо умел помнить национальные интересы, даже находясь под внешним контролем. Классический пример – Брестский мир: из-за внутренней драки среди самих большевиков, я уж не говорю об эсерах и остальных, пришлось отдать немцам даже больше, чем те хотели вначале. Ведь Красной армии, что бы мы ни отмечали 23 февраля, в то время в природе просто не существовало: немцы шли и забирали все, что желали, не встречая вообще никакого сопротивления.

Но первое, чем занялись большевики после того, как уступили немцам все, что можно и чего нельзя, – это разжигание революции в Германии. Да, для Троцкого и компании это был шаг к мировой революции; но для остальных – и Ленина в том числе – это был национальный реванш, хотя они и не мыслили тогда в этих категориях. И очень быстро они ответили своим бывшим партнерам «по полной программе».

Примерно наполовину крушение России определялось ее собственным состоянием. На четверть – влиянием Антанты и еще на четверть – Германии.

Если Февральская революция была победой Антанты, то Великий Октябрь – стихийным бунтом против этой победы. Назвать его аналогичной победой Германии язык не поворачивается: победы обычно заканчиваются для победителей по-другому.

* * *

Почему же у нас сейчас стало так модно ненавидеть большевиков и Октябрьскую революцию – даже больше, чем в начале девяностых годов?

Отнюдь не за реки крови, не за террор, не за то, что перемололи страну: если внимательно слушать ненавистников Великого Октября, становится ясно: его ненавидят за то, что он был порывом народа к справедливости.

Ведь 7 Ноября в последние два десятилетия стал символом не столько революции, сколько вечного содержания, вечного смысла этого конкретно-исторического события. 7 Ноября для огромной части российского общества стало символом того, что стоит за этим событием: установления справедливости и покарания неправедной (пусть даже и «давно прошедшей» царской) власти. Да, справедливости во многом ужасной, да, покарания незаконного, но нынешних властителей России, насколько я могу судить, справедливость пугает больше ужасов прошлого. Многие из них ведут смертный бой с мертвыми именно потому, что память о них мешает живым грабить и насиловать Россию.

Ненависть значительной части правящей бюрократии к Великому Октябрю вызвана тем, что в революцию народ слишком наглядно и убедительно показал, что власть не может безнаказанно быть бесконечно несправедливой и что наглое, циничное, откровенное попрание интересов народа кончается для власти плохо.

Именно это вызывает сильнейшее раздражение, негодование, отторжение и даже ненависть нынешней правящей и владеющей Россией тусовки.

И в связи с этим нам сегодня пора вспомнить – и не стоит забывать, – что, если государство не выполняет свои обязанности по обеспечению социального мира, оно обречено.

«Выполнять свои социальные обязанности» для государства не значит забить всех несогласных дубинками и дать правоохране любые безумные права, какие та попросит, – это значит сделать так, чтобы люди были довольны жизнью.

И тогда никакая пропаганда, пусть даже самая сильная, самая враждебная, самая иностранная, не сделает ничего.

Надо просто сделать так, чтобы люди чувствовали себя в безопасности, чтобы развитие существовало не только в передачах официозного телевидения, но и в реальной жизни, чтобы люди не только слышали о нем, но и видели его вокруг себя.

Во время дебатов с одним неплохо владеющим предметом единороссом он с гордостью заявил: вдумайтесь – партия «Единая Россия» за семь лет построила по всей стране 12 мостов! И тут же признался, что строительство значительной части этих мостов было начато еще при Советском Союзе, а сейчас их просто завершили.

Ну давайте вдумаемся, как нас просят: за семь лет, в течение которых бюрократия и олигархи буквально захлебывались в нефтедолларах – и захлебываются ими до сих пор, – они достроили и построили 12 мостов на всю Российскую Федерацию. Неописуемо! На фоне такого цинизма меркнет даже то, что эти мосты построило, конечно, правительство, а не «Единая Россия».

Двенадцать мостов за семь лет по всей нашей стране – и они истово гордятся этим!

Это отказ от модернизации, причем отказ системный и последовательный. В сочетании с дикой, циничной пропагандой, которая ведет к тому, что люди перестают верить чему бы то ни было, – и самой этой пропаганде в первую очередь, – он смертельно опасен не столько для самой власти, сколько для общества, оказывающегося жертвой ее корысти или некомпетентности.

Такова ситуация, в которую сегодня заведена Россия, и правящей тусовке приходится быстро-быстро суетиться, чтобы Великая Октябрьская социалистическая революция не встала на повестку дня непосредственно в преддверии своего столетия.

Ненависть к ней насаждается еще и феерической самоидентификацией правящей тусовки. Укрепляя в нашей стране, насколько можно понять, военно-полицейский феодализм, обрушивая наше общество в средневековье, в варварство, – они начинают искренне, «всем телом, всем сердцем, всем сознанием» принимать соответствующие ценности. В нашей стране сейчас лозунг «Долой самодержавие и престолонаследие!» официально трактуется представителями государства как призыв к свержению государственной власти.

Прекраснодушная интеллигенция, нюхая цветочки, привычно считает это не более чем бытовым маразмом.

А я вот совершенно не уверен, что это маразм. С моей точки зрения – напротив, выражение самоощущения огромной части власти. И ее сегодня нужно оздоровлять по-хорошему, чтобы завтра не пришлось делать это по-плохому.

Чтобы праздник 7 Ноября действительно можно было сделать рабочим днем, чтобы он стал неактуальным для всех, кроме членов КПСС. Ну вот, например, день Куликовской битвы – он же не актуален. Битва на Калке – мы даже сейчас не вспомним, когда это было. Бородино тоже не актуально, мы ездим в Париж, любим французов, с восторгом смотрим французские фильмы.

Да, 22 июня актуально для нас, но при этом мы прекрасно относимся к немцам. Мы понимаем, что немцы уже другие: мы разгромили их, мы уничтожили в них мерзость, и они в результате этого стали нормальными.

Теперь нам нужно уничтожить мерзость в себе, в своей стране.

Хотя бы для того, чтобы в лучших коммерческих вузах Российской Федерации при ответе студентов на вопрос, с чем у них ассоциируется понятие «бизнесмен», понятие «вор» набирало менее половины ответов.

Повторюсь: я очень хочу, чтобы день 7 ноября ушел в историю и воспринимался бы нами так же отстраненно и спокойно, как, например, день Куликовской битвы. К сожалению, антинародная по сути дела, попирающая справедливость и отрицающая неотъемлемые повседневные интересы людей политика государства вольно или невольно ведет к тому, что этот праздник становится все более актуальным и возвращается в повестку дня.

Многими нелюбимый Сергей Михалков, автор трех последних гимнов нашей великой Родины, когда-то написал про большевиков слова, которые сейчас звучат абсолютным экстремизмом:

 
Они хотели, чтоб народ
Был сыт, обут, одет
И не работал на господ,
Как было сотни лет.
Они хотели, чтоб сильна
Среди соседей-стран
Стояла первая страна
Рабочих и крестьян.
 

Допустим, про рабочих и крестьян – это, конечно, некоторая дань времени, а вот все остальное сегодня звучит едва ли не составом преступления, едва ли не прямым обвинением нынешней правящей тусовке.

Но я верю, что мы оздоровим государство, сделаем его органом народа, и наши дети по поводу этих стихов будут спрашивать так же, как когда-то, при советской власти, спрашивали мы: «А неужели народ когда-то мог быть несытым? Неужели кому-то приходилось работать на каких-то господ? Неужели такое вообще могло быть?»

И для этого оздоровления необходимо пристальное внимание и тщательное изучение фигур и опыта людей, превративших наше государство в орган народа в прошлый раз.

В первую очередь – В. И. Ленина.

Ленин: победитель

«Не календарный – настоящий» XX век был открыт фигурой Ленина, прошел под знаком поклонения ему доброй половины человечества и завершен беспрецедентной хулой в его адрес.

Так бывает.

Как сказал продолжатель его дела, «после смерти на мою могилу нанесут горы мусора, но ветер истории развеет их».

И мы видим, что уже развеивает.

Разочарование людей, обнаруживающих под маской «самого человечного» почти бога вроде бы вполне обычного человека, с романами, болячками и ошибками, безмерно – и понятно.

Не зря ведь сказано «Не сотвори себе кумира».

И я совершенно не готов оспаривать конкретные обвинения, выдвигаемые в его адрес, – начиная с того, что в свободное время он возился не с абы какими детьми, а с детьми высокопоставленных коммунистов, и кончая тем, что он якобы отдавал приказы об убийствах детей.

В конце концов мне приходилось видеть аналогичные по значению приказы, отдаваемые не 90 лет назад, а совсем недавно здравствующими ныне, благополучными, уважаемыми и влиятельными людьми.

Работа с изнанкой истории воспитывает цинизм.

И в рамках этого раздела я готов, в отличие, думаю, от большинства читателей, принять все обвинения.

Просто потому, что истории, как это ни печально, результат важнее намерений.

Великий прагматик

Первое, что бросается в глаза в Ленине, – его тактическая гениальность.

Способность быстро, почти мгновенно оценить ситуацию, расставить приоритеты, с железной волей следовать им, преодолевая все и всяческие препятствия, а потом, увидев, что ситуация поменялась, резко и беспощадно к мешкающим и не понимающим развернуться, хоть на 180 градусов, и решительно двинуться в новом направлении.

«Решительно» в ленинском стиле означает с железной последовательностью, стремительностью и изобретательностью, позволяющей за счет тактической гибкости опережать более мощных противников и обтекать казавшиеся вроде бы непреодолимыми препятствия.

Именно за эту беспощадную и всепоглощающую последовательность, не останавливающуюся ни перед какими внутренними или внешними препятствиями, его назвали «мыслящей гильотиной».

Это об этом стиле сказал Роберт Рождественский: «Повороты бывали всякие, пробирающие, как озноб. Даже самых сильных пошатывало, слабых – вовсе валило с ног».

Однако даже слабые, за редким исключением, не бросали его и не отбрасывались им, получали возможность оправиться и вернуться в строй – и в результате качественно усиливали ленинскую организацию. Причина этого – в ленинском характере, в хрестоматийном «он к товарищу милел людскою лаской», во внимании и заботе к своим соратникам.

Ленин далеко не всегда поддерживался ими, часто был в меньшинстве, а часто вызывал насмешки – достаточно вспомнить реакцию руководства партии на десятилетиями казавшиеся хрестоматийными «Апрельские тезисы». Однако не свойственная времени и среде человечность, проявляемая им, качественно усиливала его политический ресурс, создавали дополнительный, не видимый ни друзьям, ни врагам «запас прочности».

А «не отступать, не сдаваться», через любые препятствия и любыми маршрутами идти к сияющей путеводной звезде, не теряя ее из виду, помогала колоссальная личная энергетика.

Один из очевидцев событий 1917 года вспоминал, как пришел на митинг с участием Ленина, который проходил в цирке. Автор мемуаров сидел на верхних рядах, а внизу, на арене, что-то кричал, почти бегая по ней кругами, маленький рыжеватый и лысоватый мужчина. Микрофонов не имелось, акустика была плохой, и не только слов Ленина, но и общего смысла произносимого им невозможно было разобрать. Но человек запомнил это выступление на всю жизнь не потому, что выступал Ленин, – в то время отношение к нему было значительно проще, чем в фильме «Ленин в Октябре», и обычные люди часто не выделяли его из общего ряда революционных вождей. Он запомнил Ленина потому, что был потрясен колоссальной позитивной энергией, буквально распиравшей этого маленького человека, – энергией, которой он заполнил и воодушевил весь цирк, основная часть которого просто не слышала его слов.

Жестокие и часто внезапные тактические повороты никогда не были беспорядочными суетливыми метаниями, как это кажется иногда при чтении по диагонали учебников, написанных враждебно настроенными к Ленину авторами. Они всецело подчинялись, как движение парусного судна галсами в условиях встречного ветра, достижению стратегической цели, которую он понимал четко и однозначно на всем протяжении своей сознательной жизни.

Уникальность Ленина – именно в сочетании тактика и стратега. В этом отношении он был универсалистом, обычным в эпоху Возрождения и столь редким для специализированного XX века.

Не потерять из виду стратегическую цель на протяжении всей жизни он смог только потому, что, помимо политика, был еще и разносторонним ученым, круг интересов которого простирался от экономической статистики до философии.

Наука занимала в его системе ценностей безусловно второстепенное значение и была, как и все остальное, подчинена цели построения нового, более справедливого общества. Именно это обусловило пламенную односторонность ряда его исследований – но никакой практический интерес не убивал в нем ученого, не отвлекал от поиска и обнаружения истины.

Ветер века дул в его паруса: научная истина открывала перед ним дорогу в будущее.

Мышление Ленина, в отличие от мышления многих тогдашних и сегодняшних профессиональных кликуш от политики, было осознанно-диалектичным; рассматривая значимые явления (речь, конечно, не идет о публицистике «на злобу дня»), он последовательно проводил свою мысль через отрицание отрицания, не останавливаясь вплоть до фиксации перехода количества в качество и не стесняясь (когда это, естественно, не противоречило текущим политическим нуждам) признавать единство борющихся противоположностей.

Сознательное следование «по диалектическому маршруту» вкупе со стремлением максимально полно и всесторонне рассмотреть изучаемое явление обусловило знаменитое спиральное движение ленинской мысли, вбивающее в глухое отчаяние конспектирующих его работы студентов.

Именно потрясающая дисциплина мысли наделила Ленина и его последователей «пугающим интеллектуальным превосходством» над своими противниками.

И отнюдь не только личная трагедия, но прежде всего изучение своего общества показало Ленину, что царизм нереформируем, что его невозможно улучшить «изнутри» – и, следовательно, ему попросту невозможно помочь: его можно только победить.

Он укреплялся в понимании этого, видя, с какой неизбежностью, а порой и жестокостью избавлялся царизм от всех профессионалов, способных повысить его эффективность, – включая самых верных и близких вроде В. К. Плеве и П. А. Столыпина.

И это – в сочетании с колоссальной энергетикой буквально клокочущих масс – вселяло в него веру в неизбежность революции.

Конечно, руки опускались, и отчаяние брало за горло, и вырывалось, что революция в России произойдет не при его жизни.

Что с того? Как и все великие люди, он работал на будущее, а не на поздний вечер сегодняшнего дня.

Он видел цель не для себя – для всей страны, а в конечном счете и для всего мира, – и только это позволило ему дойти до нее.

Согласитесь: в настоящее время здоровые силы России находятся в пугающе похожем положении.

Российская политика – упряжка из двух зайцев

Россия в силу своей фантастической открытости для общемировых тенденций является страной с самой непредсказуемой историей. Никакой «железный занавес», никакой изоляционизм, никакая гордость, никакие победы над Западом не могут помешать тенденциям общеевропейского (а теперь уже и глобального) развития проявляться в нашей общественной жизни – часто раньше и более ярко, чем в остальном мире.

В результате развитие России в долгосрочной перспективе определяется двумя равнозначными факторами: внешним влиянием и внутренними процессами.

Ленин виртуозно использовал оба фактора, за что его порицают усиленно и, с моральной точки зрения, вполне справедливо.

Не будем лишь забывать реалий того времени. Так, во время русско-японской войны японская армия, по некоторым сообщениям, покупала лучшие в то время винтовки – трехлинейки Мосина, – производимые даже не на казенных заводах, а на заводах, находившихся в собственности царской семьи. Да, покупки осуществлялись, разумеется, через третьи руки, но для заинтересованных лиц были секретом Полишинеля – и чудовищность этого была такова, что даже большевики после прихода к власти постеснялись (при всей своей легендарной беспардонности) предавать огласке соответствующие факты. Таким образом, получая деньги от японцев, революционеры, вероятно, просто следовали примеру царской семьи.

С другой стороны, рассуждения о том, что партия большевиков пользовалась-де неким покровительством царской охранки, как правило, не сопровождаются объяснением поведения последней. А ее мотивы были просты: большевики (в том числе из-за своей слабости) не вели, в отличие от эсеров, масштабного террора против государства – и уже поэтому воспринимались как относительно конструктивная группа, являющаяся вполне приемлемой альтернативой оголтелым террористам.

Сегодня мы просто не можем себе представить ожесточения революционного террора. С февраля 1905 по май 1906 года, по официальным данным, было убито восемь губернаторов и градоначальников, пять вице-губернаторов и советников губернских правлений, четыре генерала и семь офицеров армии, восемь жандармских офицеров, 21 полицмейстер, уездный начальник и исправник, 57 урядников, 70 приставов и их помощников, 125 околоточных надзирателей, 346 городовых, 18 агентов охраны, 85 гражданских чиновников, 12 священников, 52 представителя сельских властей, 51 землевладелец, 54 фабриканта (включая старших служащих на фабриках), 29 банкиров и крупных торговцев. Общее число жертв в 1901–1911 годах составляет 17 тыс. человек. А в 1907 году, после провала попыток вооруженных восстаний, в среднем убивалось до 18 человек в день.

Власть, выстоявшая под этим кровавым смерчем, была прочной и во многом самоотверженной, но ее представителям становилось по-человечески страшно, и большевики, шедшие на преступления преимущественно ради грабежа, виделись если и не «социально близкими», то, во всяком случае, более приемлемыми.

Кроме того, не будем забывать результата этого сотрудничества: революции, едва не принесенной в Германию на деньги ее Генштаба, и одного из высших жандармских офицеров, уволенных во время Первой мировой войны за настойчивые указания на большевистскую опасность, а затем возвращенного из эмиграции и успевшего еще в 1930-е годы потрудиться консультантом Сталина по некоторым деликатным вопросам.

Формальная демократия или жизнь? – трагедия выбора

Ключевой момент жизни каждого политика – приход к власти.

Для Ленина это 1917 год: между Февральской революцией и разгоном Учредительного собрания.

Февральская революция была демократической революцией в полном смысле этого слова. Объединенные лидеры буржуазии, интеллигенции и военных, вдохновленные помощью Запада (представителям которого нужно было разрушение колониальных империй для расширения рынков сбыта; процесс закончился лишь с распадом Британской империи), свалили самодержавие, принудили слабовольного царя к отречению в пользу младшего брата, который заведомо не хотел царствовать и отдал им власть…

И они позорнейшим образом провалились во всех сферах общественной жизни.

Они сумели лишь развалить армию, государство и сам уклад обыденной жизни, смытый не столько митинговой стихией, сколько начинавшейся разрухой.

Это ничего не напоминает вам, друзья мои, пережившие демократическую власть в начале девяностых и видящие либеральное информационное наступление сейчас, в начале 2010-х?

Временное правительство, состоявшее из исключительно умных, цепких и талантливых по отдельности людей, оказалось коллективным ничтожеством.

По очень простой причине: оно не имело никакой содержательной позитивной программы после первого же своего шага – после предоставления народу стандартного набора свобод.

Его члены хотели политических свобод – и взяли их, и дали народу – и оказались в полном недоумении перед тем простым фактом, что народ хотел не столько свободы слова, сколько хлеба, работы и мира.

А обеспечить всего этого Временное правительство не могло, ибо в тогдашней ситуации, как и в любом кризисе, для решения содержательных проблем нужно было ограничивать эти свободы, а главное – обеспечивать развитие.

Не на уровне болтовни о «войне до победного конца», «модернизации», «инновациях» и «борьбе с терроризмом», а на уровне решения конкретных проблем за счет реализации стратегических модернизационных программ.

Именно это потом сделали большевики, вся вина которых заключалась в том, что они не путали демократию с импотенцией.

А ведь для своего времени именно Ленин был главным демократом – человеком, обеспечивающим максимальное участие в управлении максимально широкому кругу людей. И даже диктатура пролетариата, при всех зверствах и жестокостях, с точки зрения учета властью интересов и мнений большинства была демократией по сравнению с устройством царской России – да и многих других тогдашних стран. Другое дело, что искренне считающие «людьми» только социальную верхушку всякого общества до сих пор не в силах заметить это.

Коммунизм охватил полмира и стремительно распространился во всем человечестве не из-за подкупа, лжи и спецопераций (всего этого было в избытке и у него, и у его противников), но прежде всего потому, что в то время именно он был идеологией освобождения и раскрепощения человека, идеологией реальной, а не «суверенной» демократии. Не случайно США, разглагольствуя о свободе и демократии, в своей внешней политике последовательно поддерживали диктаторов и «давили» демократов вплоть до самого президентства Дж. Картера, когда Советский Союз, раздавленный гниющей бюрократией, уже не был фактором раскрепощения человека.

Но при Ленине, при большевиках наша страна была не только одной из самых жестоких и страдающих, но и одной из самых демократичных в мире – если, конечно, понимать под демократией не соответствие формальным правилам, а реальный учет властью интересов и мнений населения. Классическим проявлением этого стал поворот к нэпу: да, всецело вынужденный крестьянской войной, на которую не хватало уже снарядов и газов, но и демократичный по своей сути.

Сколько режимов рухнуло именно из-за своей недемократичности, из-за неспособности встать на сторону народа против самих себя вчерашних?

* * *

Целью Ленина было построение в условиях уже более чем столетней давности более свободного, более справедливого, более гуманистичного общества.

И несмотря на весь ужас, грязь и кровь революционной деятельности и гражданской войны, несмотря на то, что основная часть созидательной работы была сделана уже после его смерти, а во многом и помимо его непосредственных замыслов, – она была сделана его людьми и его организацией, любовно собранной и свинченной им руками, по человечку и камешку.

И потому в мировом историческом процессе он – победитель.