Текст книги "Путь России. Новая опричнина, или Почему не нужно «валить из Рашки»"

Автор книги: Михаил Делягин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 33 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

Из газет 2011 года

М. Б. Ходорковский уволен с должности председателя Комитета межотраслевых научно-технических программ при Совете Министров СССР «в связи с переходом на другую работу». Источники газеты «ПрогрессорЪ» сообщают, что действительной причиной увольнения стало резкое неприятие завышенных официальных требований по ускорению технологического прогресса и общий перекос в работе Комитета в сторону развития информатики и химии в ущерб другим прогрессивным направлениям.

* * *

В театре «Современник» провалилась премьера спектакля о Сталине «Исчадие ада» (режиссер – лауреат премии Ленинского комсомола В. Гусинский, главную роль исполнял А. Закаев).

Театральные критики отметили падение общественного интереса к личностям Ленина и Сталина «в связи с очевидностью исторических условий, в которых они действовали, и общностью понимания их достижений и ошибок».

* * *

В Туркестанской Советской Социалистической республике и Горской автономной республике в составе РСФСР отменено введенное в 2000 году чрезвычайное положение. Участники беспорядков, не совершавшие преступлений против личности и не оказывавшие вооруженного сопротивления властям, амнистированы.

С публичным протестом против амнистии в отношении «антисоветских элементов» выступили маршал авиации, дважды Герой Советского Союза Д. Дудаев, генерал армии А. Макашов и генерал-майор А. Масхадов, после чего Макашов и Масхадов были уволены из рядов Вооруженных Сил СССР, а Дудаев переведен в инспекторскую группу при министре обороны СССР (с правом чтения лекций в Академии им. Н. Е. Жуковского).

* * *

Канцлер Германии ушел в отставку после грандиозного скандала: его помощник по безопасности оказался советским разведчиком! После отказа сотрудничать со следствием его обменяли на группу германских разведчиков, задержанных в разные годы в различных странах Восточной Европы. О нем не сообщается ничего, кроме фамилии (в Указе Верховного Совета СССР о присвоении ему звания Героя Советского Союза): Путин В. В. Общественности неизвестны даже его имя и отчество.

В связи с очевидной неадекватностью ситуации с секретностью декан юридического факультета Ленинградского госуниверситета Д. А. Медведев – самый молодой действительный член Всесоюзного общества юристов – выступил на его ежегодном собрании с докладом «О необходимости нормализации режима секретности». Доклад получил практически всеобщую и весьма энергичную поддержку общества, обладающего (как и другие всесоюзные общественные объединения) правом законодательной инициативы, и Верховный Совет СССР на ближайшей сессии рассмотрит подготовленный на его основе законопроект.

* * *

Разработчик комплексной математической модели новой советской системы управления, заместитель директора Института математики неопределенности АН СССР Петр Авен получил Нобелевскую премию.

Рижский горсовет отклонил предложение группы независимых депутатов о переименовании в честь Авена Домской площади и назвал в его честь рощу и ведущую к ней улицу в одном из новых районов города. Просьба лауреата воздержаться от «неуместных чествований» была единодушно отклонена.

* * *

Вынесен первый с 2003 года смертный приговор за коррупцию в особо крупных размерах. Фамилия осужденного и его пост не сообщается, однако газета «ПрогрессорЪ» предполагает, что это арестованный в 2009 году прямо на рабочем месте председатель Московского горисполкома. Всего с 1990 года за коррупцию вынесено 54 смертных приговора, за неоднократные сознательные убийства – 297, за наркоторговлю в крупных масштабах – 24, за измену Родине – 6. Газета «ПрогрессорЪ» отмечает, что это вполне логично: «Каким же нужно быть идиотом, чтобы изменять такой Родине, как наша!»

* * *

Так вряд ли могло быть на самом деле.

Но так еще будет.

Часть 2
Россия в глобальной политике

Глобальный кризис: «Путешествие будет опасным»

Кризисные явления, охватившие в мировом масштабе практически все сферы общественной жизни, сливаются в общую картину комплексной трансформации человечества, его перехода в качественно новое и еще не понятное нам состояние. Поскольку неизвестность пугает сильнее любой определенной угрозы, будущее обсуждается в основном как совокупность проблем, а не возможностей.

Это не значит, что будущее обязательно ужасно, это значит лишь, что таково свойство человеческой психики: из собственной головы не выпрыгнешь. Однако нам следует помнить, что будущее имеет и светлую сторону: просто мы ее, как обратную сторону Луны, пока не видим.

Главное: изменение отношений человека и природы

Смена модели отношений человека и природы, понимаемой в широком смысле слова – от «окружающей среды» до «мироздания», – происходит, если можно так выразиться, «с обеих сторон».

«Со стороны природы» модель меняется через закон сохранения рисков, по которому массовое снижение рисков элементов большой системы ведет к росту общесистемных рисков вплоть до ее разрушения.

Ярче всего этот закон выразил ипотечный кризис в США: пресловутые деривативы были инструментом в первую очередь не спекуляций, а снижения рисков инвестора. В результате риск покупателя первоклассной корпоративной облигации был на порядок ниже риска выпустившей ее корпорации. Массовая минимизация индивидуальных рисков привела к возгонке риска на общесистемный уровень и распаду системы.

Другое проявление этого закона – порча генофонда человечества из-за успехов медицины, обеспечивающей долгую и счастливую жизнь людям с ослабленной наследственностью. Из этой проблемы нет выхода: мы останемся людьми и будем спасать друг друга, но риск будет накапливаться на общесистемном уровне и неминуемо реализуется – стихийно и разрушительно.

Помимо накапливания общесистемных рисков, модель взаимодействия человека с природой меняется и самим человечеством. Те же самые технологии, которые обеспечили упрощение коммуникаций, обычно называемое глобализацией, сделали наиболее выгодным из общедоступных видов бизнеса, а значит, и наиболее распространенным видом деятельности, формирование человеческого сознания. В результате, если на протяжении всей своей истории человечество меняло окружающий мир, то теперь вектор развития разворачивается: человечество начинает заниматься изменением себя самого.

На поверхности эти фундаментальные изменения проявляются через стихийное повсеместное приспособление социальных отношений, соответствующих индустриальным технологиям, к идущим им на смену качественно новым постиндустриальным технологиям. На первом этапе это в основном информационные технологии, но затем их спецификой, вероятно, станет нацеленность на преобразование человека – как сознания, так и тела, а главное – на расширение психоэнергетических возможностей.

Увы, пока это изменение выглядит преимущественно как варваризация, возвращение средневекового общественного устройства, которому не мешают современные технологии.

Прощай, знание!

Более всего бросаются в глаза изменения в сфере образования. Во всем мире система, призванная воспитанием молодежи формировать нацию, вырождается в вульгарный инструмент социального контроля. Соответственно, и наука, являющаяся естественным продолжением системы образования, вырождается в набор все более сложных ритуалов и элементов культурной политики.

Конечно, это можно объяснить тривиальной борьбой элит за ограждение своих детей от необходимости вынужденного соперничества с талантливыми представителями социальных низов. Недобросовестной конкуренции никто не отменял, но, пока общества нуждались в профессионалах, понятный эгоизм элиты был обречен на общественное порицание и политическое поражение.

Что же переломило ситуацию?

То, что даже передовые общества начинают отсекать бедных от высшего образования (например, пресловутым Болонским процессом) и извращать его смысл, – признак ненужности для них технологического прогресса. Такая ненужность возможна лишь при резком ослаблении глобальной конкуренции.

И ослабление этой конкуренции налицо.

Важнейший результат качественного упрощения коммуникаций, ознаменовавшего собой начало глобализации, – формирование нового всемирно-исторического субъекта, глобального управляющего класса, названного Ж. Аттали «новыми кочевниками».

Упрощение коммуникаций сплачивает представителей крупных управляющих систем (как государственных, так и корпоративных) на основе общности личных интересов и образа жизни. В то же время освобождение топ-менеджеров корпораций от контроля собственников (означающее и уничтожение частной собственности) делает управленцев самостоятельными.

Глобальный класс управленцев противостоит разделенным обществам не только в качестве нерасчлененного «хозяина» сталинской эпохи (что тоже является приметой архаизации), но и в качестве всеобъемлющей структуры.

Этот господствующий класс не привязан ни к одной стране и не имеет внешних для себя обязательств. Попадая в его смысловое и силовое поле, государственные управляющие системы подчиняются и начинают служить ему, а не своим народам, превращаемым в «дойных коров».

Таким образом, конкуренция – больше, правда, напоминающая прямое владение, контроль и насилие – изменилась и ведется теперь между глобальным управляющим классом и территориально обособленными, существующими в прежней реальности обществами.

Привычная же конкуренция между странами резко ослабляется: наличие глобального класса делает ее борьбой между частями одного целого, так как руководящие группы стран, непосредственно ведущие эту конкуренцию, оказываются частями общего для них глобального класса.

Ослабляется конкуренция и потому, что фундаментом управляющего класса являются глобальные монополии. Именно их загнивание, проявляющееся как кризис перепроизводства продукции информационных технологий (с другой стороны, как нехватка спроса), – содержание современной глобальной экономической депрессии.

Глобальные монополии не имеют внешних рынков, откуда могла бы прийти останавливающая их загнивание конкуренция. Поэтому выход один: технологический рывок, при котором новые технологии резко ограничивают масштабы и глубину монополизации. Глобальные монополии противодействуют ему из инстинкта самосохранения (в первую очередь через превратившуюся в инструмент злоупотребления монопольным положением защиту интеллектуальной собственности).

Другим, объективным, фактором торможения технологического прогресса стало завершение «холодной войны».

Ведь ядро прогресса – открытие новых технологических принципов (а не их воплощение в имеющие коммерческую ценность технологии) – принципиально антирыночно! Инвестор не понимает смысла того, на что ученые просят у него деньги, но знает, что никакого результата может и не быть, а если он все же будет, никто не знает, каким он будет и когда будет достигнут. Заниматься этим можно лишь под страхом смерти, который и исчез с завершением «холодной войны». В результате в последние двадцать лет интенсивность открытия новых технологических принципов резко снизилась.

Но главную роль в снижении социальной значимости знания играет изменение характера человеческого развития.

Пока человек менял окружающий мир, он нуждался в максимально точном знании о нем. Хотя бы для того, чтобы вместо чужого монастыря не зайти «со своим уставом» в трансформаторную будку.

Когда же главным делом становится изменение своего сознания, сфера приоритетов сжимается – от науки, изучающей все сущее, до узкого круга практиков, изучающих методы воздействия на сознание.

То, что объектом изучения стал сам инструмент этого изучения – сознание человека, – порождает огромное количество обратных связей, резко снижающее познаваемость объекта. В результате работа с сознанием переориентируется с поиска истины на достижение конкретного результата, с изучения реальности на изучение возможностей манипулирования этим сознанием.

Научный подход становится ненужным, а с ним ненужной становятся наука и обеспечивающее ее образование в их классическом виде эпохи научно-технической революции.

Снижение познаваемости мира меняет и самоощущение общества, которое чувствует свою ничтожность перед мирозданием. Это также способствует архаизации.

Компьютер: путь в мистику

Функция компьютера – формализация логического мышления.

Знаменитая эпитафия гласит: «Господь создал людей, а полковник Кольт сделал их равными». При помощи Интернета компьютер, как когда-то револьвер системы «кольт», тоже уравнивает людей – теперь по доступу к недостоверной информации. Вскоре он уравняет их и по логическим способностям.

Это вытеснит человеческую активность в недоступную компьютеру сферу внелогического мышления – в первую очередь творческого. Уже наше поколение застанет конкуренцию на основе не логического, а творческого мышления и успеет принять в ней посильное участие.

Но большинство людей не умеют пользоваться своими творческими способностями, а управляющие системы не умеют обращаться с творцами и потому, скорее всего, будут подавлять их.

Поэтому активность большинства людей будет вытеснена в сферу внелогического, но не творческого мышления: в сферу мистики (из-за снижения познаваемости мира рост мистических настроений нагляден уже сегодня).

Потребность в лидере мистического типа налицо не только в истерзанной либеральными вивисекторами России – триумфальное избрание Обамы отражает ее и в передовом сегодня американском обществе. Такой лидер действует по наитию, ничего не объясняет, требует слепой веры и претендует на решение общественных проблем ни для кого (в том числе и для себя самого) не понятным, чудесным образом.

Распространение мистического типа сознания отбрасывает человека на уровень до эпохи Просвещения. Просвещение выделило индивидуальность из прежнего, слитно-роевого самовосприятия, а распространение мистического сознания возвращает личность в прежнее состояние, гораздо более близкое к животному.

Светлое будущее: людоедство?

В рамках индустриальных технологий каждый человек – потенциальный источник прибыли, и потому является ценностью. Осознание этого породило общество массового потребления, «благосостояния для всех» и средний класс.

Однако постиндустриальные технологии сверхпроизводительны, и использующее их общество для производства прежнего количества находящих спрос благ нуждается в качественно меньшем числе работников. Ему нужна элита, обеспечивающая управление, исследования и культурную среду, а также относительно немного людей, непосредственно занятых производством.

Остальные оказываются лишними, подобно большинству россиян в парадигме «экономики трубы». Производить им нечего: любой произведенный ими продукт будет лишним.

Соответственно, они не производят, но лишь потребляют, а точнее – претендуют на потребление. С точки зрения коммерческой эффективности это недопустимо, и объективная задача общества заключается в максимальном ограничении масштабов их потребления, которое по определению непроизводительно.

Разрыв между низкой производительностью и высоким потреблением максимален у среднего класса развитых стран.

Сохранение прежней, коммерческой парадигмы развития ставит перед человечеством людоедскую по сути задачу сокращения потребления – и мы видим обнищание среднего класса в США и даже в Евросоюзе.

Социальная утилизация среднего класса уничтожит демократию в ее современном понимании, ибо она лишится своей цели, опоры и оправдания. Экономика будет сброшена в жесточайшую депрессию, ибо именно средний класс генерирует основную часть спроса.

Чтобы избежать этого, государствам придется либо искусственно поддерживать спрос, что в рамках коммерческой парадигмы развития возможно лишь в течение ограниченного времени, либо сохранять производства без учета сжимающегося денежного спроса, что вообще несовместимо с указанной парадигмой.

Таким образом, сохранение производств – а значит, и благосостояния – потребует отказа от ориентации на прибыль как главную цель человечества. Если этот переход не будет осуществлен сознательно (что невозможно по идеологическим и управленческим причинам), он произойдет неосознанно, стихийно, через социальную катастрофу, связанную с социальной утилизацией среднего класса.

Это приведет к резкой дегуманизации как управляющих систем, так и обществ в целом.

Человек не хочет становиться на четвереньки

Развитие технологий (в виде технологий формирования сознания и современных компьютерных систем) ведет к архаизации лишь в рамках коммерческой парадигмы человеческого развития.

Единственный способ разрубить гордиев узел современных глобальных проблем – форсирование технологического прогресса, достичь которого можно лишь на пути отказа от корысти как основной движущей силы человечества.

Технологии как стимул и мотив не отрицают прежнего стимула – корысти и прибыли, но включают его в себя, как капитал, развиваясь, отнюдь не отрицал роль золота, но гармонично и непротиворечиво включил его в себя, – отобрав у него при этом не только исключительность, но и самостоятельность его общественной роли.

Мы видим, что деньги неуклонно теряют значение, уступая свою роль символа и инструмента достижения успеха технологиям. Они менее отчуждаемы, чем деньги, и потому основанное на них господство прочнее основанного на деньгах. С другой стороны, технологии все чаще используются на нерыночных условиях, закрепляющих господство их владельцев.

Стратегические решения, принимаемые самыми разными обществами, становятся некоммерческими.

Евросоюз принял программу развития альтернативных источников энергии к 2020 году, но почти все они дотируются государствами и потому нерыночны. Надежд на их рентабельность в 2020 году нет.

Нерыночен и совершаемый Китаем технологический рывок. Замена старых технологий новыми в китайской структуре цен часто коммерчески не оправдана, но угроза нехватки воды, почвы и энергии заставляет огромную страну идти на рыночные риски ради внерыночного выигрыша.

Наконец, страны Прибалтики и Восточной Европы, экономически всецело зависящие от России и объективно ориентированные на ее рынок, сознательно разорвали хозяйственные связи с нею ради формирования собственной идентичности.

Самоубийственное с рыночной точки зрения это решение направлено на достижение некоммерческой цели – формирования новых народов, пусть даже и ценой их социальной деградации.

Это не гуманизм, не совершенствование человека (а в случае Прибалтики – и его прямая архаизация), но это уже совершенно явный и открытый отход от коммерционализации, которая, становясь всеобщей и всеобъемлющей, становится тем самым и самоубийственной.

Вырываясь из оков рынка, человечество стремится к восстановлению технологического прогресса, надеясь на возвращение его гуманизирующей роли, надеясь, что технологии обеспечат «благосостояние для всех» и остановят сползание в варварство.

Упование на технологии против всесилия рынка, при всей наивности (как и любой надежды на лучшее будущее), представляется перспективным. Такое упование представляется, помимо прочего, еще и современной формой социалистической идеи, превращающейся из традиционной социал-демократической, свойственной индустриальной эпохе, в идею технологического социализма.

Сегодняшняя форма общественной борьбы – это борьба стремления к прибыли и стремления к технологиям, борьба глобального монополизма и ломающего его технологического прогресса, борьба глубинной тяги к архаизации и жажды возобновления комплексного, всеобъемлющего развития человечества.

Она вновь, как в годы великих войн, превращает науку в передовой край борьбы человечества за свое будущее.

Только если раньше речь шла о судьбе лишь отдельных народов и их групп, то теперь – всего человечества, без какого бы то ни было исключения.

К сожалению, пока человечество проигрывает борьбу за свою судьбу и продолжает проваливаться в пучину архаизации. Нагляднее всего это проявляется в видимой тщете попыток сознательного и институционализированного противостояния глобальному экономическому кризису – в частности, в виде работы «большой двадцатки», на которую в начале этого кризиса возлагались огромные и, как оказалось, совершенно необоснованные надежды.

«Большая двадцатка»: институциональная беспомощность

Саммиты «Большой двадцатки» неуклонно и убедительно доказывают даже профессиональным оптимистам ее полную беспомощность перед развивающимся мировым кризисом.

Хотя, с другой стороны, если уж «Большая двойка» – США и Китай – не справляется с этим испытанием, ждать каких-либо достижений от «Большой двадцатки» попросту странно.

Ведь к мировым лидерам, как можно понять из динамики взаимодействия их друг с другом в разных форматах, полностью применима древняя вьетнамская притча о монахах.

В соответствии с ней, если за водой идет один монах, то он приносит два ведра воды в двух руках. Если за водой идут два монаха, то они вдвоем тоже приносят два ведра воды: каждый несет одно ведро в одной руке, потому что им тяжело. Если же за водой идут три монаха, то они вообще не доходят до источника.

Мысль о том, что монахов может быть двадцать, древним вьетнамским мудрецам просто не приходила в голову.

«Большая двадцатка», как и «Большая двойка», стала реакцией мирового сообщества на очевидную недееспособность «Большой восьмерки», которая в самом начале нынешнего глобального кризиса слишком наглядно оказалась не в состоянии даже адекватно обсудить вставшие перед мировой экономикой проблемы.

И это логично, ибо «Большая восьмерка» была всего лишь следующей реинкарнацией «Большой семерки» – экономического органа развитых стран Запада по согласованию их общей повестки дня для борьбы против Советского Союза.

Когда Советский Союз закончился и врага не стало, члены «Большой семерки» занялись глобальным урегулированием – просто потому, что нужно же чем-то заниматься, и всем к тому времени уже понравилось регулярно встречаться в хороших местах в приятной компании.

Россия стала членом «Большой восьмерки» совершенно гениальным способом в 1996 году. Нужно отдать должное тогдашним помощникам Ельцина: они придумали прекрасную схему. Россия как раз только стабилизировалась на самом дне либеральных реформ, экономически мы были мертвы, но наши переговорщики предложили Западу считать главной проблемой человечества мировую организованную преступность. «Большая семерка» согласилась – и тут же попала в ловушку: в самом деле, как можно обсуждать мировую организованную преступность без подвергнувшейся либеральным реформам России!

А с другой стороны, накануне выборов Ельцина в 1996 году Западу было крайне важно продемонстрировать российским либеральным реформаторам свою поддержку и благоволение. Это выражалось не только в финансировании, но и в символических актах – вроде включения России в состав прежней «Большой семерки».

И вот таким образом, даже не через задние ворота, а через форточку – как и положено либералам, ставящим свое будущее на карту обсуждения международной организованной преступности, – представители России туда влезли. А дальше уже экономика немного приподнялась, мы пережили кризис 1998 года и стали формально полноценным членом «Большой восьмерки», допущенным не только к обсуждению проблем преступности, но и ко всей повестке дня.

Впрочем, полноценным членом «Большой восьмерки» Россия так и не стала. Потому что реальную повестку дня готовит совещание министров финансов и руководителей центральных банков, а чтобы участвовать в этой работе, нужно быть, во-первых, достаточно влиятельным фактором глобальной экономики, на что Россия благодаря либеральным реформам претендовать не может, а во-вторых, профессионально разбираться в глобальных финансах. А ведь либеральных реформаторов можно обвинять в чем угодно, но не в профессионализме, в том числе и в этой, достаточно сложной сфере.

Думаю, что никто и никогда из наших крупных финансовых руководителей, кроме Виктора Владимировича Геращенко и Михаила Михайловича Задорнова, в подобного рода проблемах не разбирался. Ну, еще Александр Андреевич Хандруев, исполнявший обязанности председателя Центробанка буквально пару месяцев, понимал ситуацию в этой сфере. Остальных же ни в чем подобном заподозрить просто нельзя.

Их пару раз приглашали на эти совещания, потом поняли, что не надо так издеваться над людьми, и стали вместо них звать китайцев. И все стало нормально. «Большая восьмерка» – в принципе работоспособный, рациональный формат, просто для обеспечения ее эффективности надо убрать из нее Канаду, которая ничего не значит в глобальных финансовых вопросах, добавить Швейцарию и Китай, подумать, не добавлять ли туда Индию, – и тогда этот орган будет в принципе адекватно представлять мировую экономику и потому сможет стать работоспособным.

Это – «Большая десятка». Соответственно, в «Большой двадцатке» половина членов являются лишними по определению. Кроме того, совершенно непонятно, что там вообще делают международные финансовые организации. Ведь в них все относительно влиятельные страны уже представлены – зачем же нужно двойное представительство? Чтобы теперь еще и организационно превратить международную бюрократию, на самом деле ни в коей мере не отвечающую за последствия своих действий, в самостоятельную глобальную силу?

Кроме того, не стоит забывать, как именно возникла «Большая двадцатка». В 2008 году, когда стало ясно, что под угрозой сама мировая финансовая система, понадобилось срочно собрать лидеров ключевых стран, но, понятно, по объективному критерию. Самым логичным было бы просто раскрыть статистический справочник и выделить страны, которые до перехода глобального кризиса в открытую фазу обладали ВВП выше определенного уровня: при ВВП выше триллиона была бы «Большая дюжина», выше 0,8 трлн долл. была бы «джи-16», ну и т. д.

На «двадцатке» остановились не только потому, что это круглое число, которое легко запомнить и легко произнести. Для ее формирования взяли – похоже, что в в панике, – уже имеющееся объединение стран, может быть, даже вообще первое, которое пришло в голову. Только не смейтесь, это правда: на мировом уровне совершаются иногда феерически глупые вещи.

Вот мы, например, еще с советских времен привыкли ругать строителей, Коммунистическую партию Советского Союза и «лично дорогого Леонида Ильича» за бессовестное превышение смет. И, в общем, эта позиция вполне справедлива – если не вспоминать, что в самом центре Вашингтона стоит колоссальное здание, построенное вообще без сметы. Это здание Международного валютного фонда и Мирового банка – организаций, которые призваны следить за деньгами всего мира. Вот такой уровень интеллекта и контроля за деньгами на глобальном уровне.

Еще бы они таким образом здание Интерпола возвели!

Но возвращаемся к «Большой двадцатке». Это клуб должников и кредиторов по итогам кризиса 1997–1999 годов.

По степени разумности его формирование можно было бы сравнить с тем, как если бы люди начали совместно управлять своими финансами, объединившись потому, что десять лет назад одни из них давали в долг деньги другим. Потом должники как– то рассчитались с кредиторами, отношения сохранились – и вот в кризис про это вспомнили и решили совместно поуправлять финансами… при абсолютном различии как уровня доходов, так и моделей поведения.

На бытовом уровне это невозможно себе даже представить.

А на уровне глобальной политики именно так и происходит.

И вот, сформировав «Большую двадцатку» столь экзотическим образом, представители развитых стран с искренним изумлением обнаружили, что возлагавшиеся на нее надежды оказались напрасны: она не может работать.

В самом деле, ну кто бы мог подумать!

За прошедшие с момента осознания недееспособности «Большой двадцатки» годы вполне можно было – хотя бы в рамках все той же «двадцатки» – выработать формализованные механизмы принятия решений или хотя бы создать постоянный институт экспертов. Ведь когда на глас вопиющего в пустыне не обращают внимания – это обидно для руководителя страны, но экспертам попадать в такую ситуацию не зазорно. Было бы логично, если бы члены «Большой двадцатки» создали по образцу «Большой восьмерки» институт специальных уполномоченных – «шерп» или какой-то постоянный орган (например Секретариат), который сближал бы их позиции и готовил решения.

Это было бы самым логичным путем развития «Большой восьмерки», но ее недееспособность проявилась и в том, что она пошла качественно иным путем: ее члены просто стали чаще встречаться. Раз в полгода.

Впрочем, в условиях кризиса, когда все быстро меняется, это было естественно. Особенно когда первый саммит «двадцатки» не принес никаких результатов и ее членам стало откровенно страшно от осознания «глобальной турбулентности» и «беспрецедентной неопределенности», как это потом было названо…

Справка

Кризис «Большой двадцатки» проявляется и в неадекватном пиаре

Пиарщики и спичрайтеры часто ведут себя поразительно непрофессионально.

Это ж надо додуматься: выпустить официальное заявление о том, что президент России Медведев выступил на саммите, посвященном проблемам глобальной финансовой стабилизации, с докладом о малом и среднем бизнесе! Они бы еще добавили – по принципу «в огороде бузина, а в Киеве дядька».

С другой стороны, руководитель страны, у которой с малым и средним бизнесом все очень скверно, в официальном интервью разъясняет, что привязал эту тему к соглашению, которое резко ужесточает нормативы банковской деятельности. И на самом деле это правильная, хорошая, конструктивная идея, потому что ужесточение банковских нормативов сократит кредитование, и по малому и среднему бизнесу это ударит в первую очередь.

Это действительно важная тема – может быть, она не связана непосредственно с темой конкретно данного саммита, но она важна, и ее можно обсудить. И дальше в официальном сообщении говорится, что это вызвало большую заинтересованность, живую дискуссию… – но о результатах этой дискуссии не сообщается ничего.

Это азбучная истина, известная всякому мало-мальски разбирающемуся в рекламе (или хотя бы самостоятельно задумывающемуся о ней): сообщая о заинтересованном обсуждении – обязательно хоть что-то говорите и о его результате. Иначе вы своим сообщением создадите у аудитории устойчивое ощущение крайне неблагоприятных для себя итогов этого обсуждения.

Казалось бы, чего проще: добавьте в официальное интервью Медведева одну-единственную строчку: что по итогам обсуждения соответствующие предложения поручили проработать экспертам. И все было бы в порядке.

Но у этих российских (а может быть, и не российских, а у нанятых за нереальные деньги для «улучшения имиджа Российской Федерации») «эффективных манагеров» даже строчки не нашлось лишней для президента Всея Руси!

Впрочем, еще меньший профессионализм демонстрируют специалисты по связям с общественностью «Большой двадцатки».

Сопоставьте только два основных сообщения, которые дают общественности практически все участники последнего, сеульского, саммита.

Первое: мы наконец-то научились договариваться, и это очень хорошо. Второе: в кризисе договариваться было легко, а теперь кризис прошел, и все начали капризничать.

Эти утверждения несовместимы, ибо полностью противоречат друг другу. Одновременная их передача, часто одними и теми же людьми, производит впечатление бюрократического разрыва того, что осталось от мозга, и вызывает устойчивое ощущение, что члены «Большой двадцатки», похоже, действительно осточертели друг другу. Возможно, именно поэтому они решили провозгласить, что кризис заканчивается и что в следующий раз встречаться можно не через полгода, как они уже привыкли, а только через год.

* * *

Весьма интересно, что мировое общественное мнение, похоже, стосковавшееся за два десятилетия «разгула демократии» по «твердой руке», настойчиво ждет от «Большой двадцатки», как до нее от «Большой восьмерки», конкретных и обязательных для всех решений, не понимая, что принятие таких решений совершенно не является формой работы подобного сообщества.