Текст книги "Гвоздь & винил"

Автор книги: Михаил Гальцов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 9 страниц)

– Ай-я-яй, какой нехороший мальчик! Пломбочки надо срочненько ставить! А зубки-то кто тебе повыбил?

– Враги – хмуро пробурчал я и сплюнул.

– Понятненько. Ладно, беги! И обязательно вылечи зубки, а то кушать нечем будет!

Я «побежал» в сортир и увидел там незнакомых чуваков из другой школы, которые считали вслух и восхищенно смотрели на Сержа, стоящего в середине образованного ими круга. Он был абсолютно голым, и держал на возбуждённом члене эмалированное ведро с водой. Ведро было старым и в тёмных пятнах отбитой эмали, а на его боку красовалась надпись «военкомат», коряво выведенная чьей-то неверной рукой.

– Десять!!! – хором крикнули чуваки, и Серж снял ведро со своего «нефритового жезла», как завуалировано пишут в своих сказках хитрые китайцы.

– Охуитительно-о… – протянул один из парней.

– Ящик пива с тебя – Серж похлопал парня по плечу и попросил закурить.

Времени на обсуждение очередного подвига Сержа у меня не было. Я быстро отлил и помчался дальше, в надежде закосить у следующего врача. Следующим был пожилой матёрый хирург. Осмотрев и ощупав меня с головы до пяток он, хитро улыбаясь, спросил

– Ну что, в десант пойдём служить?

– Не, я высоты боюсь.

– А что так?

– Прыгнул в детстве с сарая – правую ногу сломал, упал с велосипеда – правую руку. Вы посмотрите, у меня ведь правая нога короче левой….

– «When Time, or soon or late, shall bring

The dreamless sleep that lulls the dead,

Oblivion! may thy languid wing

Wave gently o’er my dying bed»

Это – Байрон. Знаешь такого? – прищурился хирург.

– Конечно! Это певец из «Юрайя Хип»!

– Сам ты «певец»! Это великий английский поэт Джордж Гордон Байрон! Великий!

– А я – то тут причём?!

– У него одна нога была короче другой, но это не помешало ему писать замечательные стихи и воевать в Греции!

– Понятно…

– Понятно ему. Классиков надо знать! Чему вас только в школе учат?

– Ничему…

– Вот именно! – с сердцем выдохнул хирург и швырнул на стол мою медкнижку – свободен!

«Байронист хренов»! – подумал я про себя, но вслух спросил

– А о чём стих?

– «Когда, свершив свое земное назначенье,

Скажу себе: "Пора почить безгрёзным сном!"

Ты в осени тот час, о сладкое забвенье,

Мой смертный одр овей ласкающим крылом»!

– прокряхтел хирург и с какой-то непонятной мне животной тоской посмотрел на меня.

– Спасибо. Было очень интересно – сказал я и вышел из кабинета.

Следующим был психиатр. Жирный замшелый пердун с коварным взглядом маленьких узких глазок из-под кустистых бровей и бородой-лопатой «На кой хер ему борода»?! – подумал я и услышал

– Присаживайся поудобнее, Бобров, мне нужно задать тебе пару вопросов. Назови мне, пожалуйста, свою любимую книгу?

– «Филипок» – соврал я, хотя мне больше нравился «Декамерон», который я спёр у папашиного брата.

– Интересно. Такой взрослый парень, можно сказать, мужчина… Тебе нравится «Анна Каренина»?

– Это там, где все семьи счастливы по-разному? Не нравится.

– Почему же, Иннокентий?

«Он назвал меня Иннокентием… В чём подвох»?! – запаниковал мысленно я и спокойно ответил

– Там много перевода с французского, а я учу английский.

– Хорошо – прошелестел губами «Бехтерев» – У тебя появлялись мысли о самоубийстве?

«Чё, дурак что ли»?! – возмутился я про себя и, скромно потупив взгляд, ответил

– Да. Много раз.

– Сколько будет восемь ю восемь? – задорно улыбнулся старый жирдяй и нарочно, чтобы я не смог сосредоточиться, застучал пальцами по столу

– Двадцать девять! – решительно выпалил я, вспоминая одну из любимых папашиных фраз «Говно просите – говно даём»!

«Бехтерев» что-то записал в толстой тетрадке с засаленной обложкой и внимательно посмотрел на меня

– Что тяжелее: килограмм железа или килограмм пуха?

– Железо тяжелее, это же ослу понятно.

– Так-так-так, ну а что тебя мучает?

Я вспомнил, как совсем недавно слушал «Голос Америки», и в передаче было интервью с каким-то профессором, который утверждал, что все страхи и мучения даются человеку от рождения и сопровождают его всю оставшуюся жизнь! Папаша любил мне рассказывать, как я появился на свет. Он вёз беременную маман на «санитарке», дорога была покрыта льдом, и они завалились в кювет. Захлебывающуюся слезами мамашу оставили одну в машине, а сами пошли искать, чем бы таким эту машину из кювета вытащить. Благо, что спустя полчаса по дороге ехал трактор-тягач, который вытянул «санитарку» из ямы. Представляете, что я тогда чувствовал?! А папаше хоть бы хны! «Я тогда трубку курил. Привезли мы маму к госпиталю, и я стал курить. А потом смотрю, медсестра какой-то кулёк мне в окно показывает и орёт: «У вас мальчик»! А я девочку хотел. Инночку. Ну и назвали тебя потом на букву «И». В честь Инночки». Вот мудак! Конец его расстройству положила приехавшая тёща, которая сказала: «Мальчик он лучше девочки, потому как денег тратится меньше. А этим девкам только давай! Трусики-шмусики-колготки»! Наверное, она тоже хотела мальчика, а получилась маман… Я выключил поток сознания и ответил

– Да, мне снятся кошмары.

– Какие?

– Будто бы я рыба или гриб. А потом меня жарят и едят….

– Сын моего отца не мой брат. Кто это?

– Вы.

– Удивительно! – жирдяй опять что-то пометил в блокноте – на этом всё. Теперь, Бобров, можешь идти куда подальше.

– В смысле?

– Да, без всякого смысла. Судя по снам, ты беременный, но этого быть не может. Значит, ты беременный чем-то важным для тебя… Но чем? Этого я понять не могу! А случай интересный…

– Так я не годен?!– чуть не заплясал я от радости.

– Годен-годен, не переживай. Я же знаю, как вы все хотите служить – мило улыбнулся доктор и поставил в медкнижке размашистую подпись – удачи тебе, Бобров.

Невропатолог оказался худым желчным мужиком с прокуренными до желтизны пальцами. Он нервно почёсывал небритый подбородок и играл желваками. Хмуро взглянув на меня исподлобья, он в очередной раз почесал подбородок и сказал

– Раздевайся до пояса!

– Да я и так раздет – удивленно выдавил я и подумал, что специализация каждого врача рано или поздно даёт о себе знать. Этот явно был крейзи!

– Ну-да, ну-да, конечно, раздет. Глаза открой пошире, что прищурился? Хитрый, да? Врёшь, Родину-мать не обманешь!

– Да я как-то… мать… и не собирался….

– Молчи – он достал из кармана штангенциркуль и поднёс к моей голове.

Я вспомнил документальные кадры о том, как фашисты определяли истинных арийцев, и мне захотелось поскорее свалить из кабинета «доктора Менгеле».

Произведя сложные измерения штангеном, врач приказал мне закинуть нога на ногу, больно врезал железным молоточком по колену и неожиданно спросил

– Травмы головы были?

– Да. Три сотрясения мозга…

– Не похоже – он опять зачесал подбородок, и я услышал, как скрипит щетина под его ногтями – здоров как бык!

– У меня голова часто болит – схватился я за последнюю «соломинку».

– Ничего с возрастом пройдёт – он с ухмылкой посмотрел на меня и добавил – это гормональный взрыв. Драчить надо больше. Всё, давай, до свидания!

В кабинете дерматолога стоял неповторимый запах гениталий. Седой морщинистый дедушка, руки которого были покрыты нестираемыми пигментными пятнами, небрежно потрогал мои «бубенцы» и удовлетворенно причмокивая, произнёс

– Хороши! Сифилис и гонорею переносил?

– Не переносил. У меня ветрянка была.

– Завидую я вам молодым – всё впереди – пошутил дедушка и попросил – а теперь, молодой человек, повернитесь ко мне задом и раздвиньте ягодицы.

Я представил сколько «молодых людей» показывали ему очко и со страхом выполнил его просьбу. Дедушка долго разглядывал мою задницу, потом усадил на стул помазал горло какой-то розовой дрянью и отпустил.

Свидание с терапевтом прошло без эксцессов, я наконец оделся, вышел во двор и заметил «уазик» папаши, стоящий у ограды. Рядом с оградой стоял папашин шофёр ефрейтор Володя и задумчиво курил.

– А ты что здесь делаешь? – подозревая недоброе, спросил я его.

– Батяню твоего привёз. Он там сейчас с председателем комиссии коньяк пьёт – ответил мне Володя и раздавил подошвой, начищенного до блеска сапога, окурок сигареты – такие дела.

Меня признали годным к службе и определили в «ВВС наземные». Папаша сказал, что это «обслуга аэродромов» и впоследствии я буду «крутить хвосты самолётам где-нибудь на Новой Земле» – там в шестидесятые испытывали очередную атомную бомбу. Хорошо пошутил!

Покинув родительское застолье, я вышел на лоджию, чтобы насладиться тишиной и услышал тихий свист, доносящийся из-под веток старой берёзы. Внизу, подняв голову к небу, стоял Малёк.

– Слышь, ранетый, вылазь давай. Потрещать надо – сказал Малёк и щёлкнул себя пальцами по горлу.

Я спустился.

– На возьми – Малёк протянул мне сшитую из мешковины сумку с оттрафареченной «Аббой» – это за башку.

Я взял сумку – внутри лежали три бутылки «Тринадцатого» портвейна.

– Спасибо.

– Ты не обижайся, бля, что тебя мочканули. Просто попугать хотели. Мефодий это ж моя маза была. Он мне каждую неделю отстёгивал, а вы, бля, всё обосрали… Ты в ментовку не заявляй, ладно? Я же на условном, бля, усекаешь?

– Усекаю. Я и не собирался никуда заявлять.

Малёк с сомнением посмотрел на меня, а потом неожиданно протянул руку и сказал

– Кореша!

– Кореша.

– Ну, слава яйцам!

Мы пожали друг другу руки и разошлись. Портвейн я спрятал в наш с Сержем тайник на чердаке.

На все оставшиеся экзамены я просто ходил, а время тратил на подготовку к выпускному. Швы к этому времени уже сняли, а наши девчонки тихо поржали надо мной и назвали мою причёску «французский выщип». Я не обижался, а первым делом собрал с них деньги на вино. Потом мы с Сержем и Лунатиком, взяв две большие сумки «Спартак чемпион», поехали в Москву и «по самое не хочу» затарились спиртным. Финский брусничный ликёр «Lapponia», «Капитанский джин» и «Посольская» водка должны были стать украшением последнего школьного вечера. Главное было не увлекаться предварительной дегустацией, как это случилось зимой, когда перед Новым годом предки Сержа свалили к родне в Караганду. На тайном общем собрании класса было решено открыть в квартире Сержа «камеру хранения» и до праздника держать там купленный одноклассниками алкоголь. Свободный угол большой комнаты в квартире Сержа был полностью заставлен бухлом. Здесь было всё, начиная с грузинского белого «Цинандали» и заканчивая кубинским ромом «Havana club»! От многообразия импортных этикеток ломило глаза, и мы с Сержем не выдержали. 27 декабря, когда наш ЦСКА играл с «Нью-Йорк рейнджерс», мы решили пить за каждый гол из новой бутылки. Наши забили пять, а канадцы – два. Мы сделали коктейль из семи разных напитков, который я назвал “Talk with the devil» и вырубились на полу перед телевизором. Я давно понял, что хоккей тяжёлая игра, считая синяки и выбитые зубы после игр «Золотой шайбы». По телеку всё было прекрасно: весёлые ребята выбегали на лёд под бодрую песенку «И всё в порядке, если только на площадке великолепная пятёрка и вратарь», а вне голубого экрана каждая игра была «битвой при Ватерлоо»! Команда нашей школы была поголовно одета в зелёные военные бушлаты, и в играх на выезде эмоциональные зрители называли нас «офицерскими выблядками» и пинали по голове ногами, когда игра велась у борта….

После этой дегустации я на два дня бросил курить и раздал блок «Явы». Зря. Он мог бы пригодиться, потому что когда мы репетировали, то много курили. Это повелось ещё с трудового лагеря, в который нас загнали на целый месяц для отработки практики. Жили мы в классах деревенской школы, куда были поставлены ржавые скрипучие кровати и обшарпанные тумбочки. Раз в три дня Иван Борисович производил шмон в нашей «спальне» и отбирал сигареты. Он был по своему демократичен и, выложив на тумбочку начатую пачку кубинских «Monte Cristo» предложил

– Давайте так, ребята: кто сейчас выкурит вместе со мной эту пачку – тому я разрешу курить!

– Дык это ж Куба! – возмутился Юра Плюенков – от них даже в заднице дерёт!

– Как хотите – Иван Борисович убрал пачку в карман – если что – не обижайтесь.

После того как он ушёл с нашими сигаретами, все посмотрели на Плюенкова

– Слышь, опездол, ты ещё мыла хочешь? – недобро прищурившись спросил Серж – бесплатно.

– Нет, не хочу – озираясь по сторонам, попятился к выходу Юра.

«Толпа», ещё не забывшая их недавнего спора с Сержем, стала дико ржать и предлагать Юре невзрачные рулончики серой туалетной бумаги. Дело в том, что Плюенков был очень жаден до денег и часто рисковал своим здоровьем даже из-за рубля. Серж предложил Юре честный спор

– Слышь, Юрген, спорим , что кусок мыла ты не съешь?

– С полпинка. Сколько дашь? – загорелись глаза у Юры.

– Трёшку.

– Пойдёт.

Они «забились», после чего мы с Сержем собрали из всех тумбочек мыло и разложили на газете перед Юрой.

– Ты какое предпочитаешь – ехидно спросил Лунатик – хозяйственное или банное?

– Земляничное – ответил Плюенков, сосредоточенно разглядывая мыльную коллекцию.

– Было тут у меня – Серж достал из рюкзака кусок «Земляничного» мыла в упаковке, с нарисованными на белом фоне красивыми листиками и ягодками – на, муха не еблась – добавил Серж и вручил Юре мыло.

Плюенков быстро съел мыло, запивая водой из графина и получив от Сержа три рубля, испарился из комнаты. Два дня он провёл на толчке, иногда приходя в класс, чтобы поспать. Серж написал на его подушке «Наше «Земляничное» слабит нежно, не прерывая сна», но Юра этого юмора не понял, а только пердел и угрюмо сопел. Куда он дел выигранную «трёшку» никто не знает.

А у Лунатика возникла гениальная «сигаретная» идея

– Знаете шпионский принцип? – спросил он загрустивших товарищей.

– Нет – ответил за всех Серж – ты к чему клонишь?

– К тому, что если хочешь чего-то спрятать – положи на видное место – загадочно улыбнулся Андрюшенька.

– Предлагаешь сигареты на тумбочки выложить? – Серж раздражённо покрутил пальцем у виска.

– Нет. Предлагаю набить сигаретами шахматные доски и положить на их видное место! Всё равно здесь в шахматы никто не играет.

– Мальчик маленький, а мысль интересная! – обрадовался Серж и быстро вытряс чёрно-белые фигурки из трёх досок в чей-то пустой рюкзак.

С этого дня Иван Борисович сигаретами у нас больше не разживался и потревожил нас ещё только один раз – на танцах. Когда мы отыграли половину программы, состоящую из песен «Slade», «Uriah Heep» и «Deep Purple», он влез к нам на эстрадку со своим потёрханным «Вальтмайстером» и дыхнув на меня сивушным перегаром, громко прошептал

– Щас фсё будет. Подыграйте, пацаны. Хули, тут… три аккорда – он пощёлкал ногтем пальца по микрофону и неожиданно заорал

«Мы идем по Уругваю, Уругваю!!!

Ночь хоть выколи глаза!!!

И никто из нас не знает, не знает!!!

Скоро ль кончится гроза!!!

Только дикий смех гориллы, гориллы

Нарушает джунглей сон

И во мраке тёмной ночи, ночи

Раздаётся, словно стон.

Чьи-то светятся глазищи, глазищи

Сквозь болотную траву.

И кричат во тьме кромешной, кромешной

Голубые какаду»…

После этой содержательной баллады к нам в окно влетел обломок кирпича, брошенный кем-то из местных туземцев, явно недовольным репертуаром Ивана Борисовича. Отложив гитару, я подошёл к окну и увидел десятка полтора уроженцев среднерусской полосы, вооружённых колами и велосипедными цепями. Все они были пьяны.

Драка длилась от силы три минуты и закончилась со счётом 1:1. Сержу сломали нос, а одному из нападавших– челюсть. Бойцом, совершившим этот подвиг был Иван Борисович. В тот памятный вечер он покорил всех девушек старших классов и завуча по воспитательной работе.

К выпускному мы подготовились основательно, разучив пару новых песен и загрузив смывные бачки школьных сортиров бутылками с «зажигательной смесью».

Вечер, по обыкновению начался торжественным собранием, на котором учителя взахлёб хвалили учеников, а ученики своих любимых преподавателей. У каждого за спиной хлопали ангельские крылья, а прекрасные уста источали елей и патоку.

– Вот заливают! – толкнул меня в бок Серж – тут всем надо кепки с двумя козырьками раздать!

– Зачем?! – удивился я.

– Чтоб лапша на уши не падала!

Серж много ворчал, но был очень польщён, когда школьный физрук Виктор Викторович, сокращённо Виквик назвал его «прекрасным спортсменом» и «спортивной гордостью школы! Конечно, ведь когда у тебя восемь первых разрядов по разным видам спорта, можно быть «гордостью». Про нас с Лунатиком было сказано гораздо меньше. Растроганная Тумба поднесла своё тучное тело к микрофону и вытирая несуществующие слёзы сказала

– Особенно мне хочется отметить Андрюшу Левинского, который все эти годы вёл поэтическую колонку в нашей школьной газете! Его чудесные стихи каждый месяц радовали души ребят и учителей! Давайте похлопаем ему! Он честно заслужил эти аплодисменты!

Лунатик встал и чинно раскланялся, а все дружно умилились и начали шлёпать ладонями. Кроме меня. Разве мог он, этот бесталанный плагиатор «радовать души ребят» такими шедеврами: «Говорит попугай попугаю, я тебя попугай попугаю. Отвечает другой попугай: попугай, попугай, попугай»? Стихи же, которые он пытался впежить нам с Сержем как тексты песен были почти все примерно такого содержания «Почему не видят люди эти маленькие груди»?! и «Но не любить её нельзя – она такая же как я»! Услышав эти нетленки Серж не на шутку задумался, а потом спросил Андрюшу

– Что за мандалА «такая же как ты»? У нас вроде девок долбанутых нет?!

– Она не из нашего класса – ответил Лунатик и обиженно шмыгнул носом.

Потом мы узнали, что девчонка на три года моложе, и обещала ждать Андрюшу, если его заберут в армию. Он сообщил нам это на очередной репе. Серж вылез из-за ударной установки и положив на табурет палочки, взял гитару и спел

– Отслужил солдат службу трудную,

Службу ратную, ох, тяжелую.

Двадцать лет служил, да еще пять лет.

Генерал-аншеф ему отпуск дал.

И пошел солдат во родимый край,

Вся-то грудь в крестах, сам – седой как лунь.

На крыльце жена – молода стоит, –

Двадцати годов словно не было.

Ни морщиночки на лице ее,

Ни сединочки в косах девичьих.

Посмотрел солдат на жену свою,

И сказал солдат слово горькое:

«Видно ты, жена, хорошо жила,

Хорошо жила – не состарилась!”

А она ему говорит с крыльца,

Говорит с крыльца, сама плачет вся:

«Не жена твоя я законная,

А я дочь твоя, дочь сиротская.

А жена твоя во сырой земле,

Под березонькой, уже пятый год».

И пошел солдат, в избу сел солдат.

Зелена вина приказал подать.

Пил всю ночь солдат, по щекам его

Толь вино текло, то ли слезоньки.

– Ну, конечно – ухмыльнулся Андрюшенька – сейчас всего два года служат! Подождёт…

– Ага, «подождёт». С такими дойками! «Тихий Дон» смотрел?

– Да, при чём тут «Тихий Дон»?! – обиделся Андрюша и сняв басуху нервно запихал её в чехол.

На этом репетиция закончилась.

Про меня на выпускном сказали, что я организовал «школьный вокально-инструментальный ансамбль «Волшебная страна» и много ещё чего. Наш бэнд на самом деле назывался «Wonderworld» в честь альбома «Uriah Heep» и и Серж даже придумал нам лейбл в виде двух «даблов» очень похожий на логотип немецкой фирмы «Volksvagen», а его матушка нашила нам его на задние карманы джинов.

Разодетые предки подошли ко мне после «торжественной части» и , утирая слёзы счастья по очереди обняли. Папаша с подозрением посмотрел на меня и неожиданно спросил

– Хулио ты Иглесиас, в школе вообще ни черта не делал?

– Почему это?! – искренне удивился я недоумённо уставился на папашу.

– Потому что везде – «организатор»!

– Интересная логика.... ты ведь всю жизнь сам всё организовываешь… – попытался спорить я, но маман прервала меня.

– Не будем портить себе настроение – миролюбиво произнесла маман – ведь сегодня такой день! Тебе, Иннокентий, он должен запомниться на всю жизнь!

«Уже запомнился» – подумал я про себя и ответил

– Конечно, ма.

Пару дней назад встретил на берегу озера Дамбо, который был по вере буддистом, по профессии сторожем в церкви, а по жизни крутейшим музыкантом. В буддизм он пришёл после того, как был изгнан пастором-лабусом из костёла, в котором вместо церковного хорала сыграл на органе хипповскую «July morning». Чуваки прозвали его Дамбо за большие, как у слона уши и привычку «летать» после обкурки ганджибасом. А в церкви он просто сидел на стуле, от нечего делать вязал носки и все местные бабки ему завидовали

– Такой молодой, а сидит тут носки вяжет! Не стыдно?! – злобно шипели пришедшие помолиться старухи.

– Не стыдно. У меня справка – спокойно отвечал Дамбо и тихо продолжал оттачивать своё вязальное ремесло.

Справка была на самом деле, потому что в черепе у Дамбо после удара камнем по голове, была вставлена металлическая пластина и ему слышались различные «голоса», чаще всего «Би-би-си», «Голос Америки» и «Немецкая волна».

Дамбо сидел на берегу и играл Джанго Рейнхарда. Я подошёл и тронул его за плечо. Он оторвался от гитары и прижал палец к губам

– Тихо, они сейчас начнут петь – прошептал он и показал взглядом на камышовые заросли.

– Кто?! – я тоже посмотрел на камыши, но никого там не увидел.

– Квакеры.

Он стал наигрывать «Шайлину», и вслед за ним, по одной, начали вступать лягушки. Спустя минуту это уже был стройный хор, поддерживаемый гитарой и голосом Дамбо. Такого исполнения «Ливин Блюза» я ещё никогда не слышал! Когда они закончили, Дамбо посмотрел на меня взглядом пятилетнего ребёнка и сказал

– Скажи, шедеврально?

– Отвал башки! А как ты это делаешь?!

– Тут всё просто! Все макро и микро элементы субстанции, которую представляет из себя наша Вселенная вибрируют, излучают и принимают мириады звуковых волн разной интенсивности и величины. Она звучит многомерно и бесконечно! Вот к примеру ты на восемьдесят процентов состоишь из воды, а вода – это нехилый проводник всевозможных волн! Ты звучишь! Понимаешь?!

– Ага – ответил я и прислушался к себе.

Ничего не звучало.

– Как сам? – спросил Дамбо и полез в карман за папиросами.

– Что-то напору нет. Тускло всё как-то – с кислой физиономией ответил я и посмотрел на тонущее в озере солнце.

– «То, что мы есть сегодня – это следствие наших вчерашних мыслей, а сегодняшние мысли создают завтрашнюю жизнь. Жизнь – это порождение нашего разума». Вникаешь? – Дамбо протянул мне папиросу грамотно набитую травой.

– Вникаю – ответил я и взял папиросу.

В процессе курения мы долго беседовали о смысле жизни, и на прощание Дамбо обнял меня и сказал

– «Лучше жить одному. Нет дружбы с дураком. Ты, имеющий мало желаний, иди один и не делай зла, как слон в слоновом лесу». Будда всё-таки гений, а ты не ссы и держи хвост пистолетом – всё будет пучком!

Я направился домой и решив сократить путь, пошёл в горку сквозь заросли кустарника, которые мы называли «джунглями», наткнулся на тёплых Сержа и Лунатика. Оба сидели по-турецки, мотаясь из стороны в сторону под молотилку AC/DC.

– О, Проф, извини, ничего не осталось – развёл руками Серж.

– Чувак, мы на дринче! Просто за нас порадуйся! – расплылся в пьяной улыбке Лунатик – ты только послушай как они валят!

– Да, ладно, я вообще-то домой шёл – машинально ответил я и, увидев валявшиеся под кустом бутылки из-под розового вермута, добавил – пьёте какое-то дерьмо, им же только заборы красить!

– Не переживай, покрасим. Ты лучше вот что зацени – сказал Серж и легко вскочил на ноги.

Он взял играющий кассетник и неожиданно качнув рукой, запустил его вверх. Мне показалось, что в этот миг Бон Скотт стал орать ещё громче! Магнитофон упал на землю, но продолжал играть как ни в чём не бывало.

– Понял – Серж поднял вверх указательный палец – какое качество! Это – «Весна» триста шесть!

– Да, коробочка супер – её ведь на машиностроительном заводе делают! Просто танк! – влез Лунатик и посмотрел на меня – а у тебя ведь такого нет?

– Я думал вы про «AC/DC» – небрежно ответил я и со знающим видом продолжил – «Весна» – это отстой. У Дамбо дома «Панасоник» стоит – вот это машина!

– Да, ладно, замяли. А вот насчёт вермута ты зря. Знаешь, как по шарам бьёт? – примирительно сказал Серж и похлопал меня по плечу.

– Знаю. Мне домой пора – я тоже похлопал его по плечу и ушёл.

Дома во сне я всю ночь видел почему-то жёлтые подводные лодки, Сержа, летающего на своём бронебойном кассетнике и разноцветных «квакеров»! А в голове моей звучал и вибрировал лягушачий хор, волшебная гитара Дамбо и вся остальная Вселенная.

На вечере, когда счастливые родители разошлись по домам, а в школьной столовой остались выпускники, Тумба, Виквик и медсестра Алевтина, все расселись по местам и выпили по фужеру шампанского. Потом мы врубили аппарат и для начала прошлись по слэйдовской «Coz I luv you». Не успел я отверещать последний куплет, как к нам подошла Тумба и категоричным тоном заявила

– Мальчики, надо сыграть «Когда уйдём со школьного двора».

– Вы же нас ещё до угла не провожали, что мы её будем играть – возмутился датый Лунатик – сыграем в конце.

– «Был голос робок, мел в руке дрожал» – с надрывом в голосе произнесла Тумба и покачала головой – я тебя ещё маленьким помню, а ты сейчас так со мной разговариваешь! Нехорошо.

– Да, всё мы сыграем, Ульяна Егоровна, у нас большая программа – вежливо сообщил я ей и повернулся к микрофону.

– «Поспели вишни» давай! – заорал дуболом Плюенков и попытался изобразить какой-то зулусский танец.

Мы сыграли «Девушку с жемчужными волосами», растянув её на десять минут, а потом объявили «несколькоминутный» перерыв и тихо свинтили к смывным бачкам.

Предвкушение от выпивки было немало омрачено, когда обыскав все бачки, мы не обнаружили там ни одной бутылки!

– Вот ведь, ситуёвина – Серж нервно закурил – какая гнида могла это сделать?!

– Любая – сказал Лунатик и внимательно посмотрел на сигарету в руке у Сержа – что это ты куришь, чувак? Ободки на сигаретке золотые…

– «Дом Карлос» – португальские. Батин брательник из Мозамбика привёз. Я их специально для выпускного берёг – Серж вытащил пачку из кармана – угощайтесь.

– Крепкие – Лунатик глубоко затянулся и хитро посмотрел на Сержа – а из Афгана он твоему бате ничего не привёз?

– Какой на хрен, Афган? У него командировки в Африку… И, вообще, что делать -то будем?

– Решим в процессе – влез в разговор я – надо искать бухло, иначе никакого драйва.

– Эт-точно – Серж бросил окурок и повернулся ко мне – и где же ты собираешься искать?

– Везде! У меня систер на юридическом учится. Она говорила, что существует два метода сыска: «от преступника к преступлению» и от преступления к преступнику». Чаще используется второй…

– А играть когда? – возмутился Андрюшенька – пошли, нас там , наверное ищут уже.

Не успел он это произнести, как дверь сортира открылась и в неё со скоростью маленького броневика влетела Тумба.

– Что это вы здесь делаете?! Распиваете?!

– Странный вопрос – ответил я – ничего мы не распиваем. Это же клозэт!

– Мужской кстати – добавил Лунатик – с той стороны на дверке пиктограммка имеется, а вы не заметили?

– Я всё заметила и даже помню, как кто-то из вас в младших классах бросил дрожжи в один из унитазов!

– Никто ничего и не бросал – сказал Андрюшенька, оправдывая поговорку что «на воре и шапка горит», толкнул меня локтем в бок и прошептал – смотри куда она полезла!

Тумба , откинув с унитаза деревянный рундук, неуклюже взобралась на него, запустила руку в смывной бачок и попыталась там что-то нашарить.

– Поздняк метаться, уже всунули – тихо проговорил Серж и ухмыльнулся – тут всё уже украдено до нас.

– Что ты там бормочешь, Миляев? – проскрипела тяжело дыша Тумба, и её стёртый каблук соскользнул с белого керамического ободка.

Мы с Сержем бросились к толчку и едва успели подхватить «любимую» учительницу, падающую на обоссанную плитку. Тумба была спасена. Недовольный Андрюшенька прошептал мне

– Лучше бы она наебнулась как следует!

–Зачем? Тогда вечер сразу закончат. Зато мы теперь знаем, что наши бачки шерстила не она!

– Шерлок, бля!

– Спасибо ребята! – опомнилась Тумба – идите. Празднуйте свой выпуск. Я вот только не пойму почему Плюенков у вас такой пьяный? Где же он взял алкоголь?

Мы с Сержем переглянулись.

– Во-первых, Ульяна Егоровна, он не наш. А во-вторых он с детства пьёт зубную пасту «Поморин», вот и нарезался!

– Боже мой! Какой ужас! – проговорила Тумба, держась за сердце – а ведь знаете, самое страшное это даже не то, что он такой дебил, а то что он женится, и они вместе с женой родят себе подобных!

– А может его жена будет умной? – спросил Лунатик.

– Сомневаюсь – Тумба скептически посмотрела на Андрюшеньку и поправила шиньон – пойдёмте.

Вернувшись в столовку, мы угрюмо отыграли «Когда уйдём со школьного двора». Глядя на наши печальные лица все , кроме одного человека, думали, что нам тяжело расставаться со школой. Ощутив на себе чей-то пристальный взгляд я повернулся и увидел медсестру Алевтину, с таинственным видом манящую меня к себе. Я отключил гитару и подошёл.

– Пойдем, тебе нужно принять витамины, а то хмурый ты какой-то – она взяла меня под локоть и повела в медпункт, который находился рядом со столовкой.

– Да я не болен. Просто настроение не очень.

Она втолкнула меня в кабинет и заперла дверь.

«Кирдык»! – подумал я и со страхом посмотрел на Алевтину, которая была на голову выше меня и весила около ста тридцати килограмм.

– Бздиловатого коня видно издалека – тонко пошутила Алевтина и похлопала меня по плечу – да, не боись ты! Я ж вам помочь хочу!

Она отодвинула с полки медицинские книжки, и я увидел батарею наших бутылок, аккуратно расставленную по сортам и рангам.

– Вот это уровень! – обрадовался я – Стало быть это вы тиснули?!

– Да, я – лукаво стрельнув глазами ответила Алевтина – всё должно быть под медицинским контролем! Особенно витамин «Цэ» – винЦЭ, пивЦЭ и сальЦЭ!

– Я тогда ребят пришлю?

– Конечно! Всё ж для того и сделано! – сказала она и, дыхнув в гранёный стакан, протёрла его подолом накрахмаленного белого халата.

Когда я вошёл в зал, весь класс уже собрался для общего фото, а Лунатик суетился у штатива со свои обожаемым «Зенитом». Я заметил, что в городских фотосалонах по всей стране кудесники объектива и перспективы поголовно были иудеями и делая различные фотопортреты не забывали и о продукции для простого люда. В поездах ближнего и дальнего следования работали их «немые», которые ходили по вагонам с чемоданчиками , набитыми мини-календарями с обнажёнными тёлками и ликом Сталина. Андрюшенька продолжал славные традиции своего вечно гонимого народа, но печатал не эротику, а фото «ненаших» рок-групп, добытые из мадьярских журналов, присланных ему старшим братом офицером, служащим в окрестностях Будапешта. Фотографии, сделанные Андрюшенькой стоили недорого – всего двадцать копеек, поэтому лихо загонялись братве из старших и младших классов родной школы. А ещё брат присылал Андюшеньке диски, сигареты и бабл-гамм! Диски переписывались на пятисотметровые бобины. Два диска на девятнадцатой скорости. Такса , установленная Лунатиком для поклонников «мелодий и ритмов зарубежной эстрады» составляла «три рваных» и никогда не менялась: рубль за износ диска, рубль за износ вертака и рубль за износ магнитофонной головки. Отбою от клиентов не было, и я знал, что после выпускного Андрюшенька наварится и на этих слезоточивых фото, заключив их в скромные рамочки из папье-маше, сделанные своими руками.