Текст книги "На острие главного удара"

Автор книги: Михаил Катуков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 28 страниц)

Танковые корпуса вводились в сражение на разных участках фронта и в большинстве случаев неодновременно. Ни разу не было нанесено по войскам противника массированного удара крупных танковых сил.

Многие танковые корпуса вводились в бой, не завершив формирования и сколачивания.

Отрицательно сказалось на боеспособности корпусов и большое количество легких танков (до 40-50 процентов), состоявших на их вооружении. Корпуса не прикрывались истребительной авиацией, не поддерживались нужным количеством артиллерии. Отсутствовала помощь штурмовой и бомбардировочной авиации. А ведь по всем заповедям военной науки успех в бою достигается усилием и тесным взаимодействием всех родов войск и видов вооруженных сил по месту, времени и цели. Однако некоторые высокие начальники считали, что "танки все могут". Так было и в этой операции. Все эти недостатки были вскрыты в специальном приказе Народного комиссара обороны за No 325 от 16 октября 1942 года.

По этому приказу отдельные танковые бригады и полки в наступлении предназначались для действий в качестве танков непосредственной поддержки пехоты. Танковые и механизированные корпуса объявлялись средством командования фронта, армии. Их необходимо было применять для действий на главном направлении в качестве эшелонов развития успеха.

Приказ требовал, чтобы танки атаковали противника на максимальных скоростях, ведя огонь с ходу, чтобы они широко применяли на поле боя маневр для выхода во фланг и тыл огневым средствам противника. Танкам запрещалось атаковать противника в лоб. Главная задача их – уничтожение вражеской пехоты. Борьба с боевыми машинами противника возлагалась на артиллерию. Танки должны были вести бой с ними только в случае явного превосходства в силах и занимаемого выгодного положения.

Использовать танковые и механизированные корпуса предполагалось только после преодоления общевойсковыми соединениями главной оборонительной полосы противника и выхода атакующей пехоты в районы его артиллерийских позиций. При самостоятельном прорыве танковыми корпусами слабой обороны противника предписывалось усиливать их артиллерией и авиацией.

В приказе детально излагался порядок организации взаимодействия танков с пехотой, артиллерией и авиацией, устанавливался порядок ввода корпусов в прорыв и указывались мероприятия по обеспечению этого ввода.

В обороне отдельным танковым полкам и бригадам самостоятельные участки не назначались. Они использовались только как средство нанесения контратак по частям противника, прорвавшимся в глубину нашей обороны. Иногда разрешалось зарывать танки в землю, используя их в качестве неподвижных огневых точек, а также применять в засадах или в качестве кочующих орудий.

По этому приказу даже танковый корпус не получал самостоятельного оборонительного участка, а использовался как мощное средство контрудара из глубины.

Этот приказ сыграл большую роль в дальнейшей судьбе танковых войск. Он, по существу, стал важнейшей теоретической основой их боевого применения.

Но мы забежали далеко вперед. Вернемся в деревню Горюшино, в штаб 1-го танкового корпуса. Здесь я вскоре получил приказ: 17 сентября явиться в Кремль на прием к Верховному Главнокомандующему.

Глава десятая. Еще одна задача

Кондратенко всегда держал в состоянии боевой готовности нашу прошедшую три фронта "эмку". До Москвы путь недалекий, к тому же хоженный боевым маршем в октябре прошлого года. Час-другой – и позади остались Серпухов, Подольск.

Столицу мы оба тогда знали плохо. Но в Москве, как известие, все дороги ведут на Красную площадь, к Кремлю. Проскочили Серпуховку, Зарядье и остановились у храма Василия Блаженного. Предупредил Кондратенко, чтобы ждал меня здесь, у Лобного места. Оставил в машине маузер – подарок пограничников Пияшева, а сам пошел в Кремль. Коротенький опрос на контрольно-пропускном пункте, и разрешение получено: "Проходите".

В Кремль я попал второй раз в жизни. Впервые случилось мне побывать за зубчатыми кремлевскими стенами мальчишкой в 1912 году, в день празднования столетия Бородинской битвы. Тогда наша сельская учительница Мария Ивановна привезла нас, двенадцать школьников, из Большого Уварова в Москву.

И вот тридцать лет спустя я опять в Кремле. В приемной Председателя Совнаркома встретил меня Поскребышев и сказал:

– Сейчас поедем к товарищу Сталину. К подъезду подкатила машина. Сели в нее вместе с Поскребышевым. Куда едем, точно не знал. Но по всем приметам держали путь на Кунцево. Не доезжая до этого дачного поселка, свернули влево, в лес, где, оказывается, находилась сталинская дача..

Нужно ли говорить, что к встрече с Верховным Главнокомандующим я готовился с большим волнением. Тем более что до сих пор со Сталиным никогда не встречался.

Все мое знакомство с ним сводилось к непродолжительному разговору по ВЧ после прошлогодних боев на мценcкиx рубежах...

Возможно, нынешнему читателю не понятно это волнение. Но тогда для нас, фронтовиков, имя Сталина было окружено безграничным уважением. С этим именем связывалось все самое священное – Родина, вера в победу, вера в мудрость и стойкость нашего народа, в партию.

Поскребышев ввел меня в комнату, то ли приемную, то ли столовую, и на минуту-другую оставил одного. Я было приготовился доложить Верховному по всей форме, по-военному, но неожиданно открылась боковая дверь, и я услышал голос Сталина:

– Здравствуйте, товарищ Катуков! Заходите ко мне.

Я только и успел сказать:

– Здравствуйте, товарищ Сталин. – А подготовленный в мыслях доклад из головы вылетел.

Вслед за Сталиным я прошел в его кабинет. Пожав мне руку, Верховный предложил:

– Садитесь и курите. На меня не смотрите, я сидеть не люблю.

Тут же достал из кармана коробку папирос "Герцеговина Флор". Вынул из нее две штуки, отломил от них табак и, высыпав его в трубку, закурил.

– Что же не закуриваете? – спросил он меня, прохаживаясь по комнате,

То ли от волнения, то ли еще почему, но курить не хотелось. А Сталин, выпустив облако дыма, продолжал:

– Курить не хотите, тогда рассказывайте по порядку, как у вас, у вашего корпуса дела на фронте? Как воюет мотопехота и как наши танки?

Как можно короче я рассказал о последних боевых событиях на Брянском фронте, о действиях наших танкистов и пехотинцев. А Сталин, вышагивая по кабинету, задает мне еще вопрос:

– Как считаете, хороши наши танки или нет? Говорите прямо, без обиняков.

Отвечаю, что танки Т-34 полностью оправдали себя в боях и что мы возлагаем на них большие надежды. А вот тяжелые танки KB и боевые машины Т-60 и Т-70 в войсках не любят.

Сталин на минуту остановился, вопросительно изогнув бровь:

– По какой причине?

– KB, товарищ Сталин, очень тяжелы, неповоротливы, а значит, и неманевренны. Препятствия они преодолевают с трудом. А вот тридцатьчетверке все нипочем. К тому же KB ломают мосты и вообще приносят много лишних хлопот. А на вооружении у KB такая же семидесятишестимиллиметровая пушка, что и на тридцатьчетверке. Так, спрашивается, какие боевые преимущества дает нам тяжелый танк? Вот если бы у KB пушка была посильнее, калибром побольше, тогда другое дело. Можно бы, пожалуй, мириться и с его тяжестью, и с другими конструктивными недостатками.

Раскритиковал я и легкий танк Т-60. У него на вооружении пусть и автоматическая, но всего лишь 20-мм пушка. Серьезной борьбы с бронетанковыми силами врага эта машина вести не может. К тому же у него мал клиренс, в совершать на нем марши, ходить в атаку по снегу и грязи – мертвое дело. В подмосковных боях нам пришлось эти танки таскать на буксире.

Легкий танк Т-70 имеет более солидную броневую защиту, вооружен 45-мм пушкой, на нем установлены два автомобильных двигателя. Но он только начал поступать на вооружение и пока себя ничем особенным не проявил.

– Одна канитель с ними, товарищ Сталин, – заключил я.

Верховный слушал внимательно, не перебивал. Но когда я изложил свою точку зрения о всех танках, находившихся у нас на вооружении, он, выдержав длинную паузу, неожиданно начал мне доказывать, что я напрасно так резко обрушился на KB, Т-60 и Т-70, что они неплохие машины и, возможно, мы, танкисты, просто недооцениваем их.

Слушая Сталина, я, разумеется, волновался, но все же решил не сдаваться. Привел ряд боевых примеров, подтверждающих, что KB, Т-60 и Т-70 не оправдывают себя на поле боя. И еще раз попросил:

– Пусть вооружат танки, хотя бы те же тяжелые, более мощной пушкой, тогда они нам пригодятся.

Уже по тому, что Сталин с особым пристрастием пытал меня, чем хороши и чем плохи по своим тактико-техническим свойствам наши танки, я понял, что Верховный Главнокомандующий хочет досконально, до самой, что называется, глубины, разобраться в сильных и слабых сторонах нашей бронетанковой техники сорок второго года. Нетрудно было догадаться, что его вопросы непосредственно связаны с неудачными боями летом и осенью сорок второго. Сталин пытался найти причину этих неудач.

Доложил я также Верховному о нехватке радиостанций в танковых войсках. На первом этапе войны радиостанции имелись только на командирских машинах, а на линейных их не было, что немало затрудняло управление боем. Положение почти не изменилось и в сорок втором году. Пожаловался также, что большую нужду испытываем в телефонном кабеле.

– Подождите, товарищ Катуков, – сказал Сталин,– скоро и с рациями, и телефонным кабелем дело поправится.

И опять Верховный Главнокомандующий шагал по комнате из конца в конец. В тишине слышно было, как поскрипывают его сапоги. Раскурив во второй или в третий раз трубку, он спросил, как на фронте награждают отличившихся в боях воинов орденами и медалями.

Что я мог ответить? Плохо обстояло дело с награждением людей, совершавших подчас беспримерные подвиги. А получалось так потому, что награждение производилось только Указами Президиума Верховного Совета СССР. Пока пересылали представление к награде по всем фронтовым инстанциям, пока попадало оно в Москву, потом в Указ, проходило очень много времени. Между тем бои шли непрерывно. И смотришь, иной отличившийся и представленный к награде человек или выбыл по ранению куда-то в тыловой госпиталь, или погиб в очередной схватке с врагом, или переведен в другое соединение. Придут, бывало, награды, а вручать их некому.

– Вот если бы, товарищ Сталин, – предложил я, – дать права в этом отношении фронтам, армиям, соединениям...

– Подумаем, – сказал Иосиф Виссарионович и снова перевел наш разговор на боевые дела, чисто танковые. Спросил: – Стреляют танкисты с ходу?

Я ответил, что нет, не стреляют.

– Почему? – Верховный пристально посмотрел на меня.

– Меткость с ходу плохая, и снаряды жалеем,– ответил я. – Ведь наши заявки на боеприпасы полностью не удовлетворяются.

Сталин остановился, посмотрел на меня в упор и заговорил четко, разделяя паузами каждое слово:

– Скажите, товарищ Катуков, пожалуйста, во время атаки бить по немецким батареям надо? Надо. И кому в первую очередь? Конечно танкистам, которым вражеские пушки мешают продвигаться вперед. Пусть даже ваши снаряды не попадают прямо в пушки противника, а рвутся неподалеку. Как в такой обстановке будут стрелять немцы?

– Конечно, меткость огня у противника снизится.

– Вот это и нужно, – подхватил Сталин. – Стреляйте с ходу, снаряды дадим, теперь у нас будут снаряды.

Выдержав большую паузу, Верховный назвал несколько генералов и спросил, знаю ли я их. С большинством из названных я не был знаком и на фронте не встречался. А те немногие, которых я знал, были настоящие боевые военачальники и заслуживали только доброго слова.

И вот наступил решающий момент беседы, ради чего, видимо, и вызвал меня Верховный Главнокомандующий к себе.

– Вот что, товарищ Катуков, – сказал Сталин, – вы назначаетесь командиром механизированного корпуса. Он будет куда посильнее танкового. А воевать поедете вот сюда...

И Верховный показал мне на карте, лежавшей на столе, один из районов Калининской области.

Такое решение Сталина было для меня большой неожиданностью. Я поблагодарил Верховного за доверие, но сказал:

– Как же мне быть с первым танковым корпусом? Хотелось бы вывести его в ряды гвардейских и уж тогда...

Сталин только махнул трубкой:

– Вы, товарищ Катуков, не раз еще будете гвардейцем, и не в этом сейчас дело.

Я взмолился:

– Товарищ Сталин, не так просто подготовить, научить войска. Большое для боя дело, когда тебя люди хорошо знают и ты их знаешь. В составе первого танкового корпуса находится первая гвардейская танковая бригада, с бойцами которой меня связывают узы самой крепкой боевой дружбы. Разве легко с ней расстаться! – И я поспросил Верховного: – Включите войска первого танкового корпуса в новый, механизированный. Мы зло будем драться, не щадя жизни.

Сталин ухмыльнулся, расправил сгибом указательного пальца усы.

– Ну что ж, напишите номера бригад первого танкового корпуса, которые хотите взять.

Я записал на листке 1-ю гвардейскую, 49-ю танковую и 1-ю мотострелковую бригады и передал записку Сталину. Он прочитал и покачал головой.

– Почему не хотите брать бригаду KB?

Отвечаю, что с ней трудно будет воевать на болотах Калининской области. Видимо, это объяснение удовлетворило Верховного. Он взял телефонную трубку и вызвал к аппарату начальника Генерального штаба. Продиктовав номера, Сталин приказал:

– Эти бригады первого танкового корпуса перебросьте туда, где Катуков будет формировать механизированный корпус, а в первый танковый корпус пошлите другие соединения.

Положив на рычаги телефонную трубку, Сталин обернулся ко мне и, прищурившись, спросил:

– Ну что, товарищ Катуков, теперь довольны?

Поблагодарил я Верховного и обратился еще с одной просьбой: нельзя ли перевести в формируемый механизированный корпус П. Г. Дынера, моего постоянного помощника по технической части, и М. Т. Никитина, бессменного начальника оперативного отдела.

– Хорошо, забирайте их с собой, – ответил Сталин и на прощание пожелал успеха новому механизированному корпусу в грядущих боях.

Вместе с Поскребышевым я вернулся в Москву. На Красной площади пересел в свою машину и отправился к Якову Николаевичу Федоренко. Доложил ему по порядку весь разговор с Верховным Главнокомандующим. Федоренко приказал сдать корпус генерал-лейтенанту танковых войск Василию Васильевичу Буткову. Он отметил, что управление сейчас готовит специальный приказ Верховного Главнокомандующего о необходимости всем танкистам во время боя вести огонь с ходу из пушек по батареям и другим огневым точкам врага.

К вечеру вернулся в Горюшино. Там уже была получена директива с указанием сроков и мест погрузки трех бригад, переходивших отныне в состав механизированного корпуса. По штату корпус должен был состоять из трех механизированных, одной танковой бригад и других подразделений обеспечения. В каждой механизированной бригаде было по одному танковому полку (39 танков). В танковой бригаде было 53 танка. Всего в корпусе насчитывалось 175 танков, из них 75 легких.

Сдали корпус, произвели погрузку. Не задерживаясь, поехал с Дынером и Никитиным на машине через Тулу и Москву прямо в Калинин.

Так закончились боевое лето на брянских рубежах и погожая яснополянская осень сорок второго года.

В приемной первого секретаря Калининского обкома партии И. П. Бойцова толпился народ – в большинстве своем военные люди. Но было немало и гражданских. В комнате плавал дым самосада.

Меня и М. Т. Никитина, теперь уже начальника штаба механизированного корпуса, секретарь принял незамедлительно. В кабинете И. П. Бойцова разбитые окна кое-где заделаны фанерой, отвалившиеся куски штукатурки на потолке обнажали переплетение драни.

Красные, воспаленные глаза секретаря свидетельствовали о бессонных ночах и безмерной усталости. Сквозь приоткрытую дверь, ведущую в комнату отдыха, видна была железная койка, заправленная суконным одеялом. Видимо, кабинет одновременно служил ему и жильем.

– Какие новости на вашем фронте? – спрашиваю я Бойцова, обменявшись рукопожатием.

– Как говорится, без перемен. Бои местного значения. Теперь не до нас. Сталинград... Впрочем, ваше прибытие говорит само за себя. Видимо, и наше направление Ставка не забывает... Какая нужна помощь от обкома? – спросил Бойцов.

Мы попросили выделить проводников, хорошо знающих здешние места.

Через полчаса проводники были выделены. Мы сели в машины и отправились осматривать новый район. "Эмка" выскочила из города и вскоре запрыгала по корням лесной дороги. Впереди блеснул изгиб Волги. Остановились в редком сосновом бору на самом берегу. Осмотрели окрестности и решили здесь обосноваться.

Стоял ясный сентябрьский день. На прозрачном бездонном небе ни облачка. Приглушенно шумят верхушки сосен. Тишина. Покой. Просто не верится, что где-то идет война. Впрочем, следы ее видны и здесь. Вот поросшая жухлыми лопухами воронка, вот расщепленное, обуглившееся дерево, чуть подальше гора ржавых гильз и разбитое орудие, ствол которого обвит порыжевшей травой.

Вскоре прибыли наши саперы и занялись оборудованием штаба. Связисты подтянули провода. Съехались штабные офицеры. Зазвенели телефоны, застучали клавиши пишущих машинок, и штаб 3-го механизированного корпуса начал свою боевую жизнь. Через несколько дней выгрузились подразделения 1-й гвардейской танковой и 1-й механизированной бригад.

Каждую ночь на железнодорожные пути станции Калинин прибывали длинные составы. На крытых брезентом платформах стояли танки, орудия, броневики, грузовые машины, предназначенные для нашего соединения.

Однажды поздно вечером в дверь постучали, и в комнату вошел подполковник с темными живыми глазами и смуглым лицом. Комбинезон болтался на его худом, почти юношеском теле, как на вешалке.

– Подполковник Бабаджанян. Прибыл на должность командира мехбригады, представился он.

Пристально посмотрел я на нового комбрига – во внешности ничего выдающегося, но недаром говорят, что внешность обманчива. Новый комбриг, ставший после войны Маршалом бронетанковых войск, показал себя не только смекалистым, прекрасно знающим военное дело командиром, но и человеком исключительной храбрости. В трудные минуты он мог сесть в танк и возглавить атаку, а если нужно, вооружиться противотанковыми гранатами и швырнуть их в прорвавшуюся в тыл гитлеровскую машину.

Амазасп Хачатурович Бабаджанян позже в большинстве операций нашей танковой армии назначался мною командиром передового отряда и был удостоен высокого звания Героя Советского Союза.

Ежедневно мне приходилось знакомиться с командирами и политработниками нового соединения.

Военным комиссаром корпуса был назначен бригадный комиссар Николай Кириллович Попель, невысокий, энергичный человек. Наши фронтовые биографии во многом были схожи. В составе 8-го мехкорпуса Николаю Кирилловичу летом сорок первого года пришлось с тяжелыми боями отступать от западных границ Советского Союза. Человек он обстрелянный, бывалый, умевший быстро найти общий язык со всеми командирами и политработниками.

Начальником политотдела стал старший батальонный комиссар Никита Трофимович Лясковский.

Среди тех, кто прибыл тогда, были подполковник Д. А. Драгунский, назначенный на должность начальника разведки корпуса. На этой работе Д. А. Драгунский проявил себя с самой лучшей стороны – способным и энергичным командиром. Позднее он убыл от нас в 3-ю гвардейскую танковую армию к П. С. Рыбалко, где был назначен командиром бригады. Дважды удостоен звания Героя Советского Союза. В настоящее время Д. А. Драгунский – генерал-полковник танковых войск и начальник "Выстрела". С ним у меня до сих пор самые теплые отношения, и мы время от времени встречаемся и вспоминаем наши боевые дела.

Одновременно с нашим корпусом были сформированы 1-й и 2-й механизированные корпуса. Командовали ими генералы М. Д. Саломатин и И. П. Корчагин. Все соединения сосредоточились на одном фронте. Корпус Саломатина был направлен в район города Белый, а Корчагина – под Великие Луки.

Нашему корпусу поставили задачу сосредоточиться в районе между городом Белый и железнодорожной станцией Нелидово, в месте впадения реки Лучеса в Межу, у деревень Сюльки, Тетенки, Севастополь. 3-й механизированный корпус приказом Ставки придан был 22-й армии, которой в то время командовал опытный генерал-лейтенант В. А. Юткевич, а начальником штаба был генерал-майор М. А. Шалин. Позднее с последним меня крепко связала фронтовая судьба.

В район сосредоточения мы выступили глубокой осенью. Шли ночами через калининские леса и болота. Бездорожье, грязь. Двигались по гатям – настилам из жердей, бревен и хвороста. На многие десятки километров протянулись жердевые дороги. Сойти с них и не думай: шаг-другой в сторону – и увязнешь в болотной топи. Нужно ли говорить, что скорость нашего движения в те ночи не превышала пешеходную. Днем укрывались в лесных массивах. Иначе узенькие, в ниточку гати могли бы стать большим кладбищем для наших войск. Фашистская авиация по-прежнему господствовала в воздухе. "Костыли" с восхода до захода солнца маячили в небе, "мессеры" с ревом проносились над гатями, контролируя подходы к фронту.

Добрались наконец в район сосредоточения. И тут снова неотложные заботы. Надо, не теряя времени, бросить все силы на постройку новых "жердянок" гатей, обеспечить себе хотя бы самые скромные условия для подвоза к фронту боеприпасов, горючего, продовольствия и для боевого маневра создать мало-мальски сносные возможности. Тысячи воинов нашего корпуса и других соединений работали под осенними дождями на болотах, прокладывали новые дополнительные гати.

Едешь, бывало, по дороге и видишь, как группа выбившихся из сил бойцов упирается плечом в борт забрызганной грязью полуторки, колеса которой по ось увязли в осенней слякоти. Только удастся красноармейцам вытащить машину из одной ямы – она садится в другую, еще более глубокую.

Части корпуса расположились в лесах. Бойцы строили шалаши, рыли землянки. Тоже труд нелегкий. Пробивается из-под земли болотная вода, не спасешься от нее. К тому же район неспокойный и в других отношениях.

Сплошной линии фронта нет. И этим пользуются фашистские разведчики.

Как-то в штаб привели двух белобрысых верзил, одетых в форму советских летчиков.

– Вот полюбуйтесь, Михаил Ефимович! – сказал Никитин. – Говорят, пилоты! Документы оказались липовые, а в сумках рации. Одного захватили как раз в момент сеанса. Сообщал о передвижении частей нашего корпуса.

"Пилоты" переминались с ноги на ногу, глядя куда-то в стену поверх моей головы.

– Какие сведения вы передавали? – спросил я.

– Мы пытались связаться с нашей частью, – ответил один из шпионов на довольно чистом русском языке. Он рассказывал, видимо, тщательно заученную "легенду". Они советские летчики, заблудились во время непогоды и сделали вынужденную посадку. Пришлось оставить машины и отправиться на поиск своих частей. И вот их задержали.

– Бабушкины сказки! – прервал рассказ шпиона Никитин. – Авиационная часть, которую они называют, действительно существует, но там ничего не знают о вынужденной посадке самолета. Да и фамилии, которыми они прикрылись, тоже не известны никому.

– Нет, нет, – взмолился второй шпион, – это ошибка, уверяю вас, ошибка.

Шпионы пытались спасти свою "легенду". Но это были тщетные попытки. В подкладке костюма одного из них чекисты нашли закодированное донесение, которое удалось расшифровать. В нем сообщалось о прибытии на станцию Калинин новых танковых войск.

Эти агенты, а может быть, и другие, видимо, уже успели передать сообщение о месте дислокации 1-й гвардейской танковой бригады. Она расположилась в лесу, близ деревни Тетенки. На следующий день после допроса шпионов над лесом появилось несколько звеньев "юнкерсов". Они обрушили на район мощный бомбовый удар. Мы видели, как над верхушками деревьев поднялось густое черное облако. Вскоре в штабе зазвонили телефоны. Командир 1-й гвардейской полковник В. М. Горелов доложил, что бригада понесла потери в людях и технике. Погиб помощник командира бригады по технической части капитан Саранцев, сменивший на этом посту Дынера. В дни подмосковных боев он работал не покладая рук над восстановлением танков. Бригада потеряла талантливого, энергичного военного инженера.

Мы, конечно, извлекли из этого случая серьезный урок. Усилили охрану районов расположения, на всех дорогах появились патрули, которые тщательно проверяли документы у проходящих и проезжающих, задерживали всех подозрительных.

В течение ноября – декабря все три механизированных корпуса периодически вели на своих направлениях бои – наступательные и оборонительные. Действовали мы разрозненно и по задачам, и по времени. Не скрою, были тогда среди танкистов разговоры: а почему бы не нанести по врагу одновременный удар силами трех корпусов? В таком случае мы, безусловно, добились бы более крупного успеха, создали бы ощутимый перелом в боевых действиях Калининского фронта.

Теперь-то любой скажет, что в ноябре – декабре сорок второго года развертывалась решающая битва на сталинградских рубежах. Следовательно, нашим механизированным корпусам ставилась вполне конкретная и с дальним прицелом задача: активными действиями не на одном, а на нескольких направлениях связать резервы противника и не дать гитлеровскому командованию широко маневрировать своими силами. Наши действия не только помешали фашистам перебросить часть соединений на поддержку группировке, попавшей на правом берегу Волги в безвыходное положение, но и заставили их усилить войска, действующие на нашем фронте.

Все это ясно, хотя и сейчас можно спорить; нельзя ли было ту же задачу решать другими методами, не изматывая в малоэффективных боях довольно крупные танковые силы? Правда, этому мешали непроходимые леса и болота. Но все же, думается, танковая группировка на калининском направлении была использована не в полную меру своих возможностей.

Осеннюю распутицу в ноябре неожиданно сменили морозы и обильные снегопады. 3-й механизированный корпус получил приказ перейти в наступление во взаимодействии со стрелковыми частями. 25 ноября началась Ржовско-Сычевская наступательная операция войск Калининского и Западного фронтов.

Как уже говорилось, мы стояли на участке, обращенном фронтом не на запад, а на восток. Причиной тому был все тот же большой немецкий клин, вдававшийся в нашу оборону. Так вот, корпус и другие соединения двух фронтов и должны были подрубить этот клин с востока и запада.

В тяжелейшей обстановке пришлось наступать танковым и механизированным бригадам, а также стрелковым частям. Правда, морозы сковали болота, но снежные заносы тоже были для нас немалой помехой. По сугробам, волнистым снежным наметам большой лихости не покажешь. К тому же гитлеровцы прикрыли свою оборону бессчетными минными полями. А это опять серьезное препятствие на пути движения боевых машин. Ведь пока мало-мальски разминируешь проходы, потеряешь уйму времени.

Наступлению предшествовала короткая артиллерийская подготовка. Но не столько она, сколько внезапность, лежавшая в основе нашего удара, принесла поначалу успех. Несмотря на неблагоприятные метеорологические условия и всякого рода препятствия, танковые и механизированные бригады продвигались вперед сравнительно быстро и вскоре вместе с взаимодействующей пехотой освободили от фашистов 55 населенных пунктов.

Впрочем, оговорюсь. Населенными эти пункты можно было назвать лишь условно. Вернее, мы освободили территорию, на которой несколько месяцев назад находились деревни, поселки.

От сел и деревень не осталось и следа. Все каменные и деревянные строения, вплоть до печей, фашисты разобрали для постройки дзотов и других укреплений, а то, что не успели использовать, сожгли дотла.

Сначала гитлеровцы оказывали сопротивление, и довольно упорное, а затем оставляли позиции, откатывались на новые рубежи, даже не ввязываясь в бой. Видимо, рассчитывали, что заминированные дороги и поля задержат продвижение советских войск, а они тем временем подтянут резервы и закрепятся на более выгодных, заранее подготовленных укрепленных позициях.

Однажды на командный пункт корпуса привели пленного солдата. Волнуясь, он беспрестанно повторял: "Я не немец, я еврей". Торопился объяснить, что он очень боялся, вдруг гитлеровцы разоблачат его, а потому решил при первом удобном случае сдаться в плен. Конвоировавшие его бойцы подтвердили, что солдат сдался без сопротивления: вышел на дорогу и поднял руки.

Как водится, пленного допросили. По предварительным данным нам было известно, что на этом участке фронта оборону держали части моторизованной дивизии "Великая Германия". Пленный назвал номера частей, сказал, что здесь действуют эсэсовцы. Потом мы предложили солдату показать, где находятся минные поля и проходы в них. Солдат охотно согласился провести наши танки с десантом на броне на следующий рубеж и добросовестно выполнил это задание. Наши танкисты с его помощью прошли без потерь через вражеские взрывные заграждения.

Конечно, настоящие фашисты вели себя иначе. Одно наше танковое подразделение совместно с пехотой с ходу разгромило в районе деревни Старухи опорный пункт врага и, не останавливаясь, подхватив пехотинцев на броню, ушло вперед. И вдруг получаем на командном пункте донесение: близ только что занятой деревни засели гитлеровцы, ведут огонь. Немедленно посылаем туда группу стрелков, с тем чтобы они прочесали район.

Вскоре наши стрелки обнаружили немецкого фельдфебеля-эсэсовца, притаившегося в заснеженном кустарнике. То ли он не успел убежать вместе с другими гитлеровцами из разгромленного опорного пункта, то ли остался в разрушенной деревне умышленно, рассчитывая потом скрыться, – неизвестно. Но как бы там ни было, он засел в укрытии, и стоило нашим воинам в одиночку появиться на дороге, ведущей к деревне, как эсэсовец открывал по ним огонь. Пятерых он убил. Хотели мы взять этого головореза живым, но не удалось. Даже когда его окружили, он продолжал отстреливаться.

...Наше наступление застопорилось, как только войска корпуса подошли к дороге, ведущей из города Белый к железнодорожной станции Нелидово. Гитлеровцам особенно важно было удержать эту рокаду. Они подтянули сюда резервы. Завязались ожесточенные бои. Противник предпринял несколько контратак, но части корпуса удержали захваченные накануне позиции. 20 декабря Ржевско-Сычевская операция была завершена.

Штаб корпуса расположился в лесу, километрах в тридцати юго-восточнее Нелидово, на берегу лесной речки Тагоща в нескольких избушках маленькой деревушки, носившей то же название. От деревушки до переднего края – рукой подать. Так что мы ежедневно бывали в обороняющихся частях, уточняли обстановку, на месте решали, где и какие произвести дополнительные работы по укреплению позиций, куда срочно подбросить огневые средства.