Текст книги "На острие главного удара"

Автор книги: Михаил Катуков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 28 страниц)

Но дрались эти жалкие на вид люди с необычайным упорством. В чем дело? Мое недоумение разрешил допрос пленных. Оказывается, немецкое командование, придавая исключительное значение дамскому рубежу, предупредило солдат, что всякая попытка к отступлению будет рассматриваться как измена. А чтобы придать этому предупреждению весомость, оно расположило на второй позиции эсэсовские части, которым было приказано расстреливать отступающих.

Возможно, эта мера сыграла далеко не последнюю роль в том, что части 20-й армии "прогрызали" оборону противника медленно, продвигаясь в сутки на 3-4 километра. Но все же главная причина, как мне кажется, заключалась в том, что глубокий спет затруднял использование подвижных средств, мешал применять такие приемы, как обход и охват опорных пунктов противника

Однако с выходом ударной группы на линию Захарино – Тимонино – Голоперово – Колеево гарнизон дамского оборонительного рубежа оказался под угрозой окружения, которая стала особенно реальной 12 января, когда обе наши оперативные группы, освободив десятки населенных пунктов, подошли к станции Шаховская на железнодорожной магистрали Москва – Великие Луки (примерно 70 километров западнее Волоколамска).

Утром 13 января по приказу командования Западного фронта в прорыв был введен 2-й гвардейский кавалерийский корпус И. А. Плиева. Вначале он нацеливался на Шаховскую, но затем решением командования фронта был повернут на юг, к Гжатску, чтобы перерезать пути отхода можайской группировке противника.

16 января перешли в наступление все части 20-й армии. На другой день станция Шаховская была взята нашими войсками.

Ламский оборонительный рубеж пал. Части 3-й и 4-й танковых армий противника отходили на запад, неся большие потери. Только 1-я гвардейская танковая бригада с 1 по 23 января 1942 года захватила 9 танков, 38 полевых и 23 противотанковых орудия, 160 автомашин, 22 миномета. За это время мы уничтожили до 1500 солдат и офицеров противника.

Но главный результат этих боев заключался в том, что в полосе действий нашей группы мы изгнали гитлеровцев с территории Московской области и вышли на земли Смоленщины. Преодолев с тяжелыми боями 78 километров, мы подошли к Гжатску.

25 января в селе Спас-Вилки гвардейцам были вручены правительственные награды. В этот день 120 воинов бригады получили ордена и медали.

Вынесли простой крестьянский стол на середину широкой деревенской улицы. Зачитали Указ Президиума Верховного Совета СССР о присвоении звания Героя Советского Союза А. А. Рафтопулло, отличившемуся еще в боях под Мценском. А потом к столу стали подходить гвардейцы, покрывшие себя славой в подмосковных оборонительных и наступательных боях.

Тут были танкисты и мотострелки, разведчики и саперы, зенитчики и связисты, ремонтники боевых машин и врачи бригады.

...Итак, мы на Смоленской земле. Гитлеровцам после беспорядочного отступления все же удалось закрепиться в лесном урочище Коркин. Так назывался довольно большой массив крупнолесья. Фашистский оборонительный район протянулся с севера на юг восточное Гжатска и своим передним краем проходил через небольшие селения Петушки и Аржаники.

25 января к нашей бригаде на этом направлении подошел гвардейский кавалерийский корпус И. А. Плиева, вместе с которым мы держали в ноябре декабре оборону на волоколамских и истринских рубежах.

Первое время в урочище Коркин мы вели бои местного значения, как было принято их называть тогда в сводках Совинформбюро. Во взаимодействии с кавалерийским корпусом стремились улучшить свои позиции, поскольку гитлеровцы находились в более выгодном положении. Они занимали большую часть лесного массива, а на нашу долю выпала лишь незначительная часть урочища с редкими перелесками.

Однако все наши попытки как-то улучшить позиции не приносили сколько-нибудь ощутимого успеха. Более того, порой мы несли ничем не оправданные потери, не раз попадали в самые неприятные истории.

На подступах к деревне Аржаники вместе со всем экипажем погиб один из лучших наших танкистов – командир танкового батальона старший лейтенант К. М. Самохин. Погиб истинный гвардеец, приумноживший боевую славу бригады.

Видимо, в штабе фронта до кого-то дошло, что мы напрасно на подступах к лесному массиву теряем людей и боевую технику. Вскоре нас вывели из состава 20-й армии и передали в 5-ю. Командовал ею тогда Леонид Александрович Говоров.

Танковая бригада и войска нашей оперативной группы спустились рокадными дорогами на юг и вышли на боевые позиции восточнее Гжатска.

Глава девятая. На двух фронтах

Дымчатым апрельским утром Копдратенко подал к подъезду небольшого домика, где я квартировал, "эмку". Несмотря на заплаты, она по-праздничному сверкала на солнце. Чувствовалось, что, готовясь в дорогу, мой шофер тщательно отмыл и надраил ее черный лакированный кузов.

– Ну как, все готово? – спросил я Кондратенко.

– Так точно, товарищ генерал, – весело отозвался он. – В такой машине хоть на край света.

Путь нам предстоял не столь далекий. От гжатских рубежей до Москвы пас отделяло всего каких-нибудь 180 километров. И на сей раз в столицу я ехал по вызову Якова Николаевича Федоренко. Вместе с комиссаром М. Ф. Бойко пас отзывали в распоряжение начальника Главного автобронетанкового управления. В моем портфеле лежал приказ, в котором говорилось, что 1-я гвардейская танковая бригада снимается с гжатского направления и перебрасывается в район Москвы на переформирование. Наконец-то личному составу бригады после почти непрерывных шестимесячных боев предоставлялась передышка в тылу.

Попрощавшись со штабными командирами, мы с Бойко сели в "эмку" и выехали на шоссе Смоленск – Москва. Дорога шла местами, где прошлой осенью велись ожесточенные бои. Сожженные городишки и села, обгоревшие деревья, бесчисленные воронки, наполненные водой, пустые ящики из-под снарядов по обочинам дороги. Кое-где чернели остовы танков и орудий, темнели рубцы траншей и окопов. Но даже этот безрадостный пейзаж обезображенной войной земли не мог развеять радостного чувства, что враг отброшен от столицы, что "непобедимая" гитлеровская армия показала спину и теперь уже вряд ли вернется на эти земли.

Часа через четыре мы въехали в Москву. Дорогомилово... Бородинский мост... Садовое кольцо... Прильнув к боковым стеклам машины, мы с Бойко внимательно вглядывались в улицы дорогого города. На них еще сохранялся отпечаток недавней близости фронта. По-прежнему дорогу перекрывали стальные ежи с узкими проездами, которые вроде стали шире. Нижние этажи зданий прикрыты мешками с землей. Правда, кое-где уже убраны баррикады. Но белые бумажные кресты на окнах и силуэты плавающих аэростатов свидетельствовали о том, что столица еще живет в военной тревоге.

На столе Я. Н. Федоренко, как всегда, дымился чайник. Яков Николаевич был приветлив и внимателен: налил нам с Бойко по стакану чая, предложил бутерброды.

– У меня для вас приятная новость, – сказал он.– Приказом Народного комиссара обороны вы, Катуков, назначаетесь командиром первого танкового корпуса, а товарищ Бойко – комиссаром.

Мы поблагодарили за оказанное доверие, а Федоренко, улыбаясь, воскликнул:

– Чувствуете, друзья, что это значит?! – И, не дожидаясь ответа, продолжал: – Это значит, что теперь нам по плечу формирование крупных танковых соединений! Дело в том, что заводы набирают производственные мощности. Теперь мы сможем давать вам танки.

Естественно, прежде всего нас интересовало, что будет представлять собой танковый корпус. Оказалось, что в него войдут три танковые бригады, мотострелковая бригада, дивизион реактивных минометов, разведбат и другие подразделения. Словом, корпус представлял собой серьезную силу – около 250 танков. О таких масштабах осенью сорок первого года мы не могли и мечтать!

– Теперь подумайте, – продолжал Яков Николаевич, – как укомплектовать штаб и командирские должности опытными людьми? Начальником штаба корпуса мы рекомендуем полковника Кравченко. Есть у вас на примете другие подходящие кандидатуры?

Прежде всего я назвал М. Т. Никитина, который за минувшие полгода зарекомендовал себя зрелым штабным офицером, прекрасно разбиравшимся в существе современного боя и обладавшим к тому же необходимыми организаторскими способностями. Его я и предложил на должность начальника оперативного отдела. На должность заместителя по технической части я рекомендовал Павла Григорьевича Дынера. Лучшего специалиста по ремонту техники я и желать не мог. Еще неизвестно, как сложилась бы судьба бригады, если бы не наши ремонтники, возглавляемые Дынером. Благодаря их поистине героическим усилиям один а тот же танк по нескольку раз возвращался в строй.

Начальником политотдела корпуса был назначен подполковник Иван Григорьевич Деревянкин.

Пока в Главном автобронетанковом управлении мы решали организационные вопросы, 1-я гвардейская танковая бригада перебазировалась в Москву. Ее части расположились на Хорошевском шоссе. Впервые за полгода гвардейцы получили передышку. Побывали в настоящей бане. Попарились, приоделись. Ремонтники восстанавливали боевую технику в более благоприятных условиях: получили запасные части и другие ремонтные материалы.

Закончив дела в Главном автобронетанковом управлении, мы с Михаилом Федоровичем Бойко проехали и Спасские казармы. Там формировалась наша 1-я мотострелковая бригада. Познакомились с народом. Среди командного состава люди были преимущественно бывалые, обстрелянные, и это вселяло надежду, что бригада в самый короткий срок станет в полном смысле этого слова боеспособной единицей. Командиром бригады был назначен опытный военачальник полковник С. И. Мельников, а комиссаром – майор Игнатов, бывший до войны начальником политотдела милиции Москвы.

Но в столице закладывалось только начало. Главную работу по формированию корпуса предстояло провести в городе Липецке. Туда стягивались части будущего корпуса. Уже выгружалась в Липецке 89-я бригада тяжелых KB под командованием подполковника А. В. Жукова. Уже шли эшелоны 49-й бригады, возглавляемой бывалым, опытным танкистом полковником Д. X. Черниенко.

Как-то в мою рабочую комнату, которую я занимал б Москве, вошел полковник в ладно пригнанной форме. Вскинув руку к козырьку фуражки, он начал официально:

– Товарищ генерал, разрешите представиться...

– Постойте, постойте, – прервал его я. – Ваша фамилия Чухин?

– Так точно, Михаил Ефимович... Полковник Чухин.

Оказалось, что передо мной бывший начальник штаба 20-й танковой дивизии Николай Дмитриевич Чухин, с которым в сорок первом мы хватили лиха под Клеваиыо и Дубно. Было что вспомнить! С радостью узнал я, что Чухин назначен командиром 1-й гвардейской танковой бригады. Но воевать нам вместе, к сожалению, не пришлось. Неожиданно Чухин заболел, и на эту должность был назначен подполковник Владимир Михайлович Горелов, еще молодой командир (ему было тридцать три года). Немногословный, даже несколько замкнутый, он при первом знакомстве не вызывал симпатии. Я просмотрел его личное дело. Уроженец Ивановской области, сын рабочего, окончил фабрично-заводское училище в 1928 году. В партию вступил в 1929 году. Находясь на действительной службе, был направлен на учебу в Военную академию механизации и моторизации Красной Армии. По окончании академии служил на границе и в первый день войны получил боевое крещение. Впоследствии я убедился, что мы не ошиблись в выборе. Пожалуй, не было ни одной операции, где бы в качестве командира передового отряда не действовал В. М. Горелов. Он был резковат с подчиненными, но, относясь требовательно к себе, строго требовал и с других.

Итак, укомплектовав штаб корпуса, мы заторопились в Липецк. Правда, некоторые обстоятельства задержали нас в Москве еще на несколько дней. При второй встрече Яков Николаевич Федоренко сказал, что мне надо обязательно побывать у заместителя Председателя Совета Народных Комиссаров и наркома танковой промышленности Вячеслава Александровича Малышева. Я тут же набрал номер телефона, который вручил мне Федоренко. Трубку снял кто-то из помощников:

– Товарищ Малышев просит быть у него ровно через полчаса.

В просторном кабинете заместителя Председателя Совнаркома и наркома танковой промышленности навстречу мне поднялся человек с узким интеллигентным лицом, на котором выделялись небольшие светлые внимательные глаза. Малышев крепко пожал мне руку, усадил в глубокое кресло у стола.

– Знаете, Михаил Ефимович, – начал он, – я взял за правило беседовать с каждым танковым командиром, приезжающим в Москву с передовой. Нам чрезвычайно важно знать мнение фронтовиков о машинах, которые сейчас выпускают заводы Урала. Нам необходимо точно знать, как тридцатьчетверки и KB показали себя в боях. Ваши критические замечания будут нам очень полезны. Что вас не устраивает в этих машинах? Что мешает использовать их на полную мощность?

Не помню по какой причине, но прежде всего я вспомнил о поручнях на танке. Бывало, видишь, как десантник балансирует на броне мчащегося танка, а уцепиться ему не за что. Воину нужно думать о бое, а оп вынужден заботиться о том, чтобы не сорваться с брони.

– Вот если бы, – развивал я свою мысль, – приделать к башне поручни, десантник чувствовал бы себя уверенней и воевал лучше.

– Что ж, вы правы, – согласился нарком и сделал карандашом пометку в большой записной книжке, лежавшей перед ним.

Потом мы говорили о проходимости машин, о совершенствовании средств связи. И тут я вспомнил об одном досадном недостатке в оборудовании танков, который приносил нам немало хлопот. Дело в том, что в конце сорок первого и начале сорок второго на командирских танках ставили обручевидные антенны, а на остальных – штыревые. Что вынуждало конструкторов выделять таким образом машину командира, для меня так и осталось загадкой. Но в боевой практике это приводило к тому, что противник без труда различал танк командира и сосредоточивал на нем огонь.

Выслушав мое соображение, Вячеслав Александрович досадливо покачал головой.

– Да, этого мы не учли... – И опять его карандаш забегал по странице записной книжки,

Стараясь подкрепить свои доводы, связанные с усовершенствованием боевых машин, я сказал наркому, что все соображения исходят не от меня лично, а от экипажей, которые проверяют тактические и технические свойства танка в самых сложных условиях.

– Будьте спокойны, – заверил меня Вячеслав Александрович, – все, что подсказывают фронтовики, мы учитываем. Получите новые тридцатьчетверки убедитесь в этом сами.

И действительно, Вячеслав Александрович сдержал свое слово: впоследствии машины на фронт стали приходить со штыревыми антеннами, с поручнями на броне башни.

И вот танки 1-й гвардейской бригады погружены на платформы. Эшелоны двинулись к Липецку. Колесные машины пошли на юг своим ходом. Все в той же "эмке" мы с комиссаром М. Ф. Бойко двинулись в гуще колонны.

В Ельце решили сделать остановку, размяться, посмотреть, как живет прифронтовой город. Елец встретил нас звоном капели, солнцем и стремительными ручьями. Весна была в разгаре.

Бросалось в глаза, что город забит воинскими частями. На улицах то и дело встречались военные. На центральной площади лицом к лицу столкнулся я с приземистым широкоплечим генералом. Лицо у него было скуластое, с упрямым волевым подбородком. Познакомились. "Лизюков", – назвал себя генерал.

Фамилия эта была мне знакома. В самые критические дни июня сорок первого полковник Лизюков, оказавшись под Борисовом, собрал отступающие части и, не имея ни штаба, ни средств управления, организовал оборону переправы через Березину. 30 июня противник прорвался к реке и наткнулся на яростное сопротивление наспех сколоченной группы Лизюкова. В течение целой недели эта группа отбивала атаки гитлеровцев. Героическое сопротивление лизюковцев не позволило противнику замкнуть кольцо окружения вокруг отходящих советских частей. Кроме того, овладей гитлеровцы переправой с ходу, они устремились бы к Смоленску кратчайшим путем. 5 августа 1941 года Лизюкову за умелое руководство боевыми действиями войск в районе Борисово и за личный героизм было присвоено высокое звание Героя Советского Союза – одному из первых в Великой Отечественной войне.

Осенью сорок первого А, И. Лизюков сражался под Москвой, командуя гвардейской мотострелковой дивизией, а затем северной оперативной группой войск.

Встретившись в Ельце с Лизюковым, теперь уже командующим 5-й танковой армией, формировавшейся в этом районе, мы побеседовали накоротке. Сошлись во мнении; раз в этот район переброшено такое количество бронетанковых войск, значит, предстоят серьезные дела.

Не думал я тогда, что в дальнейшем судьба этого талантливого генерала сложится поистине трагически. Мы тепло попрощались, и я наконец добрался до конечной цели маршрута – Липецка.

Первые дни на новом месте всегда проходят в больших хлопотах. Устраиваемся, обживаем очередной походный бивуак. Устанавливаем связи с местными партийными и советскими организациями. Встречают не только приветливо, но и заинтересованно. Не ждут, когда попросишь, а сами предлагают: у нас есть то-то и то-то, может быть, пригодится для войск. И это при крайне ограниченных возможностях городского хозяйства. А в большой готовности помочь ощущаешь опять не что иное, как крепчайшую спайку, могучее единство нашего народа.

Корпус собрался в Липецке. Знакомлюсь с командирами, политработниками. В частях и подразделениях днем и ночью проводят занятия. Добиваются полной взаимозаменяемости в экипажах, в орудийных, пулеметных и минометных расчетах. Собираем бойцов, ведем разговор о боевом опыте, накопленном нашими танкистами и мотострелками под Москвой. Разбираем отдельные бои, анализируем достижения и промахи. Командиры других танковых бригад тоже отнюдь не новички на войне, люди, побывавшие не раз в сложных фронтовых переделках. Есть что и у них перенять, внедрить в боевую подготовку танковых частей и подразделений.

Много работы у корпусных политработников, которых возглавляет неутомимый и вездесущий Иван Григорьевич Деревянкин. Он и его политотдельцы все время среди людей. Беседы о гвардейских традициях. Темы: "Сражайся один против десяти и побеждай!", "Никогда не считай врага глупым. Враг хитер, а ты будь хитрее!", "Не оставляй товарища в беде. Увидел на дороге застрявшую машину – вытащи ее. Дай горючее, поделись куском хлеба".

Пополнение шло к нам непрерывно, и вскоре все части корпуса были доведены до полного штата. Расставляем людей с таким расчетом, чтобы в каждом танковом экипаже и орудийном расчете костяк составили обстрелянные, прошедшие фронтовые испытания люди.

В штабе свои заботы. Вместе с начальником штаба Андреем Григорьевичем Кравченко и другими товарищами обдумываем возможные варианты боевых действий нового для нас корпусного масштаба. Тут надо учесть и предусмотреть все, начиная с оперативно-тактических вопросов и кончая организацией боевого и материального обеспечения.

В свободное время, хотя его в обрез, знакомимся с липецкими достопримечательностями. Побывали в домике Петра I, в сохранившейся императорской канцелярии. Домик этот как бы приоткрыл нам кусочек военной истории Российского государства. Ведь в Липецке Петр I, готовясь к Азовскому походу, отливал ядра, ковал якоря, словом, делал все, что нужно было в те времена для флота. Что ж, и о петровских военных традициях в трудные для Советской Родины дни тоже не мешало вспомнить.

Городской театр давал спектакли, и наши танкисты были желанными гостями у местных артистов. Помнится, показывали они несколько вечеров подряд "Коварство и любовь". В далекое и чужое нам прошлое уносила зрителей-воинов романтическая драма Ф. Шиллера. Но бойцы корпуса воспринимали ее по-современному, их глубоко волновали перипетии разыгрываемого на сцене представления. И не потому ли, что борьба добра со злом, лежавшая в основе пьесы, была по душе нашим танкистам, отвечала настроениям людей, сражавшихся с ненавистным трудовому народу фашизмом.

Пока мы стояли в Липецке, 1-й танковый корпус находился в резерве Ставки Верховного Главнокомандования. Но не успели еще просохнуть дороги после весенней распутицы, в тот год затянувшейся, как нас передали в распоряжение Брянского фронта, которым командовал тогда генерал-лейтенант Филипп Иванович Голиков.

По бездорожью перешли в указанный нам район. Танковые и мотострелковые части расположились по деревням и селам вокруг города Ливны. Штаб корпуса обосновался в селе Воротынск.

Все говорило о том, что в районе Ливны мы долго не задержимся, что вот-вот придется выступить. Поэтому изучали местность, вели разведку. Саперы, танкисты, пехотинцы чинили мосты, искали броды для танков, исправляли дороги, прокладывали колонные пути.

Мы ждали, что в любой момент получим приказ, и готовились так, чтобы корпус мог выступить в любом направлении.

Вероятно, на основании агентурных данных или сведений авиаразведки гитлеровцы пронюхали, что в районе города Ливны сосредоточены советские войска. Не исключено, что агентурная и авиационная разведка врага тут ни при чем. Фашисты в тот год нередко бомбили города и села в порядке "профилактики" независимо от того, существуют или нет в населенных пунктах интересующие их военные объекты. Хотя справедливости ради замечу, что вражеские "костыли" в мае и июне частенько навещали наш район сосредоточения.

Правда, мы соблюдали самую тщательную маскировку. Но корпус все-таки не иголка, и от наблюдения с воздуха его полностью укрыть трудно. Но как бы там ни было, однажды утром с восходом горячего июньского солнца на город Ливны с запада налетела армада вражеских бомбардировщиков. Фашистские самолеты шли волна за волной и с методической последовательностью сбрасывали бомбы над населенным пунктом. Казалось, они хотят стереть с лица земли этот маленький городок.

Облако черного дыма, языки пламени поднялись над Ливнами. Отбомбившись, гитлеровские самолеты ушли, не причинив ни малейшего вреда частям нашего танкового корпуса. Зато доставили много бед местному населению. Целые кварталы, улицы были превращены в черное пепелище. Погибло немало женщин, стариков, детей. Несколько дней после налета фашистской авиации над маленьким разрушенным городком стоял стон и похоронный плач.

Гитлеровцы просчитались, полагая, что в городе Ливны находятся наши войска. Мы, как я уже говорил, рассредоточили части корпуса по окрестным селениям, причем рассредоточили основательно, с тем чтобы под один удар с воздуха не попало сразу несколько частей и даже подразделений.

Лето было в разгаре. Вот и первая годовщина Великой Отечественной войны. Наш танковый корпус отметил ее новым боевым переходом. Из штаба фронта пришел приказ – корпусу передислоцироваться в район севернее города Ливны – деревня Малиновка и близлежащие деревни.

Переход мы решили осуществить затемно. Предварительная разведка и подготовка маршрутов помогли провести ночные марши организованно и в предельно сжатые сроки. В ожидании дальнейших распоряжений опять рассредоточили части корпуса по селам и деревням.

Штаб фронта не случайно перебросил танковый корпус в новый район. Из разведывательных данных стало очевидно. что гитлеровцы в последних числах июня намереваются нанести удар. Правда, определить направление его было пока трудно. Но командующий войсками фронта, предвидя события, поставил перед 1-м танковым корпусом задачу: ежечасно быть в полной готовности нанести контрудар по наступающему противнику.

В мае сорок второго Брянский фронт (3, 13, 48, 40 и 61-я армии) получил большие по тому времени танковые силы. Кроме нашего корпуса севернее Касторное располагался 16-й танковый корпус генерал-майора танковых войск М. И. Павелкина, а в районе Касторное – 115-я и 116-я танковые бригады. Эти соединения составляли резерв командующего фронтом. Семь танковых бригад (170, 14, 129, 80, 150, 79, 202-я) были приданы общевойсковым армиям.

Таким образом, Брянский фронт имел около 700 танков. Кроме того, в полосе обороны фронта находился резерв Ставки: 5-я танковая армия (2-й и 11-й танковые корпуса, 19-я танковая бригада) и 17-й танковый корпус – всего около 600 боевых машин. Разумеется, все эти огромные силы готовились Ставкой для наступления. В мае планировалось разгромить крупную гитлеровскую группировку в районе Орла. Однако реализовать этот замысел не удалось. В середине мая противник окружил ваши войска под Харьковом, на так называемом барвенковском выступе, стратегическая инициатива опять временно перешла к врагу.

В связи с этим директивой Ставки командованию Брянского фронта предписывалось прекратить подготовку наступательной операции и перейти к глубоко эшелонированной обороне.

Теперь известно, что в летней кампании 1942 года гитлеровское командование главный удар намечало навести на южном участке фронта с целью разгромить противостоящие советские войска и овладеть районами Нижней Волги и Кавказа.

Важной составной частью этого плана была операция "Бляу", в ходе которой противник намеревался окружить и уничтожить войска Брянского, а затем и Юго-Западного фронтов.

Однако в то время мы еще не знали об этих планах врага, хотя по отдельным признакам можно было догадаться, что удар готовится на южном крыле фронта. Это подозрение перешло в уверенность, когда 19 июня 1942 года в немецком военном самолете, сбитом над территорией Юго-Западного фронта, была найдена директива командира 40-го танкового корпуса противника. Из нее стало ясно, что это танковое соединение должно было наступать в направлении Волчанск – Новый Оскол в соответствии с планом операции "Бляу".

Таким образом, Ставка Верховного Главнокомандования узнала о намерениях противника с запозданием. Но, узнав, тут же приняла экстренные меры. Об этом говорит сам факт сосредоточения в районе Елец – Ливны крупных танковых соединений.

Итак, рано утром 28 июня противник нанес первый удар, который приняли на себя 15, 121 и 160-я стрелковые дивизии, занимавшие оборону на стыке 13-й и 40-й армий. Известно, что против них действовали семь гитлеровских дивизий три танковые, одна моторизованная и три пехотные из армейской группы "Вейхс". Преимущество было на стороне противника. Поэтому уже в первый день наступления немцам удалось прорвать главную полосу нашей обороны, вклиниться на 10-12 километров и выйти к реке Тим, южнее города Ливны. Противник решил глубоким клином рассечь войска Брянского фронта и отрезать им пути отхода на восток.

Ставка определила направление главного удара противника и срочно усилила левый фланг Брянского фронта. Генералу Голикову были переданы 4-й и 24-й танковые корпуса из Юго-Западного фронта и 17-й корпус из резерва Ставки. Кроме того, командующий фронтом решил ввести в бой и свой танковый резерв. Вечером 28 июня мы получили приказ генерала Голикова нанести контрудар во фланг и тыл вклинившимся частям противника с севера, из района Ливны, и во взаимодействии с 16-м танковым корпусом уничтожить его в междуречье Кшень и Тим. К утру 30-го корпус занял исходное положение и атаковал гитлеровцев во фланг.

Сначала все шло так, как было задумано. Мощным ударом из района Жерновка Овечий Верх – Никольское при поддержке всех огневых средств корпуса танкисты смяли передовые фашистские части и продвинулись вперед на 4-5 километров. Со своего КП я видел, как отступают цепи фашистской пехоты, как один за другим вспыхивают на поле боя их танки.

Но ко 2 июля обстановка на смежных флангах нашего и 16-го танковых корпусов резко изменилась, причем не в нашу пользу.

Противник подтянул танки и артиллерию и форсировал реку Кшень в районе Казанка, создав угрозу флангам своих корпусов. На горизонте появилась туча фашистских бомбардировщиков – 75 самолетов. Среди них были "юнкерсы", "хейнкели" и даже итальянские "капрони". Боевые порядки мотострелков заволокло пылью. Пехота вынуждена была залечь.

Тем временем артиллерия врага прямой наводкой обрушилась на наши танки. Первую атаку мы отбили, но последовала вторая, третья...

В невероятно тяжелые условия попал 1-й танковый корпус. На нашем участке фронта авиации было мало. Правда, нас прикрывал 3-й истребительный авиакорпус, которым командовал генерал-майор авиации Е. Я. Савицкий (ныне маршал авиации, дважды Герой Советского Союза). Но, находясь в бесконечных воздушных боях. на разных участках фронта, он не мог оказать нам, танкистам, существенной помощи. Самолетов у Савицкого не хватало. Изредка над полем боя появлялись два-три наших истребителя. Но что они могли сделать со стаями "мессершмиттов", прикрывавших на разных высотах свои бомбардировщики?! Своими зенитными средствами корпус также был не в силах отразить массовые налеты фашистской авиации. Поэтому гитлеровские стервятники бомбили, обстреливали нас почти безнаказанно.

И все же, несмотря на тяжелейшую обстановку, корпусные части держали оборону, стояли насмерть на захваченных рубежах. Снова, в который раз за год войны, мы действовали испытанным в обороне методом танковых засад, перемалывая в неравной схватке живую силу и технику врага.

Ожесточенные бои пришлось вести за каждую высоту, за каждое село, зачастую значившееся только на карте, ибо в действительности село, за которое шел бой, представляло собой груду битого кирпича и обгоревших бревен. В эти дни танкисты иногда сутками не вылезали из машин и дрались с невероятным упорством. Многие командиры показали образцы подлинного воинского мастерства.

3 июля мне доложили, что 246-й мотополк противника форсировал реку Кшень и захватил населенные пункты Огрызково, Новая жизнь. Я приказал командиру 49-й танковой бригады полковнику Д. X. Черниенко окружить и разгромить противника. Комбриг мастерски выполнил эту задачу. Он нанес фланговые удары по противнику, отрезал ему пути отхода за реку Кшепь и почти полностью уничтожил вражеский мотополк. Только небольшим разрозненным группам врага удалось перебраться вплавь на противоположный берег. Две тысячи солдат осталось лежать в травянистой низине реки. Полк противника потерял все свое вооружение, в том числе 26 орудий.

Искусным командиром показал себя майор Земляков. Под селом Ожога 7 танков под его командованием смело вступили в бой с 30 танками противника. В результате двухчасового боя танкистам удалось поджечь 17 машин противника.

Захваченные рубежи корпус удержал, и гитлеровцам не удалось развить прорыв в северном направлении. Но противник тут же перенацелил свой удар и стал продвигаться прямо на восток. Это не только не ослабило напряжения, но и осложнило общую обстановку. Из штаба фронта пришел новый приказ