Текст книги "По следам конквистадоров"

Автор книги: Михаил Каратеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 16 страниц)

Первое ознакомление с местностью

Поиски подходящего места для нашего поселения начались уже на третий день по приезде. Прежде всего директор школы инженер Бахак предложил показать нам район, непосредственно примыкающий к школьным владениям. Здесь, по его словам, мы могли бы выбрать недурной участок, удовлетворительный в смысле воды и выгодный своей близостью к городу.

– Конечно, – присовокупил он, – опушки тут всюду заселены, и чтобы иметь цельное владение, включающее и лес, и кампу, вам их придется откупить у нынешних хозяев.

– А если они не захотят продаваться – спросил Керманов.

– Любой продаст с великим удовольствием и притом очень недорого, – ответил Бахак. – Ведь это все мелкие земледельцы-крестьяне, денег у них почти не бывает и заработать их трудно, а потому каждый охотно продаст все, на что нашелся покупатель, чакру же в особенности, ибо земля ему ничего не стоит, строительные материалы тоже. Он сейчас же поселится в другом месте, начнет расчищать лес и вскоре будет иметь новое хозяйство, плюс деньги, которые позволят ему устроиться теперь гораздо лучше.

Надо пояснить это положение. В северной, тропической зоне Парагвая большая часть земли и, в частности, почти все леса принадлежат казне. Есть, конечно, и крупные владения помещиков-скотоводов, но они со всех сторон огорожены проволочной изгородью и никто посторонний туда внедряться, разумеется, не станет. Что же касается казенных земель, то правила здесь таковы[8]8
  Такие правила, во всяком случае, существовали тогда, в тридцатых годах.


[Закрыть]: каждый желающий может выбрать свободное место, где ему понравится и на нем поселиться. Как только он поставил изгородь, хотя бы временную, из плетня или из жердей, огороженный участок уже за ним и никто другой на него не посягнет, покуда он сам его не бросит.

Но все же, если он хочет закрепить свои права и получить временный документ на владение этим участком, закон обязывает его предварительно расчистить и обработать не менее трех гектаров, построить законное жилище, посадить вокруг него минимум сорок фруктовых деревьев (апельсинов и мандаринов) и отгородиться законной изгородью.

Законное жилище может представлять собой любую хижину или даже просто навес, но при условии, что его столбы, перекрытия и стропила будут сделаны из определенных пород деревьев, неподдающихся гниению и червоточине. Таких пород, во всяком случае общеупотребительных, в здешних лесах было четыре. Что касается крыши, то она может быть сделана из чего угодно (тут ее обычно кроют осокой).

Законная изгородь должна состоять из пяти рядов проволоки, причем три – из колючей; поддерживающие ее столбы ставятся на двухметровых интервалах и каждый второй должен быть сделан из негниющего дерева.

Как только вы все эти требования выполнили, местный администратор, т. е. волостной староста, записывает участок на ваше имя. Но он еще не совсем ваш: чтобы стать его полным собственником и получить официальную купчую, надо уплатить казне стоимость земли. В таких глухих местах она в то время была очень невелика, два-три доллара за гектар. Но власти с выплатой никого не торопят и, пока можно тянуть, все тянут, тем более, что по закону человек лишается права на занятую им землю только в том случае, если он семь лет подряд ее не обрабатывает, иными словами, если он сам ее бросил и перешел в другое место.

Когда такой полулегальный хозяин продает свою чакру, в расчет принимаются и подлежат оплате только постройки, посевы, изгородь и затраченный на расчистку леса труд, земля же идет в виде бесплатного приложения, ибо она и продавцу ничего не стоила. И с этого момента покупатель приобретает на нее такие же права, какие имел предыдущий хозяин, о чем ставится в известность местный администратор.

Вот о таком откупе уже занятых тут опушек нам и говорил директор школы. Это обстоятельство нас нисколько не пугало, так как мы уже знали, что все опушки, вблизи которых есть вода, тут повсеместно заселены и где бы мы ни поселились, этот расход будет неизбежен и к тому же вполне оправдан тем, что мы сразу получим некоторое количество очищенной от леса и обработанной земли, а также и жилища, которыми можно будет удовлетвориться на первое время.

* * *

Ближайшие к школе места группа почти в полном составе обошла и осмотрела в течение первых же дней. В качествах почвы, а здешней в особенности, никто из нас ничего не смыслил. Но набравшись теоретической мудрости от знакомых парагвайцев, мы уже знали, что тут, в противоположность Европе, чернозем наименее плодороден, а лучшей для агрокультуры землей считается красная, почти кирпичного цвета. Она обыкновенно бывает под лесом, хотя встречается и на кампах, которые в большинстве случаев черновато-песчаны и покрыты кочками. Годятся они только под пастбище, и лишь в тех местах, где почва получше, – под плантации хлопка.

Применяя этот критерий, все что мы поблизости увидели, казалось мало пригодным для земледелия: почва и под лесом была не очень красна, а на кампе явно преобладал песок. Правда, на некоторых чакрах, из посещенных нами, имелись совсем неглубокие колодцы, значит близка была подпочвенная вода, но всей важности этого обстоятельства мы еще не знали, думая, что и всюду будет приблизительно также. Пренебрегли мы и близостью к городу, т. е. к рынку сбыта, – короче говоря, эти участки были нами единодушно забракованы, о чем позже пришлось сильно пожалеть, ибо несколько месяцев спустя всем стало ясно, что поселись мы на этом месте, наша колония оказалась бы гораздо жизнеспособнее.

На осмотр более отдаленных участков уже надо было выезжать верхом, а так как своих лошадей еще ни у кого не было и приходилось пользоваться чужими, на эти разведки обычно отправлялись генерал Беляев, Керманов и я, а если удавалось достать лишних коней, нас сопровождал еще кто-нибудь.

За неделю мы изъездили весь район, радиусом километров на двадцать и ничего подходящего не нашли. Ближе к Концепсиону и к берегу Парагвая всюду была близка подпочвенная вода, но земля никуда не годилась, это был почти чистый песок, а кое-где чернозем – явный признак того, что во время разливов эти места затопляются. В другую сторону тянулись леса и кампы – тут во многих местах почва казалась хорошей, но нигде не было заметно никаких признаков влаги.

Только в двух местах мы видели небольшие роднички воды, в которых едва хватало на самые элементарные потребности нескольких поселившихся тут парагвайских семейств. А однажды нашли очень хорошую опушку, на которой стояла одна-единственная заброшенная хибарка. Возле нее увидели мы очень глубокий, но совершенно пустой колодец, который видимо копали люди упорные и во что бы то ни стало желавшие здесь поселиться. Как нам после сказал один из окрестных жителей, они углубились в землю на сорок с лишним метров, но воды не нашли и отправились куда-то в другое место.

Помню во время одной из этих поездок мы довольно долго двигались по лесной просеке и почти неожиданно выехали на громадную – не меньше километра в диаметре – поляну. Окинув ее взглядом, я в первый момент опешил и не мог сообразить в чем дело: перед нами раскинулось нечто вроде города, выдержанного в строго готическом стиле. Оказалось, что вся поляна покрыта глиняными сооружениями муравьев, напоминающими обелиски, пирамиды и башни. Многие из них были выше головы всадника. Я попробовал ковырнуть один муравейник мачете, он не поддавался и был тверд как бетон.

Разумеется, в районе такого муравьиного города никакое человеческое поселение немыслимо: все посевы и посадки будут немедленно съедены. Впрочем, муравьи тут нигде и никого не оставляют в покое, а борьба с ними почти невозможна без затраты крупных средств, которыми крестьяне, понятно, не обладают.

В парагвайской провинции, где бы вы ни остановились, если с этого места вообще можно что-нибудь увидеть, муравейник, а чаще несколько, вы увидите непременно.

Однажды во время дальней верховой поездки я заночевал на очень уютно выглядевшей чакре. Вечером мы пили с хозяином терере возле его хижины, окруженной тенистым апельсиновым садиком, а утром, проснувшись, я не поверил глазам, все эти апельсиновые деревья стояли голыми, листья с них срезали нагрянувшие ночью муравьи-стригуны.

Позже я не раз наблюдал организацию таких налетов: часов в десять вечера, когда все уже спят, несметные полчища муравьев вливаются в сад. Часть их сейчас же взбирается на деревья и начинает срезать с них листья, перекусывая черенки; другая часть режет их внизу на небольшие кусочки, а третья, сплошным потоком, напоминающим зеленый ручеек, тащит эти кусочки в муравейник, иногда находящийся за добрый километр от сада.

Другой сорт здешних муравьев, более мелких, агрокультурой не интересуется, но такие же ночные набеги устраивает на жилые помещения. Тогда надо вскакивать с постелей и попроворней удирать. За ночь муравьи сожрут в доме все съестное, а заодно и все живое, т. е. тараканов, пауков и прочую пакость. К рассвету они уходят и хозяева получают возможность возвратиться в свое отлично вычищенное жилище. Насколько я заметил, парагвайские крестьяне такие санитарные нашествия даже любят.

Кроме этих двух особенно распространенных пород муравьев, есть тут и множество других, размерами от миллиметра до дюйма.

Итак, первый круг наших исследований дал мало утешительные результаты: стало вполне очевидно, что в относительной близости от Концепсиона мы ничего подходящего не найдем. Однако Корнелий Васильевич уверял, что неподалеку от его села и не далее чем в сорока километрах от города есть великолепные для поселения места, которые он может нам показать. С другой стороны и Бахак советовал обследовать хорошенько участок, расположенный примерно в тридцати верстах от города, на линии узкоколейной железной дороги, ведущей в глубину леса и предназначенной не столько для пассажиров, сколько для вывоза оттуда ценных пород дерева.

Чтобы не терять времени, было решено, что Керманов с двумя спутниками отправится на обследование этого участка, а я, с другими двумя – на осмотр района, предложенного менонитом.

На новоселье

Линия узкоколейки, идущая из Концепсиона в глубину лесов, по официальным данным проходила в пяти километрах от приобретенных нами участков. Может быть так оно и было «по птичьему полету», но на местности наш путь, идущий через девственную сельву, удлинялся почти вдвое.

Утром, едва рассвело, весь наш багаж и большую часть людей на волах перевезли из школы к железной дороге, погрузили в поезд и высадили в дремучем лесу, возле убогой лачужки, исполнявшей обязанности железнодорожной станции. Отсюда, – снова на волах, которые вместе с телегами, были заблаговременно наняты у окрестных жителей, – предстояло пробиваться через лес к месту нашего поселения. Когда-то тут существовала дорога, но по ней давно никто не ездил, она заросла матерым бурьяном выше человеческого роста и заплелась лианами, так что впереди телег должен был идти целый отряд «пехоты», топорами и мачете расчищая путь. В силу этого, выступив со станции часов в десять утра, только к вечеру наш караван добрался до цели.

Я к этому времени уже обзавелся верховым конем и потому не поехал поездом, а избрал иной, более длинный путь, проселочными дорогами через село Велен и Красную Кампу, но все же прибыл на место за несколько часов до других.

Тут уже находилось пять наших квартирьеров, выехавших на два дня раньше, чтобы организовать воловий транспорт и подготовить все, что нужно к приезду группы. Снисходя к моему вполне понятному любопытству, один из них тотчас вызвался показать мне наши новые владения.

В смысле эстетическом и они, и окружающая их местность производили приятное впечатление. Купленные нами чакры были расположены на пологом косогоре и их территория в совокупности представляла собой вырубленную в лесу подковообразную поляну, диаметром немного больше километра. Таким образом, с трех сторон ее окружал девственный лес, который на несколько километров в глубину, до самой железной дороги, тоже был отдан нам в качестве казенного надела. Он был до того густ, что тут не требовалось даже изгороди, ибо пробиться сквозь него было несравненно труднее, чем одолеть любое искусственное заграждение.

Четвертой, открытой стороной, огороженной пятью рядами колючей проволоки, наши угодья выходили к болоту, от которого их отделяла узкая, метров тридцать шириной, поляна, с остатками травы, выгоревшей на солнце и до корней выщипанной соседскими коровами. За болотом виднелась поросшая пальмами Красная Кампа, куда по кромке поляны вела кружная и почти непроходимая дорога, местами покрытая глубокой грязью и никогда не высыхающими лужами. В трехстах шагах от наших ворот, на этой поляне имелся родник питьевой воды, которым, кроме нас, пользовались обитатели пяти парагвайских чакр, приютившихся на той же опушке.

Что касается жилых помещений, то соответственно трем купленным чакрам, они располагались тремя отдельными группами, примерно в полукилометре одна от другой. Позже их соединили удобной внутренней дорогой, а сейчас они, окруженные темной зеленью апельсиновых и мандариновых деревьев, выглядели живописными оазисами, вокруг которых узорчато рассыпались наши плантации, с кое-где возвышающимися над ними перистыми пальмами.

Верхняя усадьба, если только тут применим этот термин, стояла у самой вершины «подковы». Здесь была наиболее плодородная земля и прежние хозяева посеяли на ней гектаров десять кукурузы, два гектара земляных орехов, полгектара табака и примерно столько же бананов. Средняя приютилась чуть ниже по косогору. Ее плантации включали около восьми гектаров хлопка, два гектара сахарного тростника и немного маниоки. Нижняя стояла совсем близко от болота. Построек здесь было больше всего, но почва содержала изрядную примесь песка и потому наши предшественники посадили тут неприхотливую маниоку (которой у нас в общей сложности было гектаров восемь) и довольно много арбузов.

Таким образом, доставшиеся нам культуры занимали приблизительно гектаров тридцать, но в промежутках между ними имелись и пустыри, заросшие дремучим бурьяном и пальмами. Приведя их в порядок можно было освободить под посевы еще пять-шесть гектаров очищенной от леса земли. В наследство от предыдущих владельцев мы получили также дюжину свиней и несколько десятков кур.

К концу моего осмотра подъехал наш обоз, пробившийся наконец через лесные дебри. По распоряжению Керманова, семейным надлежало занять нижнюю чакру, средняя была отведена холостым корниловцам, а на верхнюю отправили всех остальных холостяков. Обитатели этой чакры почему-то сочли себя обиженными таким распределением, хотя они располагали гораздо большей «жилплощадью» и разместились удобней, чем другие. Не взирая на это, многие тут надулись и бурчали, что у нас расцветает фаворитизм и что средняя чакра, где поселился и сам диктатор, пользуется какими-то таинственными привилегиями. Таким образом, сразу же возникли некоторые антагонизмы, которые в дальнейшем дали свои плоды. Однако, как будет видно дальше, в смысле расквартирования хуже всего пришлось семейным.

Несколько дней спустя, Кермановым была составлена «Информация № 1», которую он разослал в различные русские центры и газеты. После описания всех сделанных нами приобретений, она гласила:

«Все посадки и посевы находятся в отличном состоянии. Хлопок уже можно снимать. Маниоку употребляем в пищу и на прокорм скота. Кукуруза тоже почти поспела. Земляные орехи дадут нам много превосходного растительного масла, а сахарный тростник – патоки, на которую тут существует большой спрос. По утверждениям местных сельскохозяйственных экспертов, сбором и продажей этого урожая мы окупим все расходы по покупке трех приобретенных чакр и сверх того будем обеспечены пропитанием на год. В доставшихся нам помещениях, хотя и тесновато, по бивачному, разместились все. Как только управимся с работами по устройству, приступим к постройке большого и удобного кирпичного или глинобитного дома».

«Окружающее население встретило нас приветливо. Парагвайцы народ хороший и каждый готов помочь советом. Свою колонию мы назвали „Надеждой“, ибо надеемся, что наш общий труд даст хорошие результаты и послужит базой для широкой колонизации Парагвая нашими братьями – русскими».

Насколько оправдались все эти надежды и само название нашей колонии, читатель увидит из дальнейшего. Однако преувеличенный оптимизм этой информации был очевиден с самого начала. Так, например, почти все находившиеся в «отличном состоянии» плантации изрядно заросли сорняками и нуждались в основательном пропалывании. Поспевающую кукурузу пожирали черви, ее надо было срочно убрать, а помещения для этого не было. Хлопок подпортили дожди, и было ясно, что на первосортную вату мы рассчитывать не можем. Из нескольких сот наших цитрусовых деревьев плоды были только на трех, остальные стояли пустыми и это было тем более непонятно и странно, что во всех окрестных садах деревья буквально ломились от фруктов. Подобных обстоятельств было немало, а кроме того, из разговоров с соседями, сразу же определилось, что в силу удаленности от рынков сбыта, продать свой урожай (за исключением хлопка, который скупщики брали на месте) будет весьма нелегко. И потому многим не без оснований казалось, что от нашей «Надежды» с первых же дней повеяло безнадежностью.

Для курьеза, параллельно с информацией, приведу выдержки из шуточного «Приказа по гарнизону», тогда же написанного нашими доморощенными остряками:

«§ 1. Объявляю для всеобщего сведения, что период исканий закончен. Обетованная земля найдена и если она оказалась красной, мы должны оставаться белыми и да не будет тому помехой наш колхозный строй. Всех чинов гарнизона прошу осознать, что начинается оседлый период их жизни: оседланы будут все, без каких-либо исключений. Нас ждет бесконечный праздник труда, недра парагвайского краснозема призывно открывают нам свои плодородные объятия. Вся Европа следит за результатами нашего опыта. – Генерал Беляев с нами, генерал Миллер[9]9
  Генерал Миллер в те годы был начальником Русского Обще-Воинского Союза, членами которого все мы являлись.


[Закрыть] за нами, генерал Эрн не за горами, победа обеспечена!

§ 2. Приступая к новой жизни, мы надеемся, что наш общий труд, если не нам, то кому-нибудь все же пойдет на пользу. Кроме того надеемся, что к тому времени, когда черви доедят нашу кукурузу, а дожди окончательно испортят хлопок, будет выстроен сарай соответствующего назначения. Надеемся, что у нашего скота со временем вырастут крылья и он сможет перелетать из колонии на пока недоступное ему пастбище. Надеемся и на то, что по мере остывания Земли, неумеренный парагвайский климат станет более умеренным. И еще на многое мы надеемся, а потому колонию нашу надлежит именовать „Надеждой“.

Приобретенные нами имения назвать:

верхнее – „Убийцы“,

среднее – „Лавочники“,

нижнее – „Собачья Радость“».

Следует пояснить, что дало повод к такому наименованию нижней чакры: здесь помещались хозяйственная часть, кухня и столовая колонии, а потому это место сразу же сделалось средоточием всех окрестных собак, которым хозяева, как и другим домашним животным, предоставляли самим заботиться о своем пропитании.

«Собачья радость»

Похаживая вокруг незатейливых строений «Собачьей Радости», группа семейных, с написанной на лицах покорностью судьбе и диктатору, разглядывала свои новые квартиры. Их вид, пожалуй, не вызывал бы особого восторга даже у беляевских индейцев.

В пятидесяти шагах от края унылого, заросшего камышом и осокой болота, на песчаной площадке, вплотную прижавшись друг к другу, стояли три жилых помещения. Первое из них представляло собой квадратный навес с соломенной крышей. Один его угол был огорожен стенами из плетня, обмазанного глиной, образуя небольшую комнатку, вернее кладовку без окон. Остальная часть с двух сторон была совершенно открытой, а с двух других – имела «стены», состоявшие из вбитых в землю кривых и корявых кольев, между любой их парой свободно можно было просунуть руку. Пола, конечно, не было вообще и ступня тут по щиколотку уходила в песок, истолченный в мелкую пыль ногами прежних обитателей.

К этому чертогу, на расстоянии метра, парагвайские адонирамы прилепили другой, такой же длины, но более узкий. Тут стен не было вообще и навес был гостеприимно открыт непогоде со всех четырех сторон, только справа его слегка прикрывала первая постройка, а слева, лишь до середины, «клетка», пристроенная сбоку на таком же расстоянии и имеющая три метра в длину и столько же в ширину. Эту хоромину я называю клеткой, ибо за исключением проема служившего входом, она была огорожена вбитыми в землю кольями, отстоящими друг от друга сантиметров на десять.

За клеткой расстилался поросший бурьяном и пальмами пустырь, а за ним поле маниоки. С одной стороны возле самых построек, в беспорядке росло десятка два апельсиновых деревьев, а с другой, шагах в тридцати, вздымалась зеленая стена леса.

Недели через две Керманов распорядился выстроить на пустыре курятники и свинушник, ко всем прочим прелестям нашей жизни добавивший густую вонь, которая становилась непереносимой при попутном ветре, получившем у нас название «свиного зефира». Ближе к лесу построили большой навес для общей столовой и другой, поменьше, для кухни и хлебопекарни. Однако все это появилось позже, а в первый день диктатор ограничился тем, что приказал единственного имеющего стены помещения, т. е. угловой комнатушки, не занимать, так как туда будут складываться съестные продукты. Все остальное пространство, сомнительно защищенное от непогоды только сверху, в общей сложности составляло площадь около пятидесяти квадратных метров, на которых предстояло разместиться восьми семействам, в совокупности насчитывающим двадцать человек.

Задача была не из легких и прежде чем приступить к ее разрешению, публика долго сидела во дворе, на багажных ящиках, покуривая и перекидываясь не относящимися к делу замечаниями. Время шло и надо было на что-нибудь решаться, ибо до темноты оставалось не больше двух часов, а небо, к тому же, затягивалось тучами и следовало ожидать дождя.

– Ну, ладно, господа, – сказал я наконец, – давайте все же распределяться. Если кто-нибудь уже облюбовал в душе ту или иную квартиру, пусть выскажется откровенно и возражений, надо полагать, не последует. Лично мне все предоставленные нам апартаменты кажутся одинаково уютными и я без ненужных рыданий и слез согласен занять любой из них.

Все остальные были настроены точно также и никаких предложений не последовало. К счастью в это время захныкал младший член коллектива, двухлетняя Олечка, и это сдвинуло дело с мертвой точки: быстро и единодушно было решено большой навес, с двух сторон защищенный частоколом, который при помощи глины нетрудно было обратить в стены, предоставить семействам Раппов и Миловидовых, каждое из которых включало четырех человек и имело в своем составе маленьких детей.

Моему трехчленному семейству в порыве общего великодушия предложили клетку. На это я резонно возразил, что остающиеся пять семей втиснуться под один средний навес никак не смогут, если даже каждый похудеет вдвое.

После долгих и сложных расчетов, было наконец найдено единственное возможное решение: в клетку определили две семейные пары и, сверх того, приехавшую с нами барышню Любашу, позже ставшую женой моего приятеля Флейшера. Когда там установили три кровати, большую квадратную корзину, служившую столом и прочий багаж, в промежутках можно было протискиваться только бочком.

Трем остальным семьям достался средний навес. Барьерами из чемоданов и занавесками из простыней его размежевали на три равных части, приблизительно по шесть квадратных метров каждая. В центральном отделении поместили чету Воробьяниных, ибо прекрасная половина этой семьи, которую все мы называли тетей Женей, была боязлива и опасалась, что с открытого конца навеса ее без всякой помехи ночью может вытащить ягуар или удав. Полная и невыносимо страдавшая от парагвайской жары жена капитана Шашина по каким-то метеорологическим соображениям выразила желание заняь со своим супругом восточную оконечность навеса. Я галантно щелкнул шпорами и стал устраиваться на западной.

Едва под навесами началось движение, откуда-то из темного угла лихо выскочил черный паук-птицеед, размерами с чайное блюдце, на мгновение замер, ошарашенный таким наплывом народа, а потом стремглав кинулся под кучу сложенных тут же вещей. Дамы дружно завизжали, кое-кто из мужей занялся охотой на паука, а я погрузился в мрачные размышления.

Было совершенно очевидно, что это лишь «первая ласточка» и что как в соломенной крыше навеса, так и вокруг, ютится множество всевозможной опасной дряни. Огромных сколопендр, скорпионов, тарантулов и еще несколько сортов ядовитых пауков я уже неоднократно видел в этом районе и раньше. В змеях тоже не было недостатка.

Кроватей наших еще не привезли из школы, а располагаться прямо на песчаном полу, в котором копошилась всякая насекомая мелочь, при таких обстоятельствах было рискованно. Припомнив некоторые полезные сведения, почерпнутые в детстве из сочинений Майн Рида, я вооружился мачете и, нарубив большой ворох пальмовых листьев, смастерил из них пышное ложе, высотою в добрый аршин. Когда сверху жена расстелила несколько одеял и простыню, а все это сооружение мы увенчали куполом тюлевого москитника, который можно было подоткнуть со всех сторон, получилось довольно удобное и вполне надежное убежище.

Нашу семилетнюю дочь пришлось подвесить в гамаке над большим сундуком, который я приспособил на двух чурбаках, в виде стола. Разумеется, без посторонней помощи девочка не могла ни взобраться на свое ложе, ни слезть оттуда, а потому в ближайшие дни я соорудил ей внизу маленький, по росту, топчан, ибо вторая кровать в наших апартаментах не помещалась.

Окрыленный первыми успехами на поприще культурных завоеваний, я вырубил несколько кольев, принес новый ворох пальмовых листьев, каждый из которых достигает в длину двух-трех метров, и за какие-нибудь полчаса заплел ими наружную сторону своего навеса. С двух сторон он был до некоторой степени защищен соседними постройками, а внутреннюю стену олицетворяла простынная занавеска, отделявшая нас от логовища Воробьяниных.

Кое-как, – по потребности и в зависимости от способностей, – устроились и соседи. Думаю, что по части уплотненности наши квартиры могли бы претендовать на панамериканский рекорд, как, впрочем, и по отсутствию удобства.

В самый разгар нашей возни пришел диктатор и убедившись, что все мы втиснулись под крыши, удовлетворенно крякнул. Жилищную проблему он, очевидно, счел разрешенной вполне успешно и с этого момента о запроектированной постройке «большого и удобного кирпичного дома» или каких-либо иных жилых помещений вспоминал все реже, и все более сердито топорщил свои усы, когда ему об этом напоминали. Осознав безнадежность подобных напоминаний, постепенно и мы забыли обо всех этих иллюзорных планах и на тех же «квартирах», с тою же степенью комфорта, все прожили до самого развала колонии.

Управившись с делами по новоселью и предоставив жене наводить там уют, я устроил коня под ближайшим деревом, задал ему корму и отправился посмотреть, что делается на холостяцких чакрах.

«Лавочники» тоже не могли похвастаться особым люксом. Их усадьба состояла из одного, совершенно открытого со всех сторон навеса, под которым на багажных ящиках и на самодельных койках расположились десять иерархически молодых офицеров. Здесь тоже было тесно, но все же не до такой степени, как у семейных. Чуть в стороне лепился еще один, маленький навес, сзади и с боков имевший плетенные из ветвей и обмазанные глиной стены. Его разгородили пополам и, с одной стороны поместился казначей колонии, полковник Прокопович со своими ящиками и книгами, а с другой сам диктатор. Да не подумает читатель, что он утопал в роскоши: походная койка, с повешенной над ней двустволкой, маленький письменный стол, прихваченный из Европы, и толстый чурбан вместо стула, составляли всю обстановку его резиденции.

Эта чакра выглядела гораздо уютней других, ибо тут жилища стояли в гуще высоких цитрусовых деревьев, тенистых и ласкающих глаз своей глянцевой зеленью. Под их покровом, на некотором расстоянии от жилых навесов, с одной стороны была устроена коновязь, а с другой впоследствии выстроили особый навес для слесарной и столярной мастерской. Тут же потом соорудили и баню.

«Убийцы» располагали двумя открытыми навесами и разместились просторней чем все остальные. Здесь под крышей помещался даже большой стол, за которым могли сидеть, попивая чай или строча письма в Европу, человек восемь одновременно – роскошь, совершенно недоступная ни нам, ни «лавочникам».

Чакра стояла на бугре и потому тут чаще ощущался ветерок, спасительный в дни летнего зноя. Возле нее росло несколько больших деревьев, а дальше, до самого леса, тянулось поле кукурузы, такой густой и высокой, что она сразу с головой поглощала въехавшего в нее всадника.

В дальнейшем здесь устроили стеллажи для просушки земляных орехов и специальный навес для хранения продуктов урожая. Позже, когда у нас появился первый и единственный тяжело больной, один угол этого навеса превратили в «лазарет», т. е. огородили глинобитными стенами в виде небольшой комнаты.

Кстати замечу, что этого больного (капитана И.Ф. Грушкина) спасти не удалось. Он приехал в Парагвай с туберкулезом легких в начальной стадии, здесь болезнь быстро и резко обострилась, его отправили в госпиталь, в Асунсион, где он вскоре и умер.