Текст книги "Николай Эрнестович Бауман"

Автор книги: Михаил Новоселов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 16 страниц)

У Баумана было приятное открытое лицо с рыжеватой бородкой и быстрые, решительные движения. Бауман с точки зрения жандармов был очень важным преступником, поэтому его заключили &изолятор… Казалось, человек лишен всякой возможности сношений с внешним миром: у дверей страж, из окна ничего не видно, но это не помешало мне, его соседу, ходить ежедневно к его камере за корреспонденцией, благодаря содействию одного из надзирателей».

Бауману удалось при помощи этого же надзирателя передавать свои письма жене в нижний этаж тюрьмы «по телефону», то-есть на ниточке, опускавшейся из окна верхнего этажа и искусно попадавшей вместе с запиской в камеру Медведевой. Как только раздавалось условное «телефон, телефон!..», так тут же открывалась форточка в камере нижнего этажа, Бауман ловко забрасывал в нее привязанную на нитке записку, а его сосед по камере, помещавшейся над камерой жены Баумана, не менее ловким маневром перебрасывал затем эту бумажку на нитке (с мешочком песка для веса) в форточку, находившуюся в камере Медведевой.

Надзиратели, напуганные событиями осени 1904 года и зимы 1905 года («кровавое воскресенье», рост забастовок), не препятствовали этой оригинальной перекличке заключенных.

Когда же заключенным были разрешены свидания с родными, товарищи заключенных, находившиеся на воле, стали широко пользоваться этой новой уступкой тюремной администрации. Под видом «невест» в тюрьму к политическим заключенным приходили их друзья, передавали в папиросах, булках и тому подобных предметах крохотные, микроскопическим почерком написанные шифрованные сообщения на узеньких и маленьких клочках папиросной бумаги. К Николаю Эрнестовичу также несколько раз приходила «невеста» – Л. А. Мышецкая. Бауман беседовал с ней «эзоповым языком» о здоровье «общих знакомых», о «состоянии погоды» в Саратове, Казани, Киеве и особенно интересовался «погодой» в Москве и подмосковных промышленных центрах. Уходя, посетители ухитрялись передать заключенным коротенькие записки, в которых содержались сведения о положении «близких родственников Ивана Сергеевича»{Подпольная кличка Н. Э. Баумана.}. Таким образом, Бауман, находясь в заключении, за высокими стенами Таганской тюрьмы, имел все же представление о событиях, происходивших на воле. Друзья по подпольным рабочим кружкам почти каждую неделю ухитрялись или путем «телефона» из соседних камер, или при свидании «невесты» сообщать Николаю Эрнестовичу, как крепнет и развивается во всероссийском масштабе борьба против царизма.

Но самым главным для заключенных большевиков было то, что Бауман получал вести не только ст московских товарищей-рабочих, но и от самого Ленина.

Вождь и организатор большевистской партии – партии нового типа – внимательно следил за судьбой своего верного ученика. Ленин и Крупская несколько раз пересылали Бауману и его товарищам по заключению свои указания и информацию о текущих событиях партийной жизни.

Ленин вел в это время энергичную борьбу за созыв III съезда партии. Под его руководством в Швейцарии в августе 1904 года произошло «совещание 22 большевиков». Совещание приняло обращение «К партии» о необходимости созыва III съезда.

Ленин решил полностью разоблачить на этом съезде меньшевиков и добиться создания нового ЦК партии. Большевистские комитеты на трех конференциях – Южной, Кавказской и Северной – избрали Бюро комитетов большинства – орган, энергично взявшийся за практическую подготовку к III съезду партии. Громадным событием в партийной жизни был выход 4 января 1905 года большевистской газеты «Вперед». Большевики получили теперь свой печатный орган.

Вскоре после «совещания 22 большевиков» посланные Лениным большевики привезли в местные комитеты резолюции этого совещания и повели энергичную разъяснительную работу. Резолюция эта была написана Лениным. В Москву ее привезла Р. С. Землячка (в зеркале, хранящемся теперь в Музее Революции). Этот документ вскоре стал широко известен московским рабочим. Вокруг призыва Ленина сплотились московские большевики в борьбе против меньшевиков, в борьбе за созыв III съезда:

«…В результате ожесточенной длительной борьбы с меньшевиками, к концу 1904, началу 1905 г. г-, накануне III съезда партии, московские большевики оформились в самостоятельную партийную организацию – Московский Комитет большевиков.

Борьба между большевиками и меньшевиками в Москве между II и III съездами партии и оформление московских большевиков в самостоятельную организацию имели огромное общепартийное значение»{«Из истории московской организации ВКП(б) (1894–1904 гг.)». М., 1947, стр. 109.}.

Все эти великие события партийной жизни стали известны большевикам, заключенным в Таганской тюрьме. Обращение 22 большевиков вызвало «горячий отклик среди находившихся в эти дни в Таганской тюрьме группы руководящих деятелей московской организации, членов «Северного бюро ЦК» (Бауман, Ленгник, Стасова, Черномордик и др.).

В своем замечательном, дышавшем полной уверенностью в победе письме они просили Ленина разрешить им выступить с обращением к партии»{«Из истории московской организации ВКП(б) (1894–1904 гг.)». М., 1947, стр. 102.}.

Московские большевики намеревались обратиться ко всем местным комитетам с призывом стать под знамя Ленина, на основе резолюции «совещания 22 большевиков».

«По нашему мнению, – писал 22 августа (4 сентября) 1904 года Ф. В. Ленгник из Таганской тюрьмы, – «Старику» нужно во что бы то ни стало организовать литературную группу для систематической атаки на вымирающую «Искру». Без этого мы ничего не можем здесь сделать»{«Ленинский сборник» XV, стр. 161.}.

Крупская от имени Ленина немедленно ответила товарищам: «Дорогие друзья! Нас бесконечно обрадовало Ваше письмо, оно дышит такой бодростью, что придало и нам всем энергии. Ваш план осуществите непременно. Он прекрасен и будет иметь громадное значение… Ваш совет об издательстве уже наполовину осуществлен. Литературные силы есть, готового материала масса»{«Ленинский сборник» XV, стр. 214.}.

И вместе с ободряющим, приветственным голосом вождя партии, великого Ленина, до слуха заключенных в Таганской тюрьме большевиков все слышнее стали доноситься отзвуки колоссальных революционных событий, происходивших по всей России:

«За высокие стены и крепкие затворы Таганки к нам все же доносилось веяние живой, свободной, могучей жизни пробудившегося народа. Забастовка типографских рабочих взбудоражила нас; особенно радовали и волновали известия о многолюдных митингах, о народных собраниях на улицах, о столкновениях народа с полицией… «Москва всколыхнулась, Москва воскресла», – повторяли мы друг другу»{ М. Сильвин.Освобождение (памяти Н. Э. Баумана), «Новая жизнь», 1905, № 3, стр. 55.}.

Революционные события нарастали невиданными темпами. 9 января – расстрел царскими властями «веры народа в царя» – дало мощный толчок дальнейшему развитию стачек в городе и аграрных волнений в деревне. Даже сухой перечень важнейших событий в течение весны – лета 1905 года дает достаточно полное представление о грозных признаках надвигавшейся революции: стачки в Петербурге, Москве, Варшаве, Риге, Баку, Иваново-Вознесенском промышленном районе (стачка 70 тысяч ткачей), первомайские столкновения с полицией и войсками почти во всех городах России, восстание в Черноморском флоте, массовое аграрное движение…

Все это отразилось на поведении судебных властей: для некоторых политических заключенных прокуратура «нашла возможным изменить, впредь до суда, меру пресечения».

Вместе с тем об освобождении Баумана усиленно хлопотали его друзья. Особенно большую роль сыграла в этом деле Е. Д. Стасова, которая, как только ее выпустили из Таганки, поехала в Петербург и хлопотала о Баумане с помощью своего отца, присяжного поверенного Д. В. Стасова.

По воспоминаниям Е. Д. Стасовой, ей «было товарищами дано поручение немедленно снестись с тов. Лениным, так как целому ряду товарищей, сидевших в Таганке, предстоял суд в январе 1905 г., после голодовки в течение 11 дней в ноябре 1904 г… Я привлекалась по делу «Северного бюро ЦК», в состав которого входили т.т.: Ник. Эрн. Бауман, П. А. Красиков («Август Иванович»), Ф. В. Ленгник, Гальперин («Коняга», «Валентин») и я»{«Ленин и тактика социал-демократов на суде (1905 г.)» «Пролетарская революция», 1924, № 7 (30), стр 248.}.

Е. Д. Стасовой вскоре же удалось установить связь с В. И. Лениным и спросить его письмом, какой тактики должны держаться большевики, заключенные в Таганской тюрьме, на предварительном следствии и на суде: во-первых, следует ли во время следствия попрежнему держаться «прежней тактики отказа от всяких показаний, ибо следствие ведется теми же жандармами, хотя и в присутствии прокуроров»{«Ленин и тактика социал-демократов на суде (1905 г.)» «Пролетарская революция», 1924, № 7 (30), стр 248.}, во-вторых, какую позицию необходимо занять на суде (приглашать ли защитников, какие инструкции им давать и т. п.). Дело заключалось в том, что на основании нового уголовного уложения «политикам» было разрешено приглашать защитников для выступления на судебном процессе.

На обращение заключенных большевиков Ленин ответил большим письмом, имевшим огромное политическое значение: вождь великой партии пролетариата дал своим соратникам руководящие указания о том, как надо вести борьбу не только на свободе, в рядах рабочего класса, но и в условиях тюремного заключения. В этом «Письме Е. Д. Стасовой и товарищам в Московской тюрьме» от 6 (19) января 1905 года Ленин указывал:

«Речь с изложением profession de foi{Символ веры, программа, изложение миросозерцания. В данном случае – изложение революционером своих убеждений. – М. Н.} вообще очень желательна, очень полезна, по-моему, и в большинстве случаев имела бы шансы сыграть агитационную роль. Особенно в начале употребления правительством судов следовало бы социал-демократам выступать с речью о социал-демократической программе и тактике. Говорят: неудобно признавать себя членом партии, особенно организации, лучше ограничиваться заявлением, что я социал-демократ по убеждению. Мне кажется, организационные отношения надо прямо отвести в речи, т. е. сказать, что-де по понятным причинам я о своих организационных отношениях говорить не буду, но я социал-демократ и я буду говорить о нашейпартии. Такая постановка имела бы две выгоды: прямо и точно оговорено, что об организационных отношениях говорить нельзя (т. е. принадлежал ли к организации, к какой etc.) и в то же время говорится о партии нашей.Это необходимо, чтобы социал-демократические речи на суде стали речами и заявлениями партийными, чтобы агитация шла в пользу партии»{В. И. Ленин. Соч., изд. 4, т. 8, стр. 50.}.

Переходя к вопросу о приглашении защитников для развернутого выступления на суде, Ленин писал:

«Брать адвокатов только умных, других не надо. Заранее объявлять им: исключительно критиковать и «ловить» свидетелей и прокурора на вопросе проверки фактов и подстроенности обвинения, исключительно дискредитировать шемякинские стороны суда. […] Будь только юристом, высмеивай свидетелей обвинения и прокурора, самое большое противопоставляй этакий суд и суд присяжных в свободной стране, но убеждений подсудимого не касайся, об оценке тобой его убеждений и его действий не смей и заикаться. Ибо ты, либералишко, до того этих убеждений не понимаешь, что даже хваля их не сумеешь обойтись без пошлостей»{В. И. Ленин. Соч., изд. 4, т. 8, стр. 51.}.

Давая практические советы о тактике большевиков на суде, Ленин еще раз подчеркивает необходимость принципиального, глубоко партийного поведения политических подсудимых, членов партии большевиков как на следствии, так и во время суда:

«Во всяком случае речь о принципах, программе и тактике социал-демократии, о рабочем движении, о социалистических целях, о восстании – самое важное»{В. И. Ленин. Соч., изд. 4, т. 8, стр. 52.}.

Ленин заканчивает письмо дружеским пожеланием заключенным в Таганской тюрьме большевикам здоровья и бодрости для предстоящих решающих боев с самодержавием:

«Большой, большой привет Курду, Рубену, Бауману и всем друзьям! Не унывайте! Дела у нас теперь пошли хорошо»{ В. И. Ленин.Соч., изд 4, т. 8, стр. 52.}.

Это письмо оказало на заключенных в Таганской тюрьме большевиков необыкновенное влияние. И на подпольной работе и в условиях тюремного заключения они все время чувствовали твердое и уверенное руководство своего вождя и учителя – великого Ленина.

Вдохновленный указаниями Ленина, Бауман энергично готовился к выступлению на суде.

До осени 1905 года шла подготовка этого судебного процесса. По воспоминаниям М. Ф. Владимирского «у него долгое время хранилась судебная повестка, на обороте которой Бауман набросал тезисы своей речи»{ К. Осипов.Николай Эрнестович Бауман М., 1946, стр. 61.}. Стараниями Московского комитета партии Бауману заранее была обеспечена хорошая защита на предстоящем процессе. Е. Д. Стасова немедленно предупредила защитников, что большевистская партийная организация видит в этом деле большое политическое значение и защищать Баумана на суде необходимо без всяких попыток в какой бы то ни было степени «смягчить» приговор и т. п. Выделенный кружком адвокатов защитник (Муравьев) в своих воспоминаниях отмечает, что с чисто юридической точки зрения можно было попытаться суд над Бауманом «провести в мягких тонах», то-есть всемерно затушевать политическое значение Баумана – профессионального революционера. Обвинение было предъявлено по 126-й статье 2-й части.

«Однако, – по воспоминаниям защитника, – при попытке внести примиряющий, мягкий тон в процесс личные и партийные друзья Баумана заявили самый решительный протест… Друзья Баумана самым категорическим образом заявили, что сам Бауман никогда не согласится получить свободу путем принижения революционного значения своей партии.

Было решено вести процесс с распущенными партийными знаменами, не приспуская их древка перед тяжестью угрожающего наказания»{«Н. Э Бауман (по воспоминаниям его защитника)». «Былое», 1926, № 1, стр. 108.}.

Когда защитник явился на свидание в тюрьму к Бауману, «в камеру для свиданий ввели человека, прежде всего и больше всего поражающего своей необыкновенной простотой, отсутствием всякой аффектации… В нем чувствовалась большая глубина, недюжинная сила воли и безмерная преданность революционному делу Но все это сдерживалось уравновешенным спокойствием и исключительным тактом, так присущим Бауману».

Как только речь зашла о тоне, в котором надо вести судебный процесс, Николай Эрнестович заявил так же твердо и решительно, что «процесс является для него очередной партийной задачей», к которой он отнесется со всей добросовестностью партийного работника. Он категорически заявил, что процесс должен итти «под распущенными партийными знаменами».

Защитнику осталось лишь принять это заявление к руководству.

Наконец, после долгих оттяжек и проволочек, на 27 августа (9 сентября) 1905 года был назначен судебный процесс над заключенными в Таганской тюрьме Бауманом и его товарищами (Ленгником и другими).

Однако на судебное заседание Ленгник не явился. Сделано было это в знак протеста по решению всей группы большевиков, заключенных в Таганской тюрьме, так как он привлекался по одному и тому же делу вторично, уже пробыв в заключении в Петропавловской крепости и затем в ссылке. Судебная палата и главным образом прокурор решили отложить дело, несмотря на требование защитников заслушать дело в отсутствии Ленгника. Тогда защитники обратились к судебной палате с просьбой об освобождении под залог тех заключенных, которые еще оставались в Таганской тюрьме. Палата удовлетворила эту просьбу защитников.

Казалось бы, двери тюремной камеры Баумана будут раскрыты…

Однако в дело вмешалась, не имея на то никаких юридических оснований, прокуратура. Прокурор решил освободить всех заключенных, кроме Баумана. Чтобы замаскировать свое участие в этом, прокурор сообщил защите, что Баумана задерживают в тюрьме по требованию охранного отделения. Конечно, именно охранное отделение было крайне заинтересовано в возможно более долгом оставлении Баумана в тюрьме. Стараясь оттянуть освобождение Баумана, прокуратура ссылалась на охранное отделение, а оно запрашивало департамент полиции.

Департамент не торопился с ответом. Как показывает секретная переписка департамента полиции с иркутским генерал-губернатором, петербургские жандармы задумали было сослать Баумана в Енисейскую губернию. И пока шла переписка между судебными органами Москвы и департаментом полиции Петербурга, Баумана продолжали держать в Таганской тюрьме. Его жену и всех арестованных в связи с его делом уже освободили. Лишь главного организатора подпольных типографий охранка держала весьма крепко.

Эта неизвестность, конечно, была крайне тяжела. Защитник вспоминает слова Николая Эрнестовича. «Пока мы сидели все вместе, а, главное, пока свобода мне представлялась чем-то далеким и недоступным, я чувствовал себя совершенно спокойным. Но когда уже состоялось определение о моем освобождении, я стал считать себя уже на свободе. Я думал, что зайду в свою камеру только на минуту, чтобы взять свои вещи. И опять быть запертым на неопределенный срок – это очень тяжело»{«Н. Э. Бауман (по воспоминаниям его защитника)». «Былое», 1926, № 1, стр. 125–126.}.

Департамент полиции, игнорируя решение судебной палаты, телеграфировал в тюрьму о «задерживании Баумана в порядке охраны». Жена Баумана поехала хлопотать в Петербург – в департамент полиции и в министерство юстиции. Вскоре она вернулась из Петербурга: ее заверили, что «Бауман будет вскоре освобожден», как только выяснятся «некоторые дополнительные обстоятельства».

«Но, – пишет защитник, – департамент полиции, быстрый на аресты, не особенно торопился исполнить свое обещание относительно освобождения Баумана, я не знаю вообще, был бы освобожден Бауман, если бы не события, страшные для правительства, которые уже не назревали, а властно чертили «на стене» «грозные буквы»{«Н. Э. Бауман (по воспоминаниям его защитника)». «Былое», 1926, № 1, стр. 125–126.}.

Осенью 1905 года вся Россия оказалась охваченной массовым движением рабочих и крестьян. С каждым годом в городах росли стачки, в деревнях развивалось широкое аграрное движение. Громадное влияние на дальнейший ход событий сказала стачка печатников, начавшаяся в Москве 19 сентября. К ней присоединились печатники Петербурга, Киева, Одессы, Смоленска и целого ряда крупных городов центрально-черноземной области Поволжья и Приволжья. Эта стачка вскоре охватила рабочих других профессий, превратилась в общую политическую забастовку. В первых числах октября началась забастовка рабочих и служащих Московско-Казанской железной дороги и с невиданной быстротой охватила весь Московский железнодорожный узел. К московским железнодорожникам с такой же небывалой в истории российских стачек быстротой присоединились железнодорожники всех дорог России. Транспорт оказался парализованным. Прекратились даже перевозки войск. Когда же к железнодорожникам присоединились работники телеграфа и почты, царское правительство увидело всю опасность своего положения. Пролетариат переходил в открытое наступление. Московский комитет партии публиковал в своих бюллетенях: «15 октября. Университет продолжает быть оцепленным войсками… 17 октября. В Межевом институте – общий митинг… 17-го бастовало в Замоскворецком районе 23.900 рабочих»{«Листовки московских большевиков 1905 г.». М., 1941, стр. 224–226.}. Такую же картину рисует в своих воспоминаниях и С. И. Мицкевич:

«…С начала сентября во всех высших учебных заведениях начались народные митинги, не только в Москве, но и во всей России. В Москве в это время было четыре высших учебных заведения (не считая Петровской сельскохозяйственной академии за городом): университет, Техническое училище в Лефортове, Институт инженеров путей сообщения на Бахметьевской и Межевой институт в Гороховском переулке. Все они открыли свои двери для широких масс. Начались в аудиториях лекции, доклады, речи, выступления ораторов разных партий, собрания профессиональных союзов, партийные конференции и совещания. Партийные организации делали то или другое учебное заведение своей штаб-квартирой. Большевики обосновались в Техническом училище…

Много докладов и лекций прочитали на этих митингах члены нашей группы… Вчера в Межевом институте и Инженерном училище состоялось три митинга… Было до тысячи человек»{ С. И. Мицкевич.Революционная Москва (1888–1905). М., 1940, стр. 386–387.}.

Положение страны в те исторические дни исчерпывающе освещено товарищем Сталиным:

«Забастовка охватывала фабрику за фабрикой, завод за заводом, город за городом, район за районом. К бастующим рабочим присоединялись мелкие служащие, учащиеся, интеллигенция – адвокаты, инженеры, врачи.

Октябрьская политическая забастовка стала всероссийской, охватив почти всю страну, вплоть до самых отдаленных районов, охватив почти всех рабочих, вплоть до самых отсталых слоев»{«История ВКП(б). Краткий курс», стр. 74.}.

Эта все усиливающаяся борьба рабочего класса и вынудила царское правительство наконец-то освободить политических заключенных. Товарищ Баумана по заключению в Таганской тюрьме М. Сильвин под непосредственным впечатлением своих встреч с Николаем Эрнестовичем писал в «Новой жизни», выходившей в «дни свобод», в конце 1905 года:

«Грандиозность событий повлияла, невидимому, даже на жандармов. Они стали освобождать по 2 и по 3 человека в день, новых привозили все меньше… Мы вспоминали с ним (Бауманом. – M. H.) 1902 год. В то время шла горячая борьба с зубатовщиной, Московский комитет социал-демократов пытался противодействовать монархической демонстрации, организованной Зубатовым перед памятником Александру II. Условия работы были очень тяжелыми, листовки Московского комитета не смогли предотвратить этого затеянного зубатовскими агентами выражения «верноподданнических чувств». А теперь, всего лишь через три с небольшим года, революционная обстановка в корне изменилась: ни полиция, ни жандармерия уже не в силах задержать рабочую массу, рвущуюся на улицы с красными знаменами, флагами, политическими лозунгами.

Бауман был крайне рад развитию событий.

«Какой переворот!..» – говорил он, пока мы гуляли на тюремном дворе, делясь впечатлениями от потрясающих известий, приходивших «с воли»{«Новая жизнь», 1905, № 3, стр. 55.}.

Наконец, под давлением массового движения московских рабочих, требовавших освобождения политических заключенных, Николай Эрнестович 5 (21) октября 1905 года вышел из стен Таганской тюрьмы, где он пробыл с 19 июня (2 июля) 1904 года.