Текст книги "Три льва"
Автор книги: Михаил Голденков
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 17 страниц)
Глава 10 Осада
Главные силы защитников Потоцкий сосредоточил в Новом замке как наиболее целесообразном месте для обороны. Руководство над северным направлением обороны, где проходила дорога с Зинковец, поручили черниговскому ротмистру Мыслишевскому, который имел в распоряжении до 750 человек смешанного войска, сформированного из наиболее боеспособных людей.
В связи с малым количеством войска, оборона Польских и Русских ворот была передана шляхтичам и мещанам. Польские ворота считались лучше защищенными, поэтому в них оставили лишь усиленную охрану. Больше внимания было уделено Русским воротам: их охраняли около 230 человек, имея на вооружении одну мортиру и семьдесят гаковниц, но лишь троих пушкарей с помощниками во главе с паном Кмитичем.
Остальные укрепления оставались под присмотром мещан города. День 14-го августа прошел в напряженном томительном ожидании. Но турки пока что не появлялись. И лишь к полудню следующего дня под стены города прибыл сам великий визирь. Выбирая место для султанских шатров, турецкие инженеры одновременно размечали места для закладки мин. Янычарские отряды сразу начали обстреливать укрепления в направлении Русских ворот. Кмитич, как бывало не раз и в прошлом, вновь принял на себя первый удар.
– Ах, нехристи! – ругался оршанский полковник, глядя, как вразброс ложатся ядра турок. – Криво бьют! А ну-ка, хлопцы! Огня!
Мальгожата первой запалила фитиль наведенной Кмитичем мортиры. Бум! Бум! Бум! Били одна за другой пушки Русских ворот. Сполохи каленых ядер зажигались точно по позициям турецких пушкарей. Турки, бросив одно орудие разбитым, спешно отступили к обозу.
– И это все? – спрашивала Мальгожата, глядя из-за плеча Кмитича, как турки ретируются.
– Как же! – усмехнулся шеф артиллерии. – Это, любая моя Мальгожата, только начало…
И словно в ответ на его слова на Русские ворота с криками «Аллах ахбар!» устремилась толпа смуглолицых людей в светло-розовых длинных хламидах, в высоких шапках, с мушкетами и блестящими на солнце саблями – наемники из персидских земель. Такие же атаковывали и Польские ворота. Мушкетеры стреляли по ним залпами, быстро сменяя друг друга. Картечью и ядрами били гаковницы и мортира. Мушальский с драгунами вновь сделал вылазку, успешно отгоняя врага от стен… Русские ворота заволокло белым дымом, мешавшим видеть неприятеля, но мушкетеры палили вслепую сквозь дым. Когда ветер разогнал пороховое облако, то азиатов уже не было видно – ретировались, оставив на каменистой земле груды убитых и раненых.
– Неказисто начали! – засмеялся кто-то из мушкетеров вслед убежавшим врагам.
– Погодите, хлопцы, – поднял успокаивающе руку Кмитич, – ой, погодите! Не радуйтесь пока…
После неудачной попытки атаковать Русские ворота великий визирь решил перейти к осаде города. Оценив ситуацию, поняв, что Русские ворота надежно защищены, и определив, что ключевой позицией города являются Старый и Новый замки, Мехмед Кепрюлю решил направить усилия на их взятие. Поскольку вокруг города были возвышения, удобные для расположения артиллерии, то после захвата Замкового комплекса оборона Каменца была бы невозможной.
Великий визирь расположил отряды янычар и контингенты молдавского и валашского хозяев цепью длиной около шести верст, чтобы обстреливать город с расстояния до трех верст. На правом фланге стал визирь Мустафа, на левом – Кара Мустафа. В центре осадой командовал сам Кепрюлю, поскольку это было как раз напротив Нового замка. Тут сосредотачивались главные силы янычар во главе с визирем Абдурахманом. Каменец полностью отрезали от внешнего мира татарские чамбулы и казаки Дорошенко с восемнадцатью пушками. Они прибыли под стены города 16 августа и разместились на орынинских полях. На каждом фланге поставили по батарее, в центре – две батареи. В тылу правого фланга стоял шатер султана, откуда он мог наблюдать за ходом битвы.
Масштабные боевые действия, впрочем, пока никто не вел. К стенам Каменца подъехали парламентеры, и черниговец Мыслишевский поехал с ними разговаривать. Его отвели к визирю Субхана-Казиму, который предложил или воевать, если у осажденных достаточно сил, или согласиться на переговоры о сдаче города. Мыслишевский начал тянуть время, говорить о перемирии на неделю, но ему отказали. Встреча так и не дала результата ни тем, ни другим.
На рассвете 18 августа в поле зрения появились новые войска турок, а с ними и сам повелитель Мехмед IV. Каждый паша вел войско своего пашалыка. Под бой барабанов, визг дудок в едином огромном войске шли европейцы, азиаты, африканцы… За ними буйволы и мулы тащили груженые повозки полного снаряжения и провизии обоза. Пестрым этим полчищам, казалось, не было числа. В течение всего дня под город прибывали все новые и новые полки Порты. С самых высоких башен Каменца не видно было края этого вавилонского воинства…
– Алла! Алла! – разносило эхо по скалам и лесам молебные крики турецкого воинства…
В этот же день начался сильный артиллерийский обстрел крепости. Ядра летели на головы защитников города, крошили стены, башни и скалы, впивались черными яблоками в стены домов, поджигали деревянные крыши… На следующий день начались атаки на Новый замок… Раз за разом турки, ощетинившись лестницами, под грохот барабанов и крики «Аллах Акбар!» шли на штурм. Раз за разом защитники мужественно отбивались. Но и замку пришлось туго – ядра пробивали окна, сотрясали стены, пару раз внутри вспыхивал пожар от каленых ядер, однажды туркам удалось взобраться на стену, но после ожесточенной схватки их сбросили… Защитники понесли и первые серьезные потери. Атаки тем временем продолжались до полной темноты. Утром вновь появились парламентеры. Для старосты Потоцкого принесли письмо от великого визиря Кепрюлю. Он призывал капитулировать в обмен на свободный выход и безопасность тех, кто останется в крепости. В случае отказа обещал всех вырезать.
В это время в самом городе между епископом Ланцкоронским и Потоцким начался спор. Священник намекал на благоразумие сдачи города, чтобы, как того обещает султан, сохранить жизнь прихожанам.
– Больше мне таких намеков не делайте, святой отец! – зло окрысился на епископа Потоцкий, и тот смутился.
– Нет, я не то имел в виду, а и сам готов умереть за веру Христову. Я о прихожанах просто думаю.
– Мы бастион веры Христовой! Первый бастион! – почти кричал Потоцкий. – И один наш христианский воин десятерых басурман стоит!.. Я не зря произносил клятву в соборе. Нет – вот мой ответ султану! Пусть убираются да заплатят контрибуцию за принесенный ущерб. Только такой договор я подпишу!..
Несмотря на то, что теперь основной целью был Новый замок, где из пушек метко палил по туркам Михал Радзивилл, у Русских ворот полного спокойствия все равно не наблюдалось. Турки не бросили попытку пробиться в город через это, как им казалось, слабое место. Правда, теперь они подтащили пару тяжелых орудий и принялись обстреливать позиции каменчан, нанося заметный урон. Кмитич огрызался, и пару раз весьма успешно, перебив обслугу одной из пушек. Но убитых турок тут же заменяли новые пушкари. Тем не менее турки вскоре оттащили орудия, убедившись в небезопасности такой затеи. Вновь пошла в атаку пехота, но картечь и пули мушкетеров остановили и этот приступ. Турки меж тем активно копали апроши, рыли шанцы и закатывали туда осадные орудия.
– Грамотно работают, басурмане, – с досадой говорил Кмитич, рассматривая позиции захватчиков через подзорную трубу.
И вот в город доставили очередное обращение, уже самого султана: драгуны притащили парламентера с письмом, где султан хвастался числом своей армии и предлагал сдать город за жизнь всех его защитников. «А если вздумаете сопротивляться моей несметной силе, то все от холодной стали погибнете», – писал султан. Ответ отписали на турецком, заверяя султана, что Каменец никто сдавать не намерен.
Но епископ Ланцкоронский и генерал подольский послали султану свое письмо, в котором просили его о перемирии сроком на четыре недели. Эта весть жутко всполошила всех. Дело едва не дошло до мордобоя.
– Что же это такое! – кричали русинские шляхтичи, не стесняясь, в лицо епископу. – Пока мы кровь проливаем да турку прикурить даем, за нашими спинами ксендзы о мире с турками судачат?!
Епископа бы точно побили, если бы не Потоцкий с Володыевским, которым самодеятельность Ланцкоронского, впрочем, также не понравилась.
– Я лишь о перемирии договариваюсь! На пользу нам же! Чтобы войск Собесского дождаться! – оправдывались генерал и епископ, но шляхта напирала:
– Нам нет никакой выгоды сидеть месяц без дела! Припасы зря прожирать да штаны до дыр просиживать. Мы, может, за этот же месяц султана на саблю возьмем!
– Глупости вы все говорите! – заступался за епископа Михал. – Месяц – это большой срок. И не мы, а нас могут за месяц на меч взять! Собесского дождаться было бы очень даже хорошо, ибо нас так мало, что и неделю не продержимся с такими потерями!
– Верно, – заступался за друга и Ланцкоронского Кмитич, который до сих пор не вмешивался в дела крепости, ощущая себя здесь прежде всего гостем, – нужно обязательно время потянуть…
Правда, Кмитичу уже начинало казаться, что на помощь Собесского рассчитывать не приходится.
– Как ты думаешь, придет ли Ян нам на выручку? – тихо спрашивал Кмитич Михала. – Мне в это уже не верится. Чувствую, не придет, мерзавец.
– Даже если его войска подойдут, у турок здесь большая армия и пробиться к городу ему будет трудно, – соглашался Михал, – но это воодушевит всех защитников крепости! Мы будем делать вылазки и, возможно, объединенными усилиями остановим султана!
– Хорошо бы, – кивал Кмитич, – но, черт побери, где же этот Собесский?..
Тем не менее эта история с договором епископа смутила многих и смешала карты Потоцкому. Михала Радзивилла никто не послушал. Пришлось писать еще один лист султану, в котором просить игнорировать послание от генерала и епископа. Это, в свою очередь, возмутило Мехмеда.
– Открыть огонь по городу из всех пушек! – приказал он…
20 августа огненный дождь из ядер и гранат обрушился на город, а уже после захода солнца Каменец содрогнулся от мощного взрыва: то каленое ядро упало на крышу лютеранской часовни в Старом замке. В этой часовне с мощными сводами располагался арсенал пороха. Ядро пробило черепичную крышу и подожгло порох. И вот стены, башни и окна задрожали от мощного разрыва порохового арсенала. Полетели вверх камни, кирпичи и пыль с дымом. Этот взрыв воодушевил магометян и усилил их натиск. Турки выскакивали из шанцев, полагая, что сейчас-таки легко возьмут упрямый замок. Пестрое воинство с криками «Аллах Акбар!» пошло вновь на приступ под удары барабанов и гул рожков, таща над головами лестницы. Османы решили, что рухнули стены замка, погребены защитники под их камнями, не зная, что лишь часовню уничтожил взрыв. Радостные от скорой расправы над защитниками янычары и ямаки лихорадочно забрасывали ров соломенными фашинами. В этот момент Володыевский поднял саблю, готовясь отдать приказ «огня». Но Михал решительно остановил подольского князя.
– Юрий! Не надо! Давай их к самой стене подпустим да расстреляем, как на учениях!
Это Михал вспомнил, как его Несвижский замок осаждали казаки и стрельцы Ивана Хованского. Несвижские канониры Степан и Хломада именно такой трюк и провели, дав московитам переправиться через заполненный водой ров, расстреляв пушками захватчиков уже на самом валу, с близкого расстояния.
– Добре! – согласился Володыевский.
Вот уже заполнен фашинами ров, в ярком свете от горящих мазниц, факелов и фальшфейеров турки лихорадочно устанавливают лестницы, скопившись плотной толпой под самой стеной.
– А вот теперь можно! – крикнул Михал и запалил фитили сразу двух картечниц.
– Огня! – крикнул драгунам Володыевский.
Драгуны и канониры утонули в дыму собственных мушкетов и пушек. Грянул грохот дружного залпа канониров, вновь затрещали мушкеты. Что-то кричал в дыму Володыевский… Пули и картечь с ядрами разметали, разорвали в клочья толпу янычар и ямаков. По туркам били пушки всех калибров… Со стен лили на голову осаждающим расплавленную смолу и кипяток, бросали камни и бревна… Этим главным образом занимались городские армяне и евреи, половину которых уже покосило ядрами и картечью янычар, но мужественные горожане все не уходили… В один миг под стенами замка скопились груды трупов – убитые лежали один на другом в три-четыре слоя. Защитники не на шутку испугались, что горы убитых вскоре дойдут до краев стен, и туркам не понадобятся даже лестницы… Но атака османов захлебнулась – турки бежали. Им вдогонку бросились драгуны Володыевского, сверкая в ночи острыми саблями. Драгуны довершили разгром, рубя и стреляя запертые между бастионами мелкие группки отчаянно сопротивляющихся янычар. В плен никого не брали. Здесь османское войско лишилось до тысячи своих верных воинов.
Однако большое количество турецкого войска давало возможность вводить в бой новые силы. После ночного фиаско под стенами замка интенсивность обстрела города лишь возросла. Защитники не могли ответить таким же плотным огнем, да и турецкие пушки отличались лучшей дальнобойностью. Одновременно со штурмом замка турки начали боевые действия против Польских и вновь против Русских ворот. Кмитич отбивался, но уже с трудом. Мушкетеры поредели, стволы их мушкетов накалились докрасна, двух пушкарей убило… Мальгожату Кмитич то и дело отправлял к бернардинцам в монастырь, где схоронились женщины, в частности жена Володыевского, и где для женских рук было много работы – уход за ранеными. Но непослушная девушка всякий раз возвращалась. «Или совсем одурела из-за меня, или очень храбрая», – думал с удивлением Кмитич, всякий раз глядя, как Мальгожата бесстрашно поджигает фитили гаковниц, радуясь каждому меткому выстрелу. Лицо девушки было уже серым от копоти и дыма, но она, впрочем, на это не обращала никакого внимания.
Глава 11 Боноллиус
В течение 22–24 августа турецкие окопы все ближе подступали к укреплениям каменцев. Увеличивая линию фронта, турки заставляли защитников расширять линию обороны, а людей у Потоцкого не хватало, подкрепления ждать не приходилось. На стенах уже погибло изрядное количество горожан и канониров, коих и так было мало. Под прикрытием артиллерийского огня нападающие шаг за шагом приближались к стенам Нового замка. Огонь турецких батарей направлялся не только на укрепления, но и на сам город, разрушая и деморализуя мещан. Главный же удар наносился по Новому замку со стороны Хотина.
В такой обстановке ситуация в Новом замке стала настолько критической, что 23 августа Потоцкий созвал спешный совет по вопросу об отступлении к Старому замку, туда, собственно, уже и перебрался Михал Радзивилл, более не скрываясь под именем Кноринга.
– Если мы оставим Новый замок, уже изрядно поврежденный, и соберемся в Старом, то сможем сократить линию обороны и максимально усложнить работу турецких минеров, потому что Старый замок стоит на скале, – говорил всем Андрий Потоцкий с хмурым видом. Оставлять Новый замок староста Каменца все равно не хотел. Увы, другого выхода не было. Поэтому старосту все под держали. Все, кроме Кмитича.
– Когда я оборонял Смоленск, – взял «шведский полковник» слово, – то много бед несли острые углы и лепка стен. От них отлетали осколки. Боюсь, что скалы Старого замка сыграют ту же роль…
Увы, предупреждения пана канонира показались всем мелочью.
И вот в ночь с 24 на 25 августа Новый замок был оставлен. Покидая замок, Потоцкий приказал заложить мощные мины под фасад и оба бастиона фортеции. Мины со страшным грохотом взорвались около полудня, тем не менее, не причинив туркам большого урона, ибо, памятуя недавнюю ловушку в Старом замке, османы не торопились занимать покинутые русинами рубежи. Не дало никакой пользы и отступление в Старый замок – там обороняющиеся ощутили себя еще менее защищенными: к осколкам турецких снарядов и в самом деле, как и говорил Кмитич, прибавились обломки скал и разбитых стен Старого замка. Вновь забеспокоился епископ. Стали роптать и мещане: не лучше ли сдать город на милость победителю, чем погибнуть всем? Мещан, впрочем, все меньше и меньше оставалось в рядах защитников: одних убило, вторых ранило, третьи сами ретировались…
– Черт! – ругался Кмитич, обращаясь к Мальгожате. – Я-то думал, что с такой фортецией, с такими запасами продовольствия и пороха мы продержимся несколько месяцев! Смоленск с весьма плачевным состоянием стен и пороха держался четыре месяца. Ну а сейчас не прошло и недели, а нам, похоже, наступает гамон!
– Я умру вместе с тобой, Самуль, – хватала Мальгожата за руку Кмитича.
– Вот этого как раз не надо! Тебе нужно выжить обязательно. Молода еще для смерти. Я же солдат! Мне можно!
– Не можно, – махала головой в казацкой папахе Мальгожата, и ее глаза блестели от слез, – тогда выживем оба, если ты мне погибнуть не даешь вместе с тобой.
– Ну, тогда будем жить! – усмехнулся Кмитич и похлопал девушку легонько ладонью по щеке. – Еще рано складывать руки! Мы еще покусаем этих чертовых турок!..
Был полдень 25-го числа. Отплевываясь от попавшей на губы кирпичной крошки после очередного взрыва ядра, Кмитич спрятался за зубец стены рядом со знакомым австрийским канониром. Впрочем, знакомым – это сильно сказано, их пока что никто друг другу не представил. Кмитич даже лица его ни разу не видел. Вот и сейчас… австриец сидел, прислонившись к стенке зубца спиной, и глухо кашлял, трясясь всем телом, отгородившись от мира потертой широкополой шляпой. Кмитич сочувственно посмотрел на канонира. Тот был в обшарпанных рыжих ботфортах и в том же пыльном и затертом плаще, в котором Кмитич видел его в соборе на молитве. Из-под борта шляпы торчали длинные, ниже плеч серые лохмотья волос, опаленные огнем на концах. Лица этого человека не было видно из-за низко надвинутой на брови шляпы. С нескрываемым любопытством Кмитич наблюдал, как канонир достал из-под плаща большое желтое яблоко и, держа его длинными артистически тонкими пальцами, не похожими на пальцы артиллериста, принялся снимать кожуру толстым, весьма неэкономным слоем. «И что там от этого яблока останется?» – думал Кмитич, с удивлением и любопытством следя за действиями ножа канонира. Тот закончил срезать кожуру и быстрым движением руки выбросил… само яблоко, а толстую срезанную кожуру принялся есть с явным удовольствием. Правда, Кмитич видел лишь кончик его квадратного, заросшего черной щетиной подбородка, двигающегося вверх-вниз.
– Гутен аппетит, – улыбнувшись, пожелал австрийцу приятного аппетита по-немецки Кмитич, будучи, впрочем, уверенным, что этот оригинал все же венгр – его немецкий, что Кмитич слышал с расстояния, был с явным акцентом… Австриец медленно повернул голову… Кмитича словно ударило молнией. Этого человека было нелегко узнать, но оршанский князь узнал бы его из сотни тысяч даже в таком странном, нетипичном для этого пана неопрятном наряде… Якуб Боноллиус! Лицо Боноллиуса в принципе мало изменилось, если не считать буйной не свойственной этому светскому франту щетины, несколько запавших глаз и усталого взгляда.
– Якубе! – Кмитич бросился навстречу Боноллиусу и обнял пана инженера за худые плечи, с жаром прижал к себе. – Матка Боска! Это сколько же мы лет не виделись? Якубе! Ты узнал меня? Я про тебя думал не так давно!
Кмитич спросил, узнал ли его инженер, ибо Боноллиус вел себя явно пассивно, не проявляя аналогичных бурных эмоций, пусть и позволяя себя крепко обнять.
– Как же не узнать вас, пан канонир, – наконец-то вымолвил Боноллиус, усмехнувшись своей знакомой чуть-чуть надменной либо ироничной улыбкой, чем всегда сильно напоминал Богуслава Радзивилла.
– Вы, пан Самуль, все такой же! Молодильных яблок никак объелись?
Кмитич захохотал.
– Рад вас лицезреть, пан Кмитич, – продолжал Боноллиус уже более теплым тоном, внимательно осматривая полковника, словно изучая, – к сожалению, не могу ответить вам тем же, ибо не скажу, что вспоминал вас, пан хорунжий, но первые два года после Смоленска вспоминал часто. И разными словами.
– Хорунжий! – Кмитич засмеялся опять. – Да я уже полковник давным-давно.
– Не удивлен, – мило улыбнулся Боноллиус, дожевывая яблочную кожуру.
– Ну, а где ваш модный плащ? Где треугольная шляпа? Где трубка в янтарном мундштуке? – Кмитич все еще с восхищением смотрел на Боноллиуса, думая, какое же счастье – вот так неожиданно встретить старого боевого товарища.
Инженер лишь махнул рукой:
– Мне нынче не до красот! Красота и мода ушли из Литвы. Я был в Вильне сразу после ее освобождения. Вы бывали в Вильне, пан канонир?
– Конечно же, Якубе! – Кмитич даже обиделся на такой глупый вопрос. – И много раз!
– А после освобождения?
– Однажды только, – уже несколько смутился Кмитич.
– Печальное зрелище представляет ныне мой родной город, – словно сам с собой разговаривал Боноллиус, – после пожаров каждый, кто выжил, как мог строился по своему собственному соображению, безо всякой системы. Большинство улиц представляют собою массу грязных, курных изб, нагроможденных как попало, безо всякого правильного распределения! Только Большая улица, Замковая да Бискупская имеют несколько благоустроенный вид. А городские предместья! Из них лишь Антоколь вследствие красивого местоположения находится в сравнительно хороших условиях. Нет там ныне ни Сапег, ни Пацев, ни Вершупов. Печальное зрелище, должен вам сказать. А вы, пан Самуэль, помните, какой наша страна была до 54-го года? – сердито уставился на Кмитича инженер.
– Ну, помню, конечно… – пробубнил Кмитич. – Я же не хлопец! Все прекрасно помню. И тоже скорблю! Только вот раскисать я себе не даю! Мы выжили, и как бы там ни было, победили. Теперь надо засучив рукава все возрождать…
– И не до курева нынче, – перебил Кмитича Боноллиус, словно и не слушая, продолжая монолог, – один кашель от него. Во! – Боноллиус потряс недоеденной кожурой. – Поправляю здоровье яблоками.
– Точнее, их кожурой, – заметил Кмитич, косясь на «яблоко» в руке пана инженера.
– Говорят, в кожуре их вся польза, – ответил Боноллиус.
Кмитич нахмурился:
– Я так понимаю, что вы на многое махнули рукой, пан инженер?
– Так, на многое, – кивнул Боноллиус, – или вы, пан канонир, считаете, что есть ради чего жить?
– Так, пан инженер, – кивнул головой Кмитич, – есть чего ради жить!
– Бросьте! Мы уже никогда не будем тем процветающим и великим государством, каким были до войны. Никогда! И всем плевать.
– Почему же всем? Польша нам помогает. Пруссия. Король деньги дает исправно…
– Вот это и есть плохо, – скривилось лицо Боноллиуса, – потому что с Его величества доброй помощью мы скоро станем восточной Польшей.
– Так, значит, отделяемся? Чего так хотели Януш и Богуслав Радзивиллы? – испытывающе посмотрел на Боноллиуса Кмитич.
– А это еще хуже! – усмехнулся инженер.
– Почему? – Кмитич и вправду был удивлен.
– Потому что, принимая помощь Польши, мы превратимся в восточную Польшу, а если отделимся от нее, то очень скоро превратимся в западную Московию. Что лучше, пан Самуэль? По мне, так все же первое лучше.
«Он прав, черт побери», – подумал Кмитич и решил перевести тему разговора на более нейтральную.
– Кажется, вы не намного постарели, – произнес полковник, пытаясь отвлечь пана инженера от грустных рас-суждений, – сколько вам лет, пан Якубе? Я никогда даже приблизительно не знал вашего возраста.
– Да я вас, пан канонир, всего на год старше, – усмехнулся Боноллиус.
– Правда? – Кмитич не переставал удивляться. – Там, в Смоленске, я думал, вам лет тридцать, а то и тридцать пять, не меньше!
– Ошибались.
– Значит вы, пан инженер, уж слишком солидно смотрелись в свои двадцать шесть.
– Наверняка. Ну, а теперь?
– А теперь на свои законные сорок пять и выглядите, – улыбнулся Кмитич.
– Сорок четыре, – буркнул Боноллиус.
– Пробачте, пан инженер! – извинился Кмитич и, схватив холодную руку инженера, потряс ее, с жаром сжимая. – Как же я рад, Якубе! Стало быть, вот кто он, пресловутый второй австрийский специалист по артиллерии! Маскируетесь, как и я, но под австрийца?
– Нет, не маскируюсь, – возразил Боноллиус, – я и есть на службе у Габсбургов ныне. И в самом деле, я стал специалистом по крепостной артиллерии.
– Уехали, стало быть, из Литвы?
– Уехал. Еще в сентябре 54-го.
– Ого, давненько. А где до сих пор пропадали?
– То в Швеции жил, то в Пруссии.
– А во время войны с Московией?
Боноллиус как-то кисло усмехнулся и, отвернувшись от Кмитича, произнес:
– Вот вы с Обуховичем, насколько мне известно, Варшаву штурмовали, так?
– Так, – кивнул своей собольей шапкой Кмитич, – вам это известно? Похвально!
– Ну а я ее оборонял, – и пан инженер как-то колко взглянул в глаза оршанского князя.
– Да не может быть? – Кмитич откинулся назад, вновь пораженный. – То есть вы за Карла…
– Так, пан, – не дал договорить Кмитичу Боноллиус, – я воевал за Карла Густава, за того, с кем унию все мы подписали в Кейданах и Вильне. Не забыли, надеюсь?
Кмитич принял это как укол, но укол явно справедливый. Так, подписывали, присягали шведскому королю…
– Я не изменял клятве Карлу, – серьезно посмотрел в глаза Боноллиусу Кмитич, – вспомните 55-й год, Якубе! Половина армии ушла в Польшу к Яну Казимиру, словно собственный дом и не пылал ярким пламенем. Вместе с Сапегой ушла. Я поехал туда же по секретной директории самого Януша Радзивилл а, чтобы создать конфедерацию и часть войска вернуть домой для борьбы за свободу от царских орд. Но… Увяз в этой Польше! А когда Януш покончил с собой… Да, пан инженер! Он покончил с собой, чтобы не быть более яблоком раздора в литвинской армии… то я ушел в лес, к партизанам, сам воевал, без всяких этих вшивых Сапег и Пацев. Вот оно как оборачивается, – Кмитич горько усмехнулся, – какая непростая штука жизнь, и какая грязная вещь политика! Старые боевые товарищи, сами того не зная, стреляли друг в друга! Богуслав против кузена Михала. Боноллиус против Обуховича… Ну, не странно ли это?
Боноллиус выглядел озадаченным. Похоже, что Кмитич сообщил ему новости, хотя им уже более пятнадцати лет.
– Я этого не знал, – произнес инженер с растерянностью, – мне даже трудно что-то сказать… То есть, извиняюсь, пан канонир, что думал о вас плохо, – и вдруг усмехнулся. – А это правда, пан Самуэль, что вы взорвали Менский замок, когда его штурмовали казаки Золотаренко?
– Так, – кивнул Кмитич и нахмурился – вспоминать те события ему не хотелось.
– Вот это поступок, пан Кмитич! По-сту-пок! – произнес он по слогам, поднимая вверх палец. – Вот тут я вами горжусь! – и Боноллиус, кажется, впервые улыбнулся вполне доброжелательно, без иронии.
– Да и уход ваш к партизанам – это тоже поступок! Не то что я: взял и уехал из страны! Наверное, такие, как я, уже устарели, не модны больше. Сейчас надо уметь лавировать и быстро выбирать. Рыцарство сейчас не в ходу.
– Рыцарство? Не в ходу? Да бросьте, пан инженер…
Где-то на турецкой стороне ухнула пушка.
– Главное, что мы сейчас опять вместе, – хлопнул по плечу пана инженера Кмитич.
– Это как раз плохо, – покачал широкополой шляпой Боноллиус, – те города, которые мы обороняем вместе, обычно сдаются, любый мой пан канонир. Как Смоленск, к примеру. Не обратили внимания? Те же, которые штурмуете вы, пан Кмитич, тоже сдаются, как Могилев или Варшава. Те, что обороняю я, сдаются, как правило. Стало быть, Каменец не удержим. Можно быть в этом уверенным. Бросить Новый замок было огромной глупостью Потоцкого.
– Пан инженер, – Кмитич попытался расшевелить явно пессимистически настроенного старого друга, – но где же ваш оптимизм и извечное спокойствие? К чему все эти аллегории?
– А я спокоен, как турецкий верблюд, и сейчас, – улыбнулся, но уже грустно Боноллиус, вновь поднимая таза на полковника, – но вот оптимизм мой ушел. Вместе с молодостью и моими двумя женами. Вместе с половиной населения Великого Княжества Литовского. Великого… Великое ли оно нынче, а, пан Кмитич?
– Кого из наших-то помните? Кто жив? – вновь не стал продолжать грустную тему Боноллиуса Кмитич. – Оникеевич, Униховский, Голимонт, Парчевский… Где они?
Криво усмехнувшись своими тонкими губами, Боноллиус изрек:
– А не все ли равно, где? Мне до этих добрых панов, увы, нет дела, если им нет дела до меня и моей страны. Почему они не здесь? Хотя, – Боноллиус небрежно осенил себя крестом, – говорят, Парчевский погиб. Оникеевич лишился руки и списан как инвалид. Храбрый пан, ничего дурного про него не скажу… Голимонт… Шут его ведает, где этот судья. Мне все равно, где он. Было бы до него дело, если бы он приехал в Каменец и взял в руки мушкет, коих в крепости много, а людей для них не хватает.
– Да какие тут услуги может предложить Голимонт? – заступился за смоленского судью Кмитич. – Не будьте так придирчивы, пан Якуб. Не воин он! Тут даже великого гетмана Паца нет…
Вновь раздался гул пушек, где-то в городе ухнули ядра так, что стена содрогнулась. Послышались крики офицеров, подающих команды.
Глаза Боноллиуса вспыхнули знакомыми азартными огоньками, словно он жил лишь во время боя.
– Началось! Все, пан оршанский княже, – Кмитич узнал знакомые командирские нотки инженера, – не время болтать. Авось в плену еще наговоримся! До встречи, пан канонир!
– До скорой, пан инженер! И не верьте в приметы! Дзякуй Богу, что хотя бы вы живы! – крикнул Кмитич, глядя, как серый пыльный плащ и шляпа Боноллиуса уплывают вдоль стены. Неожиданно Боноллиус остановился, повернулся к Кмитичу своей небритой физиономией и прокричал, перекрывая шум начинающегося боя:
– А знаете, пан канонир, я не удивлен, увидев вас здесь! Это очень похоже на вас! Все-таки вы добрый человек! Сегодня здесь находятся те, кто в самом деле любит свою страну и знает, где начинать ее оборонять! Удачи, пан полковник! Вы меня вдохновили! Я теперь тоже хочу совершить поступок! По-сту-пок! – и Боноллиус, отвесив церемониальный, как на балу, поклон шляпой, затем, развернувшись, стал удаляться.
Кмитич улыбался, глядя вслед убегающему инженеру. Поступок… Да уж, как это похоже на былого Боноллиуса, человека с внешностью светского франта, с изысканными манерами и сугубо солдатским характером. Боноллиус, сколько его знал Кмитич, никогда ничего не боялся. Взорвать себя, поступок отчаянья в гибнущем Менске, этот человек считал самым что ни на есть достойным поступком… «Нашел чему завидовать!» – усмехнулся Кмитич, думая, что Боноллиус именно так на его месте и поступил бы…
И пусть их встреча началась как-то неказисто, холодно со стороны Боноллиуса, расставание получилось оптимистичным. «Да уж, вот что война с человеком сделала», – грустно думал Кмитич. Боноллиус, вложивший на стенах Смоленска столько мужества и оптимизма в сердца оборонцев и лично в сердце Кмитича, сейчас был полной противоположностью себе самому в прошлом… Но встреча с этим паном, тем не менее, взбодрила Кмитича, особенно последние слова Боноллиуса…
