Текст книги "Том 7. Последние дни (с иллюстрациями)"

Автор книги: Михаил Булгаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 39 страниц)

Михельсон. Держите его!

Бунша. Жоржик! Отдайся в руки милиции вместе со мной и чистосердечно раскайся!

Милославский. Гран мерси! Оревуар! (Разворачивает летательный аппарат. Улетает.)

Бунша. Улетел! Товарищи! На чердаке…

Милиция. Ваше слово впоследствии!

Музыка, свет гаснет, являются Рейн и Аврора.

Михельсон. Вот тоже из их шайки!

Рейн. Гражданин Михельсон! Вы – болван! Аврора, успокойся, ничего не бойся!

Аврора. Кто эти люди в шлемах?

Рейн. Это милиция. (Милиции.) Я – инженер Рейн. Я изобрел механизм времени и только что был в будущем. Эта женщина – моя жена. Прошу вас быть поосторожнее с ней, чтобы ее не испугать.

Михельсон. Меня обокрали, и их же еще не пугать!

Милиция. С вашим делом, гражданин, повремените. Это из этого аппарата царь появился?

Бунша. Из этого, из этого. Это я звонил! Он на чердаке сейчас сидит, я же говорил!

Милиция. Товарищ Мостовой! Товарищ Жудилов!

Движение. Открывается дверь на чердак, потом все отшатываются. В состоянии тихого помешательства идет Иоанн. Увидев всех, крестится.

Иоанн. О, беда претягчайшая!.. Господие и отцы, молю вас, исполу есмь чернец…

Пауза.

Михельсон. Товарищи, берите его! Нечего на него глядеть!

Иоанн(мутно поглядев на Михельсона). Собака! Смертный прыщ!

Михельсон. Ах, я же еще и прыщ!

Аврора(Рейну). Боже, как интересно! Что же с ним сделают? Отправь его обратно. Он сошел с ума!

Рейн. Да.

Включает механизм. В этот же момент грянул набат. Возникла сводчатая палата Иоанна. По ней мечется Стрелецкий голова.

Голова. Стрельцы! Гей, сотник! Гой да! Где царь?!

Рейн(Иоанну). В палату!

Иоанн. Господи! Господи! (Бросается в палату.)

Рейн выключает механизм, и в то же мгновение исчезают палата, Иоанн и Голова.

Милиция(Рейну). Вы арестованы, гражданин. Следуйте за нами.

Рейн. С удовольствием. Аврора, не бойся ничего.

Бунша. Не бойтесь, Аврора Павловна, милиция у нас добрая.

Михельсон. Позвольте, товарищи, а дело о моей краже?

Милиция. Ваша кража временно отпадает, гражданин. Тут поважнее кражи.

Уводят Рейна, Аврору и Буншу.

Михельсон(один, после некоторого отупения). Часы, папиросница тут, пальто… Все тут… (Пауза.) Вот, товарищи, что у нас произошло в Банном переулке. А ведь расскажи я на службе или знакомым, ведь не поверят, нипочем не поверят!

Темно.

Конец

Мертвые души.[2]2
  13 апреля 1934 года Е. Булгакова записала в «Дневнике»: «На днях приходил кинорежиссер Пырьев с предложением делать сценарий для кино по „Мертвым душам“. М. А. согласился – будет делать летом».
  «Мертвые души» с успехом шли во МХАТе, Пырьев только что закончил съемки антифашистского фильма «Конвейер смерти», положительно встреченного на первых просмотрах специалистами и зрителями. Он был свободен, видел успех «Мертвых душ» в театре, а потому кинорежиссер задумал экранизировать великий роман Гоголя. В своих мемуарах «О прожитом и пережитом» И. А. Пырьев вспоминает о посещении Булгаковых: «Отворил мне дверь сам Михаил Афанасьевич в узбекской тюбетейке и узбекском халате, надетом на голое тело. Церемонно поздоровавшись, он попросил меня пройти в его кабинет, а сам исчез.
  Войдя в небольшую комнату с книжными шкафами и полками, я с недоумением увидел висящие на стенках аккуратно окантованные, под стеклом, самые ругательные рецензии на спектакли по булгаковским пьесам… Очевидно, хозяин хотел предупредить гостя или посетителя, чтобы тот знал, к кому он попал и с кем ему придется иметь дело….
  – Чем могу служить? – прервав мое обозрение рецензий, спросил, входя в кабинет, успевший переодеться хозяин.
  – Я бы хотел, – назвав себя, смущенно начал я, – чтобы вы написали для меня сценарий „Мертвых душ“…
  – Душ? – воскликнул Булгаков. – А каких вам нужно душ?.. И почем вы изволите их покупать?.. – лукаво улыбнувшись, заговорил он со мной языком Гоголя».
  11 мая запись в «Дневнике»: «Вчера вечером – Пырьев и Вайсфельд по поводу „Мертвых душ“. М. А. написал экспозицию. Пырьев:
  – Вы бы М. А., поехали на завод, посмотрели бы…
  (Дался им этот завод!)
  М. А.:
  – Шумно очень на заводе, а я устал, болен. Вы меня отправьте лучше в Ниццу».
  В июле 1934 года Булгаков закончил первый вариант сценария, Пырьев попросил переделать. 19 июля Булгаков начал диктовать Е. С. Булгаковой второй вариант сценария. 15 августа Е. С. Булгакова записывает: «М. А. очень мучился, сдавая „Мертвые“, – теперь сдан уже третий вариант».
  18 октября следует запись в «Дневнике»: «Пришли домой – письмо с фабрики, требуют поправок к „Мертвым душам“ – какая мука…»
  «Начался подготовительный период, – вспоминал Пырьев. – Я договорился с Н. П. Акимовым – о художественном оформлении им будущего фильма. Д. Д. Шостакович согласился писать музыку. В. Э. Мейерхольд обещал играть Плюшкина. На роль Ноздрева был намечен Н. П. Охлопков, Ю. А. Завадский на роль Манилова, а К. А. Зубов должен был играть Чичикова. Уже начали готовиться к пробам. Шить костюмы, делать парики…»
  Но начались разногласия между Булгаковым и Пырьевым, написавшим режиссерский сценарий. Об этом есть запись в «Дневнике» 26 марта 1935 года: «Наконец сегодня М. А. написал отзыв о режиссерском сценарии „Мертвых душ“. Про многое: „Это надо исключить!“ Но исключит ли Пырьев?»
  И действительно, как и предполагала Е. С. Булгакова, Пырьев не согласился «исключать» то, что ему казалось необходимым, к сценарию охладел, стал снимать фильм «Партийный билет», дошедший на экраны в апреле 1936 года, как раз тогда, когда вокруг Булгакова снова поднялись критические волны после снятия «Мольера». К тому же статьи против Шостаковича, Булгакова и других видных деятелей литературы и искусства насторожили его, и вскоре он вообще отказался снимать фильм. «И я отказался от постановки „Мертвых душ“» – заключает И. А. Пырьев.
  Творческая история киносценария «Мертвых душ» подробно освещена в статьях Григория Файмана под общим названием «Кинороман Михаила Булгакова» (Искусство кино, 1987, №№ 7, 8, 9, 12), острых, полемичных, насыщенных новыми материалами, служебной перепиской, извлеченной из архивов, дневниковыми записями, цитатами из газет того времени. В многотиражке кинокомбината «За большевистский фильм» 25 августа 1934 года опубликовано интервью М. А. Булгакова: «Я закончил сценарий „Похождения Чичикова, или Мертвые души“ по гоголевской поэме.
  Ранее, работая над инсценировкой „Мертвых душ“ для театра, я убедился в том, что это сложное произведение Гоголя представляет для инсценировщика величайшие трудности. Превращение „Мертвых душ“ в кинопоэму, с моей точки зрения, представляет работу еще более трудную, но увлекательную.
  Работа эта, надо сказать, протекала в очень благоприятной обстановке. Режиссер Пырьев и заместитель директора И. Б. Вайсфельд сделали все, чтобы такую обстановку создать. С самых первых шагов они поддерживали со мной постоянную связь, и наши живые беседы значительно помогли мне в поисках способа, при помощи которого можно было бы труднейший в композиционном смысле роман-поэму превратить в стремительную и достаточно острую пьесу для экрана.
  Мне понадобилось три варианта, чтобы пройти через все ухабы и добиться результата, который мог бы меня удовлетворить» (см.: Искусство кино, 1987, № 7, с. 87) Но после этого начались предложения по переработке сценария. Прежде всего Пырьев, узнав о мнении ответственного работника Кинокомиссии ЦК партий т. Храпченко, внес в сценарий «кое-какие режиссерские поправочки», попросил в письме на них не обижаться. А мнение Храпченко в сущности было отрицательным: многое не удалось показать в сценарии – «Сценарий развертывает один за другим ряд гоголевских образов – вне определенной социально-исторической обусловленности. Основным недостатком сценария является отсутствие крепостной деревни…» Экранизация «Мертвых душ» неизбежно должна сопровождаться преодолением реакционных сторон мировоззрения Гоголя, выраженного в «Мертвых душах». По мнению партийного чиновника и литературоведа, Булгаков обеднил гоголевские образы, не показал «хищническую сущность» Чичикова, не преодолел «статичность» «Мертвых душ», не дал полного представления об эпохе.
  25 октября 1934 года начальник ГУКФ Шумяцкий писал руководству Московского кинокомбината: «Главное управление кино-фотопромышленности при СНК СССР ставит Вас в известность, что сценарий Булгакова „Мертвые души“ директивной инстанцией предложено переработать согласно указаний тов. Храпченко. Заключение тов. Храпченко Вам своевременно передано» (Искусство кино, № 8, с. 93).
  5 ноября 1934 года Булгаков резко возражал против «поправочек» Пырьева: «На сценарии стоит моя фамилия, и я, как автор, настаиваю на том, чтобы текст был мною выправлен». 27 ноября руководство кино-фабрики довело до сведения Булгакова, что оно не удовлетворено доработкой киносценария и «вынуждена отказаться от предложенных Вами поправок». А между тем труппа 1 декабря 1934 года должна была приступить к съемкам фильма. Но работа над сценарием все еще продолжалась.
  Дирекция Кинокомбината направила письмо в Художественно-производственный отдел ГУКФа следующее письмо: «Направляя Вам два экземпляра режиссерского сценария „Мертвые души“, сообщаем, что в основу режиссерской разработки были положены: литературный сценарий Булгакова, отзывы начальника ГУКФа тов. Шумяцкого и тов. Храпченко. Главное внимание было обращено на придание сценарию наибольшей сюжетной стройности, усиление роли Чичикова как выразителя „буржуазного стяжательства эпохи капиталистического накопления“, на более яркую обрисовку социального фона, на большую выпуклость характеристик главных действующих лиц…»
  Доработанный сценарий вновь прочитал Храпченко и высказал положительное отношение: качество сценария значительно улучшилось, «огромные трудности, заключающиеся в экранизации „Мертвых душ“, – преодолены».
  Но возникли другие трудности и преграды: Пырьев в своих интервью постоянно подчеркивал, что сценарий «Мертвых душ» написан при его «ближайшем участии». «Вечерняя Москва» 20 января 1935 года прямо сообщила, что «сценарий написан М. А. Булгаковым и Ив. Пырьевым». 28 января 1935 года Е. С. Булгакова, приглашая Пырьева на обсуждение сценария «Мертвых душ», писала: «Кроме того, я попрошу Вас сообщить мне, что означает заметка в „Веч. Москве“ от 20.01 сего года, в которой сообщается, что сценарий „Мертвых душ“ написан Булгаковым и Вами».
  М. А. Булгаков вынужден был написать в Управление по охране авторских прав два письма 10 и 11 февраля 1935 года, в которых доказывал, что И. А. Пырьев «никаких прав в результате этих переделок не приобрел и соавтором сценария не сделался» (Искусство кино, № 9, с. 82–83).
  После этого И. А. Пырьев «остыл» к будущему фильму по «Мертвым душам» и стал снимать фильм, который получил название – «Партийный билет».
  Приведу свидетельство еще одного участника работы над фильмом по «Мертвым душам». «Работа над сценарием шла трудно, – вспоминает И. В. Вайсфельд. – Михаил Афанасьевич Булгаков видел дальше и знал о Гоголе больше, чем кинематографические производственники… пресс вульгаризаторских оценок литературы и кино сжимал замыслы экранизаторов, и очертания будущего фильма постепенно менялись… Чичикова усердно гримировали под героев Островского. Ему надлежало стать выразителем „торгового капитала“. Все, что помогало прямолинейному иллюстрированию этого нехитрого литературоведческого открытия, всячески поощрялось, а все действительно гоголевское, сложное, причудливое, необычайное, потрясающее встречало недоверие… Режиссерский сценарий его в каких-то своих элементах смещался под уклон от Гоголя к его противоположности… В № 1 за 1978 год журнала „Москва“ был опубликован сценарий „Мертвые души“ с указанием двух авторов – М. А. Булгакова и И. А. Пырьева. Это ошибка… Двойного авторства литературного сценария не существовало». (Воспоминания о Михаиле Булгакове, – М. 1988, с. 423, 427)
  Этой публикацией исправляем допущенную ошибку.
  Публикуется по ксерокопии журнала. Публикация Ю. П. Тюрина.


[Закрыть] Киносценарий

Эп. 1.

На туманных очертаниях зимнего вечернего Санкт-Петербурга голос автора:

– Очень сомнительно, господа, чтобы избранный нами герой вам понравился. Дамам он не понравится, это можно сказать утвердительно, ибо дамы требуют, чтоб герой был решительное совершенство, а если у него какое-нибудь душевное или телесное пятнышко, тогда беда!

Увы! Все это автору известно. И все же он не может взять в герои добродетельного человека. Потому что пора дать отдых добродетельному человеку, потому что обратили в рабочую лошадь добродетельного человека, и нет автора, который бы не ездил на нем, понукая всем, чем попало; потому что изморили добродетельного человека до того, что на нем и тени нет добродетели, а остались только ребра да кожа вместо тела.

– Нет, пора, пора наконец припрячь подлеца! Итак, припряжем подлеца!..

Эп. 2.

На последних словах автора возникает горбатый пешеходный мостик через Мойку. На мостик, борясь с пургой и ветром, вбегает небольшой человек в тощей шинелишке. Подбежав к фонарю, человек остановился, посмотрел на часы и, запахнувшись поглубже в шинель, прислонился в ожидании к фонарному столбу.

– Коллежский советник, – рекомендует автор, – Павел Иванович Чичиков. Два раза наживался, два раза проживался. Был под уголовным судом, но ловко увернулся и сейчас в ожидании лучшего вынужден заниматься званием поверенного…

Вдруг Чичиков встрепенулся. На мостике показался дородный господин, укутанный в меховую шинель. Чичиков бросился ему навстречу. Господин испуганно остановился.

– Чичиков! – недовольно воскликнул он. – Опять вы!

– Господин секретарь… – униженно раскланиваясь, проговорил Чичиков и, ухватив господина за рукав, стал что-то шептать ему. Вырвав руку, секретарь отстранил Чичикова и двинулся было вперед.

– Ради бога! – вскрикнул Чичиков и, снова прильнув к нему, умоляюще стал о чем-то просить…

Налетевший ветер заволок их снежной завесой.

Эп. 3.

А когда завеса рассеялась, мы увидели их, входящих в ярко освещенную залу богатой ресторации, где играла музыка и за столиками сидели немногочисленные посетители. Быстро пройдя в сопровождении полового через залу, Чичиков и секретарь скрылись за матово-стеклянной дверью отдельного кабинета, обратив при этом на себя особое внимание какой-то «странной личности в темных очках», сидевшей в одиночестве с газетой…

Эп. 4.

Стол. Остатки ужина. Оплывшие свечи в канделябре. Фрукты. Шампанское. Доносится музыка. За столом сильно подвыпивший секретарь и трезв и обольстителен Чичиков.

– Из поручений Чичикову досталось, – говорит автор, – похлопотать о заложении в опекунский совет нескольких сот крестьян одного разорившегося имения…

Иронически прищурившись, секретарь просматривает бумаги, а Чичиков наливает в бокалы шампанское.

– Ну-с, и что же вы от меня хотите? – отрываясь от бумаг, спрашивает секретарь.

– Тут, Ксенофонт Акимыч, вот какое дело, – наклоняясь ближе, тихонько объясняет Чичиков, – половина крестьян этого имения уже вымерла, так чтобы не было каких-либо…

Не дослушав его, секретарь бросил на стол бумаги и, откинувшись на спинку стула, захохотал, отрицательно качая при этом головой.

Осмотревшись, Чичиков вынул из бокового кармана заготовленную пачку денег и молча положил ее перед секретарем. Незаметно прикрыв пачку салфеткой, секретарь перестал смеяться и, устремив на Чичикова прищуренный глаз, спросил:

– А по ревизской сказке эти, ваши умершие, числятся?

– Числятся-с…

– Ну, так чего же вы, голубчик, оробели? – рассмеялся секретарь и, взяв одним движением руки бумаги и деньги, неожиданно встал. – Один умер, другой родится, а все в дело годится, – подмигнув, весело добавил он и снисходительно похлопал Чичикова по плечу.

– Жду вас завтра, – прощаясь с ним за руку, сказал секретарь и вышел.

Оставшись один, Чичиков растерянно смотрит ему вслед. Лицо его постепенно меняется и, вдруг ударив себя по лбу, он вскрикивает: – Ах, я Аким простота, Аким простота! Ведь ежели по ревизской сказке числятся, как живые… Стало быть живые!

Подойдя к столу, он залпом выпивает налитый бокал и застывает, пораженный необычайной мыслью. – Да накупи я всех этих, которые вымерли, положим, тысячу… Да положим, заложи их в опекунский совет по двести рублей на душу… – считает, шевеля губами. – Двести тысяч! – хрипло выдавил он. – Двести тысяч капиталу! Боже мой! – хватается за голову, валится на диван, смеется… Внезапно на лице его страх. – Хлопотливо, конечно… – опасливо оглядываясь, тихо произносит он. – Страшно… Но кто же зевает теперь. Все приобретают, все благоденствуют! Почему я должен пропасть червем? А что скажут потом мои дети? Вот, скажут, отец скотина, нс оставил нам никакого состояния!.. Двести тысяч! Двести тысяч! – дрожа от волнения, повторяет Чичиков. – А время удобное, недавно была эпидемия. Народу вымерло, слава богу, немало…

Крестится. Решительно поднимается. Берет со стола колокольчик и с силой звонит.

Эп. 5.

Звон колокольчика подхватили валдайские бубенцы, и по весенней столбовой дороге, разбрызгивая дождевые лужи, промчалась быстрая тройка с закрытой холостяцкой бричкой.

По гребню холма, среди крылатых мельниц, пролетела тройка, мимо серой, пустынной деревушки пронеслась она и вдруг, замедлив бег, остановилась на горе, около кладбища, спугнув зычным ямщицким «тпрррууу» стаю ворон с высоких берез.

Из брички тотчас же выскочил небольшой человек в дорожной шинели и картузе; оглянувшись по сторонам, он ловко прошмыгнул через кладбищенскую изгородь… и появился на бугорке среди могил и крестов. Это Чичиков. Осмотрев кладбище, он деловито начал считать белые кресты на свежих могилах… Внезапно послышался отдаленный колокольный перезвон. Чичиков вздрогнул, перескочил на одну из самых высоких могил и, вытянувшись, увидел…

Невдалеке, под горой, город. Блестят кресты церквей, белеют здания, виднеется пожарная каланча.

Эп. 6.

Переваливаясь по ухабам, пугая свиней и гусей, бричка Чичикова въехала в город, причем въезд ее не произвел в городе никакого шума и не был сопровожден ничем особенным. Только два подвыпивших мужика, стоящие около кабака, сделали свои замечания, относящиеся более к экипажу, чем к сидевшему в нем Чичикову.

– Вишь ты, – сказал один другому, – какое колесо! Что ты думаешь, кум, доедет то колесо, если б случилось, в Москву, или не доедет?

– Доедет… – отвечал другой.

– А в Казань-то, я думаю, не доедет?

– В Казань не доедет…

А бричка между тем подъехала к облупленному зданию с полусмытой вывеской «Гостиница» и, сделав порядочный скачок на ухабе, скрылась в воротах…

Эп. 7.

– …Приехав в город, герой наш развил необыкновенную деятельность насчет визитов… – говорит голос автора. – Первым был он с почтением у губернатора, который, как оказалось, подобно Чичикову был ни толст, ни тонок собой, имел на шее «Анну», впрочем, был большой добряк и даже сам иногда вышивал на тюле…[3]3
  Каждому из этих персонажей необходимо лаконичное изобразительное решение.


[Закрыть]

…От губернатора он заехал к вице-губернатору, и, хотя тот имел чин статского советника, Чичиков «по ошибке» дважды сказал ему «ваше превосходительство»…

…Затем он побывал у прокурора, человека весьма серьезного и молчаливого…

…У председателя палаты, весьма любезного и рассудительного человека…

…У почтмейстера, большого остряка и философа…

…У полицмейстера, мужчины мрачного вида, который, между прочим, пригласил нашего героя пожаловать к нему в тот же день на вечеринку…

Эп. 8.

Гостиная в доме полицмейстера. Гости. Говор. Бренчат клавикорды. В открытую дверь из гостиной видна часть комнаты, где, судя по восклицаниям: «Черви! Пикенция! Крести! Пичук!», играют в карты.

Гости, их человек 15–17, группами и парами расположились по бокам гостиной, в центре же, около клавикорд, вернее, вокруг играющей на клавикордах пышной, молодящейся дамы, сгруппировалась сравнительно молодая часть гостей. Явно рисуясь, дама играет мелодию цыганского романса, сбоку, увиваясь около нее, переворачивает ноты грузинский князь Чипхайхиладзе.

В углу на диване председатель палаты – Иван Григорьевич и Чичиков.

– Простите… кто это? – кивнув в сторону дамы, спросил Чичиков.

– Анна Григорьевна… – ухмыльнувшись, ответил председатель. – Дама приятная во всех отношениях…

Дама, очевидно почувствовав на себе их взгляд, повернулась и, с силой нажав на клавикорды, устремила в свою очередь насмешливо-кокетливый взгляд в сторону Чичикова. Смутившись, Чичиков отвернулся и увидел «странную личность в темных очках». «Личность» одиноко сидела около большого зеркала.

Нагнувшись к уху председателя, Чичиков спросил:

– А это кто?

Мельком взглянув на «личность», председатель вполголоса шепнул:

– Шпион… Недавно приехал…

Чичиков, вздрогнув, метнул и сторону «личности» настороженный взгляд… Но, заметив выходящих из карточной Манилова и Собакевича, снова наклонился с вопросом к председательскому уху.

– Помещики Манилов и Собакевич, – ответил тот.

– Так, так, так, – произнес Чичиков, внимательно приглядываясь к тому и другому.

– И сколько же у каждого душ? – спросил он вполголоса.

Председатель, прищурившись, соображает, потом что-то шепчет Чичикову в ухо.

– Так, так… – оживляется Чичиков и, повернувшись к председателю ближе, спрашивает:

– А скажите, Иван Григорьевич, не было ли у них в имениях оспы или повальной горячки?

Председатель в удивлении отшатывается… В это время в группе около клавикордов, куда подошли Манилов и Собакевич, раздался веселый, восторженный смех Манилова. Очевидно, князь Чипхайхиладзе рассказал что-то смешное. Председатель подводит к ним Чичикова и представляет его. Склонив голову набок и обольстительно улыбаясь, Чичиков легко шаркает, кланяется. Собакевич, пожимая его руку, наступает ему на ногу… Сморщившись от боли, Чичиков подскакивает. – Прошу прощения… – сконфуженный, басит Собакевич. Общий смех… Картина…

Эп. 9.

Карточная комната. Редкие восклицания. Свечи. Дым. Игра идет на двух столах. За одним Беребендровский, Перхуновский, тщедушный инспектор врачебной управы и весьма пожилая, почтенная дама. За другим – почтмейстер, полицмейстер, прокурор и Ноздрев. Все играющие в приличных фраках, только Ноздрев в каком-то архалуке, да к тому же одна бакенбарда у него меньше другой. Партнеры Ноздрева держат карты у груди так, чтобы он не смог подсмотреть.

– Пошел тамбовский мужик, – сказал полицмейстер, бросив на стол карту.

– А я его по усам, – вскричал Ноздрев, хлестнув картой. Играющие не спускают глаз с рук Ноздрева.

– Пошла старая попадья, – задумчиво произнес прокурор, кладя на стол даму. Почтмейстер и полицмейстер бросают по маленькой.

– А я ее по усам, – сказал Ноздрев, кроя валетом даму и забирая взятку себе.

– Эге-ге-ге! Позволь! Позволь! – вскричали играющие, хватая взятку Ноздрева.

– Валетом даму?..

Спор. Восклицания…

В дверях появляется председатель с Чичиковым. Спор оборвался. Играющие обернулись. Чичиков приветливо всем кланяется. Вдруг Ноздрев, вырвав руку со взяткой, вскакивает и, широко раскрыв объятия, громко кричит:

– Ба! Ба! Какими судьбами?! – Чичиков в изумлении остановился.

– А мы все утро говорили о тебе… – направляясь к нему, продолжает Ноздрев. – Смотри, говорю, если мы не встретим…

Тихо председателю:

– Как его фамилия?

– Чичиков, – ответил председатель.

– Смотри, говорю, если мы не встретим Чичикова! – Ноздрев бесцеремонно ударяет растерянного Чичикова по плечу. Чиновники хихикают.

– Ну, поцелуй меня, душа моя! – говорит Ноздрев и, обняв Чичикова, крепко его целует…

Эп. 10.

– …Уже более недели Павел Иванович, – говорит автор, – жил в городе, разъезжая по вечерникам и обедам, проводя, как говорится, очень приятно время… Наконец он решился перенести свои визиты за город и навестить помещиков Манилова и Собакевича…

На этих словах мы видим голые ноги Чичикова в большом тазу с водой, затем всю его фигуру. Высокий, худощавый детина с крупным носом и губами (крепостной Петрушка) тщательно обтирает мокрой губкой полное тело своего барина.

– Ты, Петрушка, – говорит ему Чичиков, – смотри здесь за комнатой и чемоданом. Да сходи, брат, что ли, в баню, а то от тебя черт знает чем несет…

– Ладно… – хмуро басит Петрушка, продолжая свое дело.

Эп. 11.

Другой крепостной нашего героя, кучер Селифан, коренастый мужичок небольшого роста, стоял в ожидании барина у крыльца и, попыхивая самодельной трубкой, оправлял до блеска начищенную сбрую на запряженной в бричку тройке.

Но вот на лестнице показался Чичиков. На плечи его была накинута шинель на больших медведях, и в руках он держал ларец-шкатулку красного дерева. Поддерживаемый Петрушкой то с одной то с другой стороны, он спустился с лестницы и стал усаживаться в бричку.

Заткнув трубку за пояс, Селифан вскочил на козлы. Захлопнув дверцу брички, Петрушка, издав какой-то зычный звук, махнул Селифану рукой, и бричка с грохотом выехала из ворот на улицу…

Эп. 12.

На высоком юру барский дом самой обычной архитектуры. Около него на пригорке между березами красуется беседка с плоским куполом, голубыми колоннами и надписью: «Храм уединенного размышления». Возле беседки на скамейке сидит, попыхивая трубкой, Манилов и мечтательно смотрит в небо…

Сзади на цыпочках к нему подкрадывается Манилова.

– Душенька! – нежно окликает она его.

– Ах!.. – полувскрикнул Манилов и, обернувшись, сладко потянулся к жене. Манилова целует его… и, пряча за спиною руку, нежненько просит:

– Разинь, душенька, ротик…

Манилов, зажмурив глаза, широко открывает рот. Манилова, жеманничая, кладет ему в рот конфетку. Манилов жует, счастливо смеется и снова принимается целовать супругу.

Из-за беседки появляется мужик в заплатанных штанах и шапкой в руке. Дико смотрит на нежную сцену.

Манилова, заметив мужика, выдирается из объятий.

Мужик поклонился и, почесывая пятерней в затылке, сказал:

– Позволь, барин, отлучиться, подать заработать…

Манилов, зевнув, махнул рукой.

– Ступай, голубчик.

Мужик медленно поплелся, а Манилой опять обнял Манилову, прижался к ней, вздохнул и, указав рукою на пруд, покрытый зеленой тиной, мечтательно заговорил:

– А хорошо бы, душенька, через этот пруд выстроить каменный мост, на котором бы были по обеим сторонам лавки и чтобы в них сидели купцы.

Манилов тычет рукой по воздуху, показывая, как купцы сидят рядами…

– И… и продавали бы разные мелкие товары… А?

Манилова восхищенно хлопает в ладоши, смеется и обнимает мужа. Поцелуй…

Из-за беседки появляется приказчик (пухлый человек со свиными глазками). Некоторое время молча наблюдает Маниловых, потом кашляет.

Манилова оборачивается.

– Ах!..

Манилов, отряхиваясь:

– Что тебе, любезный?..

Вдали послышался знакомый звон бубенцов чичиковской тройки.

– Хорошо бы, барин… – откашлявшись, начинает приказчик.

Колокольчики зазвенели ближе и ясней.

Маниловы ахнули, обернулись, взбежали повыше… смотрят вдаль…

– К нам! К нам! – восторженно закричал Манилов и от радости заплясал какой-то нелепый танец, затем сорвался и побежал; Манилова, взвизгнув, ринулась за ним…

Эп. 13.

Гостиная. Стол. Диван. Щегольская мебель, но одно кресло обтянуто рогожкой, другое без ножки…

В дверях, раскланиваясь, приседая и пропихивая друг друга, Чичиков и Манилов.

– Извольте вы…

– Нет уж, вы…

– Нет вы…

– Да отчего же?

– Ну, уж оттого.

Наконец, боком втискиваются в гостиную сразу оба, после чего Манилов немедленно оборачивается к жене, стоящей у зеркала.

– Душенька! Павел Иванович!

Чичиков легко подскочил к Маниловой и не без удовольствия прильнул к ее руке.

– Вы очень обрадовали нас своим приездом… – несколько картавя, проговорила Манилова.

– Да, да, Павел Иванович… – подхватил Манилов. Он подталкивает под Чичикова кресло, но кресло, наклонившись, падает, и Манилов, как ужаленный, схватывает Чичикова за талию.

– Нет, нет, не сдадитесь. Оно еще не готово. Вот сюда, пожалуйста.

Пятит его в кресло, покрытое рогожей…

Манилова вскрикивает:

– Ах нет, и это не готово!

Отдергивает Манилов Чичикова. Тогда тот, легким поворотом, освободившись от «опеки», опускается на стул.

– Позвольте я посижу на стуле.

– Ах, позвольте вам этого не позволить!.. – восторженно вскрикивает Манилов и, стащив смущенного Чичикова со стула, заботливо усаживает его при помощи жены в большое мягкое кресло. – Вот здесь вам будет удобнее, – успокоившись, наконец, сказал Манилов и уселся на диван напротив.

– Ну, как вам показался наш город? – подсаживаясь к мужу, спросила Манилова.

– Очень хороший город, прекрасный город, – улыбаясь, ответил ей Чичиков, приложив при этом руку к сердцу.

– А как вы нашли нашего губернатора? – кокетливо продолжала Манилова.

– О, препочтеннейший человек, – восторженно отзывается Чичиков. – И какой искусник. Как хорошо он вышивает различные узоры…

– А вице-губернатор, не правда ли, какой… – закатив глаза, спросил Манилой.

– Очень, очень достойный человек…

– А полицмейстер? Не правда ли? – вскричала Манилова.

– Через-вычайно приятный, чрезвычайно!..

Манилов тянется к Чичикову.

– Ах, Павел Иванович! Вашим посещением вы такое доставили нам наслаждение, такое наслаждение…

Чичиков приподнимается:

– Помилуйте… что я, ничтожный человек…

– О, Павел Иванович! – вскричал Манилов. – Я бы с радостью отдал половину моего состояния, чтобы иметь часть тех прекрасных достоинств, которые вы…

– Нет, нет, – перебивает его Чичиков. – Это я бы почел за величайшее счастье…

– Ах, Павел Иванович! – зажмурив от восторга глаза, вскрикивает Манилов и заключает Чичикова в объятия…

Манилова, засмеявшись счастливым смехом, убегает…

Чичиков в то время, пока Манилов висит у него на шее, вынимает часы, украдкой смотрит время, становится серьезным, легонько освобождается из объятий и говорит:

– Мне бы хотелось, почтеннейший друг, поговорить с вами об одном очень нужном деле.

– В таком случае позвольте мне попросить вас в мой кабинет, – сказал Манилов и повел Чичикова… в соседнюю с гостиной комнату.

Эп. 14.

– Вот мой уголок!

– Приятная комнатка, – заметил Чичиков, окинувши ее глазами.

Комнатка была точно не без приятности: стены были выкрашены какой-то голубенькой краской, несколько стульев, одно кресло, стол, на котором лежала одна книжка и несколько листов бумаги, но больше всего здесь было табаку. Он был в разных видах: в картузах, в табашнице и, наконец, насыпан был просто кучей на стуле.

– Позвольте вас попросить расположиться в этих креслах, – пригласил Манилов.

Чичиков сел.

– Позвольте вас попотчевать трубочкой.

– Я не курю… – ласково ответил Чичиков как бы с видом сожаления.

– Отчего же? – тоже ласково и с видом сожаления спросил Манилов.

– Не сделал привычки, боюсь: говорят, трубка губит.

– Позвольте вам заметить, что это предубеждение, – раскуривая трубку, сказал Манилов. – Курить табак гораздо здоровее, чем нюхать…

– Возможно, возможно… – как бы согласился Чичиков, – но позвольте, любезный друг, прежде одну просьбу… – проговорил он голосом, в котором отдалось какое-то странное выражение, и вслед за тем неизвестно отчего он оглянулся назад.

Манилов тоже неизвестно отчего оглянулся и даже, встав, закрыл поплотнее двери, вернулся обратно и, уставившись на Чичикова, с величайшим вниманием приготовился слушать.

– Как давно вы изволили подавать ревизскую сказку? – спросил его Чичиков.

– Да уж давно… – с недоумением ответил Манилов.

– А много ли с того времени умерло у вас крестьян?

– Очень… очень многие умирали, – не спуская с Чичикова глаз, ответил Манилов. – А для каких причин вам это нужно? – сладко спросил он.

Чичиков беспокойно оглянулся на дверь, Манилов тоже оглянулся и еще ближе наклонился к Чичикову.

– Я бы хотел купить… мертвых…

Манилов отшатывается, дико смотрит на Чичикова.

– Как-с? Извините… Мне послышалось престранное слово…

Чичиков смотрит в упор на Манилова и спокойно повторяет:

– Я полагаю приобрести мертвых крестьян…

Манилов тут же выронил чубук с трубкой на пол и, оцепенев от ужаса, уставился с разинутым ртом на Чичикова. Некоторое время оба они сидели неподвижно, вперив друг в друга глаза, как те портреты, что вешались в старину один против другого, по обеим сторонам зеркала. Наконец Манилов поднял трубку и поглядел снизу Чичикову в лицо, стараясь высмотреть, не видно ли какой усмешки, не пошутил ли он.

– Но, мне кажется, вы затрудняетесь? – заметил ему Чичиков.

– Я?.. Нет, я не то… – с трудом проговорил Манилов. – Но я… извините, не могу постичь… Может быть, здесь… в этом выраженном вами… скрыто другое… Может, вы изволили выразиться так для красоты слога?

– Нет, – перебил его Чичиков, – я разумею приобрести именно мертвых.

Манилов совершенно растерялся и вместо какого-нибудь вопроса принялся молча посасывать свои чубук, причем так сильно, что тот начал хрипеть, как фагот.

– Может быть, вы имеете какие-нибудь сомнения? – спросил его Чичиков.

– О, помилуйте, ничуть!.. Но позвольте спросить, – испуганно взглянув на гостя, с трудом проговорил он, – не будет ли эта, так сказать негоция… супротивна гражданским законам и дальнейшим видам России… – Здесь Манилов, сделавши движение головой, очень значительно посмотрел на Чичикова, показав в чертах своего лица и в сжатых губах такое глубокое выражение, какое может быть только у слишком умного министра в минуту самого головоломного дела.

– Нет, не будет, – твердо сказал Чичиков.

– Так вы полагаете?

– Я полагаю, что все будет хорошо.

– А если хорошо, то и я не против, – успокоившись, сказал Манилов.

– Тогда нам остается условиться только в цене…

– Как в цене? – опять испуганно воскликнул Манилов. – Неужели вы полагаете, что я за умершие души стану брать деньги… Нет уж, если вам пришло такое фантастическое желание, то я передаю их вам совершенно безынтересно…

Этими словами он такое удовольствие доставил Чичикову, что тот чуть не подпрыгнул от радости.

– Ах, мой друг? – сердечно воскликнул он, протягивая Манилову руку. – Если бы вы знали, какую услугу сейчас вы оказали человеку без роду и племени. Да и действительно, чего только я не потерпел! Каких гонений и преследований не испытал, какого горя не вкусил, а за что? За то, что соблюдал правду, что был чист на своей совести, что подавал руку и вдовице беспомощной и сироте горемыке!..

При этих словах Чичиков отер платком набежавшие слезы. Манилов был совершенно растроган. Оба приятеля долго жали друг другу руку и долго смотрели молча в глаза, в которых видны были слезы…

Эп. 15.

И вот герой наш в весьма довольном расположении духа уже катил в своей бричке по столбовой дороге. Предположения, сметы и соображения, блуждавшие по его лицу, были, видно, приятны ему и вызывали довольную усмешку.

Кучер Селифан, изрядно подвыпивший у дворовых людей Манилова, делал в это время замечания чубарому пристяжному коню, запряженному с правой стороны. (Этот чубарый конь был сильно лукав и показывал только для вида, будто бы везет, тогда как коренной гнедой и пристяжная каурой масти трудились от всего сердца.)

– Хитри, хитри! Вот я тебя перехитрю! – говорил Селифан и, перегнувшись, хлестнул чубарого кнутом. – Ты знай свое дело, пантапонник немецкий! Вон гнедой, он справно сполняет свой долг, и я ему с охотой дам лишнюю меру, потому он почтенный конь… Ну, ну! Что потряхиваешь ушами? Ты, дурак, слушай, коли говорят. Куда, куда морду воротишь, Бонапарт проклятый! – прикрикнул Селифан и опять стегнул чубарого. – Ты живи по правде, коли хочешь, чтоб тебе оказывали почтение. Вот у помещика, что мы были, хорошие люди. А ежели хороший человек, с ним и выпить и закусить одно удовольствие. Хорошему человеку везде почтение. Вот барина нашего всякий уважает, потому что он справно сполняет службу государскую, потому что он есть сколеский советник, а ты варвар…

Если бы Чичиков прислушался к рассуждениям Селифана, он бы много узнал подробностей, относившихся лично к нему, но, покачиваясь в бричке, он сладко дремал, и только сильный удар грома заставил его очнуться и посмотреть в окошечко.

Все небо было обложено тучами, и пыльная почтовая дорога уже опрыскивалась каплями дождя.

Другой громовый удар раздался громче и ближе, и дождь вдруг хлынул как из ведра. Это заставило Чичикова задернуть кожаные занавески на окошечках и крикнуть Селифану, чтобы он ехал поскорей.

Подобрав вожжи и повернув почему-то направо, на перекрестную дорогу, Селифан прикрикнул:

– Эй вы, почтенные! – и пустился вскачь, мало размышляя о том, куда ведет взятая дорога.

Эп. 16.

Темнело. Дождь, казалось, зарядил надолго. Дорога замесилась грязью, и лошади уже усталой рысцой тащили бричку.

– Селифан! – высунувшись из брички, крикнул Чичиков.

– Что, барин?

– Погляди, не видно ли деревни?

– Нет, барин, не видно, – ответил насквозь промокший Селифан. – Но, но, любезные!

Вдруг бричка почему-то стала качаться из стороны в сторону.

– Ты по какой дороге едешь, мошенник? – высунувшись опять, крикнул Чичиков.

– Не знаю, барин! – ответил голос Селифана. – Темно. Кнута не видно.

В это время бричка резко наклонилась набок.

– Держи, держи, опрокинешь! – закричал Чичиков.

– Как можно опрокинуть… – ответил из темноты Селифан. – Опрокинуть я никак не могу…

Но бричка все же совсем наклонилась, и Чичиков, выпав из нее, шлепнулся прямо в лужу.

Остановив изнуренных лошадей, Селифан слез с козел и стал перед барином, который, чертыхаясь, барахтался в грязи.

– Ишь ты, все же перекинулась… – после некоторого размышления заметил Селифан.

– Ты пьян, мерзавец, как сапожник! – отряхиваясь, ругался Чичиков.

– Что вы, барин, как можно, чтоб я был пьян, – оправдывался Селифан. – С приятелем поговорили милость, ну, и закусили…

– А что я тебе последний раз говорил, когда ты напился? – подойдя к Селифану, с угрозой спросил Чичиков. – Забыл? А? Забыл?

– Как можно забыть, ваше благородие. Я свое дело знаю. С хорошим человеком закуска не обидное дело…

– Вот высеку я тебя! – оборвал его Чичиков, – так будешь знать, как с хорошим человеком закусывать…

– Это как вашей милости завгодно, – ответил на все согласный Селифан и, подойдя к бричке, уперся о нее плечом, стараясь выправить. – Коли высечь, так и высечь, я не прочь. Почему не посечь, коли за дело, на то воля господская… – Рассуждая так, Селифан выровнял бричку и, прислушиваясь к собачьему лаю, доносившемуся из темноты, сказал:

– Собаки лают. Кажись, деревня близко. Садитесь, барин.

Промокший, грязный Чичиков молча полез вовнутрь, а Селифан на козлы.

– Но, почтенные! – послышался его голос, и бричка, тронувшись, исчезла за завесой дождя…

Эп. 17.

Проснулся Чичиков от странного шипения и чрезмерно громкого боя стенных часов. Часы пробили девять. Солнце сквозь окно блистало прямо нашему герою в глаза; окинувши взглядом невзрачную комнатку, в которой он проспал ночь, Чичиков заметил, как в дверь выглянуло чье-то женское лицо и в ту же секунду скрылось. Спрыгнув с постели, Чичиков начал одеваться и так громко при этом чихнул, что стоящий в это время у открытого окна индийский петух вдруг быстро заболтал ему что-то на своем языке, вероятно, «желаю здравствовать», на что Чичиков, обернувшись, сказал: – Дурак! – Подошел к окну и стал рассматривать бывшие перед ним виды.

Окно глядело едва ли не в курятник, весь дворик которого был наполнен птицами. Индейкам и курам не было здесь числа. Справа от курятника был расположен огород, где промежду грядок виднелись яблони и другие фруктовые деревья, накрытые сетями для защиты от сорок и воробьев. Для той же причины на длинных шестах водружено было несколько чучел с растопыренными руками. На одном из них был одет чепец самой хозяйки…

Эп. 18.

…которая в точно таком же сидела сейчас за самоваром и наливала сидящему перед ней Чичикову чай. Хозяйка была женщина пожилых лет, одна из тех матушек, небольших помещиц, которые всегда плачутся на неурожай, на убытки, а между тем набирают понемногу деньжонок в пестрядевые мешочки, размещенные по ящикам комодов.

– А у вас, матушка, хорошая деревенька, – заметил Чичиков, принимая чашку с чаем. – Сколько в ней душ?

– Душ в ней, отец мой, без малого восемьдесят, – склонив голову набок, ответила хозяйка, – да беда, времена плохие, прошлый год неурожай был…

– Однако, – перебил ее Чичиков, – мужики на вид у вас дюжие, избенки крепкие. Но позвольте узнать фамилию вашу. Я так рассеялся. Приехал в ночное время, в дождь…

– Коробочка, коллежская секретарша.

– А имя и отчество?

– Настасья Петровна.

– Настасья Петровна? Хорошее имя, Настасья Петровна. У меня тетка родная Настасья Петровна.

– А ваше имя как? Ведь вы, чай, заседатель.