Текст книги "Летчик Мишка Волдырь"

Автор книги: Михаил Гершензон

Соавторы: Маргарита Михаэлис
сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 8 страниц)

XII. Цоб-цобе!

В Туапсе пришлось переночевать в вагоне, чтобы утром двинуться дальше, за десять верст, к Совхозу Магри.

На рассвете пошла канитель с перегрузкой, – все вещи перетаскивай в другой поезд. Кочерыжка попрощался с Ленкой, с Волдырем и с Шуркой Фроловым – он оставался в Туапсе.

– Если брюхо подведет, – приду к вам подкормиться – ладно? – сказал он на прощанье.

Наконец, готово. Маленький товарный состав, нежась на солнце и попыхивая лиловыми дымками, лениво ползет вперед.

– Приготовьтесь к выгрузке, – говорит проводник, – поезд будет стоять только две минуты.

– Успеете за две минуты, ребята? – тревожится Катерина. Степановна.

– Ого! С гачком успеем!

Поворот. Из-за горы навстречу поезду выбегают два – три белых домишки. Поезд замедляет ход и останавливается.

Из вагона горохом сыплется мальчишье; дядя Сережа по одной снимает девочек, что поменьше. В вагоне остаются Николай Иваныч и десяток самых сильных ребят.

– Сперва матрацы – кричит Николай Иваныч.

Раз, раз, раз – летят матрацы.

– Оттаскивайте скорей от колес, – кричит Мишка Волдырь, кидая один матрац и хватаясь за новый.

– Теперь щиты.

Щиты падают друг на дружку с сухим стуком.

– Все щиты?

– Все.

Щит – концом в землю, концом в теплушку – сходни. По сходням – громыхают мешки с баками, прыгают упругие тюки с бельем, скользят тугие кули с пшеном и сахаром.

– Все вещи?

– Все.

Свисток. Поезд ушел. У полотна груда вещей. Куль с пшеном прорвался и потек: тетя Феня – с иголкой. Красные, потные ребята загнались в конец. Но они уже на месте, они приехали! Шурка Фролов, Ленка, Ерзунов пулей слетают с обрыва к морю – синему, светлому, пахучему морю.

Шурка губами к воде – пьет.

– Не пей, не пей, – кричит Ерзунов.

– Ребя, она соленая!

– Горькая!

– Тьфу, ее пить нельзя!

Все ребята уже внизу. Наверху, над обрывом, стережет вещи дядя Сережа. Он раскраснелся, все время отирает платком с лысины пот. Николай Иваныч, тетя Феня и Катерина Степановна пошли в Совхоз за волами.

– Дядя Сережа, что я нашел!

Александров несется с горы, что по ту сторону полотна, и что-то тащит в руках.

– Черепаха!

– Черепаха лежит на спине, барахтается, шевелит в воздухе толстыми короткими лапами.

– Ребя, черепаха!

Кто близко – подбегает смотреть.

– И у меня черепаха! – кричит Вера Хвалебова.

– А улиток здесь сколько!

Солнце жжет горячо и ярко.

– Дядя Сережа, можно искупаться?

– Дядя Сережа, минутку!

– Помыться-то вам не вредно, – говорит дядя Сережа, и сам тоже сбегает на берег. Круглые, плоские камни шуршат под ногами.

– Что ж, вода теплая – говорит дядя Сережа, трогая воду. – Полезайте!

Плюх! Плюх! Плюх! – запрыгали в воду ребята. С непривычки обдало холодом, все повыскакивали обратно. Но освежились, и усталость, как рукой сняло.

– Гляди, Мишка, как дядя Сережа плавает!

– Дядя Сережа, там глубоко?

– С ручками будет?

– Утонете!

– Ишь, как плывет!

– Матросы все так плавают, правда? – спрашивает Павлика Мишка Волдырь.

Едва дядя Сережа оделся, из-за белого домика, стоявшего недалеко от полотна, выкатилась повозка, запряженная парой огромных волов. Босой, загорелый парень в белой рубашке, с взлохмаченной головой, осторожно вел волов по крутой дороге, вниз, к полотну.

– Цоб-цобе! – кричал он, помахивая хворостиной.

Повозку нагрузили; в нее не уместилось и трети вещей.

– Цоб-цоб-цоб, цоб-цобе! – покрикивал парень, и быки спокойной медленно шли в гору, крепко влегая в ярмо.

– Ребята, потащим, что можно, сами! – предложила Верка Хвалебова, вскидывая на голову матрац.

Почти все нагрузились сундуками, ведрами, баками и пошли за повозкой.

Мишка Волдырь был внизу, у моря. Он нагнал ребят уже на шоссе, – на ровной, широкой, убитой камнями дороге, которая серою лентой прорезает густые леса, каменными мостами перепрыгивает через потоки и хитрой спиралью вьется вокруг крутых холмов. Лениво ступая широкими своими копытами, быки тащили повозку.

– Цоб-цоб-цоб-цобе! – подгоняли их ребята.

Повозка жалась к отвесному скату холма, чтобы не сорваться в пропасть. Холмы, точно громадные волны, ходили по небу. Из пропасти тянулись к свету деревья, порою она совсем скрывалась под густою завесой листвы; в глубине пропасти было совсем темно.

По сухим камням шоссе скользнула большая змея. Парень, отшвырнув хворостину, бросился наземь и разом схватил змею за хвост. Змея стала извиваться жгутом, свиваться в кольца, распрямляться, точно пружина, блестя зеленою, сероватою чешуей.

– Змея! Ужалит! – ахнули все.

– Эта не жалит. Это – глухарь, он только давит. Видишь, какой жилистый, точно плетка. Поймает мышь там, или птичку, сдавит кольцами и готово.

Мишка Волдырь перекинул матрац на левое плечо и тронул глухаря пальцем.

– Вьется-то как!

Он боязливо взял его в руку.

– Ишь, сильный! Даже удержать трудно!

Вот он, совхоз. Распахиваются красные деревянные ворота, и повозка, скрипя, въезжает в длинную аллею, по бокам которой в две гордых шеренги стоят кипарисы, стройные, как тополя. Вот дом, двухэтажный, с большим крытым балконом. На балкон ведет лестница с деревянными перилами, ступеней в пятнадцать. Перед домом площадка, а впереди нее – обрыв и хрустальный, звонкий ручей.

Ребята тащат вещи из повозки в дом.

А внизу, за двадцатью поворотами шоссе, у полотна, на груде вещей сидит дядя Сережа и маленькая Нюшка Созырева. Они ждут, пока снова вернутся волы. Нюшка Созырева щурит веселые глазки и спрашивает:

– Дядя Сережа, почему здесь все камни лепешкою? Они растапываются, а, дядя Сережа?

XIII. Вверх по ручью

Чуть свет Шурка Фролов вскочил с матраца, который лежал прямо на полу, потянулся и стал будить Мишку Волдыря. Он подергал его за руку, поднял и посадил; но это не помогло, – голова у мальчонки свисла, он что-то буркнул, но не проснулся. Тогда Шурка взял с окна кружку воды и плеснул Волдырю в лицо. Тот сразу прочухался.

– Идем на ручей, посмотрим, как ловится рыба.

– А у тебя крючки есть?

– А то нету?

Он гордо вытащил из-за пазухи пучок веревки и пробку, утыканную крючками.

– Идем скорей.

Проснулся Ерзунов.

– Ребя, и я с вами!

– Ладно, только живо.

Огольцы потихоньку спустились по скрипучей лестнице вниз, – мальчишек уложили наверху, внизу – девочек, – вытащили болт из дверей и припустили к ручью.

– Мне вчера Цоб-Цобе говорил, что у этого ручья нет начала, сказал Ерзунов. – Говорят, сколько вверх не иди, все течет и течет.

– Говорят, кур доят, – ответил Шурка, прикусывая узел на леске, чтобы крепче держался крючок.

Ребята сидели на камне у ручья и готовили снасти.

– А на что мы ловить будем? – спросил Мишка Волдырь.

– На мясо.

– А где ты мясо возьмешь?

– Где возьму! У меня уже есть.

– Да ну! Откуда?

– Э, брат, я уж захочу, так захочу. Я меткач рыбу ловить.

Шурка раскрыл кулак, – на ладони лежал почерневший желвачок мяса.

– Я его еще из Москвы берегу!

– Так оно ж завонялось!

– Ну, и что ж. Лучше рыба пойдет.

Покуда можно было, ребята шли посуху. Колючие прутья держи-дерева – ежевики, то и дело хватали их за ноги, за штаны, за рубахи.

Вода подошла под самые корпи кустов.

– Скидай сапоги, ребята!

Мелкая рыбешка шныряла под ногами.

– Сядем тут, – сказал Шурка, увидав местечко поглубже.

Солнце жарило все сильней.

– Я сымаю рубаху, – решительно сказал Мишка Волдырь, и разделся.

Шурка и Ерзунов тоже остались в одних трусиках.

Сидят ребята полчаса, час, – ничего.

– Клевать клюет, да рыбешка мала – ей крючка не проглотить, – говорит Шурка. Он даже помутнел весь.

– Тут сетка нужна, – решил Волдырь.

Раз, два – рукава рубашки завязаны узлом, ворот стянут бечевкой.

Мишка Волдырь взялся зубами за один край, другой завел в воду.

– Вон она сидит, вон она! – крикнул Шурка.

– Есть! – Мишка выкинул на берег не то рыбку, не то червяка – в полпальца длиной.

– Так у нас живо пойдет. И уха же будет!

Дело пошло в шесть рук.

– Есть!

– У меня сразу две!

Ушла, проклятая!

– Эх!

– Вон, вон, вон – туда заводи! Да скорей, скорей, удерет!

– Их, мамаша, толстенькая-то какая!

– Мы, знаешь, ее с тобою на пару поделим, – ладно? Тебе полпуда мяса будет, и мне полпудика, – зубоскалит Шурка Фролов.

Солнце жжет все жесточе и жесточе.

– Там, поди, уже пообедали, – говорит Ерзунов.

– Какой там! Еще, верно, и не почайпили!

– Гляди, там сразу четыре рыбешки под камнем сидят!

– Где, где?

– Вон, там.

– Чур, мне по первому ловить!

– Ну, и жарища же здесь, на ихнем Кавказе! Как в бане!

Мишка Волдырь отскочил от берега.

– Змея!

– Где?

Камни градом посыпались в траву. Серая змейка с белым брюшком и желтыми пятнышками на головке скрючилась и перестала шевелиться.

– Готово!

– Это, верно, медянка и есть!

– Она ко мне подбиралась, да? У, гад ползучий!

После этого рыба уже как-то не ловилась.

– Есть охота, – сказал Мишка Волдырь.

– И то ведь. Идем домой, – там, небось, работают.

– Дай-ко картуз, – протянул Шурка руку к: Волдырю, – Так это всего-то мы наловили? Только всего? – сказал он, потряхивая картуз с рыбешкой.

– А ты что думал? Тут песок, а не рыба, – ответил тот.

Пошли домой. Обуваться не стали, – и без того было жарко.

Волдырю надоело нести картуз.

– Возьми ты, Ерзунов, понеси.

– У меня змея.

Он нес змейку домой – похвалиться добычей.

– Ну, ты, Щурка, возьми.

Шурка понес немного, потом сказал:

– Из нее ухи все равно не сваришь. Бросим ее к черту.

И не дожидаясь, пока ребята ответят, вывернул картуз в воду. Рыбешка, перекатываясь в воде, блеснула белыми брюшками.

– А все-таки здорово жжет плечи, – сказал Шурка.

– Батюшки, да какой же ты красный! – ахнул Ерзунов.

И правда, у Шурки спина была малиновой.

– У рыжих всегда тонкая кожа, – сказал Волдырь, выпрыгивая из воды на сухой камень.

– Я те дам тонкую кожу! – пригрозил кулаком Фролов.

Когда ребята пришли домой, уже начинало темнеть.

Павлик, член комитета, который распределял работу, напустился на ребят.

– Мы здесь с ног сбились, а вам гулянка! – Ты хоть, Ерзунов, постыдился бы. Пионер!

Рыболовы смутились. Кругом кипела работа. Девочки мыли полы, зашивали продравшиеся матрацы, а для тех кому не хватало матрацев, насыпали и зашивали сенники. Мальчики возились со щитами. Кóзел было делать некогда, да и не из чего, так что они просто отпиливали от дубовых бревен чурбаки, разбивали каждый чурбак надвое и приколачивали крепко к щитам. Шурка, Мишка Волдырь и Ерзунов стоя проглотили суп и кашу и принялись нагонять работу. Шурка пошел к щитам, тезки – на кухню: помогать тете Фене.

– Мы еще больше твоего сделаем! – быстро водя пилой, говорил Павлику встрепанный, красный, как рак, Шурка.

Но у него нещадно болела спина. Ему казалось, что у него между лопаток содрана вся кожа. Он лихорадочно колотил обухом по широким шляпкам гвоздей, вгоняя их в твердые, дубовые чурбаки. Выручила его темнота. Щиты были готовы, за другую работу приниматься было поздно. Чуть не плача от боли, он втащил наверх одну за другой три койки и свалился без сил.

Змея, которую принес Мишка Ерзунов, оказалась простым ужом.

XIV. Собрание

На следующее утро было назначено собрание, – нужно было решить ряд очень важных вопросов. Но ребята собрались на балконе с карманами, полными шишечек кипариса, и подняли перестрелку.

– Тише! Тише! Бросьте баловаться! – старался перекричать шум Николай Иваныч. Но твердые шишечки прыгали по полу, ударялись о стены, попадали в грудь, в руки, в лоб.

Павлик не вытерпел, и съездил Александрова по уху. Тот нахмурился и спрятал свои снаряды в карман.

– Бросайте разом в ручей! – крикнул Николай Иваныч, ну – раз, два, три!

Сеткою шишечек затянуло воздух; ручей захлебнулся под дождем тяжелых градин; на балконе стало тихо.

– В председатели Ерзунова!

– Веру Хвалебову!

– Не нужно девчонок! Долой!

– Веру! Веру!

– Ерзунова!

– Павлика!

– Веру! Веру!

– Павлика! Ерзунова! Павлика!

– Просим! Долой!

– Просим, просим, а завтра бросим!

– Ерзунова!

Мальчиков было больше, но одни были за Ерзунова, другие за Павлика, и их голоса разбились. Выбрана была Вера Хвалебова, – смуглая, черноглазая девочка, высокого роста, с коротко остриженными волосами и красным галстуком на шее.

– Ага, наша взяла!

– Цыганка!

– Цыга!

– Тише, мальчики!

– Дура, дура хвост надула!

Павлик и Ерзунов наконец утихомирили мальчиков. Ерзунов был щуплый, но его все уважали за справедливость. А Павлик мог, осердясь, отпустить такую затрещину, что мое-мое.

– Кто секретарь?

Ерзунов сам предложил себя в секретари и уселся писать.

– Повестка дня:

1) О фруктах.

2) О купаньи в море.

3) О пионерах.

– По первому вопросу слово дается Николаю Иванычу, – звонко сказала Вера.

Николай Иваныч достал из кармана бумагу и начал:

– Ребята, вот наш договор с Курупром. Договор у нас прижимистый, в особенности насчет фруктов. В совхозе тут очень большой сад и виноградники.

– Здесь в лесу больше того груш растет – очень нам нужен их сад! – крикнула Фрося.

– Ну, и хорошо, если не нужен, – продолжал Николай Иваныч. – Так вот, в договоре у нас такие условия: за первую кражу фруктов мы отвечаем вдесятеро против испорченного, за вторую – пять червонцев штрафу, а после третьей– выезжай с дачи.

– Ого!

– Шалавые!

– Очень нужны нам их фрукты!

– Никаких здесь фруктов нет, все зеленые!

– А ты уже смотрел?

– Ну, и что ж!

– По-моему, кто проворуется, – отправлять в Москву.

– В Москву нельзя, одного не отправишь.

– Ну, в Туапсе, там тоже детский дом есть.

– На месяц – по кухне.

– Просто дать подписку, и никто не станет ходить.

Спорили долго, но порешили провинившихся отправлять в детский дом в Туапсе – до конца лета.

Вера Хвалебова стучит кулаком по столу.

– Второй вопрос – о купаньи в море. Слово Чистякову.

Чистяков – член санитарной комиссии.

– Дело в том, говорит Чистяков, – что в море долго купаться вредно; докторица сказала, сперва можно только три минуты, а больше вредно. И чтобы выгонять из воды нужен комитет.

– Какой комитет! Сами вылезать будем!

– Нет, уже вчера Карасев не хотел вылезать.

– Мишку Волдыря в морской комитет!

– И Шурку Фролова!

– Где Шурка Фролов?

Только теперь заметили, что его нет на собрании.

– Он обжегся, – сказал Волдырь, – у него вся спина в пузырях.

– Чего ж ты прежде молчал?

– Шурка не велел сказывать, – смутился Волдырь.

Чистяков пошел посмотреть, что с Шуркой.

– Третий вопрос о пионерах. Слово Павлику.

Павлик подошел к столу. Всегда, когда он говорил, он делался красный, как кумач.

– Я насчет того, что у нас мало пионеров. Елисеева выкинули за курение и ругань, Корненко с Тоней и Фросей ходили к утрене за святой водой, и их исключили. Остались в пионерах только Вера_? Ерзунов и я. Все потому что дом сборный и нужно привыкнуть. Так вот, что я предлагаю. Мы тут все лето будем жить, как пионеры. А когда вернемся в Москву, запишемся в отряд.

– Правильно!

– Запиши тех, кто хочет быть пионером!

– Меня запиши!

– И меня!

– И меня!

На первый раз записалось немного, человек десять. Мишка Волдырь записался первым.

– И у костра будем ночевать? – спросил Ленька.

– Ну да, будем.

– Будем! Будем! Будем! – обрадовались ребята.

– Сегодня!

– Сегодня нельзя, еще все устали с дороги, – сказала Вера. Нужно рано лечь спать.

– Ну, завтра!

– Завтра можно.

– Завтра! Ура!

Все повскакали с мест.

– Собрание еще не кончено! – крикнула Вера. – Тише, кто будет шуметь, не пустим к костру.

Сразу стало тихо.

– Куда пойдем после обеда? На море или в лес?

– На море, на море! – был общий голос.

– Ты, Верка, молодец, – сказал Николай Иваныч.

XV. Шляпа в море

Наша старая приятельница, Ленка, идет позади всех с Нюшей Созыревой и Муркой Лютиковой и учится говорить по новому.

– Дёмте-и скорей-по море-на! Водня-се дем-бу паться-ку, там где сочек-пе.

– Ничуть мне здесь не нравится, – говорит Лютикова и пожимает плечами. – Куда ни посмотришь, всюду горы болтаются.

Карасев зазевался и не заметил, как кончилось шоссе, – растянулся.

– Бог помочь, еще девять раз! – пищит Нюшка.

Вот и обрыв. Тут спускаться нужно осторожнее.

– Тут раскадушиться недолго! – охает Лютикова и вихрем слетает с горы.

Ленка слабая, она сходит медленно, держась за Нюшкину руку.

Лезут в воду. Дядя Сережа сидит в стороне, пересыпает песок с руки на руку. Лысина у него загорела и лупится. Около него сетка для бабочек; пока у ребят шло собрание, он все мастерил сачок и прилаживал ремешки к склянкам.

Морской Комитет, Мишка Волдырь (Шурка остался дома) сидит возле него по-турецки и смотрит на часы.

– Дядя Сережа, я бабочек хорошо смогу ловить, у меня глаз меткий, – говорит он.

Вдруг из-за мыса вылетают Чистяков и Фрося.

– Там, за мысом, в море плавает шляпа!

– Шляпа?

Ребята повыскакивали из воды, бегут туда.

Правда, – саженях в двадцати от берега легкая зыбь колышет что-то черное, с загнутыми кверху полями; похоже на шляпу.

– Нет, она под низом белая, – кричит Александров. Дядя Сережа уже тут.

– Это скат, рыба! – говорит дядя Сережа, схватывает палку и бросается в воду. Скат все плещется, изгибается, заворачивает кверху края своего плоского, как блин, тела.

– Скорей, скорей, – не терпится ребятам.

Дядя Сережа перехватывает палку в зубы и плывет бесшумно и быстро, бочком, делая большой круг, чтобы отрезать скату отступление в глубину.

У ската – длинный, как плетка, хвост, хвост с острою костяною пилкою на конце;– если он хлестнет хвостом, он может глубоко рассечь ногу. Потому дядя Сережа прежде глушит его тяжелым ударом палки по голове, потом палкой же подталкивает к берегу.

– Ну, и чудище!

Скат норовит уйти, бьется, плещется, рвется в глубину. Но вот он уже у берега, ребята окружили его частоколом палок и гонят на сушу. В рыбине чуть не аршин в длину, столько же в ширину; она плоская, как блин, и только от головы к хвосту – вокруг позвонка как будто круглое тело.

– Глядите, дядя Сережа, у него рот на брюхе!

Это потому, что он из породы акул.

– А его есть можно?

– Отчего ж, только мясо невкусное.

– Сойдет!

– Несем его домой!

– В чем?

Мишка Волдырь живо скидываете себя рубашку.

– Берегись хвоста! – кричит Ерзунов.

Рыбу с трудом укладывают в рубаху, завязывают, вешают на палку, и Мишка Волдырь с Чистяковым подымают добычу на плечи.

– Ого! фунтов тридцать будет! – счастливо улыбается Чистяков. Идут короткой дорогой – круто, но не беда, – лишь бы скорей донести.

– Пустим его в ручей, он там жить будет!

– В пресной-то воде?

– А мы соли насыпем.

Наконец, донесли. У ручья поднялся такой шум, что даже Шурка не утерпел: накинул простыню на горячие, намазанные вазелином, плечи, отставил в стороны локти, чтобы не натягивалась кожа на спине и, взлохмаченный, веснущатый и костлявый, выскочил из спальни.

– Батюшки, и это все мне!

– Открывай рот пошире!

– А то, думаешь, не справлюсь? У меня зубы – во, я с быка шкуру сдеру зубами – с одного разу, от хвоста до головы! – подмигивает Шурка и шмыгает носом. – А знаешь, – говорит он Волдырю, – мне его всего и не нужно. Мне бы окорочек, фунтиков в пять. Уж я ел бы! Щеки бы стали красными!

Тем временем Чистяков побежал на кухню.

– Тетя Феня, нам соли нужно!

– Зачем тебе соль?

– Мы ската принесли. Нужно ручей посолить, он в пресной воде жить не будет.

– Выдумаешь, тоже!

Соли тетя Феня не дала, однако, пошла посмотреть ската.

Подошла, на чудище посмотрела и постановила:

– Ежели оно захочет – и в пресной воде будет жить. А не захочет – все одно помрет.

Скат, видно, жить не захотел, и часа через два подох. Его выпотрошили и положили на стол, чтобы зарисовать. Взялся за это главный спец, – Александров.

Потом решили ската изготовить на ужин. Тетя Феня даже руками замахала.

– Этакую дрянь жарить! Да я пальцем до нее не дотронусь. Жарьте сами, если хотите.

Чистяков засучил рукава и взялся за дело. Когда он нарезал мясо на куски, его взвесили; в нем оказалось полпуда.

Вера Хвалебова и Фроська принялись жарить его. Мясо было вкусное, но немного сладковатое; долго потом еще ребята вспоминали, как недостаточно прожарены были большие, сочные куски.

– Не надо было стоять над душой, – отвечала Фроська, – вот и дожарилось бы.

Тем и кончился этот день.

XVI. У костра

Когда рубанишь доску и разойдешься во всю, так что стружки ровными завитками побегут из-под руки, – непременно наскочишь на гвоздь. И если соберется команда в далекую прогулку на лыжах, – как на зло пригреет солнце, – и плакало твое веселье.

Так и тут. Все было готово к ночевке у костра; приготовлен был котел для каши, отвешены были крупа и сало, намечено место, – как вдруг хлынул дождь. На Кавказе дождь льет потоком; точно серая стена повисла вокруг дома. Сады и виноградники, что были за ручьем, исчезли; ручей забурлил и запрыгал, как взмыленный конь. Шум капель слился в ровный, оглушительный гул.

Только на третий день ребята двинулись в путь. Пошли одни мальчики, потому что перед уходом Александров сказал:

– На кой нам девчонки? Они только будут мешать!

Карасев и Елисеев с ним согласились.

– Только ныть будут. Незачем им идти.

– Они, как темно станет, все плакать начнут.

– Посмотрим, кто раньше заплачет.

– А ты, двухлемешная дура, молчи!

– На вот тебе, буду я молчать!

Мальчики решили идти отдельно, все почти были согласны с Александровым. Павлик и Ерзунов из кожи лезли, старались убедить ребят.

– Нам с ними никакого интересу нет идти, – стояли те на своем.

Мишка Волдырь хотел бы, чтобы Ленка пошла, но сказать об этом стыдился. А когда увидал, что Павлик и Ерзунов на стороне девчонок, осмелел.

– По-моему, пусть пойдут.

– Кок им в бок, пойдут! – разошелся Шурка.

Вера начала было говорить.

– Но, но, цыганка, затараторила!

– Катись!

– Катись колбаской по Малой Спасской!

Вера рассердилась не на шутку, даже ногой топнула.

– Хороши из вас пионеры будут! Дурошлепы вы, а не пионеры. Мы и без вас обойтись сумеем. Думаете, нам без вас костер устроить – слабо?

– Ишь ты! – ухмыльнулся Шурка, все еще намазанный вазелином.

– Рыжий, конопатый, бил бабушку лопатой! – ввязалась Лютикова.

Вера остановила ее.

– Вы, мальчики, крепко пожалеете об этом! – сказала она.

– Их ты, какая грозная!

– Дайте срок, поквитаемся, – отрезала Хвалебова, – Идемте, девочки.

– Ой, боюсь боюсь, меня цыганка украдет! – завизжал, как зарезанный, Шурка Фролов.

Мальчики зашагали по накалившемуся за день шоссе.

Ерзунов шел злой и молчаливый.

А Павлик отчитывал на все корки сперва Александрова, после него – лопоухого Корненку, а потом – Чистякова.

Темнота. Глубоко в лощине, где слаб ветер, черною стеною леса окружен костер. Лица ребят как будто натерты огнем. Над костром на шестах подвешен котел, – в нем варится каша.

Ребята молчат, насторожив слух.

– У-угу-гу-у-у-у, – воют шакалы.

– И противно же они воют, – говорит Мишка Волдырь, Шурка Фролов как-то по-особенному складывает руки и начинает подвывать шакалам.

– Брось! Итак сосет, – толкает его Мишка.

– Жаль, Николай Иваныч не пошел.

– Лучше бы дядя Сережа. Он с ружьем.

– Он без девочек не хотел.

В черной тишине леса слышится хруст, ближе и ближе.

– Кто-то идет, – говорит Чистяков, старательно помешивая кашу в котле.

– Хруп-хруп, хруп-хруп, хруп-хруп… – все ближе подходит шум.

Вот из-за деревьев показалась чья-то фигура. Рослый парень в кожаных туфлях-пóстолах подходит к огню. Это – пастух, что поблизости пасет коз.

– Кирюха! – радуется Корненко, – как ты нас нашел?

Пастух усмехается и садится наземь. Он обхватывает колени руками и смотрит в огонь.

– Ты не боишься шакалов? – спрашивает Корненко.

– Они человека не трогают. Вот кабан – другое дело.

– А здесь есть кабаны?

– Теперь нет. Говорят, в семнадцати верстах вверх по ручью у них водопой, – следы видали. А прежде были и здесь. Мы в голодные годы пять кабанов и двух медведей съели. Да вот, еще месяца за два до вашего приезда я сам одного утопил.

– Как утопил?

Охотник, если у костра разговор поведет, – непременно врать станет. Так ужу них повелось.

– Иду я лесом, один и без ружья, – говорит Кирюха – и вдруг на меня, посреди бела дня, туша как вырвется! Испугался я насмерть и задал тягу. А он за мной – как камень с горы.

– Большой был кабан-то? – перебил парня Чистяков.

– Здоровущий! Клычища – во! Я все сильней нажимаю, слышу – храпит за плечами. Я – вбок, и назад побежал. А он с разгону пролетел вперед, дал маху. Повернул, снова за мной, опять нагоняет. Опять я его таким же манером обманул.

– А ну, запнулся бы?

– Он бы меня в один миг смял. Только я бегаю прытко. Решил я его так к одному месту подманить – там обрыв крутой, а под ним вода. Только далеко туда, – ну, думаю, черта с два, догонишь! Пру это я – света не вижу. Две недели потом ноги болели.

– А кабан?

– Он в ярость вошел – чуть на деревья не налетает. Подлетел я к обрыву, ногу о сук пропорол, чувствую – кровь хлещет. А он по пятам– духом своим мне ноги обжигает. Эх, думаю, была не была! И в воду!

Ребята ахнули. Смолистый сук треснул и заиграл яркими языками.

– Нырнул я глубоко, и вбок, слышу – бух! – в двух шагах от меня пузыристым комом мой кабан туда же!

– В воду?

– В воду. Выплыл я, воду ему в сопатку хлещу; тут братишка мой подоспел, – как раз купаться пришел. Обрыв крутой, кабану не взлезть; а мы камнями наяриваем. Так и утоп.

– Так совсем и пропал? – ежась, спросил Мишка Волдырь.

– Зачем пропал? Мы его на берег выволокли, сколько дней потом свинину особачивали! Девять пудов – шутка ли?

– А не врешь ты? – спросил Ерзунов.

– Чего мне врать. Я тебе хоть завтра могу щетину его принести. Увидишь – в два вершка щетина.

Снова стало тихо. Где-то звонко и весело застрекотал сверчок.

– Не подгорела у тебя каша-то? – спрашивает Кирюха кашевара и тянет носом воздух.

– Маленько подгорела, – смущенно отвечает Чистяков.

– А то был у нас еще такой случай, – начал Кирюха, подсаживаясь поближе к котлу и вооружаясь большой деревянной ложкой. – Пошло нас человек двадцать ребят, – и железнодорожников, что на линии живут, и греков из Вишневки, собирать дикую черешню. Черешни здесь у нас в ущельях тьма, – поживете – сами увидите. Только дикие черешни высоки очень, собрать трудно. Вот мы и решили одну старую черешню свалить.

Она у самого обрыва стояла, так что ей жизни все равно был год-другой. А дерево громадное, с него одного ягод можно пуда два собрать. Только трудно так срубить было, чтобы в пропасть не упало. Случился тут черкес один, Ахметка. Ловко так он петлю на сук накинул, говорит – подрубайте с того конца. Рубили мы долго.

– Ну, – кричим, – Ахметка, берегись, как бы не раздавило.

Он в сторону за веревку тянет. Нет, дерево не идет. Еще глубже подрубили. Крякнуло оно, треснуло, стало опрокидываться, чуть Ахметку не подмяло. Зашумело сильно. Чуть упало, мы к нему. И вдруг из ветвей – медведь!

– Ух, ты!

Мы как завизжим – и бежать. Так никто и не видал, что с Мишкой сталося.

– И Ахметка убежал?

– Неужто нет?

– Чего ж это он на дереве сидел?

– Черешни обирал. Медведи до фруктов страсть как охочи, – ответил Кирюха, отваливаясь от котла.

– А я вот на кашу спец, – добавил он, ухмыляясь.

Тихо-тихо стало в лесу. Летучая мышь ломаным лётом пронеслась над костром.