Текст книги "Летчик Мишка Волдырь"

Автор книги: Михаил Гершензон

Соавторы: Маргарита Михаэлис
сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 8 страниц)

VI. На Кавказ!

В первый день у Мишки в глазах все ребята путались, были на одно лицо. Только трех-четырех он сразу стал отличать от других.

Первым был Шурка Фролов.

Мишка в дом пришел как раз к обеду, – а он тут же залез ложкой в Мишкину тарелку, скорчил смешную рожу, сказал:

– Мне суп не нужен, был бы ужин, – и стал хлестать Мишкин суп за обе щеки. Был он рыжий, конопатый и вихрастый. Все-то он говорил прибаутками. Обедать кончил, перелез через скамью, пузо выставил и шмыгнул носом:

– Наелся, напился, в царя обратился.

Стали ребята Мишку Волдыря пробовать – каков он в драке и насчет сметки, Подошел к нему лопоухий парнишка один и говорит:

– Ты пальцы в рот заложить умеешь?

– Умею.

– Ну, заложи. Так. Теперь растяни щеки– пошире. А теперь скажи: солдат, солдат, дай мне пороху и шинель.

Мишка сказал и вышло: дай мне по уху и сильней.

Тот ему по уху – р-раз!

Тут пришел Мишкин черед. Он парнишке и говорит:

– Ты где больше любишь, в тени или на солнце?

– На солнце.

– Смотри, как дерутся японцы!

Мишка его за волосья сгреб и по шее.

– Нет, нет, в тени! – завопил парнишка.

– А, втяни! Я те втяну!

И вытянул его Мишка Волдырь по спине – будто из пушки выстрелил.

Ребята кругом стоят, за животы держатся. Мишка себя в обиду не дал – он был хоть и щуплым, а изворотливым.

И не заметил Мишка, как время подошло к чаю.

А в другой комнате девочки в это время водили Ленку, показывали ей своих кукол и голышонков.

Маня Лютикова, сорванец и бутуз, к ней подбежала, синими глазенками своими блеснула, говорит:

– В лесу была?

– Да.

– Волков видала?

– Нет.

Лютикова тряхнула головой.

– Скажи – да!

– Видала.

– Боялась?

– Не боялась.

Маня вдруг у нее под носом – хлоп! Ленка моргнула.

– А, моргнула, моргнула, – значит, боялась! – засмеялась Лютикова.

И Ленка тоже засмеялась.

Потом Маня Лютикова ее в угол отвела, – я, говорит, тебе что-то по секрету скажу. И шепотом, серьезно так, начала:

– В Рязани пекут пироги с глазами; их едят, они глядят, их жарят, они по карманам шарят, их пекут, а они бегут.

Стало Ленке весело, будто она в детском доме весь век прожила. Манька Лютикова подарила ей свою куклу.

Вечером ребята улеглись по койкам. Спать еще никому не хотелось: рано было. Шурка Фролов залез в тумбочку ночного столика, как в ширму, так что высовывалась только одна голова, – загнусавил:

– Рутютю! Уанька рутютю!

Потом палку на палец поставил, как фокусник, и стал считать:

– Калечина, малечина, сколько часов до вечера – раз, два, три, четыре…

Палка упала.

Очень Мишке понравился его тезка, Мишка Ерзунов. Худенький такой, желтый, а глаза, как у мыши.

Его койка рядом с койкою Мишки Волдыря.

– Как у тебя, мамка есть? – спрашивает его Ерзунов.

– Нет.

– А тятька?

– Тоже нет.

– Вот и у меня нет. Только у меня не умерли они, а потерялись.

– Как потерялись?

– Не знаю я, где они живут. Я маленький еще был, отец и мать на железной дороге служили. Пришла раз мать, говорит – идем в Совет, и повела меня в Московский Совет; ей еще там какую-то бумажку дали. А на другой день снова сказала – в Совет, а привела меня вовсе в приют.

Адрес у меня был, как домой пройти, только ребята его зажигательным стеклом сожгли. Я помнил, как до площади дойти, а там, каким трамваем ехать, забыл. Маленький я еще был тогда.

– А мать с отцом помнишь?

– Не очень помню. Мне тогда только шесть лет было. Потом меня в другой дом перевели, потом в третий – должно, мою фамилию спутали, они меня найти не смогли.

Мишка Волдырь стал засыпать. Сквозь сон он уже слышал, как Ерзунова мать и отец, уходя на работу, запирали в комнате, как ему было скучно, и как он плакал. А один раз не стерпел, стал колотить ногами в дверь и вышиб дощечку; но вылезть в дыру побоялся, приладил, как мог дощечку на место и стал ждать мамку.

Мишка Волдырь разметал руки, заснул и стал посвистывать носом.

Утром, вместо занятий, было собрание; на собрании руководитель сказал, что Моно дало разрешение вывезти дом на лето на Кавказ.

Двинутся через неделю.

VII. Сборы в дорогу

Был ли из вас, ребята, кто на Кавказе? Собирался ли кто в дорогу, – в далекий путь? Сколачивал сундучки? Зашивал тюки с бельем? Жестянки, кастрюли, бидоны – кто паковал в мешки? Кому приходилось надолго прощаться с Москвой? Повстречать на углу огольца, старого друга– приятеля, и оглоушить его с наскоку – завтра, дескать, нам вагон на Кавказ! На прощанье оставить ему все свои гвозди, куски резины, шурупы, катушки, свистки, сбитые двушки и трёшки?

Кому не случалось, тому не понять, какая в доме пошла кутерьма.

Руководители бегают красные, рукавами отирают потные лбы. Пуще всех работает комсомолец – Николай Иваныч. Откинет черную прядь со лба, крякнет; и пойдет ворочать тяжелые кули.

В доме – все вверх дном.

Только и слышно:

– Лёнька, беги за паяльщиком, запаять кипятильник!

– Брось, не тащи сам, надорвешься!

– Фрося, зашей покрывала отдельно!

– Что ты, Лютик, разве с таким узлом пустят в вагон?

– Сахар на Кавказе дорог. Беги, скажи дяде Сереже, пусть купит не два пуда, а три!

Шурка Фролов – рыболов.

– Там, на Кавказе, рыбу ловить есть где?

– Как же, в море рыбы довольно.

– Какая там, как у нас рыба?

– Нет, там морская.

– А морская рыба все-таки вкусная?

– Ну да, вкусная.

– Нужно повезти с собой вершу.

– В море вершами рыбу не ловят, там рыбу берут на крючок или сетями.

– Нужно купить веревку и лески!

Гундосый, и тот лопоухий мальчишка, Корненко, согласны.

– Веревку и лески!

– И червяков!

А девочки хлопочут про игры.

– Нам мяч и прыгалки!

– На кой им прыгалки, – кричит Александров, – лучше нам футбол!

Голова – кругом, будто нарочно все перед глазами прыгает.

Мишка Волдырь на вокзал, к Кочерыжке. Он бегал к нему, когда только мог.

– Ну, Кочерыжка, завтра мы едем. Ступай, попросись, чтоб тебя взяли.

– Ну, не возьмут. Теперь уже поздно. Да меня все равно бы не взяли – я дефективный. Только мне наплевать.

– Как наплевать?!

– А вот так!

Кочерыжка сплюнул со звоном и попал в проходившую мимо молочницу. Та завопила:

– Ах, ты вшивая дрянь!

– Ну, ну, проходи, тетка, тебя не убудет– спокойно бросил ей Кочерыжка.

– Разве ж ты бы не хотел на Кавказ? – спросил Мишка.

– Зачем не хотеть? Хочу.

– Отчего же…

– Оттого, что я в вашем доме не нуждаюсь. И сам доеду.

– Ванька! – вскрикнул удивленно Мишка, – неужто сам поедешь?

– А что ж. Мне не впервой кататься. Я даже до Челябинска доезжал.

– А сгонят!

– Сгонят – опять сяду. Ты только разузнай хорошенько, через какие города проезжать.

Чувашонок, Турхан, с булкой в зубах, подошел к ним и уселся на пол, скрестив ноги. Его чумазая рожица сияла, как будто намазана была маслом.

– У мине сегодня удач, – сказал он, – По улице богатый человек едиль на извошик с баришня. Баришня маленький ножники терял, я в грязь нашел. Мне тетка двасать копеек дал.

– Ай да Килькунда! – засмеялись ребята. – А на Кавказ хочешь?

– Какой Капказ? – спросил мальчонка.

Ребята рассказали ему.

– Я на Капказ едиль боюсь. Мне Масква карашо, – сказал Турхан. Только глаза его стали грустней и рожица как-то перестала блестеть.

На утро Мишка Волдырь принес Кочерыжке записку:

– Ростов – Армавир – Туапсе.

– Ростов, Армавир, Туапсе, – повторил оголец, пряча записку за пазуху.

VIII. Когда же, наконец?

Тяжелый грузовик хлюпая по лужам, в третий раз уже подбегает к детскому дому.

Откуда только у ребят прыть взялась? Щиты, матрацы, кули перышком взлетают на высокую площадку машины.

Главное дело – дружно работать; нынче Павлику не приходится даже командовать, как обычно. Первый лентяй, лопоухий Корненко, и тот кидает щит за щитом так, что они летят один за другим, точно крылья ветряной мельницы.

Матвей Никанорыч, летчик, сегодня свободен. Он пришел поглядеть, как будет уезжать на юг Мишка Волдырь.

Летчик силен, он подсобляет ребятам, ходит, высокий и рыжий, между тюков, попыхивает своей коротенькой трубкой.

– Ну, кикимора, пиши, – говорит он Мишке, и точно клещами сжимает его руку.

– Прощайте, ребята!

– Прощайте! Прощайте! Прилетайте к нам на Кавказ! – кричат ребята.

– Что ж, может и прилечу, – весело отвечает Матвей Никанорыч.

Есть. Грузовик покатил к вокзалу – в последний раз. Позади остались пустые комнаты, заваленные тряпками, клочками бумаги и кусками рогожи. Еще остался дядя Иван, – дворник.

На Курском вокзале, в зале III класса, громоздится гора вещей. Ребята слоняются по залу из конца в конец, скучают, терпенье подходит к концу. Какое, впрочем, терпенье! Терпенье давным-давно лопнуло. Уже двадцать минут третьего; в три часа уходит поезд; а заведующей с льготками все еще нет!

Когда они успеют погрузиться? И ведь еще надо сдать часть вещей в багаж!

Николай Иваныч выходит из себя; он ерошит волосы с такой злостью, будто это может помочь делу.

Делегатка от Женотдела – старая, добрая женщина, с лицом изрытым оспой, все успокаивает ребят:

– Ишь, горячка! Не ной, успеешь и следующим поездом. Подождать, только и всего. Верно, Катерину Степановну в МОНО задержали.

В полчаса третьего прибегает кассир и прямо к Николаю Иванычу:

– У меня пропадает вагон. Я не успею выдать билетов! Через пять минут я начну продавать оставленные за вами места.

Вокруг кассы толпа, билеты берутся с бою, – только давай.

Ребята у входа, – не покажется ли Катерина Степановна. У каждого в руках – сундучок, у девочек узелки. Кочерыжка тоже собрался в дорогу: в толпе ребят легче уйти от контроля. Надвинул шапчонку на лоб, подтянул кушак, и готов.

Катерины Степановны нет, – нет, нет и нет.

Тьфу!

Прибегает кассир.

– Нет еще льготок?

– Еще минутку, – просит его Николай Иваныч.

– Я продаю билеты, – решительно обрывает кассир.

Длинь! – Первый звонок.

– Ну, Мишка, прощай, я поехал, – говорит Кочерыжка. – Ростов – Армавир – Туапсе.

Он ныряет в толпу, и Мишка Волдырь остается один.

Длинь! Длинь! – Второй звонок.

– Неужто ему удастся уехать?

Длинь! Длинь! Длинь!

Свистнуло, стукнуло, ёкнуло, загрохотало.

Поезд ушел, в зале третьего класса громоздится гора матрацев, тюков, сундучков и злющих ребят.

– Кочерыжки-то нет, должно быть, уехал, – говорит Ленка Мишке Волдырю.

А чувашонок Турхан все стоит у окна и смотрит вслед, вдогонку другу своему, Кочерыжке.

Лицо у него не блестит и глаза, как серые куски железа.

Вот в дверях Катерина Степановна с пачкою льготных билетов.

Следующий поезд на Ростов в половине первого ночи.

IX. Станция Курица

– Чу-чу-чу-чу, чу-чу-чу-чу, чу-чу-чу-чу – громыхают колеса. Мимо окошек бегут деревья, домишки, столбы, веером развертываются разноцветные полоски полей, – где черные, где едва-едва зеленые, где серые. Покажется ветряк, взмахнет крыльями, точно рукавами, и убежит прочь. Речонка скользнет в камыши. Шарахнется в сторону рыжая корова. В окно кажется, будто там всюду – сильный, сильный ветер.

Мишка Волдырь лежит на верхней полке и в лад колесам твердит:

– Чу-чу-чу-чу, чу-чу-чу-чу, чу-чу-чу-чу…

Через полку от него лежит лопоухий парнишка, Корненко.

Корненко вдруг начинает петь чудные слова:

 
Че-ре-па-ха, че-ре-па-ха,
без во-лос, без во-лос,
ру-мя-ни-тся, pу-мя-ни-тся,
во весь нос, во весь нос.
 

И сейчас же Мишка, Шурка Фролов и другие ребята подхватывают.

Весь вагон, все, как один, дружно, в лад погромыхиванию колес, тянут:

 
Че-ре-па-ха, че-ре-па-ха,
без во-лос, без во-лос,
ру-мя-ни-тся, ру-мя-ни-тся,
во весь нос, во весь нос.
 

Звончей всех – голоса Корненки и Ленки – Мишкиной приятельницы. Ленка поет вполголоса, но ее пение среди других голосов, как василек во ржи.

«Ай, девчонка, – думают ребята, – молодец девчонка!»

Под вагонами грохнуло, застучало; потом рвануло вперед и поезд стал.

– Станция Березань, кому надо вылезай! – гнусит Гундосый. Ребята валом повалили из вагона.

* * *

Мишке не охота слезать. Он перегнулся через край полки и смотрит вниз. Внизу у столика сидят два буржуя и уплетают большущую рыбину. У одного – толстенького, красного, с головой, похожей на колено, – пальцы короткие, точно обрубки, и по ним течет жир. Морду он тоже замусолил чуть не до ушей. А другой – опрятный, Он худой, на голове у него пробор, волосы на две стороны расчесаны, будто собака прилизала. Пальцы у него длинные, руки в манжетах, губы утирает салфеткой.

С рыбою справились.

– Нужно пойти, купить чего-нибудь, – сказал жирненький, отер руки газеткой и ушел со своего места.

Второй аккуратно прибрал со стола, спрятал хлеб в корзинку, переложил ногу через ногу и стал ковырять в зубах перышком. Потом перышко сунул в кармашек, достал листок почтовой бумаги и карандаш.

– Разглядеть бы, чего он там пишет, – думает Мишка Волдырь.

Перегнулся, свесил голову пониже, видит: кругленьким почерком тот выводит:

– Предложи Круглову пять лошадей за 95 червонцев, если одну продал 20 червонцев.

Телеграмма, значит.

– Спец! – думает Мишка.

В проходе толкотня. Ребята гурьбой валят в вагон.

Бам-бам-бам! – частых три звонка, поезд тронулся.

Жирненький вернулся, положил на стол круг колбасы.

– Хорошая здесь колбаска, Фаддей Петрович, – и дешево. Угощайтесь.

Подостлал газету, ножичек разогнул, стал уплетать ломоточками – не спеша и со вкусом, Опять у него заблестели пальцы и щеки.

Мишка Ерзунов взлез на полку к Мишке Волдырю.

– Погляди, как жрут! – говорит ему Волдырь. – Только на прошлой станции такую вот рыбину оплели.

В вагоне стало тише: ребят укачало.

По-прежнему пролетали мимо окон деревушки, леса, разноцветные полоски полей. Верста за верстой, верста за верстой – на юг.

У Ерзунова тоже путается в голове. Ему хорошо, Он закрывает глаза и говорит Волдырю:

– Верно это, что если пойти с одного места, и все идти, идти и не поворачиваться, то к тому же месту вернешься?

– Я думаю, верно.

– Это если из Москвы пойти, то далеко, – говорит Ерзунов. – А если с Кавказа – наверное ближе. Может, и в один день пройдешь. Нет, в один не пройдешь. Пожалуй, дня три идти надо. Приедем на Кавказ, убегу и пойду.

Отчего это так часто остановки? Мишка проснулся, поезд стоит. Смерклось, на станции фонари горят. Ребята спят, раскидав руки и ноги, с открытыми ртами, а у Ерзунова как будто и глаза открыты.

Бам-бам-бам!

Толстенький опять вернулся, кладет на стол добычу.

Шурка Фролов сидит, свесив ноги с койки и смотрит, как тот разворачивает прожиренную рваную бумагу.

– Станция Курица! – звонко откалывает Шурка.

Толстенький морщит нос, а тот, с пробором, сердито глядит на Шурку. Ребята хохочут.

– Позвольте спичечку, – говорит жирный, усевшись на лавку.

– Пожалуйста!

Чирк – закурил.

– Не хотите ли Красной Звездочки? – спрашивает он своего спутника, протягивая к нему красивую синюю коробку.

– Благодарю вас, охотно.

– За спичечку папиросочку! – не унимается Шурка. – Дяденька, спички-то дешевле папирос будут!

Буржуй морщит лоб, будто не слышит. Только лысина у него краснеет от злости.

– Ребята, ужинать! – кричит тетя Феня.

Хлеб уже нарезан ломтями, в ногах у нее ведро, полное яиц.

– С кем тукаться? – суетится Мишка Ерзунов, радостно подергивая тощими плечами.

– Дай, чокнемся с тобой, Волдырц – ведь мы тезки!

В Ростове вагон с ребятами перецепили к другому составу, который шел до Армавира, и ребята простились со своими милыми соседями.

X. Неожиданное событие

Поезд, глотая версту за верстой, летел в темноту. Слаще всего на свете – спать в поезде, под тряску, дрожанье и постукиванье колес. Сквозь сон как будто бы слышен каждый раскат колеса. Подслеповатыми огоньками мигнет тебе станция, прозвякает третий звонок, поезд тронется, а ты себе дремлешь, не смотришь, не видишь и не слышишь. Зайдет в вагон человек, проскользнет между коек, тихонько вытащит у тебя из-под головы корзину с вещами и так же тихонько и незаметно спрыгнет на первой остановке. А ты спишь, пускаешь ртом пузыри, учишься петь носом песни, и снятся тебе высокие Кавказские горы, море, может быть, самолеты и, может быть, даже рыжий летчик, Матвей Никанорыч.

На счастье, в вагоне, где ехали ребята, все было в порядке. Николай Иваныч ходил по проходу взад и вперед и стерег ребячью поклажу.

Вот проснулся Щурка Фролов. Снял один сапог, поразмял ногу, взялся за другой, но голова притянула его к койке, и он снова заснул. Маня Лютикова свалилась с верхней полки и ушибла Фросю; та захныкала спросонья и повернулась на другой бок. Александров вдруг со сна стал громко считаться:

 
Стакан, лимон,
выйди вон,
из окошка кувырком.
Этки-петки-турманетки – кок…
 

сказал он, тяжко вздохнул и присвистнул носом.

Вдруг – грохот, крик, треск, – под поездом проломился мост, под поездом нет моста, паровоз рухнул в пропасть; ахнули, грохнули, рухнули вагоны. В темноту, в ночь, в лязг, в треск– ухнули тяжелые вагоны, налетая друг на друга, разбиваясь, раскалываясь, как орехи, сплющиваясь, как спичечные коробки под сапогом.

Ничего не видно, темно, кто-то стонет. Где Мишка Волдырь? Где он, где он? Нету Мишки Волдыря, и Лютиковой нету, и Фроси, и Шурки Фролова. Николай Иваныч! Нет Николай Иваныча, никого нет, только слышны жалобные стоны, и Мишка Ерзунов вылезает из-под груды изодранных в клочья досок.

Все это приснилось Ленке; она с испугу проснулась. Николай Иваныч ходил между коек, все было спокойно.

Поезд, ровно гремя, подбежал к Армавиру. Начинался рассвет, в сизом воздухе тускло горели фонари станции. По перрону забегали люди, потом вагон со спящими ребятами отцепили от состава, состав ушел на Минеральные Воды, а вагон одиночкой остался стоять на путях, ожидая себе попутчиков на Туапсе.

XI. Армавир – Туапсе

В двух шагах от станции – грязный заплеванный рынок. День только начался, у торговок корзины еще полны. Солнце светит не по московски, – греет, не только светит.

Курносый мальчонка в изодранном пиджаке сидит на корточках, прислонившись спиною к лотку и засунув рукав в рукав. Он греется на солнце, – ночь была холодна, – и спорит со своим приятелем по ночлежке, черномазым армяшкой.

– Гавару тебе, есть бох, в церква есть бох, – горячится тот. Курносый мальчишка смеется.

– Ну, если есть, покажи. Хоть кому покажи!

– Сачэм мнэ пакасывать? Я сам витал.

– Хо! – смеется курносый, – такой большой, а говорит, бога видал! Чудак! Да где ты видал? Икону видал? На бумажке? У нас был склеп и там икона здоровая, – мы в нее камнем как пальнем!

– За то бох накасать будит.

– Ты мне сказок не рассказывай, – разошелся курносый, – Ну, вот, я ногой перекрещусь, – разве же у меня нога отсохнет? Не отсохла ведь! Да идем куда хочешь, в Красную армию хоть, спросим, есть ли бог. Да тебя в три шеи прикладами погонят!

– Сачем в Красной армий? Пайдем, тот человек спросим, – говорит армяшка, и кивает на толстого булочника.

– Ладно! – вскакивает на ноги курносый мальчишка, и подбегает к заваленному хлебом лотку.

– Дяденька, – говорит он, – мы тут про бога поспорили. Кто из нас прав, тому дашь булку?

– Ну, ладно, дам, – отвечает тот и смеется.

– Я гавару, есть бох, он говорит, нет бох! – ударяет себя в грудь армяшка.

– Ну, ты и получи булку, – говорит продавец, и дает ему черствую, продавленную булку.

– Видишь, моя права, – говорит армяшка, блестя глазами. Он отламывает кусок булки и дает ее курносому мальчишке. Тот жадно запускает в нее зубы, потом вдруг срывается с места, кричит – прощай! – и на бегу сует краюшку в карман: со станции слышен свисток.

Маленький армяшка остается один и уныло продолжает уплетать свою булку.

Мальчишка в развевающемся пиджаке пулей вылетает на станцию, бежит за поездом и вскакивает на ступеньку заднего вагона.

– Успел! – радостно говорит он и старается отдышаться. Потом трогает ручку двери. Дверь заперта. Он вынимает из кармана недоеденный завтрак и, крепко держась за поручни, начинает уписывать булку за обе щеки.

К ближайшей остановке поезд подходит под третий звонок, на минуту замедляет ход и двигает дальше. Но мальчишка успел перебежать на открытую площадку второго вагона. Мимо каморки проводника он шмыгнул внутрь: но в глубине вагона стоял контролер, и помощник контролера, и проводник.

Мальчишка живо захлопнул дверь и пошел удирать от контроля к паровозу, – с площадки на площадку, через буфера, из вагона в вагон, пока не попал в гущу ребят в одинаковых, серых рубашках. С верхней полки кубарем скатился Мишка Волдырь.

– Кочерыжка!

– Ш-ш-ш! – оборвал его тот, и змейкою взлез под потолок, на третью, багажную полку.

Его почти никто не заметил, а кто и заметил, сейчас же забыл, – все сидели, прилипнув к окнам, и глядели на невиданно-зеленые склоны крутых холмов, густые леса и серые, слоистые развороты откосов.

Поезд все время полз в глубине ущелья. Вдруг ребята с хохотом отпрянули от окон.

– Мне облило всю грудь!

– А мне все лицо! – завопил Александров.

Это горный поток, водопадом слетая с кручи и ныряя под мост, обдал поезд струею студеных веселых брызг.

Кочерыжка лежал на третьей полке и вполголоса разговаривал с Мишкой.

– Ленка, полезай сюда, – крикнул Волдырь.

– Ванюшка! Как ты сюда попал! – обрадовалась Лена.

– С неба упал, – засмеялся Кочерыжка.

Прошел контроль, пересчитал ребят и пробил целую пачку билетов.

Кочерыжке повезло: ему удалось забраться в угольный ящик, он попал в скорый поезд и, как говорят наездники, усидел в седле до самого Армавира. В Армавир он приехал раньше ребят на добрых двадцать часов.

* * *

– Сейчас будут видны снежные горы, – сказал Николай Иваныч.

– Вон они, вон они, я уже их вижу! – в восторге завизжал Ерзунов.

– Какие там горы, это облако, – засмеялся Шурка. – Чудак-рыбак, поймал чурбак, кричит– рыба!

Но облако становилось видно все ясней и отчетливей, и скоро сам Шурка Фролов уверился в том, что это горы. Далеко на горизонте, за ширью холмов и долин, над сине-зелеными коврами лесов видны были молочные, белые, чуть дымчатые по краям, отроги Казбека.

– До них больше ста верст, а как ясно видны, – сказал Николай Иваныч. Только мы до них не доедем, дорога на Туапсе проходит далеко от Казбека. А в Туапсе таких гор нет, там только высокие холмы, покрытые лесом.

Ленька Александров и Елисеев подрались. Ленька отошел от окна, чтобы напиться воды, подходит, а Елисеев стал у окна, не пускает.

– Место, говорит, съезжено.

– Какой там съезжено, – разозлился Ленька. – Пусти!

– Не пушу, говорят, съезжено.

– Ну, я сам стану!

– А ну, стань!

Ленька вспылил.

– Ты, кричит, рябой, на меня не натыкайся!

Кто-то кого-то ударил – раз, два, но тут вдруг поезд влетел в темноту, как будто врезался в нутро земли.

– Туннель! Туннель!

– А гудит-то как!

– Как пять поездов!

– Я боюсь, тетя Феня, тетя Феня, я боюсь!

– Смотрите, ребята, не высовываться!

– Ну, и шибко! Ух, шибко как!

Ничего не было видно, только оглушал грохот и сквозь пол чувствовалось, как, дрожа, мчались колеса.

– Ну, и тьма!

Но вот стены туннеля из черных стали серыми, и поезд выскочил в яркий солнечный свет, – выскочил так поспешно, как будто боялся, что темнота туннеля прищемит ему хвост, прихлопнет его. Грохот все еще несся по туннелю, за поездом вдогонку.

Ленька сидел на лавке, тер грязными кулаками глаза и скулил.

– Рябой! Рябыня! Рябой!

– А ты с него шкуру сдери, а рябушки продай, – присоветовал Шурка Фролов.

– Еще должно быть семь туннелей! – прибежал от проводника Ерзунов.

Снова поезд загудел так, как будто прорывался вперед через камень, стало темно и пахнуло сыростью. Снова показалось, что поезд несется в глубину земли, и никогда уже не видать солнца.

Мишка Волдырь лежал, по своей привычке, на пузе, и рассказывал Кочерыжке и Ленке, что у дяди Сережи с собою охотничье ружье, что он будет охотиться на зайцев, на диких кошек и на шакалов.