Текст книги "Опальный принц"

Автор книги: Мигель Делибес

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 7 страниц)

11 часов

– Смотри, Хуан, самолет, – сказал Кико.

Он кружился на месте, держа двумя пальцами тюбик из-под зубной пасты и подражая гудению мотора; через некоторое время он перестал кружиться, опустил тюбик на красную крышку плиты, протащил его вперед и остановил.

– Смотри, Хуан, – повторил он, – а теперь самолет сел.

Витора внимательно оглядела Хуана, он казался бледным, его глубокие, черные, сосредоточенные глаза были обведены синевой.

– Мальчик похудел, – вздохнула она. – Сразу заметно.

– Смотри, Хуан, он приземлился! – крикнул Кико. Заворачивая девочку в земляничное полотенце, Мама сказала:

– Завтра он пойдет в школу. Вчера у него уже не было температуры.

Кико схватил тюбик и снова закружился, подражая шуму мотора.

– Смотри, Хуан, как высоко он поднялся!

– Отстань, – буркнул Хуан.

Черные глаза Хуана не отрывались от страниц комикса, губы шевелились сами собой: «Войдя в одну из камер, наш герой получил удар по голове и свалился ничком». Кико положил тюбик в карман штанишек и почтительно приблизился к брату.

– Интересно? – спросил он.

– Ага, – автоматически сказал Хуан.

Кико вытянул палец и робко ткнул в страницу.

– Это кто? – спросил он.

– Зеленый Казак, – ответил Хуан.

– Он плохой?

– Нет, хороший.

– А это?

– Это Танг, самый плохой из всех. Он вожак пиратов.

Кико вытащил из кармана тюбик и отвернул колпачок.

– Я убью его из моей пушки.

– Иди отсюда, – сказал Хуан, не поднимая глаз и решительно отодвигая Кико ногой.

– Если он плохой, почему же ты не хочешь, чтобы я его убил?

Хуан не слушал его. Он жадно читал: «Только попробуй меня обмануть, я буду стрелять немедленно. Прикажи твоим людям бросить оружие!»

Витора наливала молоко в кастрюльку. Несколько капель упало на красное крыло плиты. Она поставила кастрюльку на огонь и тяжко вздохнула.

Мама спросила:

– А про Севе ничего не слышно?

– Ее матери, поди, не лучше, раз она не едет, – ответила Витора и вздохнула еще глубже.

– Что, уже? – спросила Мама.

– Да, завтра… Все одно к одному.

Кико вскарабкался на плетеное креслице и стал размазывать пальцем белые капли. Он склонял голову набок, как бы выискивая наилучшую перспективу, и наконец, начертив запутанный узор, радостно завопил:

– Вито, Хуан, это Сан-Себас!1

[Закрыть]

Хуан швырнул журнал на пол и неохотно подошел к плите. Сдвинув брови, он посмотрел на иероглифы и презрительно спросил:

– И это пляж?

Раскрасневшись от удовольствия, Кико громко пояснил:

– Смотри, вот эти сеньоры плавают, а этот загорает, а…

Хуан пожал плечами, и на его лице отразилось глубокое разочарование.

– Ничуточки не похоже, – сказал он.

Витора говорила Маме:

– Пятерых из каждой сотни посылают в Африку, и что вы скажете, обязательно должно было выпасть на него. Убиться можно.

– Ну посуди сама, – сказала Мама, – кому-то же надо ехать.

– Господи, и я так думаю, но почему это все шишки должны валиться на мою голову? Что, других людей мало?

– А как приятель Паки?

– Кто, Абелардо? Ну, этот-то не иначе в рубашке родился. Прямо не знаю, отчего этой девчонке вечно везет. В субботу идет и выигрывает в лотерею, а в понедельник тянут жребий, и жених остается при ней. Надо же так.

Малышка била в ладоши и повторяла:

– Атата, атата.

Кико подошел к ней, взял за ручки и стал хлопать ими посильнее, девочка залилась смехом, мальчик тоже засмеялся.

– Атата, атата, – твердила малышка.

Кико дернул за полу халата в красных и зеленых цветах:

– Она говорит «красота». Мама, Крис говорит «красота».

Мама продолжала говорить:

– … А кроме того, это не такая уж беда.

Витора рассердилась:

– Ну, еще как посмотреть. А Паки заладила теперь, что Фемио свяжется там с какой-нибудь черномазой.

– Вот глупости, – отозвалась Мама.

– Да неизвестно. И Абелардо тоже – мол, негры теперь такие, что от них любого можно ждать.

Кико снова дернул за мамин халат:

– Мама, а Крис сказала «красота».

Мама без церемоний отстранила его:

– Оставь меня, ради бога, ну что ты прицепился, не надоедай.

Витора налила молоко в фарфоровую кружку, а остальное разлила по двум тарелкам, открыла банку с изображением смеющегося младенца и положила в каждую тарелку по большой ложке с верхом желтого порошка.

– Завтракать, живо, – сказала она, поочередно размешивая содержимое обеих тарелок.

Она усадила Кико на белый стульчик, подвинула к столу другой стул – для Хуана, подхватила девочку и устроила ее у себя на коленях. Крис безропотно глотала кашу, и с каждой ложкой вокруг ее влажных губ росла желтая кромка. Хуан поставил перед собой журнал с похождениями капитана Труэно, оперев его о сахарницу, и, кроша булочку в какао, жадно поглощал комикс. «Вы дорого заплатите за свою дерзость». – «А-а-а-х!» – «Вперед, друзья, с этими уже покончено». – «Получай, каналья, пришел и твой черед!» А тем временем Кико ритмично постукивал ложкой по белому мрамору, и Витора сказала:

– Ну давай, Кико, ешь. Господи, что за ребенок!

Кико неуклюже сунул ложку в кашу и принялся водить ею по тарелке; там обозначились глубокие бороздки. Мальчик поглядел и снова помешал кашу.

– Ешь, у тебя все остынет.

Кико промурлыкал: «Что за красота снаружи, что за вкуснота внутри». Девочка уже заканчивала завтрак, и Вито встрепенулась:

– Кико, сейчас я позову твою маму!

Мальчик вяло поднес ложку ко рту и с отвращением пожевал кашу.

– Фу, какая гадость! – сказал он.

Глаза Хуана круглились, точно два блюдца. Он читал: «Но хватит болтовни. Сейчас ты умрешь!»

Витора спустила девочку на пол и отняла у Кико ложку:

– Дай сюда. Точно маленький.

– Я не маленький!

– Малявка, вот ты кто.

– Нет, не малявка!

– Ну так ешь. Тогда ты вырастешь и станешь большим, как твой папа, а если не будешь есть…

Кико открыл рот, закрыл глаза и проглотил, открыл рот, закрыл глаза и проглотил, открыл рот, закрыл глаза и проглотил – точь-в-точь индюк.

– Больше не надо, Вито, – наконец взмолился он со слезами на глазах.

Вито дважды провела слюнявчиком по его губам, схватила тарелку с остатками каши, счистила их в помойное ведро, а сверху аккуратно прикрыла картофельными очистками. Хуан сказал Кико:

– Отстань.

– А я сегодня встал сухой, Хуан, – сказал Кико. – Правда, Вито, я сегодня встал сухой?

– Правда, ты у нас уже вырос.

– Атато, – промолвила Крис.

– Она сказала «хорошо». Вито, а Крис сказала «хорошо»!

Витора взяла пылесос, щетку, пыльную тряпку и совок и шагнула в коридор.

– Сидите тихо, – сказала она, просунув в дверь растрепанную голову. – Не безобразничать.

Кико крутанулся на одной ножке, наслаждаясь независимостью. Потом подошел к угловому шкафчику возле плиты, дернул дверцу. Открываясь, замок щелкал «клип», а закрываясь – «клап», и Кико открыл и закрыл шкафчик раз двадцать пять, с улыбкой прислушиваясь к щелканью. Когда это ему надоело, он заглянул внутрь и увидел стопку клетчатых тряпочек – в красную и белую клетку, желтую и белую, белую и синюю, а повыше, на полочке – бутылки и банки с жидкостями для полировки и чистки и стиральные порошки. Он закрыл шкафчик, встал на колени и открыл маленькую дверцу под плитой.

– Это гараж, – сказал он.

Кристина, сидя под столом, подбирала с полу мелкие крошки хлеба и клала их в рот. Хуан, не шевелясь и не мигая, глотал страницу за страницей.

– Это гараж, Хуан! – крикнул Кико.

– Ага, – не отрываясь от журнала, отозвался Хуан.

На стене белела огромная нагревательная колонка – настоящая атомная бомба, а слева стояла электроплита, рядом с ней – плита с красной крышкой, еще левее поблескивала застекленная дверь черного хода, а рядом с дверью находилась вделанная в стену мойка для посуды, над ней – сушилка, чуть дальше раковина, за которой сразу же начинался короткий коридорчик – он вел в гладильную, и в него же открывались двери кладовой и ванной для прислуги. Из холодного крана раковины всегда капала вода – «тип», и через десять секунд опять «тип», но это было слышно лишь тогда, когда все, и дети и взрослые, молчали; иногда Кико подтаскивал к крану свой белый плетеный стульчик, усаживался и играл: он старался сказать «тип» вместе с краном, и всякий раз, когда их «тип» совпадали, так что получалось долгое «ти-ип», мальчик хлопал в ладоши, громко смеялся и звал Крис, чтобы и она послушала.

Против двери, ведущей на лестницу, стоял белый стол с белой мраморной столешницей, а над ним висел белый шкафчик, где Вито держала вазу с апельсинами, яблоками и бананами, сахарницу, солонку, сухой липовый цвет и сухие листья больдо2

[Закрыть], настой из которых Папа пил вечером после ужина. А дальше, справа от двери, ведущей в остальные комнаты, высился котел отопления, покрытый бронзовой краской, со стеклянной палочкой наверху, усеянной мелкими черточками и цифрами, ярко-красная нить на которой сжималась и вытягивалась, точно дождевой червяк.

Кико встал на цыпочки, нажал на дверную ручку и вышел из кухни. Он шел, уставясь в пол, и вдруг присел, поднял кнопку с ржавым острием и зеленой головкой и побежал в детскую.

– Мама! – пронзительно закричал он. – Посмотри, что я нашел!

Мама, оглушенная гудением пылесоса, водила трубой по углам и не слышала его. Внезапно она заметила мальчика, стоящего в открытых дверях, на сквозняке, и крикнула:

– Уйди оттуда! Ты не понимаешь, что простудишься?

Кико протянул руку с зеленой кнопкой.

– На, – сказал он.

Мама выключила пылесос и подошла к нему. В правой руке она держала сигарету.

– Что тебе? – спросила она.

– Смотри, что я нашел.

Мама посмотрела на ржавую кнопку.

– Прекрасно, – сказала она. – Ты очень хороший мальчик. А теперь ступай.

– Не то ее могла бы проглотить Крис, правда, мама? – продолжал Кико, не трогаясь с места.

Мама зажала сигарету в зубах и снова взяла в обе руки трубу пылесоса.

– Конечно, – ласково сказала она. – Ну иди.

– И тогда она бы умерла, правда, мама?

– Да, да, – Мама повысила голос.

– Как Маврик, правда, мама?

Мама подскочила, словно подброшенная пружиной. Выхватив сигарету изо рта, она завизжала:

– Да уйдешь ли ты наконец?!

Кико вернулся на кухню насупившийся, хмурый, и девочка взглянула на него из-под стола и сказала: «Ата-атата», но мальчик, не обращая на нее внимания, направился в ванную для прислуги, с трудом приподнял штанину и пустил в унитаз тоненькую прозрачную струйку. Потом зашел в гладильную, пошарил в угловом шкафчике и вытащил из жестянки желтый леденец на палочке. Довольно улыбаясь, он вошел на кухню, снял с леденца бумажку и сказал Хуану:

– Смотри, что у меня есть!

Хуан читал, глухой ко всему на свете: «Ну а сейчас, приятель, я буду иметь счастье всадить тебе пулю в лоб».

– Хуан! – повторил Кико, торжествующе крутя леденец над головой. – Гляди!

Хуан поднял свои глубокие черные глаза, которые тут же засветились живейшим интересом.

– Это чей? – спросил он.

– Мой, – ответил Кико.

– Дай откусить.

– Не дам.

Девочка выползла из-под стола, словно собачка, чутко улавливающая, чем пахнет, и с трудом поднялась на ноги. Она ухватила Кико за свитерок и потянула вниз.

– Ай. Ай.

– Нет, – сказал Кико. – Нет, не дам.

– Ну дай же откусить, – повторил Хуан.

– Он мой, – сказал Кико.

Хуан сунул руку в карман штанов и вытащил оттуда грязный нейлоновый мешочек, развязал его и показал брату маленький огрызок красного карандаша, замусоленный кусочек ластика и две монеты по десять сентимо.

– Если дашь откусить, я подарю тебе карандаш, – пообещал он.

Но Кико уже сосал леденец и время от времени вытаскивал его изо рта, чтобы отколупать кусочек прозрачной обертки. Крис, устав дергать брата за свитер, принялась плакать.

– Я дам тебе и ластик в придачу, – продолжал убеждать Хуан.

Кико торжествующе улыбался; он снова поднял леденец над головой, точно знамя, и облизал липкие губы.

– Это мой леденец, – провозгласил он. – Мне дал его сеньор из лавки.

Хуан смотрел на брата, и горло его медленно подрагивало, словно он что-то глотал; вдруг он подскочил к Кико, выхватил леденец, куснул и сразу же отдал. Плоский прозрачный диск покрылся белыми трещинками, как ледышка, сбоку недоставало кусочка, и при виде этого Кико как бешеный кинулся на Хуана, колотя его, лягая, обливаясь злыми слезами. Девочка рядом с ним тоже ревела и тянула свои пухлые ручки к леденцу. И тут дверь внезапно распахнулась, на кухню ворвался ураган красных и зеленых цветов, и раздался грозный голос:

– Это что еще за скандал? Что здесь происходит?

Крис все еще стояла, подняв ручонки, а Кико и Хуан наперебой осыпали друг друга обвинениями, и наконец из рукава в красных и зеленых цветах протянулась рука, завладела леденцом, и мамин голос сказал:

– Раз так, значит, никому, и все довольны.

Когда дверь закрылась, на кухне воцарилась выжидательная тишина; через минуту Хуан, потирая руки, обратился к Кико:

– Ну, давай я буду стрелять.

Кико сорвался с места и бросился к гладильной с воплем:

– На помощь, убивают!

– Та-та-та-та, – прострочил Хуан, прицеливаясь из воображаемого автомата, а Кристина, глядя на Хуана, с неожиданным оживлением повторила:

– Ата-ата-ата.

Она улыбнулась, и на ее смуглых щечках появились две ямочки, такие же, как на локтях.

12 часов дня

Услышав, что на их этаже остановился грузовой лифт, Кико вылез из своего уголка между двумя красными шкафами и открыл стеклянную дверь как раз в тот миг, когда Сантинес тащил коробку с продуктами из лифта на площадку. Но вдруг коробка, зацепившись за выступающую плитку, вильнула в сторону, и два пальца Сантинеса оказались прижатыми к проволочной сетке. Мальчишка инстинктивно сунул в рот занывшие пальцы и сердито проворчал:

– Прищемила, падла.

Кико глядел на него, не спуская глаз, и его лицо так же перекосилось от боли, как лицо Сантинеса, а когда посыльный потер пальцы о свой серый передник, Кико едва заметно повторил его жест, потерев пальцы о мягкие бороздки вельветовых штанишек.

– Привет, – сказал он наконец.

– Твоя мама дома?

Кико кивнул. Хуан услышал их, открыл дверь в коридор и крикнул:

– Мама, из лавки пришли!

Но в кухню вошла Витора и недовольно спросила Сантинеса:

– Позже не мог прийти, бездельник? Погляди, который час.

– Я часов не ношу, – нахально ответил мальчишка, показывая голое запястье.

– Ах, не носишь? – парировала Вито. – Погоди, я скажу твоему хозяину, он их тебе вмиг купит, у него не заржавеет.

Мальчик подбоченился.

– Эй, – насмешливо сказал он, – ты, верно, забыла, что это не я послал кое-кого в Африку.

На секунду показалось, что Витора вот-вот лопнет от злости. Шагнув к нему вплотную, она подняла руку и прошипела:

– Заткнись сию же минуту, не то я так тебе влеплю, что до смерти будешь помнить!

Мальчик вскинул руку, чтобы защититься от удара, но, увидев, что Витора сдержалась, выпрямился и присвистнул:

– Ну и обстановочка, нечего сказать.

Крис, сидя на полу, рылась в коробке и выкладывала в один ряд луковицы и апельсины, а Кико и Хуан следили за ходом словесной дуэли, поворачивая головы то к одному, то к другому противнику, как на партии в теннис. Витора выгружала товары и складывала их на плиту с красным верхом. Сантинес смотрел, как проворно двигаются ее скрюченные, но тем не менее ловкие руки.

– Руки у тебя… – пробормотал он. – И бывают же такие руки…

Витора снова бросила на него рассерженный взгляд:

– А тебе-то что до моих рук?

Мальчик пожал плечами:

– У тебя пальцы крючком, вот и все.

– Хорошо, а тебя это волнует?

– Ничуточки.

– Ну и помалкивай.

Кико робко приближался к Сантинесу и наконец дернул его за край серой блузы.

– Знаешь, – сказал он, – а я сегодня встал сухой.

– Вот достижение!

– Правда, Вито, что я встал сухой?

– Правда, голубь.

Видя, что Сантинес все еще не желает до него снизойти, Кико снова дернул его за блузу и, когда мальчик взглянул на него, спросил:

– А ты не ходишь в школу?

Сантинес издал короткий смешок и ответил с оттенком суровости:

– Нет, малец, в школу я не хожу.

– Потому что ты плохо себя ведешь?

– Кто, я? – Сантинес постучал себе в грудь сложенными щепотью пальцами. – Да я веду себя лучше всех на свете.

Витора протянула ему коробку:

– Бери и проваливай, да поскорее.

Сантинес скорчил насмешливую гримасу:

– Так-то ты меня любишь?

Витора в сердцах захлопнула стеклянную дверь и крикнула ему вслед:

– Была нужда любить тебя, сопляк.

Закинув коробку за спину, Сантинес безнаказанно гримасничал, отделенный от Виторы дверью, тряс скрюченной левой рукой, передразнивая девушку, и нахально смеялся. Вито сердито проворчала:

– В один прекрасный день я расшибу ему морду или уж не знаю, что сделаю.

Она открыла дверцу под плитой, придвинула ведро и совком насыпала в него уголь.

– Будешь зажигать отопление, Вито? – спросил Кико.

Движения девушки были резкими, она еле сдерживала раздражение. Вдруг на кухню влетел халат в красных и зеленых цветах.

– А Доми еще нет?

– Сами видите.

– Разве еще нет двенадцати?

– Давно уже было.

Кико подошел к котлу отопления и попробовал его открыть. Дверца не поддавалась, тогда он ухватил защелку обеими руками и изо всех сил дернул вверх. Дверца отскочила и ударила его по пальцу. Кико сунул палец в рот и завизжал:

– Прищемила, падла!

Халат в красных и зеленых цветах неумолимо наклонился над ним.

– Что ты сказал? – спросил мамин голос. – Разве ты не знаешь, что такие слова не говорят, это большой грех?

Витора, сидя на корточках возле котла, взглянула на мальчика с лукавым сочувствием. Вслух она сказала:

– Вот ребенок! И где только он слышит такие гадости?

Халат в цветах выпрямился, а Кико жался у стола, рядом с Хуаном. Мама сказала:

– Это я и спрашиваю. Кто может учить его таким вещам?

Витора подняла свои покорные, сине-серые, чуть покрасневшие глаза.

– Если вы это про меня, – сказала она, – так вы ошибаетесь.

Хуан слегка пригнулся и шепнул Кико на ухо: «Ха, падла». Кико посмотрел на него заговорщицки, засмеялся и взял за руку сестренку, тоже подошедшую к котлу. Витора скомкала вчерашнюю газету, положила сверху несколько тонких полешек, потом, стараясь не приминать бумагу, сунула в нее лучинки, чиркнула спичкой и подожгла. Пламя взвилось вверх гудя, свиваясь в спирали, и Хуан сказал:

– Это ад.

Кико скептически взглянул на него.

– Вот это ад? – переспросил он.

Халат в красных и зеленых цветах вышел из кухни, и Витора сказала:

– Да, ад такой, только побольше. И ты туда попадешь, если будешь писаться или говорить плохие слова.

Кико нахмурился.

– Я попаду в ад, если буду говорить «падла»? – переспросил он.

– Вот-вот.

– И если буду писать в штаны?

– Конечно.

Мальчик наклонил голову, посмотрел на свои штанишки и провел по ним сперва одной рукой, потом другой.

– Потрогай, Вито, – сказал он. – Даже ни мокринки.

– Надолго ли, – отозвалась Вито.

Огонь разгорался и свистел; казалось, будто Витора старается загнать ураган в консервную банку.

– Черт! – вдруг закричал Хуан. – Видел черта, Кико?

– Нет, – разочарованно ответил Кико.

Трое детей точно завороженные не отрываясь смотрели в огонь. В зрачках Кико мерцал страх. Жалея его, Витора объяснила:

– Это был не черт. Это дым.

– А не Маврик? – с сомнением спросил Кико.

– При чем тут Маврик?

– Потому что он черный.

Витора зачерпнула совком уголь и бросила его на пламя, оно начало бледнеть и оседать, а угли краснели и распалялись. Интерес детей иссякал. Витора кончила загружать топку и закрыла дверцы. Кико спросил у Хуана:

– А у черта есть крылья, Хуан?

– А как же.

– И он летит быстро-быстро?

– Ага.

– И если я буду плохо себя вести, черт прилетит за мной и унесет в ад?

– Конечно.

– А у черта есть рога?

– Есть.

– А дудушка?

Хуан удивленно пожал плечами.

– Понятия не имею, – признался он.

Витора орудовала у плиты; на одной конфорке стояла алюминиевая кастрюля, из нее шел пар; Витора поставила на большую конфорку другую кастрюлю, и тут постучали в дверь. Вито слегка повернула голову.

– Открой, Кико, – сказала она. – Это Доми.

Хуан бросился к двери. Кико завопил:

– Мне сказали открыть!

Витора добавила:

– И скажи «добрый день, Доми».

Оба мальчика, отталкивая друг друга, возились у дверей, и, когда Доми, в пальто с поднятым воротником, наконец переступила порог, Кико поздоровался:

– Добрый день, Доми.

Старуха проворчала:

– А Севе еще нет?

– Ни слуху, ни духу, – откликнулась Витора.

– Устроила себе каникулы, – сердито пробормотала старуха и добавила: – Вот собачья погодка, чтоб ее…

Нос и скулы у нее покраснели. Она стянула с себя пальто. Кико дергал ее за платье и повторял:

– Собачья? Почему собачья? Где собака, Доми?

– Отстань ты от меня, – раздраженно сказала Доми. – Что за мальчишка! Слова при нем нельзя сказать.

Она прошла в гладильную, повесила пальто в один из красных шкафов и вернулась на кухню. Показав большим пальцем через плечо на дверь, ведущую в комнаты, она спросила у Виторы:

– Наша-то оса здесь?

– Спрашиваете.

Задрав белокурую головку к потолку и крутя ею по сторонам, Кико тут же встрял в разговор:

– Где, где оса, Доми?

– Да замолчишь ли ты наконец!

На кухню ворвался халат в красных и зеленых цветах. Доми тут же приняла удрученный вид; она изо всех сил зажмурилась, и в уголке каждого глаза навернулось по слезинке. Мамино лицо смягчилось.

– Что-нибудь случилось, Доми?

Старуха вздохнула:

– Что может случиться, сеньора? Все как обычно.

– Его забрали?

– Хотели, да места не оказалось.

– Нет мест?

– Верно говорит мой Пепе: нынче даже в сумасшедший дом можно попасть только по знакомству.

Она тяжело вздохнула, и слезинка наконец скатилась по ее щеке, застряла в уголке губ, и Доми смахнула ее тыльной стороной руки. Кико, стоявший рядом, поднял к ней лицо и сказал:

– Доми, а я сегодня встал сухой.

Доми приласкала его белокурую головку.

– Подумайте только, какой молодец!

Витора подхватила:

– Так оно и есть, сеньора Доми, мы не шутим: Кико сегодня встал сухой и днем тоже не описался.

Крис тянула к Доми ручки, и старуха наклонилась, подхватила девочку и осыпала ее личико звонкими, исступленными поцелуями. Мама сказала:

– Я поговорю с сеньором; может, он сумеет что-нибудь сделать.

Доми проговорила тихо, словно бормоча молитву: «Господь да вознаградит вас за все», а потом, как только халат скрылся за дверью, сказала Виторе уже совсем другим тоном:

– Давай поставь-ка немного молока на огонь.

Вито вздохнула. Вдруг, вспомнив что-то, она повернулась к белому шкафчику, открыла одну из дверок, достала транзистор в потертом табачного цвета чехле и включила его. Голос проговорил чуточку строго, гнусаво, скучновато: «Для Хенуино Альвареса, которому выпало служить в Африке, по просьбе он сам знает кого, мы передаем песню «Когда я уехал из дому». Песня звучала тоже чуточку строго, глухо, горьковато, но Витора поднесла руки к груди и сказала:

– Ах, господи, прямо за сердце берет.

Кико подошел к ней.

– Это Фемио, Вито?

– Где, сынок?

– Ну этот, который поет.

– Нет, милый, но будто и вправду он.

Доми поднялась и взяла из вазы банан. Она была вся в черном – черное платье, черные чулки и башмаки – и дома подвязывалась белым передником. Снова усевшись, она посадила девочку на колени и проговорила с полным ртом:

– Ну, мне-то похуже, чем тебе. Мой уже не вернется.

Витора заволновалась:

– Ой, сеньора Доми, для этого вы уже старая.

– Я старая?

– А то нет?

Кико подошел поближе. Хуан снова уткнулся в «Зеленого Казака». Кико сказал:

– Доми, ты старая и скоро умрешь?

– Пошел отсюда! Господи, что за мерзкий ребенок! В уборную не хочешь?

– Нет, Доми.

– Запомни, сделаешь хоть каплю в штаны – тут же отрежу тебе дудушку, понятно?

– Да, Доми.

Внезапно глаза Кико прояснились.

– Доми, ты знаешь, Маврик умер, – сказал он.

– Маврик? Кот, что ли?

– Ага.

Доми повернулась к Виторе:

– Ну, старая ведьма, поди, на стенку лезет.

– Это уж точно.

– Какая ведьма, где ведьма, Вито? – затараторил Кико.

– Ох, да уберешься ты наконец? Дыхнуть человеку не дает, – и снова повернулась к Виторе: – Представляю, что там делается.

Крис захныкала, и Доми стала подбрасывать ее на коленях, напевая в такт: «Цок-цок-цок, мой ослик, в Вифлеем бегом…» Девочка прислонилась к старухе и прикрыла глазки. Доми сказала:

– Совсем засыпает.

Радио говорило: «Эсекиэлину Гутьерресу от его папочки и мамочки в день его двухлетия, с любовью. Послушайте песню «Продавщица фиалок».

Витора сновала от плиты с красным верхом к электроплите, от электроплиты к сушилке для посуды, от сушилки к шкафу, от шкафа к кладовой, от кладовой к котлу, от котла опять к плите с красным верхом. Время от времени она вздыхала и говорила: «Ох, господи». А с той минуты, как она включила музыку, вздохи раздавались чаще и шумнее. Кико всякий раз взглядывал на нее и наконец сказал:

– Вито, а тетя Куки подарит мне пистолет.

– Пистолет?

Мальчик с улыбкой кивнул головой и прикусил нижнюю губу. Витора спросила:

– А для чего тебе пистолет?

– Чтобы всех убивать.

– Надо же! И Вито тоже?

Кико снова кивнул, покусывая нижнюю губу. Вмешалась Доми:

– Он тебя одной болтовней на тот свет отправит.

Кристина захныкала и забарахталась в руках Доми, пытаясь слезть на пол. Старуха встала, ворча: «Чертова девчонка, какого шута теперь ей надо?» Кико опять повернулся к Доми:

– Доми, а мы видели черта.

– Да неужели?

– Ага, в отоплении, правда, Вито?

Радио сказало: «Хулио Аргосу, который едет в Африку, от друзей из его ватаги. Слушайте песню «Птица чогуи».

Витора взяла транзистор и прибавила звук.

– Как услышу эту песню, так обмираю, – пояснила она. – А уж Фемио…

Доми открыла рот, чтобы ответить, но тут Кико просунул между ними свою беленькую головку и сказал:

– Да, Доми, черт был весь черный, с крыльями и рогами и…

Доми вспылила:

– Убирайся немедленно, не то я сейчас…

Открылась дверь, вошел халат в красных и зеленых цветах, и Доми улыбнулась, погладила мальчика по головке, поскольку рука и так была уже поднята, и сказала:

– Уж этот Кико, чего только не придумает. Теперь говорит, что видел черта. Нет, золотце, нет, черт сидит в аду и не трогает таких хороших деток, как ты.