Текст книги "Дон-Кихот Ламанчский. Часть 1 (др. издание)"
Автор книги: Мигель Де Сервантес Сааведра
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 37 страниц) [доступный отрывок для чтения: 14 страниц]
Глава XV
Мудрый Сидъ Гамедъ Бененгели говоритъ, что едва лишь Донъ-Кихотъ распрощался съ своими дорожными спутниками и другими лицами, находившимися на похоронахъ Хризостома, какъ тотчасъ-же поскакалъ въ лѣсъ, въ которомъ скрылась Марселла. Проискавъ ее, однако, напрасно, болѣе двухъ часовъ, онъ нечаянно очутился съ своимъ оруженосцемъ на роскошномъ лугу, покрытомъ свѣжею, густою травой и орошаемомъ зеркальнымъ ручьемъ. Восхищенный красотою мѣста, онъ рѣшился отдохнуть и укрыться здѣсь отъ палящихъ лучей полуденнаго солнца. Пустивши пастись одинъ – своего коня, а другой – осла, наши искатели приключеній принялись въ мирной бесѣдѣ уничтожать съ большимъ апетитомъ все, что нашли съѣстнаго въ своей дорожной сумкѣ. Санчо не заблагоразсудилъ связать ноги Россинанту, зная его степенность и хладнокровіе; достоинствъ, которыхъ казалось не могли поколебать всѣ кобылы, пасшіяся на Кордуанскихъ лугахъ. Но увы! судьба, или вѣрнѣе никогда не дремлющій чортъ выгналъ на этотъ самый лугъ табунъ галиційскихъ кобылъ, принадлежавшій Янгуэзскимъ погонщикамъ, имѣющимъ обыкновеніе дѣлать привалъ въ мѣстахъ, изобилующихъ водой и травой. Дерни тутъ нелегкая Россинанта приволокнуться за дамами его породы, и онъ, не спрашивая позволенія своего господина, пустился въ нимъ мелкой, щегольской рысью. Кобылы, нуждавшіяся въ эту минуту, какъ нужно думать, больше въ пищѣ, чѣмъ въ любви, приняли нашего коня очень неблагосклонно, и начавъ брыкать и кусать его, въ одинъ мигъ подгрызли у него подпруги, скинули сѣдло и оставили его на лугу безъ всякой збруи. Дѣло однако этимъ не окончилось. Россинанта ждала другая, болѣе суровая невзгода, потому что погонщики, замѣтивъ намѣреніе его приласкаться къ ихъ кобыламъ, прибѣжали на помощь къ нимъ съ своими дубинами, которыми угостили такъ щедро несчастнаго волокиту, что вскорѣ свалили его на землю подковами вверхъ. Донъ-Кихотъ и Санчо, видя какъ отдѣлываютъ Россинанта, со всѣхъ ногъ кинулись выручать его, причемъ рыцарь не преминулъ сказать своему оруженосцу: «Санчо! я вижу, что намъ предстоитъ имѣть дѣло не съ рыцарями, а съ какою то жалкою сволочью. Поэтому ты можешь совершенно спокойно помочь мнѣ отмстить этимъ негодяямъ за побои, нанесенные ими въ нашихъ глазахъ Россинанту».
– О какого чорта мщеніи вы говорите, отвѣчалъ Санчо: ихъ двадцать, а насъ всего двое, или лучше сказать полтора.
– Я одинъ стою ста, воскликнулъ Донъ-Кихотъ; и не теряя болѣе попусту словъ, обнаживъ мечъ, кинулся за погонщиковъ. Санчо, увлеченный его примѣромъ, послѣдовалъ за нимъ.
Первымъ ударомъ рыцарь разрубилъ одежду и часть плеча попавшагося ему подъ руку погонщика, готовясь поступить точно также и съ другими, но погонщики, пристыженные тѣмъ, что съ ними такъ ловко расправляются всего на всего два человѣка, вооружились своими дубинами и, тѣсно окруживъ нашихъ искателей приключеній, принялись бить ихъ съ такимъ удивительнымъ согласіемъ, что скоро порѣшили съ своими противниками. Санчо сопротивлялся недолго; онъ свалился послѣ втораго удара, и увы! никакое искусство, никакое мужество не въ состояніи были спасти и самаго Донъ-Кихота. Безжалостной судьбѣ его угодно было, чтобы онъ упалъ къ ногамъ своего коня; – поразительный примѣръ силы, съ какою дѣйствуетъ дубина въ рукахъ грубыхъ неучей. Видя дурныя послѣдствія затѣяннаго ими дѣла, погонщики поспѣшили собрать своихъ кобылъ и съ Богомъ отправились въ дальнѣйшій путь.
Первый очнулся послѣ бури Санчо, и еле ворочаясь возлѣ своего господина, заговорилъ слабымъ, жалобнымъ голосомъ: «ваша милость, а ваша милость».
– Что тебѣ нужно, мой другъ? не менѣе жалобно отвѣчалъ Донъ-Кихотъ.
– Нельзя-ли дать мнѣ теперь двѣ пригоршни этого фіербрасовскаго бальзама, который, какъ вы говорили, находится у васъ подъ рукой. Можетъ быть онъ также полезенъ для переломанныхъ костей, какъ и для другихъ рамъ.
– Увы, мой другъ! будь онъ у меня, тогда не о чемъ намъ было бы тужить. Но даю тебѣ слово странствующаго рыцаря, что не позже двухъ дней бальзамъ этотъ будетъ въ моихъ рукахъ, или у меня не будетъ рукъ.
– Не позже двухъ дней! а, какъ вы думаете, черезъ сколько дней мы въ состояніи будемъ двинуть рукой или ногой? спросилъ Санчо.
– Этого я дѣйствительно не могу сказать, судя потому, какъ дурно я себя чувствую, отвѣтилъ измятый рыцарь; но я долженъ признаться, что вся бѣда случилась по моей винѣ. Я никогда не долженъ былъ обнажать меча противъ людей, непосвященныхъ въ рыцари. И богъ брани справедливо покаралъ меня за забвеніе рыцарскихъ законовъ. Вотъ почему, другъ Санчо, я нахожу теперь нужнымъ сообщить тебѣ все что, касающееся нашихъ общихъ выгодъ: если отнынѣ ты увидишь, что насъ оскорбляетъ какая нибудь сволочь, тогда не жди, чтобъ я обнажилъ противъ нее мечь; нѣтъ, это твое дѣло. Ты самъ расправляйся съ нею и бей ее, сколько будетъ угодно твоей душѣ. Но если на помощь имъ подоспѣютъ рыцари, о! тогда я съумѣю ихъ отразить. Ты вѣдь знаешь, не по одному примѣру, до чего простирается сила этой руки. Этими словами герой нашъ намекалъ на свою побѣду надъ бискайцемъ.
Предложеніе рыцаря пришлось далеко не по вкусу его оруженосцу.
– Государь мой! сказалъ онъ Донъ-Кихоту, я человѣкъ миролюбивый, и благодаря Бога, умѣю прощать наносимыя мнѣ оскорбленія, потому что у меня на шеѣ сидятъ жена и дѣти. которыхъ я долженъ прокормить и воспитать. По этому вы можете быть увѣрены, что я никогда не обнажу меча ни противъ рыцаря, ни противъ послѣдняго мужика, и отнынѣ до втораго пришествія прощаю всѣ обиды, которыя мнѣ сдѣлалъ, сдѣлаютъ и дѣлаютъ богачъ и нищій, рыцарь и мужикъ.
– Еслибъ я былъ увѣренъ, что у меня не займется дыханіе и боль въ бокахъ дозволитъ мнѣ долго говорить, отвѣчалъ Донъ-Кихотъ, я бы доказалъ тебѣ, Санчо, что ты не знаешь, что говоришь. Но отвѣчай мнѣ, нераскаявшійся грѣшникъ! если бы судьба, доселѣ неблагопріятствовавшая намъ, повернулась бы лицомъ въ нашу сторону, и на парусахъ нашихъ желаній примчала бы насъ въ одному изъ тѣхъ острововъ, о которыхъ я говорилъ тебѣ, что предпринялъ бы ты, получивъ отъ меня завоеванный мною островъ! Могъ-ли бы ты мудро управлять имъ, не бывши рыцаремъ и не стремясь быть имъ, не чувствуя ни потребности отмщать нанесенныя тебѣ оскорбленія, ни силы защитить твои владѣнія? Ужели ты не знаешь что жители всякой недавно завоеванной страны склонны къ волненіямъ и съ трудомъ привыкаютъ въ чужому владычеству, ежеминутно готовые низвергнуть его и возвратить себѣ свободу. Ужели ты думаешь, что господствуя надъ нерасположенными къ тебѣ умами, тебѣ не нужно будетъ ни мудрости, чтобы умѣть держать себя, ни рѣшительности для нападенія, ни мужества для обороны?
– Эта мудрость и это мужество, отвѣчалъ Санчо, пригодились бы мнѣ пожалуй въ недавней схваткѣ съ погонщиками, но теперь пластырь мнѣ право нужнѣе всякой мудрости и всякихъ проповѣдей. Попытайтесь-ка подняться на ноги и помогите мнѣ поставить, въ свою очередь за ноги Россинанта, хотя, правду сказать, онъ этого не стоитъ, потону что вся бѣда произошла отъ него. И кто могъ ожидать подобной выходки отъ него, за котораго я готовъ былъ ручаться какъ за себя, такимъ тихимъ я его считалъ. Да, правду говорятъ, нужно много времени чтобы узнать человѣка и что ничто не вѣрно здѣсь. Кто могъ думать послѣ чудесъ, оказанныхъ вами въ битвѣ съ этимъ несчастнымъ странствующимъ рыцаремъ, наткнувшимся на насъ нѣсколько дней тому назадъ, что такъ скоро послѣ этого торжества, на ваши плечи обрушится столько палочныхъ ударовъ.
– Твои то еще должны быть пріучены къ подобнымъ бурямъ, но каково было переносить ее моимъ, привыкшимъ покоиться въ тонкомъ голландскомъ полотнѣ; имъ долго придется чувствовать эти удары, сказалъ Донъ-Кихотъ. Еслибъ я не думалъ, но что я говорю, еслибъ я не зналъ, навѣрное, что всѣ эти несчастія неразлучны съ званіемъ воина, то я бы умеръ здѣсь съ досады и стыда.
– Если подобнаго рода удовольствія составляютъ жатву рыцарей, говорилъ Санчо, то скажите пожалуста, круглый ли годъ она собирается, или только въ извѣстные сроки? потому что послѣ двухъ жатвъ, подобныхъ нынѣшней, я, правду сказать, сомнѣваюсь, будемъ ли мы въ состояніи собрать третью, если только Богъ не поддержитъ насъ какимъ нибудь чудомъ.
– Санчо! отвѣтилъ Донъ-Кихотъ, знай, что если странствующіе рыцари ежедневно могутъ ждать тысячи непріятностей, за то имъ ежедневно представляется возможность сдѣлаться императорами или королями; и еслибъ меня не мучила боль, я разсказалъ бы тебѣ исторіи многихъ рыцарей, достигшихъ трона мужествомъ своихъ рукъ. И что-жъ? эти самые рыцари никогда не были укрыты отъ ударовъ судьбы, и нѣкоторые изъ нихъ испытали страшныя несчастія. Такъ, великій Амадисъ Гальскій увидѣлъ себя, подъ конецъ своей жизни, во власти величайшаго врага своего, волшебника Аркалая, который, привязавъ его къ столбу на дворѣ своего замка, отсчиталъ ему собственноручно двѣсти ударовъ ремнями возжей своего коня. Мы знаемъ, благодаря одному малоизвѣстному, но стоющему довѣрія автору, что рыцарь Ѳебъ, измѣннически захваченный въ волчьей ямѣ, въ которую онъ неосторожно ступилъ на дворѣ одного замка, былъ брошенъ въ мрачное подземелье, – связанный по рукамъ и по ногамъ, – гдѣ его угостили такимъ кушаньемъ изъ снѣгу и песку, что онъ еле-еле не умеръ, и безъ помощи одного великаго волшебника, явившагося въ эту минуту спасти своего друга, одинъ Богъ знаетъ, что сталось бы съ несчастнымъ рыцаремъ. Послѣ этого, Санчо, мы можемъ кажется пройти чрезъ всѣ тѣ испытанія, которымъ подверглись эти благородные люди. Они переносили худшія невзгоды, чѣмъ выпавшія теперь на нашу долю. Къ тому же, ты долженъ знать, что раны, нанесенныя первымъ попавшимся подъ руку оружіемъ, ни мало не позорятъ раненыхъ; это ясно сказано въ статьѣ о дракахъ: «если башмачникъ», написано тамъ, «ударитъ другаго колодкой, то хотя эта колодка и сдѣлана изъ дерева, тѣмъ не менѣе нельзя сказать, чтобы битый башмачникъ былъ дѣйствительно битъ». Поэтому, Санчо, не думай, чтобы нанесенные намъ побои безчестятъ насъ; нисколько: противники наши были вооружены простыми дубинами, безъ которыхъ они не дѣлаютъ ни шагу; и ни одинъ изъ нихъ не имѣлъ при себѣ, сколько я помню, ни меча, ни кинжала.
– Право мнѣ некогда было разсматривать этого, сказалъ Санчо, потому что не успѣлъ я обнажить моей тизоны [6]6
Мечъ славнаго Сида.
[Закрыть], какъ уже они своими дубинами задали мнѣ такую трепку, что я потерялъ въ одно время ноги и глаза, и какъ снопъ повалился на это мѣсто, съ котораго до сихъ поръ не могу подняться. И вовсе мнѣ теперь не до того, обезчестили меня эти удары или нѣтъ, а то, что они заставляютъ меня чувствовать страшную боль, которую я не могу вырвать ни изъ памяти, ни изъ плечъ моихъ.
– Санчо! сказалъ рыцарь; нѣтъ такой боли, нѣтъ такого горя, которыхъ не ослабило бы время и не изцѣлила смерть.
– Спасибо за утѣшеніе! отвѣтилъ оруженосецъ. Хотѣлъ бы и знать, что же по вашему мнѣнію можно придумать хуже той боли, которую облегчить можетъ только время, а изцѣлить смерть? Благо еще, еслибъ раны наши были изъ тѣхъ, которыя излечиваются двумя кусочками пластыря; но я сомнѣваюсь, въ состояніи ли теперь поставить насъ на ноги мази цѣлаго лазарета.
– Санчо! перестань переливать изъ пустаго въ порожнее и мужественно взгляни въ лицо судьбѣ. Посмотримъ-ка, сказалъ Донъ-Кихотъ, какъ чувствуетъ себя Россинантъ, котораго, кажется, тоже не обидѣли въ этой ужасной свалкѣ.
– А съ какой радости ему составлять исключеніе? Развѣ онъ не такой же странствующій рыцарь, какъ другіе, отвѣтилъ Санчо. Меня удивляетъ только, какъ мой оселъ остался здравъ и невредимъ, послѣ того какъ у насъ не пощадили ни одного ребра.
– Санчо! судьба въ величайшихъ бѣдствіяхъ держитъ всегда одну дверь открытою, для выхода изъ нихъ; и теперь, лишивъ насъ помощи Россинанта, она сохранила намъ осла, который довезетъ меня до какого нибудь замка, гдѣ можно будетъ перевязать мои раны. Что я поѣду на ослѣ, это ничего не значитъ; помнится мнѣ, я гдѣ-то читалъ, что старецъ Силенъ, пріемный отецъ Бахуса, въѣзжалъ верхомъ на прекрасномъ ослѣ въ стовратый городъ.
– Хорошо, отвѣтилъ Санчо, еслибъ вы могли также держаться на ослѣ, какъ этотъ старецъ; но вѣдь есть разница между человѣвомъ, сидящимъ верхомъ и лежащимъ, какъ куль муки, а вамъ, кажись, въ иномъ положеніи, трудно будетъ путешествовать.
– Санчо! раны, полученныя въ битвѣ могутъ возвышать, но никакъ не безславить насъ. Впрочемъ, довольно объ этомъ, сказалъ рыцарь. Не противорѣчь мнѣ, а попробуй встать и помѣсти меня, какъ найдешь удобнѣе, на твоемъ оспѣ; послѣ чего отправимся въ путь, чтобы ночь не застала насъ въ этой пустынѣ.
– Мнѣ помнится, будто вы говорили, что странствующіе рыцари находятъ особенное наслажденіе ночевать въ пустыняхъ, подъ открытымъ небомъ, сказалъ Санчо.
– Да! они ночуютъ такъ, когда страдаютъ отъ любви, или не могутъ ночевать иначе, отвѣтилъ Донъ-Кихотъ; и были рыцари, проживавшіе по цѣлымъ годамъ на какой нибудь скалѣ, подверженные всѣмъ суровостямъ жара и стужи, бурь и непогодъ; и при томъ такъ, что дамы ихъ вовсе не знали объ этомъ. Однимъ изъ подобныхъ рыцарей былъ Амадисъ. Назвавшись мрачнымъ красавцемъ, онъ удалился на безлюдный утесъ, и тамъ провелъ восемь мѣсяцевъ, или чуть ли даже не восемь лѣтъ, не помню хорошо; но сколько бы ни было, довольно того, что онъ прожилъ на этомъ утесѣ довольно долгое время вслѣдствіе какого то пустячнаго неудовольствія, изъявленнаго ему его дамой. Но поспѣшимъ, Санчо, и не станемъ ожидать какого нибудь новаго приключенія съ осломъ и Россинантонъ.
Санчо, испустивъ тридцать вздоховъ, проговоривъ шестьдесятъ разъ ай и ой и проклявъ сто двадцать разъ виновниковъ испытываемыхъ имъ удовольствій, поднялся наконецъ на ноги, но поднявшись почувствовалъ себя не въ силахъ расправить туловище и оставался согнутымъ какъ дуга. Въ этой оригинальной позѣ, ему предстояло поймать и осѣдлать своего осла, постаравшагося воспользоваться дарованной ему свободой. Затѣмъ оруженосецъ нашъ поднялъ Россинанта, который вѣроятно не уступилъ бы въ жалобахъ господину и слугѣ, еслибъ обладалъ способностью говорить. Наконецъ, уложивъ своего господина на осла, привязавъ сзади Россинанта, и взявъ осла за узду, онъ направился въ ту сторону, гдѣ по его мнѣнію, должна была пролегать большая дорога.
Послѣ путешествія, продолжавшагося не болѣе часа, судьба, болѣе и болѣе благопріятствовавшая нашимъ искателямъ приключеній, открыла предъ ними корчму, которую Донъ-Кихотъ не преминулъ принять за замокъ. Оруженосецъ утверждалъ, что это корчма, а рыцарь увѣрялъ, что это замокъ; и такъ, не переубѣдивъ одинъ другаго, достигли они наконецъ воротъ спорнаго зданія, въ которыя Санчо ввелъ свой караванъ, не справляясь о томъ, куда попалъ онъ, въ корчму или замокъ?
Глава XVI
Хозяинъ корчмы, видя человѣка, лежащаго поперекъ осла, полюбопытствовалъ узнать: что съ нимъ? Санчо отвѣчалъ, что скатившись съ высокой скалы, господинъ его немного помялъ себѣ бока. Хозяйка, женщина сострадательная и легко проникавшаяся чужимъ горемъ, – въ противность женщинамъ своего званія, – вмѣстѣ съ дочерью, мимоходомъ сказать, очень миленькой дѣвушкой, перевязали раны нашего героя. Въ этой же корчмѣ прислуживала еще астурійская дѣвка, широколицая, курносая, низкая ростомъ, съ толстыми плечами, до такой степени тяготившими ея спину, что ей трудно было глядѣть иначе какъ внизъ, и къ довершенію красоты въ однимъ косымъ, а другимъ больнымъ глазомъ. Это то милое созданіе явилось на подмогу дочери хозяина, и обѣ онѣ совокупными силами устроили Донъ-Кихоту постель на чердакѣ, служившемъ, какъ по всему замѣтно было, съ давнихъ поръ сѣноваломъ. Тамъ же ночевалъ одинъ погонщикъ муловъ, устроившій себѣ постель изъ сѣделъ и попонъ, которая была однако во сто разъ удобнѣе Донъ-Кихотовской, состоявшей изъ четырехъ шероховатыхъ досокъ, державшихся на двухъ неравныхъ ногахъ, несчастнаго тюфяка, усыпаннаго какими то колючками, и наконецъ изъ одѣяла, походившаго скорѣе на металлическое, чѣмъ на шерстяное. На этой-то постели уложили Донъ-Кихота; и при тускломъ свѣтѣ ночника, который держала въ рукахъ восхитительная Мариторна (такъ называлась служанка), хозяйка съ дочерью принялись натирать Донъ-Кихота съ головы до ногъ какою-то мазью. При видѣ многочисленныхъ синяковъ его, хозяйка замѣтила, что эти знаки похожи скорѣе на слѣды побоевъ, чѣмъ паденія.
– И однако они не отъ побоевъ, отвѣчалъ Санчо; но проклятая скала была покрыта такими острыми выступами, что не мудрено, если она оставила синяки по всему тѣлу моего господина. Кстати, добавилъ онъ, не сбережете ли вы и для меня нѣсколько мази, потому что и у меня побаливаетъ спина.
– Развѣ ты тоже упалъ? спросила хозяйка.
– Нѣтъ, не то что упалъ, говорилъ Санчо, но при видѣ паденія моего господина, я почувствовалъ такое сотрясеніе во всемъ тѣлѣ, какъ будто мнѣ дали тысячу падокъ.
– Это понятно, подхватила молодая дѣвушка; мнѣ часто случадось видѣть во снѣ, будто я падаю съ высокой башни, падаю, и не могу упасть; и когда потомъ я пробуждалась, то чувствовала себя разбитой, точно, въ самомъ дѣлѣ, упада.
– Ну вотъ тоже и со мной, подхватилъ Санчо; съ тою только разницею, что не видѣвши ничего во снѣ, я чувствую себя однако такъ же дурно, какъ и мой господинъ.
– А какъ прозывается вашъ господинъ? спросила Мариторна.
– Донъ-Кихотъ Ламанчскій, одинъ изъ славнѣйшихъ странствующихъ рыцарей, какіе существовали когда либо на свѣтѣ, отвѣчалъ Санчо.
– Странствующій рыцарь? это что такое! воскликнула удивленная служанка.
– О, какъ же вы просты, моя милая, когда не знаете такой простой вещи, сказалъ Санчо. Странствующій рыцарь, это, я вамъ скажу, такой человѣкъ, который можетъ каждый день ожидать императорскаго вѣнца иди падокъ; сегодня – несчастнѣйшее существо въ мірѣ, завтра – царь съ тремя или четырьмя царствами, которыя можетъ подарить своему оруженосцу.
– Какъ же это, служа оруженосцемъ у такого великаго господина, вы не имѣете даже графства? спросила хозяйка.
– Нѣкогда было еще найти его, отвѣчалъ Санчо. Вѣдь мы всего мѣсяцъ только странствуемъ, ища приключенія; къ тому же, вы знаете, человѣкъ въ частую находитъ совсѣмъ не то, что ищетъ. Но чуть только мы съ господиномъ моимъ оправимся, тогда я не промѣняю своихъ надеждъ на богатѣйшее помѣстье въ Испаніи.
Лежа на постели, Донъ-Кихотъ внимательно слушалъ этотъ разговоръ, и приподнявшись немного, нѣжно взялъ за руку хозяйку и сказалъ ей: «прекрасная и благородная дама! вѣрьте мнѣ, вы можете гордиться тѣмъ, что приняли въ вашемъ замкѣ такого человѣка, какъ я. Умалчиваю о томъ, кто я именно, зная, что насъ унижаетъ похвала самимъ себѣ, но оруженосецъ мой скажетъ вамъ это. Я же добавлю только, что сохраню на вѣки воспоминаніе объ услугѣ, оказанной вами мнѣ. И если бы небу не угодно было,» добавилъ онъ, кинувъ нѣжный взглядъ на дочь хозяйки, «наложить уже на меня цѣпи любви, еслибъ оно не сдѣлало меня рабомъ очаровательной тиранки, имя которой я шепчу въ настоящую минуту, то прекраснымъ глазамъ этой дѣвушки, быть можетъ, суждено было бы лишить меня свободы.»
Слова эти страшно сконфузили хозяйку, дочь ея и Мариторну, не смотра на то, что онѣ понимали въ нихъ столько же, сколько въ китайской грамотѣ; правда, онѣ догадывались, что это любезности, но не привыкши къ подобнымъ комплиментамъ, онѣ вопросительно поглядывали на себя и смотрѣли на Донъ-Кихота, какъ на какого-то чудо-человѣка. Поблагодаривъ рыцаря за его любезность, хозяйка съ дочерью удалились, а Мариторна принялась вытирать мазью Санчо, нуждавшагося въ этомъ не меньше своего господина.
Теперь необходимо сказать, что Мариторна обѣщала придти въ эту ночь на свиданіе въ погонщику, какъ только въ домѣ всѣ улягутся спать, и говорятъ, будто это милое созданіе всегда сдерживало подобныя обѣщанія, хотя бы дало ихъ въ глубинѣ дремучаго лѣса, безъ всякихъ свидѣтелей; и это потому, что она считала себя природной дворянкой, низведенной несчастіями и лишеніями до степени трактирной служанки; званіе, которое не могло однако унизить ея происхожденія.
У самаго входа на чердакъ, пропускавшій сквозь крышу свою звѣздный свѣтъ, стояла несчастная постель Донъ-Кихота. Почти рядомъ съ нею помѣстился на старой рогожкѣ Санчо; нѣсколько дальше на сѣдлахъ и попонахъ лежалъ погонщикъ двѣнадцати прекрасныхъ муловъ; одинъ изъ богатѣйшихъ аревальскихъ погонщиковъ, какъ говоритъ очень хорошо знакомый съ нимъ, и даже, по словамъ нѣкоторыхъ, приходившійся ему нѣсколько сродни, авторъ этой исторіи. Сидъ-Ганедъ Бененгели былъ слѣдственно историкъ весьма добросовѣстный, если распространяется даже о такихъ пустякахъ;– поучительный примѣръ для нѣкоторыхъ историковъ, умалчивающихъ порою съ умысломъ, или по незнанію о самомъ существенномъ въ своемъ трудѣ. Слава же писателямъ подобнымъ автору графа Томиласскаго; какъ точно и отчетливо все изложено имъ.
Погонщикъ, засыпавъ корму муламъ своимъ, возвратился на чердакъ и прилегъ на хомутахъ, въ ожиданіи Мариторны. Весь вымазанный и покрытый пластырями Санчо также прилегъ въ надеждѣ заснуть, но сильная боль въ бокахъ не давала ему покою. Донъ-Кихотъ, бодрствовавшій по той же причинѣ, какъ и его оруженосецъ, лежалъ съ глазами, открытыми какъ у зайца.
Глубокая тишина царствовала въ донѣ, освѣщаемомъ лишь тусклымъ свѣтомъ несчастнаго ночника, теплившагося у входа въ корчму. Эта чудесная тишина, дѣйствуя на больное воображеніе рыцаря, занятаго постояннымъ представленіемъ того, что вычиталъ онъ въ своихъ книгахъ, – причинѣ всѣхъ преслѣдующихъ его бѣдствій – наполнила голову его самыми сумазбродными мыслями, какія только могутъ родиться въ сумасшедшей головѣ. Онъ вообразилъ себя въ великолѣпномъ замкѣ, – это онъ впрочемъ воображалъ въ каждой корчмѣ, – и что дочь владѣтеля замка, очарованная прибывшимъ рыцаремъ, влюбилась въ него, и ночью тайкомъ отъ родителей, рѣшилась придти къ нему въ спальню. Въ чаду этой химеры, онъ страшно тревожился ожиданіемъ неминуемой опасности, грозившей его вѣрности; тѣмъ не менѣе онъ внутренно поклялся не измѣнить своей дамѣ, хотя бы соблазнять его пришла сама королева Женіевра въ сопровожденіи дуэньи своей Квинтаньоны. Время между тѣмъ шло своимъ чередомъ и наступалъ роковой для рыцаря часъ, когда должна была придти Мариторна. Она не измѣнила своему слову, и въ одной рубахѣ, съ босыми ногами, пробиралась на цыпочкахъ къ своему возлюбленному, почивавшему, какъ уже сказано, въ одной комнатѣ съ рыцаремъ и его оруженосцемъ. Не успѣла она войти въ двери, какъ бодрствовавшій Донъ-Кихотъ уже услышалъ шаги ея. Не обращая вниманія на синяки и покрывавшіе ихъ пластыри, онъ cѣлъ на постель и простеръ обѣ руки впередъ, готовясь заключить въ нихъ восхитительную астуріянку. Мариторна, пробираясь ощупью, утаивая дыханіе, къ предмету своей страсти, какъ разъ попала въ объятія Донъ-Кихота, крѣпко сжавшаго ее въ своихъ рукахъ, и силой усадившаго несчастную, не смѣвшую пикнуть ни слова, на кровать. Онъ дотронулся до ея рубашки, и не смотря на то, что она была сшита изъ грубѣйшаго холста, годнаго на мѣшки, рыцарь принялъ эту дерюгу за тончайшее полотно. Какія-то несчастныя стеклянныя украшенія на рукахъ Мариторны показались ему жемчужными браслетами, а волосы ея, нѣсколько напоминавшіе конскую гриву – нитями чистѣйшаго арабскаго золота, затмѣвавшаго своимъ блескомъ свѣтъ солнца, наконецъ дыханіе ея, отзывавшееся чеснокомъ, напояло обоняніе Донъ-Кихота какимъ то чуднымъ ароматомъ. Словомъ ему показалось, будто одна изъ тѣхъ великолѣпныхъ принцессъ, о которыхъ читалъ онъ въ своихъ книгахъ, пришла навѣстить въ ночи раненаго рыцаря, побѣдившаго ея сердце, и ни дыханіе, ни другія достоинства злополучной Мариторны, нагнавшія бы тошноту на всякаго другого, кромѣ невзыскательнаго погонщика, не могли разсѣять призраковъ, порожденныхъ больнымъ умомъ рыцаря, воображавшаго что онъ сжимаетъ въ объятіяхъ своихъ богиню любви. Въ упоеніи отъ этой химеры, онъ нѣжно говорилъ: прелестная дама! я бы душевно желалъ отблагодарить васъ за несказанное блаженство, испытываемое мною при видѣ вашей дивной красоты, но судьба, преслѣдующая добрыхъ, кинула меня изнеможеннаго и разбитаго на эту постель, гдѣ я, при всемъ моемъ желаніи, не могъ бы согласить воли моей съ вашей. Но увы! въ этой невозможности присоединяется еще другая, несравненно большая; клятва, данная мною несравненной Дульцинеѣ Тобозской, единой владычицѣ моихъ сокровеннѣйшихъ помысловъ. Но, клянусь вамъ, если бы не эти препятствія, я не оказался бы такимъ жалкимъ странствующимъ рыцаремъ, чтобы не воспользоваться тѣмъ неоцѣненнымъ даромъ, который передаетъ въ мои руки ваша безконечная доброта».
Положеніе Мариторны въ объятіяхъ Донъ-Кихота было невыносимо. Не обращая ни малѣйшаго вниманія на краснорѣчіе рыцаря, она, не говоря ни слова, употребляла всевозможныя усилія освободиться изъ его рукъ.
Между тѣмъ погонщикъ, страстно поджидавшій предмета своихъ грѣховныхъ желаній, услышалъ, когда Мариторна переступила порогъ чердака, и слушая внимательно все, что напѣвалъ ей потомъ Донъ-Кихотъ, всталъ, взбѣшенный измѣной астуріинки, съ своихъ попонъ и приблизясь къ постели сумасшедшаго рыцаря, притаясь, выжидалъ конца его любовныхъ объясненій. Видя однако, что Мариторна всѣми силами старалась освободиться изъ рукъ Донъ-Кихота, силившагося удержать ее, онъ остался не совсѣмъ доволенъ любезностью своего соперника, и приподнявъ во всю длину свою дебелую руку, хватилъ такъ сильно по узкимъ челюстямъ влюбленнаго рыцаря, что у того весь ротъ наполнился кровью. Не довольствуясь этимъ, разсвирѣпѣвшій погонщикъ, схватилъ потомъ рыцаря за грудь и своими кулаками ощупалъ всѣ его ребра. Несчастная, шатавшаяся уже и прежде постель Донъ-Кихота, не выдержала обрушившейся на нее тяжести и совершенно развалилась. Шумъ этотъ разбудилъ хозяина, который былъ вполнѣ увѣренъ, что это какая нибудь продѣлка его служанки, особенно когда послѣдняя не откликнулась на его зовъ. Убѣжденный въ справедливости своего предположенія, онъ зажегъ ночникъ и отправился въ ту сторону, гдѣ слышался шумъ. Мариторна, заслышавъ шаги хозяина, крутой нравъ котораго былъ хорошо извѣстенъ ей, дрожа отъ страха, рѣшилась искать убѣжища на постели заснувшаго Санчо, и тамъ, притаясь, свернулась какъ клубокъ. Между тѣмъ хозяинъ, съ крикомъ вошелъ на чердакъ: «гдѣ ты дрянь этакая, это нее твои продѣлки?» оралъ онъ во все горло и своимъ крикомъ разбудилъ Санчо. Чувствуя на своемъ животѣ какой-то невѣдомый грузъ, Санчо вообразилъ, что его душитъ кошмаръ, и не помня себя отъ боли, принялся отпускать удары кулаками на право и на лѣво, задѣвая при этомъ самыми увѣсистыми Мариторну. Потерявъ всякое терпѣніе, Мариторна, въ свою очередь, принялась колотить Санчо и своими кулаками совершенно разбудила это. Чувствуя, что его бьютъ, но не зная ни кто, ни за что, оруженосецъ нашъ приподнялся на своей кровати и схвативъ въ руки Мариторну, началъ съ ней одну изъ самыхъ свирѣпыхъ и граціозныхъ потасовокъ, какія бывали когда либо на бѣломъ свѣтѣ. Погонщикъ, замѣтивъ при тускломъ свѣтѣ ночника невыгодное положеніе, въ которомъ находится его любезная, оставилъ Донъ-Кихота и поспѣшилъ на помочь Мариторнѣ; туда же устремился и хозяинъ, но только съ намѣреніемъ не помочь, а наказать свою служанку, которую не переставалъ считать виновницей всей этой кутерьмы. И подобно тому, какъ говоритъ пословица: собака къ кошкѣ, кошка къ крысѣ, крыса къ веревкѣ, такъ теперь погонщикъ кинулся на Санчо, Санчо на Мариторну, Мариторна на Санчо, хозяинъ на Мариторну; и всѣ четверо дѣйствовали такъ успѣшно, что не давали себѣ ни минуты отдыху. Ночникъ между тѣмъ потухъ, и дѣйствующія лица, очутившись въ потьмахъ, принялись осыпать безъ разбору кулаками праваго и виноватаго, не щадя ни платья, ни костей своихъ. Случись въ этой же корчмѣ, въ эту самую ночь ночевать одному блюстителю благочинія, члену святой германдады, изъ города Толедо. Заслышавъ поднявшійся въ корчмѣ шумъ, онъ вооружился знаками своего достоинства, розгой и жестяной коробкой, и тайкомъ пробравшись на чердакъ, возопилъ: «остановитесь, во имя правосудія, во имя святой германдады». Первый попался ему тутъ подъ руку злополучный Донъ-Кихотъ, лежавшій безъ чувствъ, съ открытымъ ртомъ, подъ развалинами своей несчастной постели. Полицейскій, схвативъ его за горло, не переставалъ призывать на помощь правосудію. Чувствуя между тѣмъ неподвижно лежащее въ рукахъ его тѣло, онъ вообразилъ, что видитъ предъ собою жертву убійства, а вокругъ себя убійцъ. Подъ вліяніемъ этой мысли, онъ закричалъ еще громче: «запереть ворота и всѣ выходы въ этомъ домѣ, и смотрѣть, чтобы никто не ускользнулъ отсюда, потому что здѣсь случилось убійство». Слова эти испугали разъяренныхъ бойцовъ. Каждый изъ нихъ поспѣшилъ оставить въ покоѣ своего противника, и драка прекратилась въ ту самую минуту, какъ раздался голосъ полицейскаго. Хозяинъ, не долго думая, ушелъ въ свою комнату, Мариторна – въ свою коморку, погонщикъ – къ своимъ сваленнымъ въ кучу хомутамъ; только Донъ-Кихотъ и Санчо не могли двинуться съ мѣста. Полицейскій, выпустивъ наконецъ изъ рукъ своихъ бороду рыцаря, вышелъ зажечь потухшую свѣчу съ намѣреніемъ возвратиться тотъ-часъ же на чердакъ и остановить мнимыхъ убійцъ; но такъ какъ во всемъ домѣ нельзя было найти ни одной искры, ибо хозяинъ, возвращаясь въ свою комнату, съ умысломъ загасилъ, горѣвшій у входа, фонарь, поэтому полицейскій вынужденъ былъ искать огня въ печкѣ, гдѣ и добылъ его съ немалымъ трудомъ.
