Текст книги "Те, кто внизу. Донья Барбара. Сеньор Президент"
Автор книги: Мигель Анхель Астуриас
Соавторы: Ромуло Гальегос,Мариано Асуэла
Жанр:
Классическая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 49 страниц)
– Знал бы ты, кум Анастасио, как барчук все складно объясняет, – сказал Деметрио, у которого из головы не выходило то, что он смог понять утром из слов Луиса Сервантеса.
– Я его речи уже слышал, – ответил Анастасио. – Конечно, кто умеет читать да писать, тот во всем хорошо разбирается. Одного никак не могу взять в толк: как это вы, кум, предстанете перед сеньором Натерой, когда у вас так мало людей.
– Ну, это дело поправимое! Отныне мы начнем действовать иначе. Говорят, Криспин Роблес заходит в селения, забирает подчистую все оружие и лошадей, выпускает из тюрем арестантов и не успевает оглянуться, как людей у него больше чем достаточно. Сказать по правде, кум Анастасио, здорово мы наглупили. Хочешь верь, хочешь нет, а этот барчук объявился здесь, чтобы нам мозги вправить.
– Вот что значит уметь читать и писать!…
Оба печально вздохнули.
В хижину с кучей народу ввалился Луис Сервантес, – узнать, когда же поход.
– Выступаем завтра, – решительно ответил Деметрио.
Перепел предложил пригласить на прощанье музыкантов из соседнего селения и устроить танцы. Предложение привело всех в восторг.
– Уходим! – с тоской воскликнул Панкрасио. – Я уйду не один. Ну, у. меня тут зазноба, я ее с собой прихвачу.
Деметрио признался, что и он с превеликим удовольствием взял бы с собой одну красотку, только ему страсть не хочется, чтобы их здесь потом поминали лихом, как федералистов.
– Разлука будет недолгой. Вернемся – все уладится, – негромко вставил Луне Сервантес.
– Вот как? – удивился Деметрио. – А говорят, у вас с Камилой…
– Враки, командир. Она любит вас, только побаивается.
– Честно, барчук?
– Честно. И мне кажется, вы очень разумно говорите: не стоит, чтобы нас поминали недобрым словом. Вот победим, тогда все повернется по-иному, вам за это даже благодарны будут.
– Ох, барчук, ну и хитрец же вы! – отозвался Деметрио, ухмыльнувшись и похлопав Луиса но спине.
На исходе дня Камила, как всегда, отправилась за водой к реке. По той же тропинке навстречу девушке поднимался Луис Сервантес.
Камила почувствовала, что сердце у нее вот-вот выпрыгнет из груди.
На одном из поворотов Луис Сервантес, видимо не заметив ее, неожиданно исчез за камнями.
Был час, когда голые скалы, опаленные солнцем ветви и высохший мох тускнеют в густеющих сумерках и становятся серыми. Дул слабый ветер, еле слышно шелестя нежными копьевидными листьями молодого маиса. Все вокруг было знакомым, привычным, но на этот раз и скалы, и сухие ветви, и напоенный ароматом воздух казались Камиле какими-то особенными, словно осененными глубокой печалью.
Она завернула за огромную, потрескавшуюся от времени скалу и внезапно наткнулась на Лунса Сервантеса, который с непокрытой головой, свесив ноги, сидел на камне.
– Слышь, барчук, ты бы хоть попрощался со мной.
Луис Сервантес оказался неожиданно послушным. Он слез с камня и подошел к девушке.
– Ишь, гордец! Видно, плохо я за тобой ухаживала, что ты даже разговаривать со мной не желаешь.
– Полно, Камила. Ты была очень добра ко мне, добрее, чем любая подруга; ты заботилась обо мне, как родная сестра. Я очень благодарен тебе и никогда тебя не забуду.
– Обманщик! – сказала Камила и словно преобразилась от радости. – А если бы я с тобой не заговорила?
– Я собирался поблагодарить тебя вечером на танцах.
– Какие еще танцы? Но даже если они будут, я туда не пойду.
– Почему?
– Да потому, что видеть не могу этого вашего старика Деметрио.
– Глупая, он же тебя очень любит. Не упускай случай, дурочка, – второго такого у тебя в жизни не будет. Деметрио станет генералом, разбогатеет. У него будет много лошадей, драгоценностей, роскошные наряды, красивые дома, куча денег. Представляешь, как бы тебе с ним жилось!
Камила подняла глаза к синему небу – она боялась, что Луис увидит в них слезы. С вершины обрывистой скалы сорвался сухой листок и, медленно кружась, упал к ее ногам, словно мертвая бабочка. Девушка наклонилась и подняла его. Потом, не глядя в лицо Луису, прошептала:
– Ах, барчук, если бы ты знал, как мне тяжко, когда ты вот так говоришь! Я же люблю тебя, одного тебя… Уходи, барчук, уходи. Не знаю, что со мной, только мне очень стыдно. Уходи, уходи!
Она отбросила лист, раскрошенный ее дрожащими от волнения пальцами, и закрыла лицо краем фартука.
Когда она вновь открыла глаза, Луис Сервантес уже исчез. Она пошла по тропинке вдоль речки. Воду, казалось, покрывал тончайший слой кармина: в волнах отражались расцвеченное закатом небо и горные вершины, одна сторона которых была еще освещена, другая – уже во мраке. Мириады светящихся насекомых роились около заводи. А над устланным отполированной галькой дном в воде Камила видела свое отражение – желтая с зеленой тесьмой кофта, белая ненакрахмаленная нижняя юбка, гладко причесанные волосы, длинные брови, открытый лоб. Она ведь постаралась принарядиться в надежде понравиться Луису.
Камила разрыдалась.
В зарослях хары, словно изливая неизбывную тоску угасающего дня, плакали лягушки.
Покачиваясь на сухой ветке, им вторила лесная голубка.
XVТанцы шли бурно и весело, мескаль [32] 32
Крепкий алкогольный напиток из агавы того же названия. (Прим. автора.)
[Закрыть] лился рекой.
– Странно! Где же Камила? – громко спросил Деметрио.
Все оглядывались, ища девушку.
– Она прихворнула – голова разболелась, – сухо ответила
тетушка Агапита, которую рассердили устремленные на нее насмешливые взгляды собравшихся.
После фанданго Деметрио, слегка пошатываясь, поблагодарил добрых жителей за радушие, пообещал, что после победы революции он никого из них не забудет, и добавил, что «друзья познаются на одре болезни и в тюрьме».
– Да взыщет вас бог своей милостью, – отозвалась какая-то старуха.
– Да благословит он вас и наставит на путь праведный, – подхватили остальные.
А совсем пьяная Мария Антония твердила:
– Возвращайтесь быстрей! Быстрехонько!
За Марией Антонией, женщиной рябой да еще с бельмом на глазу, ходила настолько дурная слава, что иные уверяли, будто нет мужчины, который не побывал бы с нею в кустах у реки. Тем не менее, увидав на другой день Камилу, она заорала:
– Эй, что это ты? Чего забилась в угол да платком закуталась? Да ты, никак, плачешь? Смотри, какие глаза красные, на ведьму стала похожа. Брось, не тужи. Нет на свете такой печали, чтобы за три дня не прошла!
Тетушка Агапита нахмурила брови и буркнула что-то неразборчивое.
Уход повстанцев действительно огорчил женщин, и даже мужчины, невзирая на несколько обидные для них слухи и пересуды, сокрушались, что селение покинули люди, которые снабжали их семьи бараниной да телятиной и давали им возможность ежедневно есть мясо. Что может быть лучше такой жизни: ешь, пей, спи себе на здоровье под сенью скал и высоким небом, где лениво проплывают облака!
– Да вы поглядите на них в последний раз! – крикнула Мария Антония. – Вон они. Совсем игрушечные.
Вдалеке, где кустарник сливался с дубовой порослью в одну бархатистую синеватую полосу, на ярком фоне сапфирового неба вырисовывались очертания людей Масиаса, ехавших на своих лошаденках по горному гребню. Теплый ветер донес до хижин еле уловимые обрывки «Аделиты».
Камила, вышедшая на крик Марии Антонии, чтобы взглянуть в последний раз на повстанцев, не сдержалась и, разрыдавшись, убежала домой.
Мария Антония захохотала в ушла.
– Сглазили дочку, – растерянно пробормотала тетушка Агапита.
Она долго размышляла и, обдумав все, наконец решилась: сняла с гвоздя, вбитого в один из столбов хижины между ликом господним и пресвятой девой Халпской, ремень из сыромятной кожи, которым ее муж связывал ярмо воловьей упряжки, и, сложив его вдвое, изо всех сил ударила Камилу, дабы избавить ее от порчи.
В седле своего гнедого Деметрио почувствовал себя помолодевшим; глаза его обрели былой стальной блеск, к медно-красным, как у всякого чистокровного индейца, щекам вновь прилила горячая кровь.
Повстанцы дышали полной грудью, словно впитывая ширь горизонта, безграничность неба, синеву гор и свежесть напоенного ароматами горного воздуха. Они пускали лошадей галопом, как будто надеясь, что эта безудержная скачка поможет им завладеть всем миром. Кто из них вспоминал сейчас о суровом начальнике полиции, о придире-жандарме, о чванном касике? Кто вспоминал о жалких хижинах, где люди, словно рабы под неусыпным взором хозяина или надменного и жестокого надсмотрщика, влачат безотрадное существование: встают до восхода, берут заступ и лукошко или плуг и корзину в уходят в поле, чтобы заработать себе убогое дневное пропитание – котелок атоле [33] 33
Напиток из маисовой муки и молока. (Прим, автора.)
[Закрыть] и миску бобов?
Пьяные от солнца, воздуха, самой жизни, они пели, смеялись, улюлюкали.
Паленый, подскакивая в седле, скалил ослепительно-белые зубы, шутил и паясничал.
– Слушай, Панкрасио, – спрашивал он с невозмутимо серьезным видом, – жена пишет, что у нас родился еще один малец. Как же так? Я не видел ее со времен сеньора Мадеро.
– Да что тут особенного? Значит, начинил на прощанье.
Раздается громкий хохот. Паленый с еще большей важностью и невозмутимостью затягивает нестерпимым фальцетом:
Предложил я ей сентаво.
«Нет», – изволила сказать.
Я ей половину песо,
А она не хочет брать.
Так она меня просила,
Что реал пришлось ей дать.
Не умеете вы, девки,
То, что ценно, уважать!
Но вскоре припекло солнце, и веселье прекратилось.
Весь день они ехали ущельем, поднимались и спускались по нескончаемым круглым холмам, грязным и голым, словно голова, покрытая лишаями.
Под вечер вдалеке, среди скопища синих холмов показались каменные башенки; за ними – дорога, окутанная белыми клубами пыли, и серые телеграфные столбы.
Повстанцы двинулись по направлению к большаку и еще издали заметили на обочине расплывчатый силуэт человека, сидевшего на корточках. Отряд подъехал к нему. Это был уродливый старик в лохмотьях. Он старательно чинил тупым ножом свой гуараче. Рядом пасся ослик, нагруженный травой.
– Ты что тут делаешь, дедушка? – спросил Деметрио.
– В деревню возвращаюсь, клевер для своей буренки везу.
– Много там у вас федералистов?
– Не так чтобы очень. По-моему, дюжины не наберется.
Старик разговорился. Сказал, что ходят упорные слухи, будто Обрегон[34] 34
Обрегон Альваро (1880 – 1928) – генерал, командовавший частями армии конституционалистов. В 1920 году возглавил военный переворот против Каррансы. С 1920 по 1924 год и в 1928 году – президент республики. Убит заговорщиками.
[Закрыть]осадил Гвадалахару, Каррера Торрес[35] 35
Каррера Торрес – один из генералов войск конституционалистов.
[Закрыть] овладел городом Сан-Луис-Потоси, а Панфило Натера уже во Фреснильо.
– Хорошо, – проговорил Деметрио, – можешь вернуться в деревню; да смотри, не болтай, что нас видел, а то пристрелю. Я тебя под землей найду.
Когда старик ушел, Деметрио спросил:
– Что скажете, ребята?
– В бой! Ни одного холуя в живых не оставим! – дружно воскликнули повстанцы.
Люди пересчитали патроны и ручные гранаты, которые Филин смастерил из обломков железной трубы и кусочков желтой меди.
– Не густо, – вздохнул Анастасио. – Ну, ничего, скоро сменим все это на карабины.
И, подгоняемые нетерпением, они ринулись вперед, вонзая шпоры в худые бока изнуренных животных.
Властный голос Деметрио остановил их.
Повстанцы сделали привал на склоне холма под защитой густых зарослей уисаче и, не расседлывая лошадей, присмотрели себе подходящие камни вместо подушек.
XVIВ полночь Деметрио Масиас приказал выступать.
До селения было не больше одной-двух лиг; атаковать федералистов решили на рассвете.
На покрытом тучами небе изредка сверкала одинокая звезда, да красноватые сполохи время от времени ярко озаряли мглистую даль.
Луис Сервантес спросил Деметрио, не лучше ли для полного успеха набега раздобыть проводника или, на худой конец, выяснить, что представляет собой селение и где точно расположена казарма.
– Нет, барчук, – улыбаясь, ответил Масиас и пренебрежительно махнул рукой. – Мы нападем на них, когда они меньше всего этого ожидают, и дело с концом. Нам не впервой так действовать. Видели вы, как белка высовывается из гнезда, если в него воду наливать? Вот так и эти холуи паршивые выскочат на улицу, ошалев от первых же выстрелов. Мишени у нас будут – лучше не надо.
– А если старик вчера нас обманул? Вдруг там окажется но двенадцать человек, а пятьдесят? Вдруг он лазутчик, подосланный федералистами?
– Наш барчук уже труса празднует! – усмехнулся Анастасио Монтаньес.
– Из винтовки стрелять – это тебе не припарки да клизмы ставить, – съязвил Панкрасио.
– Хм! – буркнул Паленый. – Не больно ли много разговоров из-за дюжины трусливых крыс?
– Пришел час и нашим матерям узнать, кого они на свет родили – мужчин или мокрых куриц, – добавил Сало.
Они въехали в селение, и Венансио, отделившись от остальных, постучал в дверь крайней хижины.
– Где казарма? – спросил он у вышедшего на стук босого мужчины в грязном рваном пончо, едва прикрывавшем голую грудь.
– Казарма вон там, чуть пониже площади, хозяин, – ответил он.
Где это «чуть пониже площади» – никто не знал, и Венансио велел крестьянину идти во главе колонны и показывать дорогу.
Дрожа от страха, бедняга взмолился – с ним, дескать, нельзя поступать так жестоко.
– Я нищий поденщик, сеньор, у меня жена и куча малышей.
– A y меня, по-твоему, щенки? – отрезал Деметрио и приказал: – Соблюдать полную тишину. Разомкнись! Друг за другом посередине улицы марш!
Над селением высился приземистый четырехугольный купол церкви.
– Видите, сеньоры? Вон там, напротив церкви, площадь. Проедете еще столько же вниз и упретесь в казарму.
С этими словами проводник рухнул на колени, умоляя отпустить его домой, но Панкрасио молча толкнул его прикладом в грудь и погнал дальше.
– Сколько в деревне солдат? – спросил Луис Сервантес.
– Не стану врать вашей милости, но сказать по правде, хозяин, их тут тьма-тьмущая.
Луис Сервантес повернулся к Деметрио, но тот притворился, будто ничего не слышал.
Неожиданно они выехали на небольшую площадь.
Оглушительный залп ошеломил их. Гнедой конь Деметрио дрогнул, закачался, подогнул колени и рухнул на землю, дергая ногами. Пронзительно вскрикнув, Филин скатился с седла, а лошадь его, закусив удила, выскочила на середину площади.
Новый залп, и проводник, раскинув руки, без единого стона опрокинулся на спину.
Анастасио Монтаньес подхватил Деметрио и втащил его на круп своей лошади. Остальные уже отходили, прячась за домами.
– Сеньоры, сеньоры, – окликнул их какой-то местный житель, высунувшись из просторных сеней своего дома, – вы им с тыла зайдите, из-за часовни. Они все там. Назад по той же улице, потом налево и попадете в узенький проулок; идите по нему вперед и как раз окажетесь позади часовни.
В эту минуту с соседних крыш по повстанцам открыли частый огонь из пистолетов.
– Ишь, пауки, – выругался незнакомец. – Да вы но бойтесь – такие не кусаются. Это все барчуки… Укройтесь под стеной. Они скоро убегут. Они ведь собственной тени боятся.
– Много тут федералистов? – спросил Деметрио.
– Было не больше дюжины, но вчера вечером они здорово перетрусили и вызвали по телеграфу подкрепление. Сколько их теперь – один бог знает. Но вы не смотрите, что их много: большинство-то мобилизованы насильно, норовят бросить офицеров и удрать восвояси. Моего брата тоже силком забрали. Он здесь. Я пойду с вами, подам ему знак, и вот увидите – все подадутся к вам. Останется разделаться с одними офицерами. Может, сеньор даст мне какое оружие…
– Свободных винтовок у нас нет, а вот эти штучки, брат, тебе, пожалуй, пригодятся, – отозвался Анастасио Монтаньес, протягивая крестьянину две ручные гранаты.
Командовал федералистами самонадеянный белокурый офицерик с закрученными кверху усиками. Пока он достоверно не знал, много ли нападающих, он помалкивал и вел себя благоразумно, но, успешно отразив атаку и но дав противнику даже выстрелить, он сразу потерял голову от сознания своего бесстрашия. Его солдаты не осмеливались носу высунуть из-за церковной ограды, а он стоял, презирая опасность, и в бледном предутреннем свете виднелась стройная фигура в драгунском плаще, развевавшемся на ветру.
– Я-то помню, как мы защищали Цитадель[36] 36
Защитники Цитадели. – Имеется в виду восстание против президента Мадеро 9 февраля 1913 года под руководством Б. Рейеса и М. Мондрагона. Стоявшие в пригороде мексиканской столицы части привлекли на свою сторону кадетов, затем попытались овладеть Национальным дворцом, но потерпели неудачу и отступили в крепость (Цитадель), расположенную неподалеку от дворца.
[Закрыть]!
Вся его ратная биография сводилась к одному бою, в котором он участвовал во время заговора против президента Мадеро, да и то лишь благодаря тому, что был тогда кадетом. Поэтому при первом же удобном случае он пускался в рассказы о героических деяниях защитников Цитадели.
– Лейтенант Кампос, – с пафосом приказал он, – спуститесь вниз с десятью солдатами и задайте жару этим бандитам, попрятавшимся по углам. Негодяи! У них смелости только на то, чтобы мясо лопать да кур воровать.
У маленькой двери на винтовую лестницу появился кто-то из жителей. Он пришел известить, что нападающие укрылись в коррале, где их можно захватить быстро и без труда.
Эти сведения поступили от местных богатеев, засевших на крышах домов и готовых помешать отступлению врага.
– Я сам покончу с ними, – запальчиво воскликнул офицер, но, тут же изменив решение, отошел от двери на лестницу. – Возможно, они ожидают подкрепления, и я совершил бы безрассудство, покинув свой пост. Лейтенант Камгтос, ступайте и захватите их живьем. Мы расстреляем бандитов сегодня же в полдень, когда народ пойдет с обедни. Пусть эти разбойники знают как я с ними разделаюсь в назидание другим! Если не удастся взять, перебейте всех! Никого не щадить. Вы меня поняли, лейтенант Кампос?
И довольный собою, офицер зашагал взад-вперед по комнате, обдумывая текст донесения, которое он отправит: «Мехико, господину военному министру генералу дону Аурелиано Бланкету. Ваше превосходительство! Имею честь доложить, что сего числа, ранним утром, банда до пятисот человек под предводительством главаря Н. отважилась атаковать занятый мною населенный пункт. С диктуемой обстоятельствами оперативностью я укрепился на высотах, господствующих над обороняемым селением. Атака началась на рассвете, длилась более двух часов и сопровождалась частым ружейным огнем. Несмотря на численное превосходство противника, нам удалось нанести ему значительные потери, а затем полностью разгромить его. Убито двадцать бандитов, раненых, судя по следам крови, оставленным при поспешном бегстве, во много раз больше. С нашей стороны потерь, к счастью, не оказалось. Имею честь поздравить Вас, господин министр, с победой правительственных войск. Да здравствует генерал дон Викториано Уэрта! Да здравствует Мексика!"
«Теперь-то, – заключил про себя офицер, – меня наверняка произведут в майоры».
Он ликующе потер руки, но в эту минуту в ушах у него зазвенело от сильного взрыва.
XVII– Значит, через этот корраль можно выбраться в проулок? – спросил Деметрио.
– Да, только за корралем – дом, потом еще один загон, а чуть дальше – лавка, – ответил крестьянин.
Деметрио задумчиво почесал затылок, но решение нашел быстро.
– Можешь достать лом, кирку или что-нибудь в этом роде, чтобы пробить стену?
– Конечно, тут все есть. Только вот…
– Что еще? Где инструмент?
– Вон там, но ведь все эти дома принадлежат хозяину, а…
Деметрио, не дослушав, направился в кладовку, где хранился инструмент. Пролом сделали быстро.
Как только повстанцы выбрались в проулок, они, прижимаясь к стенам домов, один за другим добежали до церкви. Теперь оставалось перелезть через глинобитную ограду, а затем через заднюю стену часовне.
«Богоугодное дело!» – сказал про себя Деметрио и первым махнул через ограду.
За ним, словно обезьяны, полезли остальные, раздирая в кровь руки, измазанные глиной. Дальше было уже гораздо проще: поднявшись по выбоинам в каменной кладке, они легко преодолели стену часовни, и теперь лишь купол скрывал их от глаз солдат.
– Погодите малость, – сказал крестьянин. – Я пойду взгляну, где мой брат. Потом дам знак, и тогда кончайте сержантов, ладно?
Но на него уже никто не обращал внимания.
С минуту Деметрио наблюдал за солдатами, шинели которых чернели под портиком, вдоль фасада, по бокам здания, на переполненных людьми башенках и за железной решеткой. Затем удовлетворенно улыбнулся, повернул голову к своим и скомандовал:
– Давай!
Двадцать гранат разорвались одновременно в гуще федералистов, которые, вытаращив глаза от ужаса, повскакали с мест. Но прежде чем солдаты отдали себе отчет в грозящей им смертельной опасности, прогрохотало еще двадцать разрывов, оставивших после себя груды убитых и раненых.
– Погодите! Погодите! Я еще не разыскал своего брата, – горестно взывал крестьянин.
Тщетно орал на солдат и поносил их старый сержант, надеясь восстановить спасительный порядок. То, что творилось в церкви, походило скорее на безумство крыс, угодивших в западню. Одни кидались к дверце, ведуньей вниз, и падали, прошитые пулями Деметрио; другие валились под ноги этим двадцати привидениям в длинных белых рваных штанах, с черными, словно отлитыми из чугуна, головой и грудью. На колокольне уцелевшие солдаты пытались выбраться из-под груды рухнувших на них мертвецов.
– Командир! – встревоженно кричит Луис Сервантес. – Гранаты кончаются, а винтовки в коррале!… Какая дикость!
Деметрио улыбается и вытаскивает длинный блестящий кинжал. Тотчас же в руках двадцать его бойцов засверкали клинки: у одних длинные и заостренные, у других – шириной с ладонь и тяжелые, как мачете.
– Шпион! – торжествующе восклицает Луис Сервантес. – Что я вам говорил?
– Не убивай меня, родимый! – молит старый сержант у ног Деметрио, занесшего над ним нож.
Старик поднимает голову, и в этом морщинистом безбородом индейце Деметрио узнает того, кто накануне обманул их.
Луис Сервантес в ужасе отворачивается. Стальное лезвие вонзается в грудь, ребра хрустят, и старик с обезумевшим взором падает навзничь, раскинув руки.
– Не трогайте моего брата! Не убивайте его, это мой брат! – вне себя от страха вопит крестьянин, видя, как Панкрасио набрасывается на одного из федералистов. Поздно! Повстанец быстрым ударом сносит солдату голову, и из туловища, словно ключевая вода, брызжет алая струя.
– Смерть хуанам! [37] 37
Кличка солдат правительственных войск. (Прим, автора.)
[Закрыть]Смерть холуям!
Особенно свирепствуют Панкрасио и Сало, добивающие раненых. Усталый Монтаньес опускает клинок; взгляд у него по-прежнему кроткий, а на бесстрастном лице читаются наивность ребенка и жестокость шакала.
– Тут еще один живой остался! – кричит Перепел.
Панкрасио подбегает к федералисту. Это белокурый капитан с усами торчком, бледный, как мертвец. Силы покинули его, и, не сумев спуститься вниз, он забился в угол у самой винтовой лестницы.
Панкрасио подтаскивает его к карнизу. Удар коленом, и офицер, словно мешок с песком, падает с двадцатиметровой высоты на паперть.
– Ну и дурак ты, Панкрасио! – орет Перепел. – Теперь коль задумаю что, тебе ни слова. Такие добрые ботинки не дал с него содрать!
Люди Деметрио наклоняются, стаскивают с мертвецов одежду получше, напяливают на себя трофеи, весело смеются.
Их командир откидывает с мокрого от пота лба длинные пряди волос и командует:
– Теперь – на барчуков!
Те, кто внизу