Текст книги "Те, кто внизу. Донья Барбара. Сеньор Президент"

Автор книги: Мигель Анхель Астуриас

Соавторы: Ромуло Гальегос,Мариано Асуэла
сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 49 страниц)

ІІІ

Деметрио Маеиас и двадцать пять его соратников спали в горных зарослях, пока не заслышали звуки рожка. Это Панкрасио подавал сигнал с вершины утеса.

– Подымайтесь, ребята, пора, – объявил Анастасио Монтаньес, щелкая затвором своей винтовки.

Прошел еще час, но вокруг раздавался лишь стрекот цикад

да кваканье лягушек в ямах.

Когда угас блеклый лунный свет и появилась розоватая полоска зари, на самом крутом изгибе тропинки возник силуэт первого солдата. Вслед за ним показались другие – десяток, сотня – и так же быстро скрылись во мраке. Но вот засверкали лучи солнца, и осветилось ущелье, по дну которого спешили крошечные человечки на маленьких лошадках.

– Полюбуйтесь-ка на этих красавчиков! – крикнул Панкрасио. – А ну, ребята, пошли позабавимся.

Движущиеся внизу фигурки то исчезали в зарослях кустарника чапарро, то появлялись вновь, чернея на фоне желтовато-красных скал.

Голоса офицеров и солдат были отчетливо слышны.

Деметрио подал знак. Защелкали затворы.

– Давай! – негромко скомандовал он.

Грянул залп из двадцати одной винтовки, и столько же федералистов упали с седла. Остальные, захваченные врасплох, застыли на месте, словно высеченные на скалах барельефы.

Новый залп, и еще двадцать один человек покатились с простреленными головами вниз по камням.

– Выходите, бандиты!… Голодранцы!

– Бей мякинников! Бей воровское отродье!

– Смерть навозникам!

Федералисты выкрикивали оскорбления, но их невидимые враги молча и спокойно вели огонь, словно щеголяя своей меткостью, принесшей им такую славу.

– Гляди, Панкрасио, – сказал Паленый (на темном лице его сверкали лишь белки глаз да зубы), – следующая пуля тому, кто выглянет вон из-за того питайо… Получай, сукин сын!… Видал? Прямо в черепушку. Теперь в того, что па сером в яблоках… Подыхай, гад!

– А я пущу кровь вон этому, что на краю тропинки… Если до реки не докатишься, полежишь на берегу, собачье отродье!… Ну как, видал?

– Не жадничай, Анастасио, одолжи карабин. Дай разок выстрелить.

Сало, Перепел и еще двое, у кого не было оружия, умоляли, как о величайшей милости, чтобы им дали сделать хоть один выстрел.

– Ну, покажитесь, если вы такие храбрые!

– Высуньте голову, рвань вшивая!

От вершины к вершине раздавались крики с такой отчетливостью, будто они доносились с другой стороны улицы.

Перепел неожиданно вскочил во весь рост. Он был совершенно гол и размахивал штанами, дразня ими федералисте а, как тореро дразнит плащом быка.

На людей Деметрио хлынул свинцовый ливень.

– Ух ты! Словно целую колоду пчел на башку опрокинули, – охнул Анастасио Монтаньес, распластавшись на камнях и не осмеливаясь поднять голову.

– Перепел! Ложись, сукин сын!… Все туда, куда сказано! – рявкнул Деметрио.

Ползком они сменили позицию.

Федералисты торжествующе закричали и прекратили огонь, как вдруг новый град пуль внес смятение в их ряды.

– К ним подкрепленье подошло! – взвыли солдаты.

Поддавшись панике, многие повернули лошадей, другие спешились и в поисках убежища стали карабкаться на скалы. Офицеры, силясь восстановить порядок, открыли стрельбу по

беглецам.

– По тем, кто внизу! По тем, кто внизу! – крикнул Деметрио, наводя винтовку в сторону реки, вьющейся, словно хрустальная нить.

Федералист рухнул в воду. Каждый выстрел неизменно валил в волны еще одного солдата. Но так как в направлении реки стрелял только Деметрио, на каждого убитого им федералиста приходилось десять – а то и двадцать – таких, которые невредимыми выбирались на склон горы.

– По тем, кто внизу! По тем, кто внизу! – в ярости повторял Деметрио.

Его товарищи, передавая друг другу оружие, выбирали цель и заключали пари.

– Бьюсь на свой кожаный ремень, что прострелю голову вон тому на вороной кобыле. Давай ружье, Паленый…

– Двадцать патронов к маузеру и полвары[8] 8
  Вара – мера длины, равная 83,5 сантиметра.


[Закрыть] колбасы, если дашь мне прикончить вон того, на черной в яблоках кобылке. Идет. Погоди, погоди… Видал, как он кувырнулся? Что твой олень!

– Куда же вы, сволочь федералистская? Идите сюда, познакомьтесь с вашим папашей Деметрио Масиасом!

Теперь уже люди Деметрио осыпали бранью своих противников.

Кричал Панкрасио, поворачивая из стороны в сторону свое безбородое, невозмутимое, точно каменное лицо; кричал Сало, да так, что жилы на шее у него напряглись, щеки вытянулись. а глаза зловеще засверкали.

Деметрио, не прекращая стрельбы, пытался предупредить товарищей о грозящей им серьезной опасности, но никто не обращал внимания на его отчаянные крики, пока с фланга не послышался свист пуль.

– Меня ранило! – крикнул Деметрио и, скрежеща зубами, выругался: – Сукины дети!

И он покатился вниз, по склону глубокого ущелья.

IV

Они недосчитались двоих: карамельщика Серапио и Антонио, того, что играл на тарелках в оркестре Хучипилы[9] 9
  Хучипила – городок в мексиканском штате Сакатекас.


[Закрыть].

– Может, еще догонят, – сказал Деметрио.

Все возвращались обеспокоенные. Только бородатое лицо и сонные глаза Анастасио Монтаньеса сохраняли свое обычное кроткое выражение, да по-прежнему высокомерен и невозмутим был Панкрасио с его суровым профилем и резко выдающейся челюстью.

Федералисты убрались восвояси, и отряд Деметрио ловил их лошадей, разбежавшихся по горам.

Вдруг шедший впереди Перепел вскрикнул: на ветвях меските[10] 10
  Меските – дерево, похожее на акацию.


[Закрыть] он увидел повешенных товарищей.

Да, это были Серапио и Антонио. Их сразу узнали, и Анастасио Монтаньес, скрипнув зубами, прочел молитву:

– Отче наш, иже еси на небесех…

– Аминь, – негромко подхватили остальные, склонив голову и прижав к груди сомбреро.

Потом они повернули на север, на дорогу к Хучиниле, и безостановочно, не замедляя шага, двигались до поздней ночи.

Перепел ни на минуту не отходил от Анастасио. Перед его глазами неотступно стояло страшное видение: слегка раскачиваемые ветром тела повешенных, их вытянутые шеи, опущенные руки, окоченевшие ноги.

Утром рана Деметрио сильно разболелась. Он уже не мог ехать верхом, и его пришлось нести на носилках, сделанных из дубовых веток и пучков травы.

– Вы истекаете кровью, кум Деметрио, – сказал Анастасио Монтаньес, решительно оторвав рукав от своей рубахи и перетягивая ногу Маснаса выше раны.

– Правильно, – одобрил Венансио. – Теперь кровь остановится, да и боль поутихнет.

Венансио был цирюльником и у себя в селении врачевал: рвал зубы, ставил припарки и пиявки. Все поглядывали на него с уважением – ведь он прочел «Вечного жида» и «Майское солнце». Его величали «дохтуром», и он, в сознании своей учености, скупо цедил слова.

Сменяясь по четверо, повстанцы несли носилки по голым каменистым плоскогорьям и высоким крутым склонам.

В полдень, когда от зноя задрожал воздух и стало нестерпимо душно, когда заволокло туманом глаза, в нескончаемый стрекот цикад вплелись мерные и однообразные стоны раненого.

У каждой хижины, притаившейся среди отвесных скал, отряд останавливался на отдых.

– Слава богу, добрая душа да лепешка с перцем и фасолью всегда находятся, – говорил на прощанье Анастасио Монтаньес.

А горцы крепко пожимали мозолистые руки повстанцев и восклицали:

– Помоги вам бог! Да благословит он вас и выведет на верный путь!… Сегодня уходите вы, а завтра настанет и наш черед спасаться от вербовки, от властей и их проклятых наймитов. Они преследуют бедняков и объявили им войну не на жизнь, а на смерть: они отнимают у нас свиней, кур и даже маис; сжигают наши дома и уводят наших жен; убивают, как бешеную собаку, любого встречного бедняка.

Под вечер, когда пламя заката расцветило небо ярчайшими красками, на площадке, сдавленной со всех сторон синими горами, повстанцы увидели несколько серых домишек, и Деметрио велел отнести его туда.

Деревенька состояла из убогих соломенных хижин, разбросанных на берегу реки среди крошечных участков с молодыми всходами маиса и фасоли.

Носилки опустили на землю, и Деметрио слабым голосом попросил воды.

Из темных дверных проемов выглядывали худые нечесаные женщины в домотканых индейских юбках, а за их спиной мелькали блестящие глазки и свежие щечки детей.

Смуглый пузатый мальчуган первым подошел взглянуть на раненого; за ним старуха, потом остальные. Вокруг носило!; столпилась вся деревня.

Какая-то услужливая девушка принесла тыквенный кувшин со свежей водой. Деметрио дрожащими руками схватил ого и жадно припал губами.

– Еще дать?

Деметрио поднял глаза. Лицо у девушки было грубое, но голос нежный.

Он смахнул тыльной стороной руки бисеринки пота со лба, повернулся на бок и устало поблагодарил:

– Да вознаградит вас бог!

И тут Деметрио начало так трясти, что задрожали ветки и трава, из которых были сделаны носилки. У него поднялся жар, и он потерял сознание.

– Нельзя человеку спать на улице, когда у него лихорадка, – сказала тетушка Ремихия, босая старуха в индейской юбке и рваном одеяле на плечах вместо рубахи.

Она предложила отнести Деметрио к себе в хижину.

Панкрасио, Анастасио Монтаньес и Перепел, словно верные псы, покорные воле хозяина, бросились к носилкам.

Остальные разбрелись промышлять съестное.

Тетушка Ремихия предложила гостям перец и лепешки – все, что у нее было.

– Водились у меня и куры, и яйца, и даже дойная козочка – представляете себе? – но проклятые федералисты все подчистили.

Потом она подошла к Анастасио и шепнула ему на ухо:

– Даже девочку тетушки Ньевес прихватили с собой, представляете себе?

V

Перепел внезапно открыл глаза и приподнялся.

– Слышал, Монтаньес? Выстрел!… Вставай, Монтаньес.

Он так нещадно тормошил Анастасио, что храп наконец прекратился и Монтаньес проснулся.

– Чего прицепился, сучий сын!… Я же сказал, мертвые не возвращаются, – проворчал полусонный Анастасио.

– Стреляют. Монтаньес!

– Ты что, Перепел, или тумака захотел, пли тебе приснилось.

– Да говорю тебе, Анастасио, это не сон. Я уже о повешенных и думать забыл. Это впрямь выстрел. Не мог я ошибиться.

– Говоришь, выстрел? Что ж, посмотрим. Дай-ка сюда мой маузер…

Анастасио Монтаньес протер глаза, неторопливо потянулся всем телом и вскочил.

Они вышли из хижины. Небо было усеяно звездами, сверкавшими, словно драгоценные камни; в вышине блестел узкий серп луны. Из убогих жилищ донеслись приглушенные голоса испуганных женщин; лязгнуло оружие – мужчины, спавшие на открытом воздухе, тоже проснулись.

– Дурак! Ты же ногу мне повредил.

Голос прозвучал отчетливо и довольно близко:

– Кто идет?

Оклик заметался среди скал, пронесся над гребнями и котловинами и наконец растаял в отдалении, в тишине ночи.

– Кто идет? – еще громче рявкнул Анастасио, досылая затвор.

– Деметрио Масиас!

Отзыв раздался почти рядом.

– Это Панкрасио! – радостно воскликнул Перепел и тут же, забыв недавнюю тревогу, опустил винтовку.

Панкрасио конвоировал какого-то насквозь пропыленного парня. Пыль лежала на нем сплошным слоем – от американской фетровой шляпы до грубых ботинок. На одной из штанин пленника расползлось большое пятно крови.

– Откуда этот барчук? Кто такой? – спросил Анастасио.

– Стою я на посту, вдруг слышу – трава шуршит. Я кричу: «Кто идет?» – «Каррансо»[11] 11
  Каррансо.– Имеется в виду Венустиано Карранса (1859 -1920) (Панкрасио исказил его имя), крупный помещик, собравший на севере Мексики армию и выступивший против узурпатора Викториано Уэрты. В 1917 году провозгласил конституцию Мексики; с 1917 по 1920 год – президент Мексиканской республики. В 1920 году свергнут во время военного переворота и убит при попытке бежать из Мексики.


[Закрыть], – отвечает этот субчик. Каррансо? Это что еще за птица? Получай-ка, брат Каррансо! Тут я и просверлил ему дырку в ноге.

И Панкрасио с улыбкой повернул к слушателям свое безбородое лицо, ожидая аплодисментов.

Тогда заговорил незнакомец:

– Кто здесь командир?

Анастасио, гордо подняв голову, смерил пришельца взглядом.

Парень сбавил тон.

– Понимаете, я тоже революционер. Меня насильно мобилизовали в ряды федералистов, но позавчера, во время боя, мне удалось сбежать. Я все ноги исходил, пока вас нашел.

– Ого! Да он федералист! – раздались изумленные возгласы.

– Значит, холуи! – заключил Анастасио Монтаньес. – Зря, Панкрасио, ты не продырявил ему котелок.

– А откуда я знал, зачем он явился? Он все твердит, что хочет поговорить с Деметрио: мол, ему бог знает сколько порассказать надо. Но это дела не меняет. Все в свое время. Нам спешить некуда, – ответил Панкрасио, поднимая винтовку.

– Ну и дикари же вы! – возмутился незнакомец, но не успел прибавить ни слова: Анастасио наотмашь ударил его по лицу, и парень, обливаясь кровью, грохнулся наземь.

– Расстрелять этого холуя!

– Повесить его!

– Сжечь! Он же федералист!

Возбужденные повстанцы кричали и выли; кое-кто взял ружье на изготовку.

– А ну, тихо! Молчать! Слышите? Деметрио что-то говорит, – унял их наконец Анастасио.

Деметрио в самом деле захотел узнать, что происходит, и велел подвести к нему пленного.

– Это подлость, командир! Вы только посмотрите! – пожаловался Луис Сервантес, показывая на свои покрытые пятнами крови штаны, на распухшие нос и губы.

– Раз дали, значит, поделом. Впрочем… Ах, сучьи дети! Да кто вы такой? – спросил Деметрио.

– Меня зовут Луис Сервантес, я студент-медик и журналист. Я выступил в защиту революционеров, и за это меня схватили, загнали в казармы…

Его высокопарное и обстоятельное повествование о своих злоключениях лишь развеселило Панкрасио и Сало.

– Я просил ваших людей выслушать меня, втолковывал им, что я ваш искренний единомышленник…

– Едино… чего? – переспросил Деметрио, приложив ладонь к уху.

– Единомышленник, командир. Иными словами, исповедую те же идеалы и защищаю то же дело, что вы.

Деметрио улыбнулся:

– Это какое такое дело мы защищаем?

Озадаченный Луне Сервантес не нашелся, что ответить.

– Смотри, какую рожу скорчил! И охота тебе, Деметрио, с ним канителиться? Не пора ли его прикончить? – нетерпеливо спросил Панкрасио.

Деметрио поднял руку, ухватил прядь волос, сбившуюся на ухо, и долго задумчиво теребил ее; наконец, так и не придя ник какому решению, приказал:

– Убирайтесь, сейчас мне не до вас – опять боль донимает. Анастасио, погаси коптилку. Заприте этого субчика в коррале, и пусть Панкрасио и Сало глядят за ним в оба. Завтра решим.

VI

Луис Сервантес еще не научился распознавать предметы в мерцающем свете звездных ночей и потому, отыскивая для отдыха место поудобней, плюхнулся всем телом прямо на кучу влажного навоза под уисаче, неясно выступавшим из темноты. В изнеможении, доведенный до полного безразличия к окружающему, он растянулся во весь рост и закрыл глаза, намереваясь спать до тех пор, пока грозные стражи не разбудят его или пока не припечет утреннее солнце. Вдруг он почувствовал рядом с собой что-то теплое, затем услышал глубокое тяжелое дыхание. Сервантес пошарил вокруг дрожащими руками и нащупал жесткую щетину борова, который захрюкал, очевидно обеспокоенный неожиданным соседством.

Все попытки пленника заснуть оказались бесплодными, но не из-за боли в простреленной ноге и разбитом теле, а потому, что он вдруг отчетливо осознал крах всех своих надежд.

Да, он не смог вовремя понять, что одно дело орудовать скальпелем или со страниц провинциальных газет метать громы и молнии в мятежников, а другое – с оружием в руках гоняться за ними по горам. Он уразумел свою ошибку после первого же марша, уже в чине младшего лейтенанта кавалерии. Переход был совершенно немыслимый – четырнадцать лиг[12] 12
  Лига – мера длины, равная 5572 метрам.


[Закрыть] за день. Сервантес не мог ни встать, ни сесть, ноги у него словно одеревенели. А еще через неделю, во время первой стычки с повстанцами, он окончательно убедился в своем промахе.

Он готов был поклясться на святом распятии, что в тот момент, когда солдаты подняли винтовки и прицелились, кто-то позади него оглушительно заорал: «Спасайся, кто может!» Слова эти прозвучали так отчетливо, что горячий, благородных кровей, конь Сервантеса, не раз побывавший в бою, повернул назад и понесся во весь опор. Он остановился, лишь когда оказался на таком расстоянии от поля сражения, что уже не было слышно даже свиста пуль. Случилось это, как нарочно, на закате солнца, когда блуждающие тревожные тени населяют горы и из ущелий быстро поднимается мрак. Разве не логично, что Луису Сервантесу пришло в голову поискать себе прибежище среди скал, чтобы отдохнуть душой и телом и попытаться вздремнуть? Но, увы, солдатская логика – вещь весьма обманчивая, и незадачливый младший лейтенант убедился в этом на следующее же утро, когда полковник пинками поднял его и выволок из убежища на свет божий. Лицо у Луиса распухло от побоев. И это еще не все: происшедшее вызвало у офицеров такой приступ веселости, что они, нахохотавшись до слез, дружно вымолили беглецу прощение. Полковник не расстрелял Луиса, но хорошенько пнул его в зад и послал в обоз помощником повара.

Жестокое оскорбление, разумеется, принесло ядовитые плоды. Хотя Луис Сервантес переменил мундир лишь «in mente» [13] 13
  Мысленно (лат.).


[Закрыть], но он стал замечать горе и нищету обездоленных, он проникся сочувствием к великому делу порабощенного народа, алчущего справедливости, и только справедливости. Oн сблизился с простыми солдатами, и – чего уж больше! – даже мул, павший от усталости во время изнурительного перехода, вызывал теперь у него слезы сострадания.

Луис Сервантес приобрел доверие рядовых. Нашлись солдаты, которые даже открыли ему опасные тайны. Один из них, человек на редкость серьезный, замкнутый и нелюдимый, как-то раз признался Луису: «Я плотник. Была у меня старушка мать, лет десять прикованная к стулу ревматизмом. Однажды в полночь трое жандармов выволокли меня из дому, утро я встретил в казарме, а к вечеру оказался в двенадцати лигах от родной деревни. Месяц назад наш отряд проходил там. Матери моей больше нет, а она была единственным моим утешением в жизни. Теперь я на свете один, как перст. Но видит бог, отец наш небесный, вот эти самые патроны не для врагов предназначены. И если – да поможет мне пресвятая богоматерь Гваделупская – перебегу к Вилье[14] 14
  Вилья Франсиско (1877 – 1923) – один из вождей мексиканской революции 1910 – 1917 годов.


[Закрыть], то, клянусь праведной душой моей матери, федералисты заплатят мне за все».

Другой солдат, молодой, смышленый, но болтун, каких свет не видывал, пьяница и курильщик марихуаны[15] 15
  Марихуана – вид мексиканской конопли; ее листья используются в качестве наркотика.


[Закрыть], отозвал однажды Луиса в сторону и, уставившись на него осовелыми, словно остекленевшими глазами, прошептал: «Знаешь, кум, те, что по ту сторону… Понятно? Они-то гарцуют на отличных конях из самых лучших конюшен Севера и Центра, сбруя у них из чистого серебра. А мы трясемся на старых клячах, которым только колесо у нории[16] 16
  Нория – приспособление для подъема воды.


[Закрыть] вертеть. Кумекаешь, друг? Им платят блестящими тяжеленькими песо, а для нас убийца[17] 17
  Убийца – прозвище, данное народом генералу Викториано Уэрте (1854 – 1916), главе мексиканской контрреволюции. В 1913 году при поддержке иностранных капиталистов он организовал мятеж против законного правительства Ф. Мадеро. Свергнув и предательски убив Мадеро, объявил себя президентом.


[Закрыть] штампует бумажки. Вот оно как…»

И так – все. Даже старший сержант по наивности признавался: «Я – доброволец, а это и вовсе глупость. Конечно, сейчас, шастая по горам с винтовкой, можно за несколько месяцев получить столько, сколько в мирное время не скопишь за всю жизнь, даже если работать как мул. Но только не с этой братией, друг, только не с ней».

И Луис Сервантес, который уже разделял скрытую, но непримиримую и смертельную ненависть солдат к сержантам, офицерам и прочему начальству, почувствовал, как с глаз у него спала пелена, и он ясно увидел конечную цель борьбы.

И вот сегодня, когда он с таким трудом добрался до единомышленников, они не только не приняли его с распростертыми объятиями, но бросили в этот свинарник!

Наступал день: под навесами пропели петухи; куры, дремавшие на ветвях уисаче, зашевелились, расправили крылья, распушили перья и слетели на землю.

Луис посмотрел на своих стражей: они лежали на навозе и храпели. В памяти его возникли лица этих двух мужчин, увиденных им накануне. У одного из них, блондина Панкрасио, оно было веснушчатое, безбородое, лоб низкий и выпуклый, челюсти выдались вперед, уши прижаты к черепу, во всем облике что-то звериное. Другой, Сало, казался не человеком, а форменным выродком: запавшие глаза, злобный взгляд; прямые, совсем гладкие волосы, спадающие на затылок, лоб и уши; вечно разинутый золотушный рот.

И, съежившись, Луис снова почувствовал, как невыносимо поет все тело.

VII

Еще в полусне Деметрио провел рукою но вьющимся волосам, отбросил прядь, спадавшую на влажный лоб, и открыл глаза. Потом явственно услышал мелодичный женский голос, который уже различал сквозь сон, и повернулся к двери.

Наступил день, и через соломенные стены хижины пробивались солнечные лучи. Та самая девушка, что накануне предложила ему кувшин с восхитительно холодной водой (он всю ночь мечтал об этой воде), стояла теперь в дверях с горшком пенящегося молока, все такая же милая и приветливая.

– Козье, но больно хорошее. Вы только попробуйте.

Деметрио благодарно улыбнулся, привстал, взял глиняный горшок в руки и начал пить маленькими глотками, не сводя с девушки глаз.

Она смутилась и потупилась.

– Как тебя зовут?

– Камила.

– Мне нравится твое имя, а еще больше голосок.

Камила залилась краской, а когда он попытался взять ее за руку, она испуганно схватила пустой сосуд и поспешно выскользнула из хижины.

– Не так, кум Деметрио, – серьезно заметил Анастасио Монтаньес. – Первым делом их приручить надобно… Ох и покалечили мне жизнь эти бабенки! Я, брат, в таких делах поднаторел основательно.

– Мне полегчало, кум, – отозвался Деметрио, пропустив мимо ушей слова Анастасио. – Похоже, лихорадка прихватила; к счастью, ночью я сильно вспотел, а утром проснулся – как рукой сняло. Только вот чертова рана покоя не дает. Позовите-ка Венансио – пусть полечит.

– А что будем делать с тем барчуком, которого я подшиб вчера вечером? – осведомился Панкрасио.

– Хорошо, что напомнил, – я совсем о нем забыл.

Деметрио задумался и, как всегда, долго размышлял, прежде чем принять решение.

– Вот что, Перепел, подойди поближе. Разузнай, где тут часовня. Она, кажется, милях в трех отсюда. Отправляйся туда и стащи у священника сутану.

– На кой она вам ляд, кум? – изумился Анастасио.

– Коли этот барчук подослан убить меня, мы без труда выудим у него правду. Я объявлю, что его расстреляют. Перепел переодевается священником и исповедует его. Если он грешен, пристрелю, если нет – он свободен.

– К чему столько канители? Прикончить его, и все тут, – презрительно бросил Панкрасио.

Когда Перепел вернулся с сутаной, уже вечерело. Деметрио приказал привести пленного.

Луис Сервантес не спал и не ел двое суток. Лицо у него осунулось, глаза запали, бескровные губы пересохли.

– Делайте со мной, что хотите, – медленно и неуверенно промолвил он. – Вижу, что ошибся в вас.

Воцарилось долгое молчание. Потом он заговорил снова:

– Я думал, вы с радостью примете того, кто пришел предложить вам помощь. Пусть она невелика, но польза-то от нее только вам. Что лично я выиграю от победы или поражения революции?

Постепенно Сервантес воодушевился, глаза его, в которых застыло безразличие, снова засверкали.

– Революция нужна безграмотным беднякам, тем, кто целую жизнь был рабом, всем несчастным, которые даже не знают, что несчастны оттого, что богачи превращают в золото их слезы, нот и кровь…

– Ха! К чему это? Меня давно от проповедей воротит, – прервал его Панкрасио.

– Я хотел сражаться за святое дело обездоленных, а вы отвергаете меня. Ну что ж, делайте со мною, что вам вздумается.

– А вот я сейчас накину эту веревочку на твою шейку… Смотрите, какая она у него холеная да беленькая!

– Теперь мне понятно, зачем вы сюда пожаловали, – почесывая затылок, сурово произнес Деметрио. – Я расстреляю вас, ясно?

И, повернувшись к Анастасио, добавил:

– Увести его. Если захочет исповедаться, позвать священника.

Анастасио, невозмутимый, как обычно, мягко взял Сервантеса за руку:

– Пойдем, барчук.

Через несколько минут появился одетый в сутану Перепел. При виде его повстанцы чуть не лопнули со смеху.

– Ну и ловко же язык у этого барчука подвешен! – воскликнул мнимый священник. – Сдается мне, он подсмеивался надо мной, когда я задавал ему вопросы.

– Сказал он что-нибудь?

– То же, что вчера.

– Чует мое сердце, кум, не за тем он пришел, чего вы опасаетесь, – заметил Анастасио.

– Ладно, так и быть, покормите его, но глядеть за ним в оба.