Текст книги "Ключи от рая"

Автор книги: Мейв Бинчи

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 22 страниц)

Я ощутила, что уже не притворяюсь.

Когда я говорила маме, что она тоже мой лучший друг, я на самом деле думала так. Я больше не играла.

Может быть, мне сопутствует удача, и не нужно будет менять имя после всего этого.

Глава 11. ЗАЧЕМ?

1. Эмер

Скажите, зачем мне эти огромные электронные часы, цифры на которых можно разглядеть с другой стороны улицы? Почему я не могу завести себе небольшие часы, как у всех нормальных людей, вместо этой здоровенной штуки размером с большое блюдо рядом с моей кроватью, на которых каждую минуту меняются красные цифры?

Я разглядывала их минут пять, пока цифры менялись с девяти часов восьми минут до девяти тринадцати. Все время забываю поставить будильник на девять тридцать. У меня на такие вещи плохая память. Я знаю, что, если встану в половине десятого, смогу принять душ, одеться, выпить кофе и к десяти быть на улице.

Очень важно, чтобы сегодня я была на улице в хорошей форме. Я иду на собеседование по поводу работы, которой я добивалась в течение нескольких лет: хочу получить место директора картинной галереи «Откровение». Это изумительное учреждение, в котором я давно мечтала работать. Я прошла массу соответствующих аттестаций, но вакансий все время не было. Сейчас тот парень, который заправлял там последние три года, уехал в Австралию. Сегодня я иду на собеседование.

И вот скажите мне, почему я не легла спать пораньше, трезвая и в одиночестве?

Я не могу пошевелиться, потому что это разбудит его.

И он может подумать, что я намекаю на то, что хочу заняться всем этим опять. Я должна лежать неподвижно до тех пор, пока не почувствую, что будильник вот-вот зазвенит, и после первого же оглушительного звука я должна в одно мгновение выключить его, выпрыгнуть из кровати и убежать в ванную.

На мне ничего нет, конечно, поэтому я должна пошевеливаться. Нет времени, чтобы позволить себе такую роскошь, когда голова лечится чем-нибудь шипучим, а из кофеварки пахнет кофе, и она успокаивающе шумит. Нет, все должно быть просто и обыденно. Как будто это самая обычная вещь – пригласить к себе водителя такси и улечься с ним в постель.

Ну, скажите, почему я не рассталась с ним в салоне такси, как сделали бы девяносто девять процентов пассажиров? Почему я этого не сделала?

Во всем виноват этот прием, на котором я была. Там было это паршивое вино, которое можно было только быстро проглотить. И, конечно, никакой еды. Ни печенья, ни чипсов, чтобы закусить. И вот оно поступило в мой желудок и начало свою вредную работу. Оно распространилось по всем сосудам, внутренностям и мышцам, оно постепенно и неумолимо продвигалось к мозгу и полностью его парализовало. Так что причина была в этом и еще в том, что я по-настоящему ненавидела Монику, женщину, картины которой демонстрировались.

Я всегда ее терпеть не могла, еще со времен искусствоведческого колледжа, задолго то того, как она стала строить свои глупые, трепещущие ресницами глазки Кену на моем дне рождения, сидя за столом, накрытым за мой счет. При этом она знала, что он мне нравится.

А сейчас я ненавижу ее за манеру улыбаться одним ртом, но не глазами. Я ненавижу ее за то, что ее знают, чествуют, ею восхищаются, а за ее картинами выстраиваются очереди желающих их купить. Все они отмечены красными точками, означающими, что они проданы. Как пятна на ее ужасных рисунках на конфетных коробках.

Нет, ну зачем я это сделала? Почему не осталась дома и не подготовилась к собеседованию? В самом деле, зачем?

Но в то же время был смысл пойти. Я хотела показать Монике, что не боюсь ее, что я не завидую ей, не переживаю из-за того, что они с Кеном друзья. Или, может быть, больше чем друзья.

К тому же, готовясь к собеседованию, я сделала себе новую прическу и завела новую льняную блузку, которую можно надевать под мое хорошее замшевое пальто. И я решила устроить себе выход в их общество. Кену не повредит, если он увидит меня в таком потрясающем виде.

Все закончилось плохо. Если Кен и думал обо мне этим утром, то только с чувством глубокого облегчения оттого, что его канадская практическая жилка возобладала над желанием приударить за мной. Кен, вероятно, проснулся утром с чувством облегчения. В отличие от него я проснулась с таксистом в моей кровати.

Со своего места на краешке кровати я могла видеть льняную блузку, и выглядела она так, как будто на нее вылили полбутылки красного вина. Интересно, что с моей дорогой прической – ладно, сегодня утром я не смотрелась в зеркало, но волосы, очевидно, похожи на спутавшиеся ветви дикого кустарника.

Вино было кошмарным, а церемония открытия скучной. По-моему, картины были ужасные, все могли это видеть. Когда я получу работу в картинной галерее (точнее, если я получу там работу), я не буду поощрять размещение подобных экспозиций. Они никому не нравятся – люди что-то бормочут и говорят правильные слова и покупают их, потому что хотят поддерживать хорошие отношения с Тони, который владеет галереей. Однажды Тони может предоставить и им возможность выставиться, если правильно себя повести.

А Моника вела себя грубо и оскорбительно. Неудивительно, что я напилась. Похоже, она с трудом вспомнила мое имя. Его нетрудно запомнить, даже малоспособные ученики справляются с этим. Нельзя сказать, чтобы имя Эмер было трудным для произношения.

Но Моника не может с этим справиться. Ей нужно напрягать свои мозги, чтобы представить меня людям.

Она заявила, что я училась вместе с ней в художественном колледже. И если я такая старая и немощная, а она такая молодая, никто не поверит, что мы ровесницы.

Давай, Моника. Нам всем по тридцати одному году – тебе, Кену и мне. Никто не состоял в браке.

Кен преподает в школе изобразительное искусство, ты рисуешь кошмарные пастели на коробках для сахара и пряностей, у меня административная работа. В это самое утро я вполне могла получить отличную работу в одной из лучших картинных галерей страны – место директора или, точнее, куратора.

Я очень хочу получить эту работу. Ну зачем я влезла в эту грязь?

Я даже не могу пошевелиться, чтобы встать и привести себя в порядок. Найти что надеть на себя. О господи, на блузке, кроме пятен от вина, еще и спагетти!

Да, действительно, потом мы поехали в паста-бар. Вместо того чтобы поехать на автобусе домой, как нормальный человек, я лила слезы от счастья, что Кен предложил некоторым из нас поехать туда. Конечно, Моника отправилась тоже, сказав, что будет забавно отвезти туда Тони из картинной галереи и эту ужасную крикливую публику. Ну, в конце концов я, возможно, была самой крикливой. А один из посетителей подошел ко мне и угостил бутылкой вина за то, что я нарисовала вывеску для мастерской по ремонту велосипедов, принадлежавшей его отцу. И Моника решила, что это очень смешно. Эмер рисует вывески для ремонтных мастерских, просто невероятно, разве она годится на что-нибудь еще?

Кажется, в какой-то момент Кен прошептал, чтобы я не обращала на нее внимания, она нарочно заводит меня.

– Зачем? – спросила я.

– Потому что она ревнует.

Может быть, я просто подумала об этом. Он мог такое сказать, но, опять же, я могла это выдумать. Честно говоря, я помню вечер не очень хорошо. Было много напитков со льдом, потом все стояли в ряд и пели «By the Rivers of Babylon», и я вместе со всеми. И я думала, что все восхищаются мною.

А как мы платили? Вообще, мы платили? Господи, пусть будет так, что мы заплатили.

Да, я вспомнила. Кен сказал, что с каждого причитается по десятке, и все с этим согласились, кроме меня, у которой был приступ трезвости, и я сказала, что надо бы скидываться по пятьдесят, и, кажется, он сказал, что это глупости, это всего лишь плата за возможность видеть меня подольше. Моника это слышала, и это ей совсем не понравилось, и она своим тошнотворным голоском маленькой девочки сказала, что лично ее платить никто не заставит, потому что весь вечер в своем салоне она поила всех прекрасным вином. Это уже не понравилось Тони, который заявил, что на самом деле это он всех поил весь вечер. И, боюсь, я спросила, не собираются ли они подраться, чтобы восстановить справедливость, раз это так ужасно важно, кто платил за вино. И Кен поспешно заплатил по карте Visa и вывел нас всех на улицу.

У меня от свежего воздуха сильно закружилась голова, и я бы очень хотела, чтобы Кен отвез меня домой, только лишь для того, чтобы позаботиться обо мне и напоить молоком или водой. Но, конечно, мадам Моника настояла, чтобы он сопровождал ее, и мы все разъехались в разных направлениях. Он поймал мне такси, застегнул на мне мое замечательное замшевое пальто и сказал водителю, чтобы он был ко мне внимателен, потому что я особенный человек.

Мальчик, то есть водитель такси, был ко мне очень внимателен.

Я не могу винить Кена, он тут ни при чем. Он не просил водителя идти ко мне домой и спать со мной. Нет, к сожалению, я не могу сказать, что это его вина. В основном она моя.

Но зачем? Скажите мне, зачем? Я не ложусь в постель с незнакомцами, то есть в моей жизни этого никогда не было. Может быть, это произошло из-за того, что Кен обманул мои надежды? Дал ли он мне повод так думать? Не выдумала ли я все насчет него?

Думай, Эмер. Думай и постарайся вспомнить путь до дома. Думай тихонько. Не разбуди его.

Он был молодой, я бы сказала, чуть за двадцать. Худое, острое лицо, чем-то напоминающее лисье. Хитрая лиса, ожидающая благоприятного момента.

– Похоже, у вас был хороший вечер, – сказал он, когда я торопливо залезла в машину, вместо того чтобы попрощаться с Кеном и притвориться более трезвой, чем была.

– На самом деле у меня был дерьмовый вечер, если это так вас интересует, – холодно ответила я.

– И что же вы предпочли бы? – спросил он.

– Не ходить туда вообще. Не пить это дешевое вино, не разговаривать с этой скучной женщиной, не смотреть на ее плохие картины.

– Звучит ужасно, в самом деле, – сказал он.

Я не хотела, чтобы он меня жалел.

– Ну а как вы провели вечер? – надменно спросила я.

Кажется, он сказал, что вечер был похож на все остальные, – он пожал плечами и не мог вспомнить ничего особенного. Я ответила, что у него неправильное отношение к вечерам.

Господи, кто меня дернул за язык, почему у меня вызвало раздражение то, что он так скучно проводит свое время, и я решила скрасить ему вечер? Может быть, именно это он и делал каждый вечер. Что я о нем знала? Почти ничего.

Он что-то говорил про необходимость зарабатывать на жизнь, и я спросила его, есть ли у него девушка. Кажется, он сказал, что есть и зовут ее то ли Хисси, то ли Мисси, то ли еще каким-то ужасным именем. Во всяком случае, он не очень-то ее любит, если вечер закончился здесь.

Он сказал, что она современная женщина, работает в цветочном магазине. Она знает, что в любовных отношениях много беспокойства, лжи и чувства вины. Она не хочет себя ограничивать, она позволяет ему идти своим путем, а он позволяет ей жить по-своему. Таким образом, они идут по жизни, ни на что не закрывая глаза, ну и тому подобная чепуха.

Я сказала, что это нагромождение лжи – эта Хисси хочет быть с ним, но при этом будет притворяться, что не хочет, вот как это на самом деле выглядит. Сказала, что имею об этом представление, я притворяюсь, что равнодушна к Кену, но я люблю его, и, если бы знала, что это поможет, я бы оставила любую работу. Но не бывает так, чтобы удавалось все.

– А сегодня вечером вам что-нибудь удалось? – спросил он. Он хотел меня развеселить.

– Да, удалось, я пела с посетителями.

Я опять запела «By the Rivers of Babylon», чтобы показать, как я хорошо пою, он присоединился ко мне, и мы пели хором. Он спросил, знаю ли я «Stand by Your Man». Я сказала, что знаю ее, но считаю слишком сентиментальной. Однако ради спортивного интереса мы спели ее, потом я предложила спеть «Неу Jude», а потом мы приехали.

И почему, ну почему, скажите, я не смогла с ним распрощаться и вспоминать только хороший концерт в конце шумного вечера? Но нет, у меня вечно бывают какие-то сложности. Вместо этого мне понадобилось пригласить его к себе, и, к своему стыду, я не могу вспомнить, что было потом.

Включала ли я CD? Можно ли предположить, что я выпила еще? Понятно, что ему нужно быть трезвым, он же за рулем. Конечно, он был трезвый. Отправились ли мы прямо в постель?

О, если бы я могла вспомнить, что было потом! Тогда я смогла бы выйти из этой ситуации без постыдных воспоминаний.

Я прикоснулась к огромным электронным часам, перед тем как должен был прозвучать сигнал будильника. Слава богу, я его не разбудила. Он так и лежал, как мертвый, на другом краю кровати. По крайней мере, он не храпел и не метался.

Где он поставил свою машину? Везде только двойные желтые полосы – здесь проходит трасса, это опасно. Собираются строить объездную дорогу, и чем раньше, тем лучше. Но пока ее не построили, ему пришлось бы проехать несколько миль, чтобы найти место для стоянки. Или в порыве страсти он бросил ее прямо у дверей?

Впрочем, это были его проблемы.

Сказал ли он хотя бы, как его зовут? Должно же быть у него имя. Я не хочу больше об этом думать, это слишком ужасно. Лучше подумать о том, как мне одеться для собеседования. Допустим, я надену мое замшевое пальто и сверху намотаю шарф.

О боже, мое пальто!

Не оставила ли я его в этом такси? Его не было на обычном месте – на мягких плечиках, висевших на внутренней стороне двери. О господи, я знаю, что ты не можешь быть доволен мной. Я знаю, что это очень плохо – тащить таксиста к себе в постель, очень глупо и дурно, но за мной, если разобраться, не так уж много грехов. И я ходила молиться к источнику Святой Анны. Я просила святую сделать так, чтобы Кен полюбил меня, но пока этого не случилось и, наверное, уже не случится. Но послушай меня, Господи, я еле жива, я провалю собеседование, я испортила новую льняную блузку, а теперь, теперь оказывается, я потеряла и свое замшевое пальто тоже.

Я так расстроилась по поводу своего пальто, что забыла про водителя такси и о том, что его нельзя будить.

Я села и повернула к нему свою измученную похмельную голову.

Там никого не оказалось.

В кровати рядом со мной лежало мое широкое пальто, скатанное в рулон. Тяжелое, торчащее и занимающее в кровати ужасно много места. Это свое пальто я приняла за таксиста и напугалась до смерти.

Я в восторге выпрыгнула из кровати. У меня было будущее, я приняла душ и стала искать чистые вещи, которые можно было бы надеть. Потом я должна получить работу в картинной галерее, потом отнести в химчистку все испачканные вещи, а после этого позвонить Кену и предложить ему отпраздновать это, и он вернется ко мне.

Действительно, это дешевое вино действует ужасно, оно способно даже вызывать галлюцинации.

Например, что я затащила к себе в постель незнакомого таксиста!

2. Хьюго

Нет ничего плохого в том, что я вожу такси. Я считаю, что это во многом хорошая работа. Ты можешь заниматься ею столько, сколько считаешь нужным. Если ты устал, можешь закончить пораньше, если ты хочешь накопить на отпуск, можешь работать на три часа дольше ради дополнительного заработка. В машину каждый раз садятся разные люди, и ты поневоле соприкасаешься с разными гранями жизни и изучаешь людей.

Я вез женщину, которая направлялась на прием в саду Букингемского дворца в Лондоне, и она так нервничала, что ей дважды становилось плохо, и ей приходилось выходить из машины. Я вез актера, которому с трудом давалось заучивание текста роли, и мы с ним повторяли текст в течение сорока минут, в то время как счетчик щелкал. Я вез пожилую пару, которая собралась пожениться, и мне пришлось четыре раза примерять кольцо, и там был такой большой бриллиант, каких мне не доводилось и видеть.

Так что вождение такси совсем не скучная работа и неплохой способ зарабатывать на жизнь.

Мой дядя Сидней, который водит такси и который помог мне устроиться, говорит, что всегда старается получить хоть крупицу полезной информации от каждого пассажира; таким образом в течение всего трудового дня вы получаете интересные и самые разнообразные сведения. Он приходит домой, принося информацию о том, какая ожидается погода, где купить овощи за полцены в связи с закрытием ларьков на рынке, как играть с дамами в бридж.

Я встречаюсь с красивой девушкой, ее зовут Крисси, и она работает в цветочном магазине. Она говорит, что я очень смешно рассказываю о своей работе и должен написать об этом книгу. Чтобы я писал книгу? Я, Хьюго? Нет, этого мне совсем не хочется.

По правде говоря, я хотел бы быть певцом, мне нравится воображать себя на сцене на глазах толпы народа. Я не боюсь людей и их выкриков, хотя это довольно нервная работа. Я знаю нотную грамоту и умею играть на гитаре, но у меня ни разу не было выступления, я никогда на это не решался.

Хотя я пытался. Я участвовал в конкурсах, я посылал им магнитофонные записи, потом записи на CD, но никто не заинтересовался ими. Я не хуже многих, которым повезло. Я писал собственные песни, я перерабатывал песни других авторов. Ничего не помогало.

Я не общался с другими музыкантами. Я знаю, что это звучит странно. В конце концов, если вы чем-то увлекаетесь, почему бы не иметь друзей, у которых те же интересы? Но почему-то я дружил только с теми ребятами, с кем учился в школе.

Они, конечно, любили ходить в клубы и танцевать с девчонками под хорошую музыку, но сами по себе не были музыкальны. Они никогда не хотели ни исполнять, ни сочинять музыку. Так что ничего не менялось.

Они работали в разных местах, и некоторые тоже были водителями. Когда мы собирались вместе, мы говорили и об этом, и об отпусках, и о любимых командах, а иногда мы все собирались заняться бегом трусцой или гимнастикой, потому что все мы отсидели себе задницы и начали обзаводиться животами из-за постоянного сидения в машине. В воскресенье по утрам мы играли в футбол, а потом шли выпить по паре пинт пивка. Но постепенно они, один за другим, обзаводились парами и женились, и теперь из двадцати пяти или двадцати шести человек я единственный холостяк.

Так что теперь у меня с ними еще меньше общих интересов. Они рассказывают о росте расходов на содержание дома, или о строительстве новой крыши, или об укреплении фундамента, или о настилке полов. Отчасти я им завидую, потому что они с таким интересом это обсуждают и проводят все субботы, ухаживая за своими жилищами. У некоторых из них есть дети, которые все похожи друг на друга.

Когда-нибудь и я женюсь и заведу детей, но не сейчас, а после того, как встречу нужного мне человека – такого, который помог бы мне.

Надеюсь, что это будет кто-то, связанный с музыкальной индустрией, потому что я не совсем отказался от своей мечты. Почти отказался, если честно, но не совсем. Когда ты слышишь интервью со звездами, всегда отмечаешь, что в какой-то момент им повезло, например, они встретили кого-то, кто свел их с другим человеком, а тот предоставил им возможность выступить.

Я по-прежнему живу с родителями, но это вовсе не из-за бесхарактерности и нерешительности, как можно было бы подумать про молодого человека двадцати шести лет.

Ну, живу и живу, почему бы и нет? Дома у нас есть микроволновка и большой холодильник с тремя отдельными полками с надписями «Папа», «Мама» и «Хьюго».

Моя сестра Белла, которая живет отдельно с двумя феминистками, сказала, что считает его – наш дом – самым печальным местом из всех ею виденных, более печальным, чем истории болезни у инвалидов, потому что у них больны тела, а в нашем случае болен рассудок. По ее мнению, мы представляем собой троих ужасно печальных беспомощных людей, ведущих жалкий образ жизни, в то время как мы могли бы жить по-человечески.

Говоря откровенно, я никогда по-настоящему не понимал, чего она хочет. У нас была вполне нормальная жизнь. Я ежемесячно откладывал некоторую сумму родителям на черный день. Папа работал ассистентом в маленькой ветеринарной лечебнице. Он работал там давно, и, хотя не был ветеринаром – у него не было соответствующего образования, – в нем очень нуждались. Никто лучше него не мог удержать кошек при уколах, успокаивать собак или прибирать за хомяками, которые гадили повсюду. Он очень любил животных, но, к сожалению, у мамы была аллергия – она покрывалась сыпью, чихала, и у нее слезились глаза. Поэтому он занимался животными в рабочее время, а вечером выгуливал в парке собак.

Мама работала в туристическом агентстве, она проводила целые дни, находя для людей наиболее приемлемые варианты проведения отпуска, и вполне преуспевала в этом. Она могла оформить большие скидки на самые разные поездки. Например, найти горящую путевку в Вест-Индию за полцены, дешевую путевку на длинный уик-энд в Венецию во внесезонное время… Но папа не мог летать, он однажды попробовал, но у него было что-то с вестибулярным аппаратом, и в самолете у него так заболели уши, что больше он этого не повторял. Мама могла бы поехать со своими коллегами, хотя это ее не очень устраивало. Но они были счастливы, вполне и по-настоящему счастливы по сравнению с большинством людей в мире.

Папа был вегетарианец, а мама все время сидела на каких-то странных диетах, и это объясняет, почему у нас были собственные полки в холодильнике. И все в доме у нас тоже было устроено очень удобно.

У нас стояло два телевизора, один на кухне и другой в гостиной, поэтому не разгоралось жарких споров по поводу того, что смотреть. Каждую третью неделю мы по очереди устраивали стирку, утюгом мы не пользовались, поскольку носили изделия из быстросохнущей ткани. Моя сестра Белла находила это достойным сожаления. Как будто ее жизнь с этими двумя тетками-занудами, которые носили «здоровую» одежду, ели так называемую «здоровую» пищу и вели здоровые, по их мнению, разговоры, была менее унылой.

Мама и папа в общем были в порядке, и за время работы таксистом я убедился в том, что они чувствуют себя лучше, чем многие люди их возраста. А ведь с водительского места видишь много людских бед.

И вот сегодня утром мама сказала, что в следующие выходные едет в Дубай на восемь дней, а папа сказал, что это прекрасно, она об этом мечтала, а он сможет на это время отправиться в приют для раненых животных – он давно хотел найти время заняться бедными осликами, у которых можно пересчитать все кости, и запуганными собаками, которые часто имеют по три ноги или выбитый глаз. Они спросили, справлюсь ли я без них, а я ответил, что все будет хорошо. В этот уик-энд был мой черед устраивать стирку, так что все мы могли заниматься своими делами.

– Ты очень хороший мальчик, Хьюго, – сказала мама.

– Настоящий мужчина, – уточнил папа.

– Может быть, ты соберешься жениться к нашему приезду? – спросила мама.

Она спросила это как бы в шутку, но я знал, что она думает об этом всерьез. Она мечтала увидеть меня женатым. Я ощутил свою несостоятельность по сравнению с ними. Когда они были в моем возрасте, Белле было пять, а мне – четыре. Я не мог предложить им ничего, кроме счета в банке.

– Нет, я думаю, что буду с вами, пока вы не станете старыми и седыми, – ответил я.

– Нет, сынок, я надеюсь, что будет не так. Хорошо бы тебе найти кого-то по душе, а не жить с нами, так не принято, – сказал папа.

Я ощутил внезапный холодок при мысли, что я никогда не встречу никого, кто был бы мне по душе, потому что я пока сам этого не решил.

Я просто плыл по течению и брал то, что само давалось в руки. Я стал работать таксистом потому, что дядя Сидней устроил меня туда, я шел гулять с девушкой, потому что она была чья-то сестра, или с другой девушкой, которая была подругой девушки моего товарища. Я играл в футбол по воскресеньям, потому что кто-то набирал команду, и там было свободное место. Я покупал одежду в магазине, где работал Гарри, мой приятель. Он всегда придерживал для меня несколько вещей, когда была распродажа.

– Ты можешь по-настоящему классно выглядеть, Хьюго, если захочешь, – говорил он мне пару раз. – У тебя такое лицо с тонкими чертами, какие нравятся женщинам. Тебе пойдет хорошая кожаная куртка. – Но дело в том, что Гарри – очень веселый, добродушный парень, который все время говорит людям приятные вещи.

По-моему, ему все равно, как я выгляжу – хорошо или как заднее стекло автобуса Россмор-Дублин. Вряд ли стоит придавать значение его комплиментам.

Странно, кроме Крисси, я никогда на самом деле не встречал девушку, которую хотел бы узнать получше. И даже в ней я не вполне уверен.

Было бы глупо для нас обоих строить какие-то планы, если мы не уверены. Что, Крисси так и будет всегда веселой и очаровательной, как цветок? Все дни и ночи? Я не знаю.

И Крисси этого не знает, если честно. Мы говорили с ней о том, что нет ничего особенно плохого в том, что люди сохраняют отношения без любви. Крисси все время это видит. Она говорит, что несчастны больше половины невест, для которых она готовит свадебные букеты.

Я знаю, что очень многие из тех людей, которых я вожу, тоже несчастны и постоянно борются за лучшую жизнь. Особенно часто этим занимаются во время отпуска. Кажется, что семейные пары часто ненавидят друг друга.

Вечером моя мама отбыла в Дубай загорать на солнце и покупать золотой браслет, папа поехал кормить маленьких больных телят из бутылки теплым молоком и перевязывать раны осликам, а я взял дополнительную работу. Я думал о том, что действительно было бы хорошо, чтобы был кто-то, кто восхищается тобой и хранит твой очаг, как это происходит в кино.

А потом я проезжал мимо итальянского паста-бара, откуда на улицу вышла изрядно подвыпившая компания. С такими пассажирами следует соблюдать осторожность. Дядя Сид всегда говорит: включая счетчик, не торопись, убедись, что они вменяемы и способны заплатить, как положено, а особенно внимательно следи за теми, кому может стать плохо в салоне.

От компании отделился симпатичный парень и махнул мне рукой, он казался более или менее трезвым. Пожалуй, американец или канадец, очень вежливый.

– Не могли бы вы отвезти домой эту молодую леди? – Он дал мне десятку, что было более чем достаточно, чтобы доехать до указанного адреса.

Женщину слегка покачивало, но, похоже, она с собой справлялась. Со временем приходит умение это определять – отсутствовала характерная аура, если можно так выразиться. Тем не менее, залезая в машину, она споткнулась и упала на колени, что было нехорошим признаком.

Она села на сиденье и осторожно выпрямилась.

Я спросил его, не собирается ли он поехать с нами. Я подумал, что он сможет быть полезен в конце маршрута при выволакивании ее из машины.

– Нет, я мог бы, но, видите ли, Моника… она здесь… и это, в общем, ее вечер, и нам ехать в одном направлении. Все в порядке, Эмер, проснись, дорогая, проснись и поговори с этим симпатичным водителем.

– Я не хочу разговаривать, Кен, я хочу петь с водителем, – воспротивилась она.

– Все в порядке, шеф? – спросил он озабоченно.

– В полном, Кен, – ответил я. – Я тоже спою.

– Я ненавижу Монику, Кен, ты слишком хорош для нее, у нее лицо как суфле на палочке, и рисует она так, как будто окунает другое суфле на палочке в розовую, синюю и желтую краску. Она ужасно вульгарна, Кен, как ты можешь этого не видеть?

Кен, видимо, беспокоился, как бы Моника не услышала этой характеристики, и нетерпеливо посмотрел на меня. Я часто думаю, что моя работа немного похожа на работу дипломата и брачного агента одновременно.

– Ну, мы поехали? – спросил я.

– Берегите ее, она особенный человек, – сказал он на прощание, и мы тронулись. Она ворчала на заднем сиденье, спрашивая, почему, раз она такая особенная, он повез домой эту Монику, у которой лицо как миндальное пирожное.

– Пожалуй, все же больше похоже на суфле, – поправил я ее. Она мне понравилась.

– Точно, именно на это оно и похоже. Как это мило с вашей стороны, что вы это заметили. – Она счастлива улыбнулась сама себе и несколько раз повторила слова «как суфле», словно не она придумала эти слова. – Да, Кен попросил меня спеть для вас – что бы вы хотели?

– На ваше усмотрение, – как всегда вежливо ответил я.

Она была очень приятной девушкой, но уже за двадцать, с длинными и прямыми светлыми волосами. Она была сильно выпившей, но казалась довольной всем, кроме воспоминаний о Монике с ее плоским лицом.

– Кен очень милый, понимаете, он знает, что водить такси скучно и вам захочется развлечься, поэтому он и предложил спеть. Я спою «By the Rivers of Babylon». – И она спела, и довольно неплохо.

Я предложил спеть «Stand by Your Man». Она сказала, что мужчины глупы и не нуждаются в том, чтобы кто-то был рядом, мужчинам нужен только будильник. Но мы все же спели и эту песню, и еще несколько.

Потом я испугался, что она может заснуть и мы не сможем найти ее дом или определить нужную квартиру. Поэтому я предпринял усилия, чтобы поддержать разговор, и спросил ее, почему же мужчины нуждаются в том, чтобы их будили.

– Потому, что рядом с ними есть замечательные женщины, только протяни руку, а они этого не видят, – сердито сказала она. Она сбивчиво рассказала об этом Кене, о том, как он не замечает полной глупости Моники, и о том, что он ошибочно считает, будто эта тупая женщина нуждается в нем. Она не думает, что они спят вместе, но с мужчинами никогда нельзя быть ни в чем уверенными. И сегодняшний вечер может перейти в ночь. В ту самую ночь, когда это произойдет. В этом ужасном доме Моники на Оранж-Кресент, тридцать пять. Это ее очень огорчало.

– Может быть, сегодня он был слишком пьян для этого, – сказал я, пытаясь как-то помочь.

– Нет, он вообще почти не пьет. Он как раз был трезвый и заплатил за вечер больше всех.

Она тяжело переживала все это. Она сказала, что ходила молиться к источнику Святой Анны, и святая Анна ничуть не похлопотала за нее. Святая Анна позволяет всяким ужасным Моникам рыскать по земле и сбивать людей с толку. Затаскивать их домой и пользоваться ими.

– Ну, я думаю, что он посмотрел ее дом и потом поехал к себе, – сказал я как можно убедительнее.

– Но не захотел видеть меня, вот в чем дело. Кстати, как вас зовут?

Я сказал, что меня зовут Хьюго.

– Хьюго – это немного необычно, правда?

– Разве? Не знаю. Мне всегда казалось, что это будет хорошо смотреться на обложке CD или на афишах концерта, где я буду играть. Понимаете, у меня есть мечты. – Я обычно не рассказывал о себе. Сам себе удивляюсь, что это на меня нашло. Впрочем, не важно, это была всего лишь пьяная женщина, я мог с таким же успехом зачитывать ей правила дорожного движения.

Она встрепенулась:

– Ну и почему вы ничего не делаете для выполнения своей мечты? – Она была похожа на маленького злого терьера на заднем сиденье. – Моя семья хотела, чтобы я была воспитателем или учителем, они не хотели, чтобы я занималась искусством, но я настояла на своем, и завтра я иду на собеседование по поводу отличной работы, и я надеялась, что Кен поедет со мной и приласкает меня, вместо того чтобы ехать на Оранж-Кресент, тридцать пять, к этому глупому суфле на палочке, как вы правильно назвали ее. – Она чуть не плакала.