Текст книги "Недостающее звено"
Автор книги: Мейтленд Иди
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 13 страниц)
На переднем плане – обломок нижней челюсти с одним коренным зубом. Челюсть найдена в Лотегеме. Возраст ее – 5,5 миллиона лет, но она, несомненно, принадлежала гоминиду и гораздо больше походит на помещенную позади нее для сравнения человеческую челюсть, чем на обезьянью
Однако она толще – «массивнее» – человеческой челюсти, которая была распилена, чтобы показать ее более узкое поперечное сечение
Но исчезает ли? Если упрямый изыскатель, заглядывающий еще дальше в прошлое, сделает новый гигантский шаг в глубины времени, он опять обнаружит фрагменты челюстей и зубы. Однако найдены они не в Африке, а на севере Индии, в горах Сивалик. Дж. Э. Пилгрим нашел первую из этих окаменелостей еще в 1910 году, но не распознал, что она принадлежит гоминиду. В 1932 году горы Сивалик посетил аспирант Йельского университета Дж. Э. Льюис, который также нашел небольшой фрагмент. Возраст этих окаменелостей точно не известен. Быть может, десять миллионов лет, а быть может, и двенадцать. В этих горах, к сожалению, нет слоев вулканического пепла, которые позволили бы применить точный калий-аргоновый способ датирования, а потому пришлось прибегнуть к сравнению окаменелостей других животных, найденных в этих пластах, с такими же окаменел остями, обнаруженными в других местах. Однако не так важен точный возраст сиваликских находок, как их форма. Судя по ней, те, от кого они остались, обладали короткими мощными челюстями с подковообразно расположенными ровными зубами – то есть зубы эти гораздо больше походили на зубы австралопитеков изящного типа, чем на зубы существовавших тогда человекообразных обезьян, ныне вымерших дриопитеков. Известно по меньшей мере шесть видов дриопитеков. Обитали они во всех областях Старого Света с жарким климатом, и у некоторых из них уже появились черты, напоминающие горилл и шимпанзе, которыми они в конце концов и стали.
Кость, найденная Льюисом в 1932 году, явно не имела ничего общего с дриопитеками, и он, решив, что она принадлежала существу другого биологического рода, назвал это существо Ramapithecus в честь индийского мифологического героя Рамы. Хотя Льюис не располагал такими обширными сведениями об австралопитеках, как мы, он все-таки распознал в своей находке остатки гоминида и даже положил ее в основу своей диссертации, которую закончил в 1937 году, обосновав в ней этот вывод. Но Льюис был молод, никому не известен, а окаменевший фрагмент челюсти очень мал. И диссертация Льюиса не была напечатана. Только в 60-х годах Элвин Саймоне, роясь в коллекциях окаменелостей Йельского университета, а также других университетов и музеев, наткнулся на несколько фрагментов челюстей, обозначенных по-разному, сравнил их с льюисовским рамапитеком и убедился, что все они принадлежат одному виду. Теперь у рамапитека есть несколько верхних и нижних зубов, а с ними и большее право считаться предком человека. Опираясь только на логику, весьма соблазнительно объявить рамапитека своего рода протоавстралопитеком – ведь должны же австралопитеки от кого-то происходить! Но, несмотря на всю соблазнительность, такая гипотеза была бы преждевременной. Мы ничего не знаем о том, каким было все остальное тело рамапитека. Мы не знаем, какую форму имел его череп, не знаем величины его мозга. У нас нет никаких сведений о строении его кисти и стопы. Нам неизвестно, был ли он прямоходящим. Мы знаем только, что он был широко распространенным, а следовательно, и хорошо приспособленным животным: Луис Лики нашел другую его окаменелость в пяти тысячах километров от первой под слоем датируемого вулканического пепла в Форт-Тернане, в Кении.
Возраст находки Лики равен 14 миллионам лет. Сам он дал ей название Kenyapithecus, но, по мнению большинства современных палеонтологов, это просто еще один несколько более примитивный рамапитек. Переоценка музейных экспонатов недавно привела к обнаружению еще одной челюсти, на этот раз найденной в Европе. Ее нашли в 1944 году в Греции, неподалеку от Афин, и первоначально определили как челюсть обезьяны, однако Саймоне утверждает, что она принадлежала европейскому представителю рода Ramapithecus. Новые находки как будто показывают, что Саймоне прав – у нас теперь есть прекрасно сохранившаяся челюсть из Кандра в Турции и остатки челюстей и другие фрагменты из Рудабаньи в Венгрии – все древностью от семи до девяти миллионов лет. Хотя те, кто нашел эти кости, называли их по-разному, пожалуй, можно не сомневаться, что все они принадлежат рамапитеку – преуспевающему биологическому роду, имевшему широкий ареал. Каждая новая находка, касающаяся рамапитека, только подкрепляет значение отводимой ему роли. Его место в линии предков человека вызывает все меньше сомнений.
На этом пока и обрывается детективный роман об окаменел остях древнего человека и его предков. Можно сказать, на самом интригующем месте – ведь достаточно двух-трех ключевых новых находок, и многие недоумения разъяснятся. Например, присутствие рамапитека в Индии, возможно, указывает на то, что человек появился все-таки не в Африке, а мог эволюционировать в других местах и что некоторые очень древние гоминиды, остатки которых найдены на Яве и недавно были датированы заново с помощью калий-аргонового метода (вместо прежних 500 тысяч лет он показал возраст в 1,9 миллиона лет), могли быть потомками линии рамапитеков, так и не попавших в Африку.
Да, это возможно, но сам я так не думаю. Окаменелость, найденная Лики в Форт-Тернане, указывает на присутствие рамапитеков в Африке по меньшей мере за два миллиона лет до того, как они появились в Индии. Главное же то, что рамапитек найден в местности, где теперь обнаружены очень древние австралопитеки. И представляется наиболее логичным по-прежнему считать Африку местом становления человека. За несколько миллионов лет популяция рамапитеков вполне могла распространиться из Африки в Европу, Индию и во многие другие места. Но из этого вовсе не следует, что их потомки и там стали гоминидами. Пока не будут найдены окаменелости, подтверждающие это, разумнее оставаться при мнении, что эволюция гоминидов началась там, где обнаруживаются их окаменелости – то есть в Африке.
Если удастся найти более поздние, лучше сохранившиеся (или просто более многочисленные) окаменелости рамапитека, мы приблизимся к разрешению этого вопроса. Они, кроме того, могут прояснить, действительно ли у этого вида есть право претендовать на роль нашего предка, и, конечно же, пролить свет на развитие двуногости. Пока у нас нет черепа рамапитека или каких-либо других важных частей скелета, мы не можем решить, был ли он прямоходящим. Нам очень нужно, чтобы в Омо был найден череп изящного гоминида, кости его ног или таза. Они могли бы подсказать, когда возникла там двуногость, с какой быстротой и, главное, каким образом она развивалась, – пока все это покрыто мраком неизвестности. Какая-нибудь ключевая кость, принадлежавшая сверхмассивному типу, помогла бы установить, действительно ли это животное было по-настоящему двуногим. "Находки Ричарда Лики на восточном берегу озера Рудольф впервые дали основание предположить, что этот австралопитек мог быть прямоходящим лишь отчасти. Фрагменты костей верхних конечностей и там и в Омо слишком уж тяжелы и длинны – они явно несли мощные мышцы.
Признав доводы в пользу рамапитека как нашего предка и рассмотрев другие изложенные тут данные, мы можем прийти к следующим выводам.
1. Гоминиды отделились от человекообразных обезьян по меньшей мере 15 миллионов лет назад.
2. Примерно 5 миллионов лет назад они развились в два-три разных типа.
3. Один из этих типов продолжал развиваться, в результате чего приобрел более мощный мозг и создал примитивную материальную культуру.
4. Эти достижения помогли ему около миллиона лет назад вытеснить своих ближайших родичей.
5. С тех пор он живет на Земле в одиноком величии.
Глава третья
С деревьев на землю
Важнейшие события оказываются непреднамеренными; случайность обращает ошибки во благо… Величайшие мировые события не готовятся умышленно, они происходят сами собой.
Георг К. Лихтенберг (1742–1799)
Кошачий лемур, живое напоминание о вымершем предке всех приматов. Его глаза еще несколько обращены в стороны, а мозг невелик
Сколько мыслей вызывает взятый в руки зуб австралопитека! Ведь ты держишь то, что три миллиона лет назад начало образовываться во чреве одной из древних наших прародительниц. То, что росло точно так же, как растут наши современные зубы. То, что обретало форму и затвердевало во рту грудного австралопитека, который, конечно, хныкал, так как у него набухала и чесалась десна. То, чем маленький австралопитек жевал, пока этот молочный зуб не заменился постоянным.
Все это было. Вот оно – доказательство, у меня на ладони. Твердое, несокрушимое доказательство, побуревшее от времени, истертое за годы перемалывания растительной пищи. Этот зуб жевал, разминал пищу для языка, который ощущал ее вкус и проталкивал ее в горло. Я гляжу на зуб. Моя мысль лихорадочно работает, стараясь найти хотя бы намек на индивидуальность того, в чьем рту вырос этот зуб. Как он жил, как умер? Как относились к нему его родичи? Была ли его жизнь по меркам австралопитеков удачной или неудачной? Зуб глядит на меня. Он ничего мне не говорит.
И не может ничего сказать. Окаменелости – прекрасные свидетельства того, в каком направлении шла эволюция, но они почти ничего не сообщают о том, как она происходила и почему. Эти вопросы постоянно ставили в тупик специалистов, и некоторые из них предприняли исследования совсем иного рода, считая, что искомые ответы должно дать изучение ближайших родственников человека среди современных приматов – и в первую очередь шимпанзе, самого близкого из них.
Такая честь выпала на долю шимпанзе не только потому, что он чуть ли не кровный брат человека: по мнению ученых, из всех крупных человекообразных обезьян он наименее специализирован и, вероятно, больше остальных напоминает общего предка человекообразных обезьян и человека. Другими словами, проследив линию гоминидов в прошлое достаточно далеко, мы в конце концов доберемся до предка, который может оказаться похожим на современного шимпанзе.
А потому давайте всмотримся в человекообразных обезьян – и особенно внимательно в шимпанзе, – выискивая в них, если это возможно, не только то, в чем они еще сохраняют сходство с нами, но и стертый, искаженный намек на то, чем мы, возможно, были несколько миллионов лет назад. И, что не менее важно, быть может, нам удастся распознать те или иные пути, которые в конечном счете привели к различию между нами.
Сама идея изучения приматов для лучшего познания человека далеко не нова. Еще в 20-х годах нашего века Роберт Йеркс в Соединенных Штатах Америки наблюдал ручных шимпанзе, а Солли Закермен знакомился с павианами гамадрилами в Лондонском зоопарке. Оба они внесли важный вклад в науку о приматах, но и они сами, и другие исследователи постепенно пришли к выводу, что по-настоящему разобраться в сложностях сообщества приматов можно, только изучая животных в естественных условиях.
Правда, один человек много раньше уже вел такие исследования. Юджин Маре, эксцентричный южноафриканский поэт, наблюдал поведение павианов еще в 1905 году. Однако он жил в постоянной нужде и к тому же из-за тяжелой болезни стал наркоманом. Хотя он собрал много новых и ценных сведений о павианах, его труды не получили известности.
Научные полевые наблюдения за приматами начались в 30-е годы, когда Ч. Карпентер приступил к изучению гиббонов в Таиланде и обезьян ревунов на острове Барро-Колорадо в Панамском канале. Однако по-настоящему они развернулись лишь после второй мировой войны, когда многие молодые специалисты – некоторые из них впоследствии приобрели всемирную известность – покинули университеты и музеи и занялись изучением обезьян в естественных условиях. Они изучали гиббонов и орангутанов в Юго-Восточной Азии, лангуров в Индии, горилл, шимпанзе, павианов и разных лесных обезьян в Африке. В Центральной и Южной Америке началось интенсивное изучение обезьян Нового Света.
Оказалось, что вести наблюдение за приматами гораздо сложнее, чем думали прежде. Многие из них, например горные гориллы, обитают в труднодоступных местах. Другие держатся в верхнем ярусе джунглей, где они практически невидимы. Третьи, такие, как орангутаны, крайне редко встречающиеся животные. И почти все они стараются прятаться от наблюдателей. К тому же далеко не всегда бывает ясно, чему следует придавать значение и как истолковывать результаты наблюдений. Разные виды ведут себя по-разному в разных местностях, под воздействием разных экологических условий и даже в зависимости от плотности популяции.
Пришлось преодолевать давние предрассудки. Более ста лет ученые и путешественники считали гориллу опасным лесным чудовищем и красочно описывали, как она в дикой ярости бьет себя кулаком в грудь и испускает рев, от которого кровь стынет в жилах. А ее огромные зубы и мощная мускулатура не оставляли сомнений, что ей ничего не стоит откусить человеку руку или просто оторвать ее. В 20-х годах нашего века путешественник Карл Экли заподозрил, что гориллы вовсе не так свирепы, как было принято думать. Однако только зоологу Джорджу Шаллеру удалось доказать, что гориллы на самом деле – робкие и кроткие животные.
Шаллеру было очень трудно вести свои исследования, но вовсе не потому, что гориллы могли напасть на него и разорвать в клочья, а потому, что ему редко удавалось подобраться к ним на достаточно близкое расстояние. Он и его жена тринадцать месяцев прожили в маленькой хижине высоко на склоне вулкана Вирунга, на востоке Кении. Шаллер рыскал по сырым туманным лесам, нередко на высоте трех с половиной километров, проходя в день по 15–20 километров по невероятным чащобам, ночуя под открытым небом, – и все для того лишь, чтобы хоть мельком увидеть этих неуловимых животных.
Шаллер узнал о горных гориллах очень много, но считает, что узнать о них можно еще гораздо больше. Ему так и не удалось подружиться с дикой гориллой, и он ни разу не прикоснулся ни к одной из них. Этого сумела добиться Диана Фосси, молодая специалистка по приматам, которая поселилась в тех же горах, где жил Шаллер, работает там сейчас и предполагает работать еще долго. Ей удалось познакомиться с гориллами поближе: в один незабываемый день большой самец подкрался к ней и робко дотронулся до ее руки. А она, чтобы ободрить его и не спугнуть, старательно смотрела в сторону.
Хотя гориллы физиологически и очень близки к людям, в них мы не находим такого сходства с собой, как в бойких и любопытных шимпанзе. Гориллы едят грубую растительную пищу. Они спокойны, флегматичны, консервативны в своих привычках и относительно медлительны.
Шимпанзе, благодаря долгим и самоотверженным полевым наблюдениям, теперь изучены достаточно хорошо. Большая заслуга тут принадлежит Джейн Гудолл. Все началось с того, что она стала секретаршей Луиса Лики. Однажды Лики узнал, что в лесах на западе Танзании неподалеку от реки Гомбе-Стрим, впадающей в озеро Танганьика, обитает группа шимпанзе. Лики интересовало все, что связано с приматами, и он решил поручить кому-нибудь наблюдение за этими шимпанзе – он считал, что лесистые берега Гомбе очень похожи на Олдувай, каким он был два миллиона лет назад.
Джейн Гудолл посвятила изучению шимпанзе многие годы. Как и Шаллеру, труднее всего ей было преодолеть их недоверчивость и осторожность. Она разбила лагерь неподалеку от озера и поселилась там с матерью. День за днем Джейн бродила в поисках шимпанзе по лесу, занимающему площадь около 40 квадратных километров. Она решила вести за ними наблюдение сначала с почтительного расстояния, чтобы исподволь приучить их к своему присутствию, и только потом попытаться свести с ними более тесное знакомство. Но шли месяцы, а ей все еще не удавалось приблизиться к ним и они по-прежнему относились к ней с подозрением. В конце концов долгий испытательный срок, который вряд ли выдержал бы менее преданный своему делу человек, завершился, и многие, хотя и не все, шимпанзе признали Джейн своей. А с некоторыми она даже подружилась. Она провела среди них тысячи часов, иногда вступая в прямой физический контакт: раздавала бананы или играла с детенышами. Но чаще она тихо сидела в стороне и наблюдала жизнь сообщества, которая постепенно раскрывалась перед ней во всей своей сложности.
Когда два года спустя в лагерь Джейн Гудолл приехал фотограф Гуго ван Лавик снимать шимпанзе, ему так же, как прежде ей самой, пришлось выдержать испытательный срок, пока животные присматривались к нему, привыкали и постепенно начинали считать своим, – только после этого они стали вести себя естественно и в его присутствии. Однако – и это свидетельствует о сообразительности шимпанзе – они быстро ассоциировали его с Джейн, своим другом, и процесс привыкания занял всего месяц. Исследования Джейн и фотографии Гуго (теперь они муж и жена) раскрывают перед нами мир человекообразных обезьян, чей физический склад и социальная организация дают обильную пищу для построения гипотез о происхождении человека.
Крупные человекообразные обезьяны предстают перед нами в искаженном виде, так как мы наблюдаем их глазами современного человека в обстановке, настолько очеловеченной, что они кажутся гораздо более беззащитными, менее сообразительными и менее приспособленными, чем в действительности. И причина лежит не в них, а в окружающем мире. Он переменился так быстро, что они не успели перемениться вместе с ним, и им нечего противопоставить вездесущему, стремительному, шумному, вооруженному ружьями, пожирающему дикую природу, сжигающему леса, загрязняющему воздух и реки конкуренту. В наши дни все виды человекообразных обезьян оттеснены в глухие уголки – их среда обитания неумолимо сокращается под натиском лесоруба, рудокопа, охотника и даже землемера: ведь там, где совсем недавно обезьяны качались на ветвях, теперь выросли поселки и города.
В 1968 году мне довелось побывать в угандийском лесу Будонго, и я особенно остро ощутил всю беспощадность этого наступления. Будонго – удивительное место: огромные деревья, сочная тропическая зелень и тишина, такая, что слышен свист ветра в крыльях, когда на ближнюю вершину опускаются птицы-носороги. Впрочем, тишина в лесу стоит только до тех пор, пока какая-нибудь группа обитающих там шимпанзе не примется пронзительно кричать, взвизгивать и ухать, оповещая всех и каждого, что они отыскали фиговое дерево, все в спелых плодах. Но шум быстро стихает, и наблюдателю, притаившемуся внизу в надежде увидеть шимпанзе, начинает казаться, будто безмолвный лес необитаем. Шимпанзе, если только они не перебираются на новое место и не кричат, ведут себя поразительно тихо. Помню, как-то утром я лежал под кустом, рассчитывая, что шимпанзе, которые несколько минут назад поднимали невероятный гам, в конце концов направятся в мою сторону. Кругом царила полная тишина, и просто не верилось, что в какой-нибудь сотне метров от меня за непроницаемой завесой зелени 20–30 крупных животных спокойно занимаются своими обычными делами: едят, лазают по веткам, обыскивают друг друга. До меня доносился только один звук: еле слышное зудение. Это километрах в пяти работала лесопильня. Лес Будонго – государственная собственность, и в нем идет планомерная добыча древесины. Я лежал и думал, различают ли шимпанзе этот звук или, давно свыкшись с ним, обращают на него не больше внимания, чем на жужжание насекомых.
В листве позади меня раздается шорох. Я осторожно поворачиваю голову и прямо перед собой вижу гуттаперчевую морду, всю в тревожных морщинах. Ясные карие глаза заглядывают в мои и вдруг исчезают – словно чеширский кот в "Алисе в стране чудес". Невозможно уловить ни малейшего движения, но передо мной вновь нет ничего, кроме зеленой завесы листьев. По-видимому, остальные шимпанзе оповещаются о моем присутствии: полчаса спустя я слышу их крики гораздо дальше.
Тупайи, которые теперь обитают в Юго-Восточной Азии, очеь похожи на тех мелких насекомоядных зверьков, которые внешне напоминают крыс, о как считается, стали предками всех приматов. Это настоящие четвероногие, и их пользы завершаются когтями, а не плоскими ногтями, как и других эволюционно более развитых приматов
Тревожные морщины? Они есть у всех шимпанзе – то есть морщины. Тревожными они показались мне, человеку XX столетия, который знает, что у шимпанзе есть причины для тревоги. Сами они живут в этом лесу без забот и тревог, как будут жить и дальше, если оставить их в покое. Здесь их родной дом. И они будут по-прежнему процветать здесь… если их оставят в покое. Когда я вспоминаю все это и заставляю себя взглянуть на шимпанзе как на хозяина здешних мест, он перестает казаться беззащитным и жалким. Отодвиньте человека в прошлое на несколько миллионов лет, отберите у него все то, что сейчас стало угрозой для шимпанзе, и пропасть между ним и человекообразными обезьянами заметно уменьшится. Возможности человека сокращаются, обезьян – увеличиваются. Особенно ясно это стало теперь, когда исследования таких ученых, как Гудолл, Фосси и Шаллер, открыли нам, насколько сложны и тонки законы, управляющие сообществами приматов.
Держа все это в уме, мы теперь можем вернуться в те времена, когда людей еще не было вовсе, и рассмотреть приматов в целом, чтобы попытаться понять, почему не полуобезьяна и не низшая обезьяна, а человекообразная обезьяна – причем только одна – пошла путем, на который не вступил никакой другой примат. Для начала нам следует разобраться в способах передвижения приматов, когда они еще все обитали на деревьях. Именно в различии этих способов, возможно, и скрыт первый ключ к разгадке эволюции гоминидов. Маленькие крысоподобные насекомоядные зверьки, которые взобрались на деревья 75 миллионов лет назад, передвигались по ним примерно так же, как современные белки. Но те, кто затем развился в подлинных приматов, претерпели довольно быструю эволюцию. Лапы у них превратились в руки с цепкими пальцами, способными крепко хвататься за ветку. У некоторых групп выработался медленный, но надежный способ передвижения "на четырех руках", для которого характерна сильная хватка, несоразмерная с величиной тела. Потто, как и медленные лори, до сих пор передвигаются таким способом – эти животные имеют очень сильные руки.
Другой способ передвижения развивался в направлении прыжков и цепляния. Некоторые древние полуобезьяны были замечательными прыгунами.
Долгопят принадлежит к полуобезьянам, это один из древнейших приматов, произошедших от животных, сходных с тупайями. Долгопяты, обитающие теперь только в Юго-Восточной Азии, – крохотные ночные плотоядные зверьки, которые едят насекомых и ящериц. Их задние конечности непропорционально длинны, как у кенгуру, но, как и передние, завершаются цепкими кистями. Передвигаются они, прыгая и хватаясь за ветки
Они обладали длинными нижними конечностями – по отношению к остальному телу такими же длинными, как у кенгуру, – и очень короткими передними конечностями. Почти все они были маленькими, как и некоторые из ныне живущих видов: филиппинский долгопят, например, размерами не превосходит котенка.
Но с течением времени многие полуобезьяны стали крупнее. Почему именно, пока еще не установлено, хотя ясно, что естественный отбор, как правило, благоприятствует появлению более крупных особей, за исключением тех случаев, когда малые размеры обеспечивают явные преимущества. Так, более крупные, более агрессивные самцы в борьбе за самку находятся в более выгодном положении, чем их соперники помельче. Кроме того, становясь крупнее, полуобезьяны уже могли не опасаться небольших змей и хищных птиц. Собственно говоря, подобные враги содействуют увеличению размера особей в популяции, поскольку истребляют в основном мелкие экземпляры.
Однако увеличившийся рост несет в себе свои проблемы. Крупное тело труднее укрыть. Оно требует больше пищи. Если такое животное питается плодами или молодыми побегами и листьями, растущими на тонких ветках, в его эволюции обязательно наступает состояние равновесия, когда дальнейшее увеличение роста утрачивает свои преимущества, поскольку животное уже не может добираться до самой лучшей пищи. Короче говоря, для каждого образа жизни есть свой оптимальный размер тела. Тем не менее, если влияние естественного отбора в направлении увеличения роста сохраняется, это может привести к изменению образа жизни и прыгун преображается в "доставалу" с гораздо более длинными передними конечностями.
Более длинные руки позволяют примату не держаться только за одну ветку, а распределять свой вес между двумя-тремя. Особую важность приобретают цепкие пальцы с плоскими ногтями – когти годятся для маленьких лазающих животных, но не для крупных.
И вот в олигоцене, около 40 миллионов лет назад, появляются более крупные, более тяжелые, но более проворные приматы с более длинными руками. Их пищевые предпочтения расходятся, и они расселяются по разным участкам леса, по разным деревьям и даже по разным ярусам одного и того же дерева. Некоторые из этих длинноруких приматов превратились в четвероногих и свободно бегали по веткам на всех четырех лапах. Это были низшие обезьяны. Другие, чьи руки удлинились еще больше, предпочитали тянуться, карабкаться и перебираться с ветки на ветку, повисая на руках. Это были человекообразные обезьяны.
Различие между передвижением на четырех конечностях и брахиацией (так называется способ передвижения на руках, свойственный человекообразным обезьянам) может показаться не столь уж принципиально важным. На самом же деле значение его огромно. Хотя низшие обезьяны способны сидеть довольно прямо, а некоторые иногда стоят на задних конечностях, настоящая прямая осанка им не свойственна. Для передвижения они опускаются на все четыре конечности. Они обладают отлично развитыми пальцами на руках и ногах, но по веткам ходят, опираясь на ладони, и, хотя предметы они хватают очень ловко, им приходится все бросать, едва они опускаются на ноги, когда им надо бежать.
Человекообразные обезьяны, которые лазают, раскачиваются на ветках и хватаются за них, обладают заметно более прямой осанкой, чем низшие обезьяны, и движения рук у них много свободнее.
Чем прямее осанка и многообразнее движения рук, тем легче животному сидеть, стоять и хвататься за что-нибудь, тем чаще оно использует руки. Руки обретают все больше возможностей брать, срывать, держать, ощупывать, носить. Чем чаще рука производит эти действия, тем лучше она их выполняет. Шимпанзе, как обнаружила Джейн Гудолл, способен пальцами ободрать листья с веточки – то есть сделать приспособление для ловли термитов. Он ловко засовывает изготовленный таким способом тонкий прут в термитник через узкий ход и затем слизывает вцепившихся в прут термитов. Эта поразительная операция требует не только точных и умелых действий довольно высокого порядка, но и сообразительности. Другими словами, возрастающая роль руки оказывает эволюционирующее воздействие на мозг – он становится больше.
Это доказывается тем, что человекообразные обезьяны, чьи руки освобождены благодаря почти прямой осанке, которую они способны принимать, заметно сообразительнее низших обезьян – ведь у этих последних руки хотя и достаточно ловки, но используются относительно мало из-за способа передвижения на четырех конечностях и в результате не столь активно стимулируют деятельность мозга.
Потто – ночная африканская полуобезьяна с шерстистым мехом. Он лазает по веткам очень медленно, не по росту силен, и его большой палец противопоставлен остальным, что обеспечивает мощную хватку. На каждой из лап сохранилось по одному «туалетному коготку» для расчесывания шерсти, остальные же когти преобразились в плоские ногти
Обезьяны вроде этой верветки обладают высокой приспособляемостью, мозг их заметно крупнее, чем у полуобезьян, они гораздо многочисленнее, а также шире распространены, чем эти последние, хотя и произошли от них. Верветка – обычная африканская древесная обезьяна. Пальцы у нее очень ловкие, и все они имеют ногти
Гиббон отстоит от человека дальше всех остальных человекообразных обезьян. Он, кроме того, наиболее специализирован: его мощные длинные руки и крюкообразные кисти приспособлены для стремительного полета с ветки на ветку. Гиббоны живут в густых лесах Юго-Восточной Азии, но и в этом тесном мирке каждая семья держится на своем участке. Они уступают в сообразительности остальным человекообразным обезьянам, возможно потому, что редко спускаются на землю и лишены стимулирующего общения с большим числом себе подобных
Так-то оно так. Человекообразные обезьяны обладают начатками прямохождения. Они сообразительнее низших обезьян и чаще пользуются руками. Почему же не все они стали людьми? Вопрос этот крайне сложен. Пожалуй, найти на него ответ будет проще всего, если мы перенесемся в экваториальный лес Будонго, каким он был 20–30 миллионов лет назад, и попробуем воссоздать ситуацию с точки зрения живших в то время человекообразных обезьян. Между ними уже появились различия – мы это знаем, в этом нас убеждают окаменелости. Но различия эти еще не столь велики, как в наши дни. Все четыре сохранившихся вида человекообразных обезьян – гиббоны, орангутаны, шимпанзе и гориллы – стали крупнее, чем были когда-то, причем, если не считать гиббонов, гораздо крупнее. И у всех у них руки стали длиннее, особенно у гиббонов и орангутанов.
Гиббоны и орангутаны обитают в Азии. Наблюдения и экспериментальные, в том числе генетические, исследования выявляют у них поразительные отличия от шимпанзе и горилл. Собственно говоря, они гораздо меньше похожи на шимпанзе, чем человек. Это указывает на очень давнее разделение, которое произошло задолго до того, как разветвились линии человека, гориллы и шимпанзе, и даже может считаться еще одним доводом в пользу общего африканского происхождения этих трех видов, состоящих в более тесном родстве.
Для гиббона и орангутана в наши дни характерно то, что они ведут почти исключительно древесный образ жизни. Миллионы лет лазанья, раскачивания на ветках и питания исключительно плодами лесных деревьев выработали у них крайне выраженную древесную специализацию. Оказываясь на земле, они передвигаются медленно и неуверенно. На деревьях же они великолепны, причем каждый по-своему. Гиббон – прирожденный воздушный гимнаст: он повисает то на одной, то на другой ветке, раскачиваясь, как сорвавшийся со стопора маятник, и, внезапно описывая в воздухе головокружительную дугу, хватается за следующую ветку только для того, чтобы тут же перелететь на третью. Любой гиббон способен за две секунды пролететь по всей длине вагона метро, перехватившись не больше трех-четырех раз. Для гиббона руки и кисти – это все. Пальцы у него удлинены и служат мощными крючьями, чтобы хвататься за ветки. В результате такой специализации пальцев гиббон по сравнению с остальными человекообразными обезьянами обладает наименее ловкими руками и самым маленьким мозгом.
