Текст книги "Недостающее звено"
Автор книги: Мейтленд Иди
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 13 страниц)
Камни нетрудно отыскивать и нетрудно кидать – вначале, быть может, просто для того, чтобы напугать. Но мало-помалу приходит осознание, что камнем можно ушибить или убить, если швырнуть его сильно и метко. А нанести удар дубинкой, пожалуй, и того проще. Обилие дерева, которое мягче камня и легче поддается обработке (то есть пока не было достигнуто и усовершенствовано умение изготовлять каменные орудия), позволяет предположить, что древнейшие гоминиды широко использовали дерево, а также длинные кости крупных животных. Но величайшим достижением нашего предка как зачинателя материальной культуры были обработанные камни, которые мы получили от него в наследство. И надо заметить, что большая часть этих камней служила орудиями, а не оружием.
Магнитом, который год за годом притягивал Луиса и Мэри Лики к ущелью Олдувай, были обнаруженные там в больших количествах крайне примитивные каменные орудия. Мэри Лики специально занялась их изучением и посвятила ему много времени и усилий, плодом которых явилась замечательная монография о каменной культуре Олдувая. Эта монография охватывает материалы, полученные из самых нижних пластов Олдувая, обозначенных как Слой I и Слой II – период от неполных двух миллионов до миллиона лет назад.
Просто поразительно, сколько Мэри Лики сумела узнать о жизни тех, кто обитал в Олдувае в столь незапамятные времена. Эти рассеянные по ущелью немые каменные орудия, такие древние и такие загадочные, казалось, должны были навеки сохранить свою тайну. Но Мэри Лики заставила камень заговорить. Она точно установила, где жили гоминиды. Она узнала очень много о том, чем они занимались. Она даже отыскала то, что, возможно, было своего рода укрытием, которое они соорудили. Она знает, что они ели и где ели. За ее открытиями стоит более сорока лет непрерывного труда – сбора, сортировки, опознания, точной зарисовки местоположения, описания и истолкования научного материала: сотен тысяч камней и кусочков костей, иногда очень больших, иногда крохотных, которые, взятые по отдельности, мало что означают. Но, когда все они проанализированы и соотнесены друг с другом, точно части гигантской трехмерной головоломки, выявляются закономерности, и безмолвные камни и кости говорят с нами через темную бездну времени. Эти закономерности превращают группу плоских, картонных фигурок из антропологических книг – фигурок, которые кажутся выдумкой, – в настоящих… я не могу назвать их животными, я не могу назвать их людьми… в настоящие живые существа.
Мэри Лики начинает с классификации этой каменной культуры как таковой и устанавливает, что в Олдувае существовали две разные традиции обработки камня. Для первой – олдованской, более древней и примитивной – характерны главным образом так называемые "галечные орудия", хотя Мэри Лики предпочитает называть их чопперами, то есть ударниками. Слово "галька" подразумевает нечто очень маленькое, и термин, используемый Мэри Лики, более удачен, поскольку многие найденные в Олдувае ударники больше куриного яйца, а есть и такие, поперечник которых равен 7,5-10 сантиметрам.
Олдованский ударник – это поистине праорудие. По форме он обычно представляет собой "булыжник" – камень, обточенный водой, какие можно видеть в руслах горных рек или на скалистом берегу моря. Это чаще всего какая-нибудь мелкозернистая твердая порода или минерал вроде кварца, кремня или роговика. В Олдувае ударники делались из кусков затвердевшей лавы, выброшенной окрестными вулканами.
Итак, сырьем для олдованского ударника служил овальный или грушевидный камень такой величины, что его удобно было сжимать в руке. Чтобы изготовить из него орудие, первым мастерам достаточно было изо всех сил стукнуть им по большому камню или же, положив его на такой камень, ударить по нему другим камнем и отбить порядочный кусок. Еще удар – и отлетает второй осколок. Орудие получает узкий зубчатый край. Если повезет, край этот окажется достаточно острым, чтобы резать мясо, рассекать суставы и хрящи, выскабливать шкуры, заострять палки. Ударники были большие и маленькие. Орудиями служили и осколки, отбитые при изготовлении ударников. Они также были острыми и употреблялись для того, чтобы резать и скрести.
Орудия олдованской традиции были найдены в Слое I, они продолжают встречаться и в следующем слое, в несколько улучшенном варианте. Но Слой II содержит, кроме того, следы более развитой культуры – ашельской. Характерным типом орудия ашельской культуры был так называемый бифас – род рубила, режущий край которого был более тщательно оббит с обеих сторон, так что это орудие получалось прямее и острее примитивного олдованского ударника. Кроме того, ашельское орудие нередко обрабатывалось или подравнивалось со всех сторон так, чтобы оно получило требуемые величину, форму и вес. Так изготовлялось рубило, основное орудие эпохи нижнего палеолита.
Удивительно в каменном инвентаре Олдувая не то, что он вообще возник – это должно было произойти, – но то, что он оказался таким разнообразным. В Слоях I и II Мэри Лики выявила 18 типов орудий. Помимо ударников и рубил там найдены круглые каменные шары, скребла, резцы, шила, камни-наковальни и отбойники. Кроме того, там же обнаружено большое количество отходов – небольших пластин и осколков, которые, естественно, накапливаются в месте, где долгое время изготовляются орудия. И наконец, манупорты – камни без следов обработки, но принесенные откуда-то, о чем свидетельствует то обстоятельство, что в данной местности такие породы не встречаются. Подобранный на пляже красивый камень, который лежит у вас на письменном столе, – это тоже манупорт.
Ударники, остроконечники, резаки, шила, наковальни, шары? О чем мы, собственно, говорим? Неужели это действительно остатки каменной культуры гоминида, жившего два миллиона лет назад, чей мозг, по мнению большинства антропологов, был настолько невелик, что он даже не мог говорить?
Да, это так. Именно такую фантастически неожиданную картину открыли нам труды Мэри Лики. Если сообщества шимпанзе и павианов оказались куда более сложными и развитыми, чем представляли себе ученые лет пятьдесят назад, то же можно сказать и о культуре древнейших двуногих гоминидов. И вывод супругов Лики о том, что существо, создавшее столь разнообразный инструментарий, было человеком, а потому должно называться Homo habilis – «человек умелый», опирается на высокую степень культуры, открытой Мэри Лики, а не на величину его мозга. Ее не интересует, как велик был мозг гоминида, но ее очень интересует то, на что он благодаря этому мозгу был способен. И если он был способен изготовлять орудия – непросто пользоваться ими, но изготовлять их, придерживаясь определенных форм, – значит, он был человеком.
Кстати, Мэри Лики не разделяет взгляда многих антропологов и не считает, что человек умелый происходит от австралопитеков. По ее мнению, он представляет собой самостоятельную линию, и австралопитеки изящных типов – его двоюродные братья, а не предки. Это очень тонкий и трудный вопрос. Возможно, разрешен он будет не столько путем переоценки соотношений окаменевших остатков, сколько благодаря тому, что для них будут подобраны названия, которые удовлетворят всех ученых.
Пожалуй, наиболее ошеломляющим из всего, что Мэри Лики обнаружила в Олдувае, оказались "обитаемые горизонты". Это места, где гоминиды оставались на длительные сроки, зависевшие от окрестной растительности и дичи. Они представляют собой как бы жилища древностью около двух миллионов лет, и опознать их можно по большому скоплению окаменел остей, каменных орудий и осколков на небольшом участке и в очень тонком, порядка нескольких сантиметров, слое земли. Земля эта, на которой некогда сидели гоминиды, сохранилась без изменений, и по ней разбросаны остатки того, что они изготовляли и ели.
Мало-помалу пыль, трава, ил, принесенный разливами, скрыли эти обитаемые горизонты – но постепенно, оставляя все, как было. Другими словами, предметы, которые Лики с таким кропотливым упорством раскапывали и описывали, лежали там, где их бросили те, кто их бросил. Если не считать этих мест, орудия и окаменелости в Олдувае распределяются по слоям песка и глины толщиной в метр-пол тора. Совершенно ясно, что в свое время их смывала река, перемешивала, погребала в песке, так что их взаимное расположение мало о чем свидетельствует. Но по мере расчистки обитаемого горизонта у вас возникает такое ощущение, будто вы спускаетесь в подвал, где мирно пылятся ржавеющие инструменты, груды зимних рам, ряды банок на полках, стопка приключенческих журналов, газонокосилка и сломанный настольный вентилятор. И, рассматривая все эти вещи, вы узнаете много подробностей о жизни их владельца.
На этой и следующих страницах приводятся фотографии восьми разных типов орудий из Олдувая, все в натуральную величину. Назначение их точно неизвестно, но указано наиболее вероятное употребление.
Ударник (Чоппер) режущее орудие. Оббитое с одной стороны
Проторубило (бифас) – режущее орудие, оббитое с двух сторон
Остроконечник, – чтобы прокалывать и копать
Камень – наковальня. На котором оббивались другие орудия
Сфероид – тип отбойника
Ручное рубило – чтобы копать, рубить и резать
Отбойник – для изготовления других орудий
Ну, а что оставил в своем «подвале» человек умелый? Например, множество рыбьих голов и крокодильих костей вместе с окаменевшими корневищами папируса, из чего следует, что, по крайней мере в одном месте, он обитал у водоема и добывал из него какую-то пищу. В других местах обнаружены кости фламинго, из чего следует, что водоемом этим было озеро, причем, подобно многим современным восточноафриканским озерам, мелкое, со слабощелочной водой, поскольку лишь в подобных условиях могут существовать крохотные водные животные, которыми питаются фламинго.
На двадцатикилометровом отрезке ущелья Олдувай из примерно 70 мест, где обнаружены окаменелости и орудия, 10 оказалось обитаемыми горизонтами. Культурные остатки одного из них размещены очень своеобразно. На примерно прямоугольном участке около пяти метров шириной и десяти метров длиной сосредоточено множество пластин и осколков, отбитых при изготовлении орудий; они перемешаны с большим количеством мелких фрагментов раздробленных костей разных животных. Этот прямоугольник окружен полосой земли около метра шириной, на которой почти нет никаких культурных остатков. Однако по ту сторону полосы эти остатки вновь становятся довольно обильными. Как можно объяснить такую странность?
Наиболее правдоподобным кажется следующее предположение: замусоренный внутренний прямоугольник представляет собой "жилое место", окруженное колючей оградой, под защитой которой гоминиды спокойно изготовляли свои орудия и ели свою пищу, а мусор либо роняли тут же, либо швыряли за ограду.
В другом месте обнаружено кольцо из камней с поперечником около четырех с половиной метров. На этом обитаемом горизонте очень мало других камней, и они лежат далеко друг от друга, без всякого порядка. Кольцо же состоит из нескольких сотен камней, тщательно кем-то уложенных – кем-то, кто, кроме того, позаботился сложить более высокие кучи камней через каждые полметра-метр по его периметру.
Мысль о том, что это кольцо было выложено почти два миллиона лет назад, поистине ошеломительна. Оно походит на укрытия, какие и теперь сооружаются племенем окомбамби в Юго-Западной Африке. Окомбамби тоже выкладывают из камней низкое кольцо с более высокими кучами через определенные интервалы для подпорки жердей или сучьев, на которых укрепляют шкуры или пучки травы, чтобы прятаться от ветра.
Хотя внутри кольца найдено достаточное количество осколков, показывающих, что там велась какая-то деятельность, гораздо более интенсивной и разнообразной, насколько мы можем судить, она была за его пределами. Да это и естественно. Площадь этого довольно неправильного круга составляет примерно семь квадратных метров, и обитатели подобного жилища, если их там сидело несколько, несомненно, страдали от тесноты. Среди них явно были очень умелые охотники или собиратели падали: вокруг кольца найдены окаменевшие остатки жирафов, различных антилоп и зуб дейнотерия, вымершего слона. Ела эта компания обильно и, возможно, предпочитала обедать снаружи, а не в укрытии, в котором негде было повернуться.
Резак – чтобы снимать шкуры и резать
Сами ли они убивали таких крупных животных или, загнав их в болото, добивали, когда те теряли силы, приносили ли они на стоянку мясо с найденных туш или отнимали добычу у других хищников – обо всем этом хроника Олдувая молчит. Но одно несомненно – раздобыв каким-то образом крупную добычу, они кромсали ее на куски и съедали тут же на месте. В ущелье Олдувай найдены две такие «разделочные». В одной обнаружен скелет слона, в другой – скелет дейнотерия. Поскольку эти животные весили по нескольку тонн, о том, чтобы перетаскивать их куда-нибудь, явно не могло быть и речи: оставалось только расположиться вокруг туши, отрубать куски и объедаться, пока от нее не останется ничего, кроме костей. Судя по остаткам в «разделочных», так оно и происходило. Обе они содержат почти полные скелеты огромных животных, но кости валяются в беспорядке, словно их отрывали и отсекали друг от друга. И вперемешку с ними лежат брошенные ударники и другие каменные орудия, с помощью которых это проделывалось.
Олдувайские гоминиды были весьма широки в своих пищевых привычках. Некоторые места изобилуют костями антилоп, причем нередко черепа пробиты именно там, где они тоньше всего – в лобной части. В других полно панцирей больших черепах. Одно завалено раковинами улиток, а еще в одном найден череп жирафа, хотя никаких других его костей не обнаружено – голову явно притащили сюда, чтобы съесть "дома". Кости из верхней части Слоя II свидетельствуют, что основной добычей становятся лошади и зебры, – иначе говоря, климат стал более сухим, и это способствовало расширению степных ландшафтов. Кроме того, в Слое II скребла встречаются в заметно больших количествах, что указывает на первые попытки обрабатывать шкуры и кожу.
Данных много – захватывающе интересных данных. Как, например, объяснить небольшие скопления очень мелких костей, в подавляющем большинстве раздробленных на крохотные кусочки? Неужели какой-то чудаковатый гоминид для развлечения собирал горстями раздробленные косточки мышей, землероек, мелких птиц и ящериц и аккуратно укладывал их кучками? Очень маловероятно! И Мэри Лики пришла к выводу, что эти загадочные кучки, скорее всего, когда-то были экскрементами гоминидов. Если она права, наши предки съедали такую мелкую живность целиком – ну, как мы сейчас едим сардины. В процессе жевания кости раздроблялись на очень мелкие фрагменты, проходили через пищеварительный тракт и в конце концов оказывались там, где их обнаруживают теперь.
Тщательность Мэри Лики поистине невероятна. В одном месте она собрала свыше 14 тысяч костных фрагментов, которые все вместе не весят и семи килограммов. Не менее тщательны ее измерения и классификация орудий. Она способна точно указать, в каком соотношении находятся 14 различных типов орудий в любом из важнейших их местонахождений, которые она исследовала. Эти исследования показывают, что во всех олдувайских местонахождениях Слоя I основным орудием, которое явно предпочиталось всем прочим, был ударник. Однако при переходе к Слою II почти всюду чаще всего начинает встречаться сфероид. Но для чего были нужны эти каменные ядра? Они старательно выделаны, и на них затрачено столько времени и труда, что вряд ли они служили просто метательными снарядами – ведь их далеко не всегда удавалось бы подобрать для нового использования. По мнению Мэри Лики, они могли применяться как бола. Бола все еще употребляется в пампасах Южной Америки. Оружие это состоит из двух или более камней, обернутых кожей и привязанных к ремню или веревке. Их раскручивают над головой и бросают в бегущее животное или в большую птицу. С помощью крутящегося бола, длина которого может достигать почти метра, не только легче попасть в цель, чем одним камнем, но оружие это при удачном броске опутывает ноги животного. А при промахе его нетрудно отыскать и вновь использовать.
При таком богатстве поразительных сведений, поступающих из Олдувая, уже нельзя сомневаться, что два миллиона лет назад гоминиды обладали замечательно развитой культурой, достигавшей уровня, о котором несколько десятилетий назад никто и не подозревал. Так как прогресс в начальной стадии каменного века был невообразимо медленным, это означает, что начало изготовления олдованских орудий много старше геологического возраста исследованных местонахождений в Олдувае – но насколько старше, никто пока сказать не может. Однако в 1969 году с восточного берега озера Рудольф и из Омо начали поступать сведения о каменных орудиях, обнаруженных и там. Первое печатное сообщение об этом появилось в 1970 году, когда Мэри Лики опубликовала описание орудий, которые ее сын Ричард откопал в Кооби-Фора. На следующий год в Кооби-Фора к Ричарду Лики приехали Глинн Айзек, специалист по доисторическим культурам (Калифорнийский университет в Беркли), и Кей Беренсмейер, геолог из Гарварда. Их анализ подтвердил еще одно немыслимое открытие – обнаружен обитаемый горизонт с костями животных, олдованскими ударниками и отщепами, который, вероятно, на три четверти миллиона лет древнее Олдувая.
Кооби-Фора и некоторые другие местонахождения окаменелостей на восточном берегу озера Рудольф обещают очень много, и главное, когда геология и датирование всего района будут полностью определены и удастся установить, как соотносятся между собой во времени местонахождения окаменелостей, появится возможность прямо связать исключительно богатые окаменелости гоминидов с найденными орудиями и узнать еще больше об австралопитеке, изготовлявшем и применявшем орудия два миллиона лет назад.
Мы знаем, что изготовление орудий и эволюция гоминидов сопутствовали друг другу – в этом нас убеждает логика. Но самые ранние этапы пока еще нам совершенно не известны. Мы снова обращаемся к покрытому тьмой началу истории гоминидов, к тому времени, когда, возможно, практически еще нельзя было отличить изготовленное орудие от подобранного удобного камня, к тому времени, когда даже такое примитивное существо, как рамапитек, быть может, уже экспериментировало с каменными приспособлениями.
Глава седьмая
Новейшие ключи к происхождению человека
Глубочайшие истины средневековья теперь вызывают у школьников только смех. Пройдет еще два-три века, и над глубочайшими истинами американской демократии будут смеяться даже школьные учителя.
Генри Л. Менкен (1880–1956)
Исследование происхождения человека не исчерпывается одними лишь раскопками. Капля, которая вот-вот упадет в пробирку в микробиологической лаборатории института Карнеги в Вашингтоне, содержит нити генетического вещества человека и шимпанзе. Анализ определит сходство между ними – и степень родства их древних предков
Шервуд Уошберн, рассуждая об эволюции гоминидов, то и дело говорит: «По моему предубеждению…», после чего высказывает какую-нибудь спорную идею. Так он любезно предупреждает собеседника, что собирается высказать какое-нибудь любимое теоретическое положение. У меня нет любимых теоретических положений, за исключением одного, самого главного – убежденности, что своим появлением на Земле человек обязан происхождению видов благодаря естественному и половому отбору, – а потому я счел себя вправе свободно бродить по просторам науки, подхватывая новейшие сведения и прослеживая ход тех рассуждений, которые мне представлялись наиболее логичными. Другими словами, предшествующие главы более или менее отражают «мое предубеждение».
Признавшись в небеспристрастности, я должен признаться, что существуют линии рассуждений, которые приводят к совсем другим выводам, чем некоторые из изложенных в этой книге, и что кое-какие из моих предубеждений обоснованы довольно шатко.
Например, я старался примерно одинаково использовать сведения об окаменелостях и поведении приматов. Это не убедит чистого сторонника палеонтологического подхода, и он будет настаивать, что единственными реальными свидетельствами эволюции остаются геологические данные, кости и предметы материальной культуры. Они неопровержимо доказывают, что произошло то-то и то-то, ибо их можно измерять, датировать и сравнивать с другими конкретными объектами. С этой точки зрения можно, конечно, тратить время на занятные, но недоказуемые фантазии, опирающиеся на поведение современных приматов и даже животных, еще менее родственных человеку, но наука палеоантропология от них мало что выигрывает.
В ответ на это сторонник этологического подхода заявит: "С некоторыми из этих животных мы состоим в близком родстве, и, хотя наше поведение, безусловно, отличается от их поведения, корни его те же, и стремление игнорировать многочисленные факты, выявленные в процессе анализа поведения животных, свидетельствует только об узости взглядов. И еще: многое ли можно узнать по статичным обломкам костей? Палеонтологи постоянно строят выводы на мельчайших особенностях зубов и столь же постоянно спорят между собой".
Чтобы проиллюстрировать, как далеко может завести такое сосредоточение на какой-то одной научной дисциплине при полном игнорировании всех остальных, рассмотрим вопрос о генеалогическом древе приматов – когда и кто с кем разделился.
Недавно за эту проблему взялся финский палеонтолог Бьорн Куртен. Рассматривая только окаменелости, он пришел к выводу, что человек вообще не происходит от человекообразных обезьян. Он строил свои рассуждения на исследовании окаменелостей некоторых приматов с небольшими челюстями, живших 30 миллионов лет назад. Один из них, так называемый Propliopithecus – проплиопитек, не раз привлекал к себе внимание палеоантропологов как возможный предок человека. Сосредоточившись на челюстях и зубах этого животного, Куртен решил, что мы можем провести линию нашего происхождения прямо от проплиопитека через рамапитека к австралопитеку. Довод его прост: для исходной формы характерны маленькие челюсти и зубы, а не большие. На древнейшую обобщенную модель с маленькими челюстями гораздо больше походит человек, чем человекообразные и низшие обезьяны с их более поздними специализированными массивными челюстями и длинными клыками. Если считать проплиопитека предком гоминидов, указывает Куртен, очень трудно создать такой сценарий эволюции, в котором клыки укрупняются (чтобы обеспечить развитие человекообразных обезьян), а затем снова уменьшаются, чтобы– объяснить позднейшее отделение человека. Он предпочитает предков с небольшими челюстями по всей линии, утверждая тем самым, что низшие и человекообразные обезьяны "происходят от человека", а не наоборот. По сценарию Куртена разделение гоминидов и человекообразных обезьян произошло 30–40 миллионов лет назад.
Это, разумеется, полностью перечеркивает изложенные в предыдущих главах доводы в пользу того, что небольшая челюсть и очень развитые коренные зубы могли появиться в результате приспособления к условиям наземного существования, включающим пищевой рацион из твердых семян, охоту, дележ пищи и пр. Если считать, что простейшее объяснение – всегда наилучшее, теория Куртена выглядит убедительнее изложенной здесь.
Но как ни логичен сценарий Куртена, ему не хватает действующих лиц. Это – попытка вывести линию окаменел остей, о которых известно крайне мало, так как они сохранились в недостаточных количествах и в очень фрагментарном состоянии, и строить на них хоть сколько-нибудь обоснованную теорию попросту невозможно.
Но эти окаменелости, пусть редкие, пусть мало что говорящие, тем не менее существуют, и не только Куртен пытается их использовать. Другие сторонники палеонтологического подхода истолковывают их по-своему, относя разделение гоминидов и человекообразных обезьян на 30 миллионов, 20 миллионов и 15 миллионов лет назад. Сторонники поведения приходят к столь же различным результатам, хотя и по другим причинам. А есть специалисты, объединяющие обе точки зрения; они также не могут прийти к согласию.
Поскольку невозможно установить строго научные мерки как для окаменелостей, так и для поведения (ведь они меняются от индивида к индивиду), споры будут продолжаться по-прежнему. В конце-то концов и окаменелости и поведение – мерила весьма скользкие и растяжимые. Многие ученые полагают, что для более точного измерения эволюции требуется нечто столь же стабильное и надежное, как изотопное датирование, нечто слагающееся из маленьких, поддающихся измерению единиц вроде распадающихся атомов калия-40 в вулканическом пепле – единиц, которые не изменяются, присутствуют во всех живых организмах и могут быть сосчитаны в лаборатории.
И такой способ измерения эволюции как будто уже найден. У всех живых существ имеется нечто общее – и притом именно в форме поддающихся измерению единиц. Это гены, таинственные субстанции внутри каждой клейки, определяющие, чем этой клетке быть. Станет ли оплодотворенное яйцо шмелем или буйволом? На этот вопрос отвечают гены, и они же определяют, какие клетки развивающегося яйца станут шерстью буйвола, какие – его ногами, а какие – маленькой бородавкой у него на загривке.
Предположения о роли генов в управлении развитием клетки выдвигались еще в начале века. Но как это осуществляется, оставалось тайной вплоть до 1953 года, когда два будущих лауреата Нобелевской премии Джеймс Уотсон и Фрэнсис Крик занялись ДНК, одной из нуклеиновых кислот клетки. Им удалось установить строение молекулы ДНК и выяснить, что именно ДНК определяет деятельность генов.
ДНК можно уподобить перфокарте, передающей информацию компьютеру. Достоинство перфокарты заключается в том, что ее можно использовать сколько угодно раз в любом числе компьютеров, и результат всегда будет тот же. И еще одно достоинство: в перфокарту можно заложить гигантское количество информации, используя лишь один тип запоминающей ячейки – маленькие дырочки. Сами по себе дырочки абсолютно одинаковы, но место, где они пробиваются на карте, может меняться. В этом-то и суть: каждое изменение их позиций означает, что карта дает компьютеру иное задание.
ДНК действует примерно по тому же принципу; она также сохраняет немыслимое число инструкций, используя простые единицы. Она состоит из двух длинных цепочек химических кирпичиков, напоминающих нитки бус и закрученных спиралью одна вокруг другой. Это знаменитая "двойная спираль", открытая Уотсоном и Криком. Ей также свойственна возможность почти бесконечных сочетаний. В отличие от перфокарты, использующей один тип запоминающей ячейки – дырочку, у двойной спирали имеются четыре типа химических кирпичиков. Различные инструкции, которые она несет, определяются расположением кирпичиков (как и дырочек перфокарты) в двух цепочках спирали. Столь же важны и химические связи, которые прочно удерживают цепочки двойной спирали на их местах.
Раз ДНК осуществляет генетический инструктаж, а гены руководят развитием шмеля или буйвола, то становится ясно, что всякая эволюция должна начинаться с изменений в расположении и связях кирпичиков двойной спирали.
И в ДНК действительно происходят такие изменения. Происходят они в форме мутаций, и для простоты мы можем назвать их "единицами" эволюции. Со временем в ДНК любого биологического вида медленно накапливаются изменения, и в конце концов эти изменения оказываются настолько многочисленными и действенными, что результаты их влияют на весь вид. Это и есть то, что мы называем эволюцией.
Чем больше пройдет времени, тем больше будет число таких эволюционных изменений. Таким образом, если бы удалось найти способ измерять различия в ДНК двух животных разных видов, можно было бы измерить эволюционные различия между ними простым подсчетом. Другими словами, сравнение ДНК человека с ДНК шимпанзе должно показать, насколько они в действительности близкие родственники.
Теоретически это выглядит просто. Но в лаборатории практическая разработка такого способа измерения эволюции оказалась сопряженной с невероятными трудностями. Ведь он требовал создания методов разъятия, наблюдения, анализа и соединения цепочек субмолекулярной величины – объектов настолько малых, что их невозможно увидеть в самые сильные световые микроскопы. Однако специалисты по молекулярной биологии, такие, как Д. Кон (Калифорнийский университет в Сан-Диего) и Б. Хойер (институт Карнеги), умеют это делать. Выяснилось, что можно "отмотать" одну цепочку ДНК человека и сравнить ее с одной цепочкой ДНК шимпанзе.
Эти лабораторные измерения показали, что человек отличается от шимпанзе только на 2,5 % и немногим больше – от гориллы. Но от наших низших обезьян он отличается уже более чем на 10 %. Как сказал Уошберн, внимательно следивший за этой работой: "По ДНК можно составить стройное генеалогическое древо, ни разу не взглянув на самих животных. И древо приматов, которое в 1970 году предложил Кон, нисколько не удивило бы Дарвина и Гексли в 1870 году".
Так зачем же трудиться? Зачем тратить столько усилий, чтобы доказать то, что наукой уже доказано другими способами и признается истиной вот уже целое столетие?
А затем, что мы таким образом получаем прежде не существовавшие доказательства. Теперь у нас есть общая единица измерения. Неважно, где проводился эксперимент и какой человек с каким шимпанзе сравнивался, различие останется постоянным. Теперь, наконец, у нас есть стандартная мера эволюционных расхождений, которая принципиально отличается от колеблющихся различий в величине мозга или зубов, которые никогда не бывают совершенно одинаковыми у двух разных особей. В лабораторных сравнениях ДНК какие бы то ни было индивидуальные колебания отсутствуют.
Молекулярная биология не ограничивается изучением только ДНК. Она использует другие лабораторные методы для исследования эволюционной истории белков крови, таких, как гемоглобин и сывороточный альбумин, у различных животных. Винсент Сарич и Аллан Уилсон (Калифорнийский университет в Беркли) применили один из таких методов – иммунологические реакции – для измерения молекулярных различий в сывороточном альбумине животных. И вновь результаты согласовываются, как показывает левая таблица на (цифры представляют количества иммунологических различий в сравнении со стандартом, за который Сарич и Уилсон приняли сывороточный альбумин сенсибилизированного кролика).
