Текст книги "Вихрь любви"

Автор книги: Мейр Ансворт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 11 страниц)

Глава 4

Хотя Нона часто видела долину сверху, она никогда там не была. Девушка знала, что ей придется перебраться через водопад, и наконец услышала его рев. Быстрый поток, который она пересекала, легко перескакивая с камня на камень, плавной глиссадой с оглушительным шумом падал на горный кряж и ударялся о нижние скалы. Сознавая его красоту, но опасаясь стремительности течения, она осторожно прыгала с камня на камень, пока не вышла на ведущую с горы извилистую тропу.

Только к вечеру Нона наконец подошла к долине и огляделась. Сено уже было собрано, кукуруза колосилась. Гора, которую она миновала, спускалась пологими склонами, образуя более пустынную и более привычную для нее Местность. Идя по тропинке по кукурузному полю, Нона то и дело наклонялась и срывала анютины глазки, золотисто-пурпурным ковром расстилающиеся у нее под ногами. Впереди виднелся мост, о котором упоминала Ханна, за ним ряд коттеджей. Тропинка вывела ее к фермерской усадьбе.

Старая женщина, стоявшая в саду, с любопытством наблюдала за ней. Кроме нее, Нона не видела никого, а небольшая ферма с побеленным домом, на которую она наконец пришла, казалась тихой и нежилой. Однако на окнах висели занавески. Не дождавшись ответа на неоднократный стук в дверь, она обошла дом, и тут к ней подбежал тощий полосатый котенок, который начал тереться о ее лодыжки и жалобно мяукать. Нона положила на землю свою поклажу, взяла котенка и погладила его по головке.

– Нас обоих выгнали, – тихо произнесла она, а котенок ткнулся головой ей в подбородок.

Может быть, подумала Нона, кто-нибудь скажет ей, куда подевались хозяева, и она подождет их.

Услышав торопливые шаги по дороге, она вернулась к воротам. К ней подошла довольно молодая женщина с тяжелой плетеной корзиной. Недоверчиво взглянув на Нону, она остановилась.

– Здесь никого нет, – сказала женщина. – Вы, наверное, хотите снять этот дом?

– Снять? – озадачилась Нона. – Я ищу миссис Ллойд… Анну Ллойд. Ее кузина Ханна Дэвис прислала меня к ней.

– Ах вот оно что! Очень жаль, вы, наверное, пришли издалека, но они на прошлой неделе все уехали в Америку.

– В Америку! – эхом отозвалась Нона.

– Да. Дела у ее мужа шли не очень хорошо, и он часто поговаривал, что не прочь уехать к брату, который давно живет там. А потом неожиданно брат прислал деньги на дорогу и билеты на пароход. У них была только неделя на сборы и прощания. А какую службу отслужили в часовне! Все плакали и пели: «Мы встретимся в Иордании». Хорошая она женщина! Помню, она упоминала о кузине, которая живет где-то за горами, так ведь? – Женщина замолчала, увидев выражение лица Ноны. – Вы, наверное, проголодались? – участливо спросила она. – Пойдемте со мной, поешьте, а потом подумаете, что делать дальше!

Коттедж Кейди Роуленд находился примерно в миле от дома Анны. По дороге она рассказала Ноне, что ее муж работает на ферме. У них двое детей. Мегану восемь лет, а Тревору шесть. Оба учатся в школе.

– Им приходится ходить за две мили от дома. Далековато для малышей! Но учитель там хороший, говорит, из Тревора может получиться ученый! – щебетала Кейди.

Она полюбопытствовала, зачем Нона пришла сюда, и остановить ее вопросы было трудно.

Сидя за маленьким круглым столом возле камина, сквозь широкую трубу которого проглядывало небо, Нона думала о странной причуде судьбы, приведшей ее сюда всего через несколько дней после отъезда Анны, кузины Ханны. Приди она раньше, ее, возможно, соблазнили бы вместе со всей семьей уехать в Америку. Ханна нередко говорила, что уроженцы Уэльса частенько бросают свои дома и уезжают искать счастья за моря. Их приглашают родственники, уехавшие туда, и за несколько лет из наемных работников они становятся настоящими джентльменами.

Заметив, что Нона смотрит на фотографию на стене возле платяного шкафа, Кейди сказала:

– Это кузен моей сестры. Он уехал пять лет назад, а теперь уже управляет крупной фирмой и живет чуть ли не во дворце! Но Дикко, мой муж, говорит, что лучше жить среди родных полей и гор и иметь надежных друзей. Деньги, мол, еще не все! К тому же здесь у нас есть часовня, хотя там, наверное, тоже есть где помолиться! – добавила она.

Кейди помешала угли в камине.

– Мы делаем их сами из глины и угольной пыли, – объяснила она, вешая на крюк, над огнем большой черный горшок. – Сегодня у нас тушеный кролик с капустой и картошкой со своего огорода! Отведайте, прошу вас.

– А потом я уйду, – ответила Нона.

Кейди покачала головой. Позже, когда пришел ее муж, она рассказала ему, в чем дело. Дикко взглянул на Нону.

– Нет, нет! – засучив рукава полосатой фланелевой рубашки, возразил он. – Мы не отпустим вас на ночь глядя! Оставайтесь у нас. Кейди найдет, где вас разместить.

– Не возражаете, если я постелю вам наверху на полу в комнате, где спят дети? – в смущении спросила Кейди. Меган с Тревором, совсем оробевшие в присутствии незнакомки, вытаращили глаза и разинули рты от удивления. – У нас в доме всего лишь эта комната и смежная с нею спальня, – объяснила Кейди, показав на дверь напротив камина.

– Это очень любезно с вашей стороны, – поблагодарила Нона. – Я с радостью останусь, а завтра подумаю, что мне делать, и тронусь в путь.

Дети и Дикко улеглись сразу же с наступлением темноты, а немного позже Кейди с Ноной поднялись по лестнице, стоявшей возле дома. Нона оказалась на чердаке, где на железной кровати в центре, где потолок был выше, спали двое детей. Кейди постелила ей на полу возле крошечного окна на уровне пола и дала красное с голубым стеганое одеяло.

– Сама его стегала! – похвастала она. – Даю только самым дорогим гостям!

– Так вам не стоило давать его мне! – воскликнула Нона.

– Ну, вы ведь леди, я же вижу. И вам совсем не пристало спать на полу, а со стеганым одеялом постель выглядит гораздо приличнее!

Утром Нона проснулась рано и с удивлением увидела голые стропила над собой. Вдруг все вспомнив, она, облокотившись о подоконник, выглянула в окно. Напротив была каменная стена, возле которой виднелись желтые стебли и голубые колокольчики. Наклонив голову, Нона заметила кур. Она вспомнила про котенка? Надо сказать Кейди. Может быть, за ним смогут ухаживать дети?

С мыслей о котенке она переключилась на собственные проблемы. Что ей делать? Нельзя же до бесконечности обременять эту добрую, но явно небогатую семью. Идти ей некуда, а возвращаться невозможно. Она подумала о Джулиане. Он рассказывал ей о Лондоне… о больших домах, которые там есть. Говорил, что многие девушки из Уэльса служат в этих больших домах. Конечно, робы стать гувернанткой, знаний у нее маловато. Джулиан всегда смеялся, когда она начинала считать по пальцам. Шить она не умеет, Ханна всегда с отчаянием глядела на ее неумелые стежки. Кроме работы по дому, ничего не остается.

Но как добраться до Лондона? У нее есть немного денег, что дала ей Ханна. На них можно купить лишь немного еды, но далеко не уедешь. Да еще нужно обязательно что-то заплатить Кейди.

Тут ее взгляд упал на кроту, лежащую возле постели. В голову пришла шальная идея. А что, если по дороге в Лондон играть и петь? Она понимала, что хорошо играет на этом инструменте. Она, принадлежащая к древнему роду Талларнов, станет бродячей музыкантшей! Нона вздрогнула при мысли, как бы на это отреагировал отец. Но в глубине души она испытывала какое-то странное возбуждение. В этот момент девушка поняла, что окончательно порвала с Пенгорраном.

Кейди с Дикко пришли в возбуждение, когда она изложила им свой план.

– Но ваши родители? Что они скажут? – спросила Кейди.

– У меня только отец. Он… не будет возражать. – Она в замешательстве замолчала.

– Лучше бы вы возвратились домой, – произнес Дикко. – Молодой леди, как вы… не принято отлучаться из дома. Кругом полно опасностей, особенно в городах, а вы совсем одна. Можете остаться здесь, пока…

– Пока… – повторила Нона. – Пока что? Я ничего не умею делать, кроме игры на кроте. Я должна идти дальше. Доберусь до Лондона и найду там работу!

– Лондон! – На лице Дикко отразились тревога и удивление. – Лондон! Это порочный город. Молодым он приносит только вред.

– Со мной все будет в порядке. Я могу о себе позаботиться, – заверила его Нона.

Вся семья вышла проводить ее, а она по вчерашней тропинке уходила от них. Проходя мимо фермы, на которую вчера пришла, она остановилась и помахала им.

Дикко и Кейди предупредили, что в ближайшем городе сегодня рыночный день, и по пути туда Ноне часто приходилось пробираться по дороге, заполненной гуртами овец. При виде телят и свиней, привязанных к повозкам, овцы бросались врассыпную. То и дело ей приходилось проходить мимо норовистых быков, усмиренных с помощью крепких веревок.

В городе люди толпились на мощенных булыжником тротуарах, предоставив животным проезжую часть. Их гнали в Смитфилд на аукцион. Фермеры в котелках, с женами в темных одеждах, на своих таратайках, с трудом объезжая скот, стремились быстрее занять места во дворе за трактиром «Корона». Толпа зевак буквально взорвалась от смеха, когда из гурта вырвался молодой бычок и бросился к скобяной лавке.

Нона с кротой и узелком привлекала немало любопытных взглядов, но в основном люди были слишком заняты предстоящими торгами. Чувствуя себя в этой толпе гораздо более одинокой, чем на дороге, Нона засомневалась: услышат ли люди ее игру в этой какофонии рева и криков? Хотя, возможно, днем станет спокойнее.

Заглядывая в лавки, слушая бесконечные разговоры, Нона решила примоститься на ступеньках черно-белой деревянной ратуши. Мимо нее плыл бесконечный поток народа.

К полудню, когда столпотворение на улице утихло, а последние партии скота уже прогнали к месту аукциона, Нона поднялась по лестнице ратуши и вынула из футляра кроту. Она чувствовала себя чересчур заметной и сначала немного оробела.

Она начала с веселого, ритмичного цыганского танца, но, казалось, никто не обратил на нее внимания. Вдруг она заметила, как Цветущая девушка топнула ножкой, а затем и остальные последовали ее примеру. Двое детей взялись за руки и принялись выписывать кренделя под музыку. Парень с фермы, сдвинув назад матерчатую кепку, засвистел в такт мелодии.

Приободрившись, она играла другие мелодии… сладостно-горькие, веселые и жалобные.

– Не сыграете ли «Всю ночь напролет»? – спросил кто-то из толпы, и, играя, она услышала, как люди начали подпевать ей.

Закончив энергичным пиццикато, она бережно положила скрипку в футляр. В небольшую чашку, которую ей подарила на прощание Кейди, посыпались медные монеты. «На счастье, дорогая, – сказала Кейди, протягивая ей расписанную в китайском стиле чашку. – Это единственное, что осталось от маминого чайного сервиза». Услышав, как в нее падают монеты, Нона испугалась, не разобьется ли она. Но чашка, до краев наполненная монетами, каким-то чудом уцелела, и, взяв ее, девушка не заметила на ней ни единой трещины.

Нона быстро зашагала по улице и, наконец, свернула в узкий проулок, где высыпала содержимое чашки в зеленый хлопчатобумажный мешочек, который опустила в карман юбки. Ну вот, она, оказывается, может зарабатывать себе на жизнь! Нона шла, окрыленная успехом. Но куда идти дальше? Она понимала, что завтра город опустеет. Значит, надо двигаться дальше в какой-нибудь другой город, где завтра будет рыночный день. А где спать? Что есть? Решив пока не трогать припасов, которые ей дала Кейди, она осведомилась у прохожей, есть ли где-либо поблизости чайная или какое-нибудь другое заведение, где можно подкрепиться. Женщина с живым интересом взглянула на нее:

– Вы та самая, что играла на скрипке?

Нона кивнула.

– Что ж… ступайте к мисс Джонс, в таверну «Воздержание». Там в рыночный день битком набито, но зато вкусная домашняя еда, да и цены умеренные.

В таверне за двумя покрытыми зеленой клеенкой длинными столами сидели фермеры со своими женами. В комнате было шумно от разговоров.

Мисс Джонс, крупная, краснолицая, в черном фартуке поверх серого платья, взяла Нону за руку:

– Мы вас устроим! Отсюда никто не уходит голодным! А вы и есть та самая девушка, которая так замечательно играла? Ты занимаешь слишком много места, Эван Морган, – обратилась она к фермеру, вольготно расположившемуся в конце скамейки, и бесцеремонно оттолкнула его. – Вот, поухаживай за симпатичной особой, хотя ты этого и не заслуживаешь!

Нона села, и разговор за столом прервался – все с любопытством уставились на нее.

– Оставьте ее в покое! – велела мисс Джонс. – Она пришла поесть, так же как и вы, а вовсе не для того, чтобы на нее глазели.

Привыкшая к тому, что в ее заведении ей подчинялись все, мисс Джонс обслуживала посетителей, а когда те кончили есть и болтать, поставила перед Ноной большую тарелку с едой.

– Вы такая худенькая, – сказала она. – Поешьте. Это вам не повредит. – Склонившись к Ноне, она прошептала: – Даже не думайте платить. Я денег не возьму.

– Я слышала, как вы чудесно играли. За вашу еду заплатят эти фермеры! У них полно денег, но, правда, некоторые из них: скуповаты. Ничего не случится, если они сегодня чуточку переплатят! – Мисс Джонс ей подмигнула.

Когда Нона поблагодарила ее и собралась уходить, мисс Джонс сказала, что на следующий день в городе, что милях в пятнадцати отсюда, тоже намечается рыночный день.

– Только вот как вы туда попадете? – спросила она. – Ни в коем случае не садитесь на повозки. Сегодня в руках у фермеров уйма деньжищ и многие из них кончат в «Короне» или «Дубе», так что лучше держаться от них подальше. Спрячьтесь, пока они не разъедутся, ведь никогда не знаешь, с кем безопасно, а с кем нет!

Вспомнив Мэттью и свое свидание с ним в лесу, случившееся, казалось, давным-давно, Нона пообещала, что так и сделает. Она пешком пройдет пятнадцать миль к югу, а оттуда отправится на запад, к границе.

После жаркого июля наступил август. В низинах фермеры собирали кукурузу. Однажды вечером, прислонившись к воротам и наблюдая, как мужчины поднимают вилами тяжелые груды соломы, Нона вдруг подумала, а не вернуться ли в Пенгорран, где еще только будут собирать сено.

Она ушла почти две недели назад, но ей казалось, что прошла вечность. Сначала ей не терпелось поскорее добраться до границы Уэльса и быстрее попасть в Лондон, но из-за жаркой погоды и пыльных дорог ей пришлось двигаться медленнее. Ее игра пока имела огромный успех, но она не была уверена, что по другую сторону границы ее будут принимать так же тепло. Деньги, которые она теперь так легко зарабатывает, пригодятся ей в будущем – предстоит долгий, длительный путь.

Нона постепенно привыкала к новой жизни. Старые тревоги почти забылись, но на смену им пришли новые. За пределами городов она старалась держаться подальше от людей. Ночевала в стогах сена или в коровниках. В жаркую погоду это было просто, но что будет, когда начнется осень?

Ей становилось все более и более одиноко. Конечно, случались разные встречи, и везде ее радушно принимали, но одиночество угнетало ее. Нона часто вспоминала Ханну и мучилась, что до сих пор не написала ей, но сообщить Ханне, что ее кузина Анна уехала в Америку, а она сама вынуждена играть на скрипке, чтобы заработать на пропитание, Нона не могла. Ханна разволнуется от этого больше, чем от отсутствия вестей от нее. Она не знала, что ей делать. Может, написать Джулиану? Но тому, наверное, нет до ее проблем никакого дела. Вероятно, он уже забыл ее. Нона вспомнила, как видела его в последний раз, когда он стоял на горе и махал ей рукой. Девушке хотелось поговорить с ним, попросить у него совета.

Она подняла свои вещи и с отвращением осмотрела серый, потрепанный подол когда-то черной юбки. Пыльные, долгие дороги оставили на ней свой след. Сегодня, умывшись в ручье, она впервые взглянула в маленькое зеркальце, которое захватила с собой. Лицо покрыто бронзовым загаром, а темные волосы немного посветлели на висках. Теперь она определенно похожа на цыганку. Ей вдруг захотелось забраться в Пенгорране в большую ванну, отмыться добела и получить из рук Ханны чистые, накрахмаленные нижние юбки.

Уже почти стемнело, когда невдалеке от дороги послышались голоса. Нона остановилась и прислушалась. До нее донеслись мужской голос, обрывок песни, детский крик, лай собаки и странное карканье какой-то птицы. Она осторожно подкралась ближе и, спрятавшись за дерево, осмотрела ложбину, где расположился цыганский табор. Похоже, цыгане появились здесь недавно. Неподалеку от нее цыган привязывал лошадь, другой подкладывал дрова в большой костер, возле которого стояла старая цыганка и помешивала в большом горшке какое-то варево. Языки пламени освещали темные кудри, прилипшие к ее лбу, и морщинистое лицо. Остальные цыганки сновали взад-вперед по своим делам, и случайные вспышки пламени освещали то золотую серьгу, то золоченый гребень. Вдруг к Ноне подбежала одна из собак, обнюхала ее ноги и громко залаяла. Цыгане подозрительно подняли головы.

– Там кто-то есть! – крикнула старуха. – Вон за тем деревом! Бенджи, иди посмотри!

Нона поняла, что убегать не имеет смысла. Кроме того, в глубине души ей хотелось общения… какого угодно общения. Но она немного боялась этих людей, хотя не собиралась им этого показывать. Вполне возможно, они ее прогонят.

Бенджи, примерно ее возраста, как определила Нона, подошел к ней почти неслышно, не задев в темноте ни единого сучка.

– Это девушка, – крикнул он.

– Веди ее сюда! – приказала старуха.

– Когда Биби зовет, надо слушаться, – грубовато сказал он Ноне, и та послушно пошла за ним к костру.

Цыгане прервали свои занятия и столпились вокруг, разглядывая ее темными блестящими глазами, а старуха начала допрос:

– Что ты здесь делаешь? Мы слишком устали и не станем гадать тебе. Ты ведь пришла за этим?

Она наклонилась к Ноне, с любопытством разглядывая ее. Вдруг ее взгляд упал на футляр с кротой. Старуха спросила:

– А это что такое?

Нона объяснила. Цыгане возбужденно залопотали.

– Как твое имя? – спросила Биби.

– Нона.

– Это цыганское имя, – помолчав, произнесла старуха.

– Может быть, она кочевница, как мы, – предположила другая цыганка.

Старуха сплюнула.

– Кочует одна?! Без табора? – презрительно произнесла она. – Где твоя семья, девушка?

Нона раздумывала. В глубине души она соскучилась по общению с людьми. К тому же ветер принес аромат еды, а от костра исходили тепло и свет. Ей захотелось остаться, пусть хоть на одну ночь, – услышать, как говорят люди, побыть с ними. Вдруг произошла странная вещь. Откуда-то из потаенных уголков ее памяти начали появляться причудливые чужеземные слова, похожие на те, что произносили цыгане. Одержимая жаждой говорить, она повторяла то немногое, что всплывало в памяти. Девушка даже не знала, что они означают.

– Она кочевница, Биби, – забормотали цыгане. – Никто, кроме кочевников, не знает этих слов.

– Почему ты кочуешь одна? – осведомилась старуха.

– Мне пришлось убежать. Я ходила по дорогам и играла на кроте.

– Убежать? Почему?

Нона покачала головой, и старуха кивнула. Цыгане понимают, что такое тайна. Скрытность была неотъемлемой частью их жизни. Нона поняла, что цыгане приняли ее.

– Пускай Сет соорудит для нее шатер, – сказала цыганка с крупными золотыми серьгами и браслетами на запястьях.

– Да, позаботься о ней, Лавенди, – велела Биби, переведя внимание на горшок. – Этот кролик еще долго будет тушиться. Ладно, идите. Придете, когда позову.

Вскоре табор занялся своими делами. Дети собирали поленья и хворост. Были разбиты низкие шатры и извлечены из-под кибиток горшки и кастрюли. Мужчины отогнали собак – и все это под оглушительные крики детей, копошившихся вокруг.

Нона помогла Лавенди принести из кибитки груду одеял и расстелить их в низком шатре, который для нее соорудил Сет, муж Лавенди.

– Впервые за несколько недель я буду спать под крышей, – сказала она.

– Ты из семьи Босуэлл или Вуд? – спросила Лавенди Нону и, не дождавшись ответа, продолжила: – Можешь остаться с нами, если Биби согласилась… Думаю, это крота. На них играют только цыгане.

Нона открыла рот, чтобы ответить, что играть ее учила мама, но решила промолчать. Ведь цыгане ей позволили остаться только потому, что приняли за свою. Почему они так решили, оставалось только гадать. Еще более странным ей показалось то, что, улавливая обрывки их разговоров, она отчасти понимала, о чем идет речь. И тем не менее, она не помнила, чтобы раньше когда-либо общалась с цыганами. По какой-то причине они никогда не останавливались возле Пенгоррана.

После ужина ее попросили сыграть на кроте. Под заунывную, как рыдания, мелодию цыгане начали раскачиваться в такт. А когда она заиграла танец, Лавенди позвала дочь:

– Потанцуй, Шури! Потанцуй под музыку!

Девочка выбежала на поляну, и при свете костра Нона увидела, как лихо та начала отплясывать, кружась как волчок.

Цыгане запели, Нона подхватила мелодию песни, а когда наконец, от костра остались только тлеющие угли, все разошлись по кибиткам и шатрам, и в таборе воцарилась тишина. Нона получала странное удовольствие от звезд и луны, просвечивающей через кружево листвы.

На следующее утро, когда солнце осветило позолоченные завитки, украшающие шатер Сета и Лавенди, Нона позавтракала вместе с ними. Когда Лавенди провела ее внутрь, она удивилась чистоте и опрятности. Она почему-то считала цыган грязнулями. Теперь ей стало понятно, что дело просто в их убогих, старых одеждах. Сами цыгане и их вещи были безупречно чистыми. Ханна бы позавидовала: прекрасным льняным простыням Лавенди и ее угловому шкафу с бесценным фарфором.

– Мы, женщины, скоро пойдем на рынок, – сказала Лавенди. – Мы продаем деревянные гвозди для сапожников, шпильки, затычки для бочек, предсказываем судьбу. Пойдешь туда со своей кротой?

Нона робко кивнула.

– Ты училась? – разглядывая ее, спросила юная Шури. – Ты разговариваешь так, словно училась.

– Не приставай, – приказала мать, протягивая Ноне большую тарелку жареной картошки, залитой яйцами.

Нона оглядела лагерь. Старая Биби вынула свою короткую глиняную трубку и, с довольным видом пыхтя ею, снизошла до пикировки с юным внуком в бархатной куртке и оранжевом шарфе, прислонившимся к ближайшей кибитке. Биби хрипло смеялась и махала на него трубкой. В ручейке цыганка мыла смуглого малыша, который восторженно гукал, когда пальцы его ног погружались в воду. Бенджи уже очищал ножом ивовые прутья, предназначенные для гвоздей. Нона смотрела на него как завороженная. Он поднял взгляд, сверкнул черными глазами, и Нона улыбнулась ему в ответ. К Бенджи она испытывала особую теплоту. Ведь это он привел ее в табор и, казалось, с помощью нескольких негромких слов убедил Биби позволить ей остаться. Он был братом Лавенди и часто захаживал в шатер сестры.

В тот первый день Нона играла на кроте в ближайшем городе, а цыганки тем временем мошенничали, просили милостыню и предсказывали судьбу. В последующие дни они обходили фермы и коттеджи, продавая шпильки, затычки и цветы, сделанные из тонкой окрашенной стружки. Нона слушала, как Лавенди предсказывала судьбу.

– Может быть, и мне погадаешь? – как-то раз попросила она, но быстро поняла, что совершила ошибку:

– Цыгане об этом не просят, – странно посмотрев на нее, ответила Лавенди. – Мы никогда не гадаем друг другу.

Лавенди внезапно притихла и отвернулась от Ноны. Она пнула ногой прутик, подняла камень, пристально его рассмотрела и пробормотала:

– Кажется мне, этой дорогой прошли Вуды!

Нона была озадачена, но она научилась в таких случаях держать язык за зубами.

Придя в табор, Нона увидела группу незнакомых цыган, оживленно беседующих с Биби.

– Это Эймос Вуд и его семья, Лавенди, – размахивая глиняной трубкой, крикнула старуха. – Разбивают лагерь на ночь чуть дальше нас. – Она снова повернулась к вновь пришедшим: – Вы помните Лавенди и малышку Шури?

Хозяева и гости начали здороваться друг с другом, а никем не замечаемая Нона скромно стояла в сторонке.

Вдруг Биби поманила девушку в круг и указала на нее трубкой:

– Это кочевница, которая на днях появилась у нас. Ее зовут Нона. Живет с нами и превосходно играет на кроте.

Один из незнакомцев подошел к Ноне и уставился на нее.

– Ты играла в Пантласе, – произнес он, и Нона вспомнила, как стояла на ступеньках деревянной ратуши.

Лицо этого человека показалось ей знакомым. Может быть, он был в толпе?

– Ты останавливалась у Кейди Роуленд, – продолжал он. – Наши женщины всегда продают ей затычки. А я продал жеребенка фермеру, на которого работает ее муж. Они рассказали мне о тебе. Спросили, не могли бы мы присмотреть за тобой…

Внезапно Нона уловила враждебность в голосе этого человека – она быстро передалась и цыганам, стоящим вокруг нее. Биби схватила ее за руку. Мужчина презрительно сплюнул.

– Ты не цыганка! – произнес он, – Ты дочь фермера…

На какое-то время воцарилась мертвая тишина. Вдруг Биби крепко вцепилась ногтями ей в руку, и Нона чуть не лишилась чувств от страха, когда старуха притянула ее к себе и посмотрела на нее суровыми блестящими глазами.

– Могу поклясться, в этой, девушке есть цыганская кровь! Она ходит как цыганка. Она умеет играть на кроте. – Старуха что-то пробормотала себе под нос, но вдруг ее морщинистое лицо исказилось от ненависти. – Ты мерзкая помесь, вот кто ты такая… – Она резко оттолкнула Нону, и та чуть не упала. – Убирайся из табора как можно скорее и никогда…

Бенджи подскочил к старухе.

– Не проклинай ее, Биби! – взмолился он. – Она не сделала нам ничего плохого. Оставь ее в покое.

Старуха оттолкнула и его, что-то пробормотала и со злостью посмотрела на Нону. Бенджи подошел к ней и тихо сказал:

– Уходи скорее. Собирай свои вещи и уходи… И никогда больше… не связывайся с настоящими цыганами.

Несмотря на громкие угрозы старухи, он все время оставался рядом с Ноной.

– Я ничего не понимаю, – уныло произнесла Нона. – Скажи мне, Бенджи, что такое «мерзкая помесь»? Почему все так сердятся?

– Мерзкая помесь – это полукровка, полуцыганка, – пробормотал Бенджи. – Старики и такие, как Биби, ненавидят их. Лучше бы в тебе совсем не было цыганской крови… А так ни то ни се.

– Но во мне и нет цыганской крови, Бенджи. Я просто выдала себя за цыганку… чтобы остаться с вами.

Он некоторое время пристально смотрел на нее, потом покачал головой.

– Биби лучше знает, – спокойно произнес Бенджи. – Если она говорит, что в твоих жилах течет цыганская кровь, значит, так оно и есть. Лучше уходи…

Оглянувшись через плечо, Нона почувствовала враждебность цыган, как темную стену у себя за спиной. Даже Лавенди, которая ее кормила, Сет, сооружавший ей шатер, и Шури, танцевавшая под ее музыку, – все отвернулись от нее!

Она собрала свои вещи и, вскинув голову, посмотрела на Бенджи.

– Мне все равно, что думает Биби, ты или кто-либо еще, – с вызовом произнесла она. – Я никого из вас не хочу видеть… никогда…

Она перебросила узелок через плечо, взяла в руку футляр и нарочито гордой походкой прошествовала мимо группы цыган.

– Конечно же в ней есть цыганская кровь, – одновременно с восхищением и ненавистью пробормотала Биби, когда Нона уже не могла ее слышать.