Текст книги "Новый Орден Джедаев: Изменник"

Автор книги: Мэтью Вудринг Стовер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 16 страниц)

ЗВЁЗДНЫЕ ВОЙНЫ.
НОВЫЙ ОРДЕН ДЖЕДАЕВ.
Книга 13. ИЗМЕННИК.
Мэттью Вудринг Стовер.

STAR WARS

THE NEW JEDI ORDER

Book 13

TRAITOR

by Matthew Woodring Stover

Перевод c английского: Ana-Ana

ДЕЙСТВУЩИЕ ЛИЦА:

Ч'Ганг Хул, формовщик (муж., йуужань-вонг)

Ганнер Райсод, рыцарь-джедай (муж., человек)

Джейсен Соло, рыцарь-джедай (муж., человек)

Ном Анор, исполнитель (муж., йуужань-вонг)

Цавонг Ла, мастер войны (муж., йуужань-вонг)

Вержер (жен., фош)

ПРОЛОГ. «ОБЪЯТИЯ БОЛИ»

Нет ничего вне Вселенной. Небытие это называется гиперпространством.

Крошечная частица бытия зависла в небытии. Частица эта называется космическим кораблем.

Частица не знает ни движения, ни неподвижности, ни направления, ибо нет расстояний и направлений в небытии. Она находится там вечно или меньше мгновения, ибо и времени нет в небытии. Время, расстояние, направление имеют значения только внутри частицы; и частица поддерживает их существование лишь благодаря абсолютному отчуждению того, что внутри, от того, что снаружи.

Частица сама по себе и есть вселенная. Нет ничего вне вселенной.

Джейсен Соло висит в белом свечении, впитывая радужные цвета боли. Глубоко в инфракрасном он находит пепел жажды, который сжигает его горло. Выше, в видимой части спектра, сверкают пурпурные провода-щупальца, впивающиеся в его плечи; и суставы в бедрах рассыпаются, как стеклянное крошево, со звуком, напоминающим предсмертные вопли золотых иторианских астрофлор.

Вот зеленый цвет – жадно лижет его оголенные нервы пупырчатыми языками кислоты; и тут же голубые молнии, от разрядов которых его измученное тело сотрясается в конвульсиях. И выше всего, за пределами ультрафиолетового отчаяния, преследующего его и здесь – за пределами предательства, позволившего йуужань-вонгам захватить его; предательства, толкнувшего его в "объятия боли"; предательства Вержер, которой он доверился – Джейсен находит вспышки радиации, беззвучно сыплющие искры в его мозг. Это излучение того же цвета, что и смерть его брата.

Анакин, – стонет он из глубин своей боли. Анакин, как можешь ты умереть?

Были смерти в их семье и раньше: не раз он думал о Джейне, что она погибла, и об отце, и о матери, и о дяде Люке. Он скорбил, оплакивал потерю – но это всегда оказывалось ошибкой, недоразумением, даже преднамеренным обманом...

В конце концов они всегда возвращались к нему.

Но только не Чубакка.

Рухнув на Сернпидал, луна унесла не только жизнь Чубакки, но и волшебные чары, которые, как казалось, всегда охраняли их. Что-то во вселенной сдвинулось, и в реальности появилась брешь; через эту брешь в их семью проникла смерть.

Анакин... Джейсен видел его смерть. Чувствовал его смерть сквозь Силу. Видел его безжизненное тело в руках йуужань-вонгов. Анакин даже не исчез. Он просто умер.

В одно невыносимое мгновение Анакин перестал быть братом, с которым Джейсен играл, которого дразнил, за которым присматривал, которого Джейсен разыгрывал, с которым дрался и вместе тренировался, о котором заботился и любил – и стал... чем?

Предметом.

Останками.

Не человеком, не личностью. Все, что осталось от Анакина – это образ, который Джейсен сохранил в своем сердце. Образ, который Джейсен запретил себе видеть.

Каждое движение Анакина – его самоуверенная усмешка, так похожая на отцовскую; горящий непреклонной волей взгляд, зеркальное отражение взгляда их матери; непринужденная грация воина, совсем как у дяди Люка – теперь лишь всплески радиации, растекающейся по костям Джейсена, сжигающей мозг, пока кипение внутри черепа не начинает угрожать взорвать его. Но когда Джейсен отводит взгляд от Анакина, он не видит ничего, кроме боли.

Джейсен не может вспомнить, на корабле ли он, или все еще на поверхности планеты. Он натыкается на смутное воспоминание о пленении на борту "летающего мира" йуужань-вонгов, но уверенности, случилось ли это с ним или с кем-то другим, нет. Имеет ли какое-нибудь значение – он это или кто-то другой, – Джейсен тоже не может вспомнить.

Ему знакомо лишь белое свечение.

Он вспоминает, что попадал в плен и раньше. Он вспоминает Белкадан и свою напрасную мечту об освобождении рабов, вспоминает непреодолимый ужас от осознания бесполезности воздействия на йуужань-вонгов Силой. Он вспоминает "объятия боли"; вспоминает, как дядя Люк спас его в тот раз.

Мастер Люк.

Мастер Скайуокер.

Джейсен вспоминает Вержер.

За этим следует воспоминание о королеве воксина, от которого память с легкостью, вызванной отчаянием, возвращается к смерти Анакина. Тело Анакина плывет по горящему озеру, и мучения его куда ужасней, чем те, которые обрушились на тело Джейсена.

Джейсен знает – разумом, расчетливо, отстраненно – что когда-то он жил вне белого свечения. Он знает, что когда-то чувствовал счастье, удовольствие, сожаление, гнев и даже любовь. Но все это лишь призраки, тени, шепчущие сквозь вой боли, наполнившей его сущность и все сущности, которыми он когда-либо станет. Тот простой факт, что свечение когда-то началось, не означает, что оно когда-нибудь закончится.

Джейсен существует вне времени. Ему знакомо лишь белое свечение и Сила.

Сила становится воздухом, которым он дышит – прохладным прикосновением разума, нежным бризом из другого, здравого мира – хоть его способность воспользоваться ее мощью не больше способности спрятать в карман ветер. Сила окружает и наполняет его, принимает его страдание и поддерживает его сознание.

Она напоминает, что отчаяние приходит с темной стороны, и что он может черпать волю к жизни из упорного шепота своих воспоминаний. Он чувствует, как где-то вдалеке бриз скручивается в вихрь гнева, черной ярости, боли и отчаяния; сжимается до алмазной твердости и вновь рассыпается в графитовую пыль. Через связь, соединяющую их с рождения, Джейсен чувствует, что его сестра-близнец падает во тьму.

Джейна, – умоляет он, закрыв свое сердце.

Не делай этого.

Джейна, держись...

Но он не позволяет себе прикоснуться к ней сквозь Силу; она не должна узнать его мучений – ее боль и так слишком сильна, и новые страдания только подтолкнут ее к тьме. Теперь и его связь с сестрой становится орудием пытки.

Джейсен стал линзой, вновь и вновь замыкая спектр мучений на чистую сверкающую боль. Белую боль. Словно в вечном слепящем полудне ледяного Хота, Джейсен Соло висит в "объятиях боли". Однажды к его подбородку прикасается рука, и в белое свечение начинает втекать время.

Рука эта не принадлежала ни человеку, ни вуки – никому из семьи или друзей: четыре противопоставленных, костлявых, словно когти хищника, пальца – но прикосновение было теплым, живым, и в какой-то степени дружелюбным. Боль отступала от его сознания, пока он не почувствовал, что снова может думать. Все же она не исчезла совсем, а затаилась где-то на дне, в ожидании. Он знал, что она вернется, и будет течь сквозь него волнами, но пока что...

Потоки боли медленно иссякали, и Джейсен смог открыть глаза. Рука, разрушившая его единение со свечением, принадлежала Вержер. Она стояла внизу и разглядывала его широко раскрытыми нечеловеческими глазами; ее пальцы скользнули по его щеке. Джейсен висел лицом вниз в двух метрах от пола – над сочной поверхностью, состоящей из скрученных гладких волокон зеленого и коричневого цвета, похожих на мышцы и сосуды. Стены были покрыты слоем влажного ила с тяжелым запахом органических выделений: пота банты или помета крылана-осоеда. Из темноты сверху свисали цепкие стебельки с усыпанными пылающими шарами кончиками, которые пялились на Джейсена из паутины, сотканной извивающимися и скручивающимися щупальцами. Он понял: враг наблюдает. Что-то похожее по ощущениям на когти, острые и крепкие, зафиксировало его голову, и Джейсен не мог даже обернуться, чтобы посмотреть, что же его держит.

Его руки были широко раскинуты; вытянуты и выкручены до такой степени, что в плечах трещали суставы. Лодыжки были так крепко сжаты тисками, что кости царапали друг друга.

И тем не менее, самую невыносимую боль Джейсен испытывал, глядя на Вержер и вспоминая, как доверился ей. Вержер убрала руку, и стала сжимать и разжимать пальцы, глядя на них с выражением, которое на человеческом лице могло бы сойти за улыбку – как будто впервые видела это странное устройство, которое могло оказаться и не рукой вовсе, а, скажем, игрушкой.

– Среди наших хозяев, – обыденно произнесла она, словно продолжая дружескую беседу, – для воина в таком положении не считается позором умолять о смерти. Иногда, в награду за выдающуюся храбрость, эти просьбы выполняются. На этом самом корабле некоторые уже шепчутся, что нападением на королеву воксина ты заслужил подобную честь. С другой стороны, мастер войны уже объявил, что он предназначает тебя в жертву Истинным Богам. Это также великая честь. Ты понимаешь это?

Кроме того, как сильна его боль, и как подло его предали, Джейсен не понимал ничего.

– Я...

Это слово оцарапало его горло, как будто он вдохнул осколки транспаристила. Джейсен моргнул, крепко зажмурил глаза, так что перед ними запылали маленькие галактики, и все равно произнес:

– Я доверял тебе.

– Да, доверял, – Вержер раскрыла свою квадратную ладонь, словно собралась поймать падающую слезу, и улыбнулась ему.

– Почему? – Джейсену не хватало дыхания, чтобы дать ответ; что же, он вскоре понял, что ответа от него и не ждут. Она была настолько чужой... Выросший на Корусканте, в центре Галактики, он не мог припомнить ни разу, чтобы там перед его глазами не толпились десятки... сотни, даже тысячи... глубоко различных рас, стоило только выглянуть из фальшивого голографического окна спальни.

Все галактические дороги вели к Корусканту. Каждая разумная раса имела там свое представительство. Фанатизм был незнаком ему; Джейсен так же был не в состоянии испытывать неприязнь или недоверие к кому-то, кто принадлежал к незнакомой расе, как и не в состоянии был дышать метаном. Но Вержер... Гибкое компактное тело; длинные, непривычно подвижные руки, словно обладающие дополнительными суставами; ладонь, в раскрытом виде напоминающая ствол андоанского горного полипа; птичьи колени над ступнями с постоянно растопыренными пальцами... – Джейсен точно, стопроцентно был уверен, что подобных Вержер он раньше не встречал.

Узкие, вытянутые, как капли, яркие глаза; едва заметные усики по бокам широкого, выразительного рта... но насколько выразительного?

Откуда ему знать, что на самом деле означает изгиб ее губ? У человека это можно было бы принять за улыбку, но в Вержер не было ничего человеческого. Что, если представители ее вида использовали для выражения невербальных сигналов гребень переливающихся перьев на голове: как раз сейчас Джейсен смотрел, как поднялись и повернулись перья на затылке ее сплюснутого черепа, сменив звездно-серебристый цвет на красный, словно вспышка бластерного выстрела.

Соответствовало ли это улыбке? Или невозмутимому пожатию плеч? Или демонстрации превосходства хищника? Откуда ему было знать? Как он мог вообще доверять ей?

– Но ты... – просипел он. – Ты спасла Мару.

– Спасла? – безмятежно прощебетала Вержер. – Если и так, то какой смысл ты видишь в этом?

– Я думал, что ты на нашей стороне...

Она приподняла лохматую бровь.

– Нет никакой "нашей стороны", Джейсен Соло.

– Ты помогла мне убить королеву воксина.

– Помогла тебе? Возможно. Возможно, я использовала тебя; может быть, у меня были свои причины желать ей смерти, и ты оказался подходящим орудием. Или все же моя истинная цель – это ты; я отдала свои слезы для Мары... помогла тебе пережить столкновение с королевой воксина... возможно, все это было сделано для того, чтобы ты оказался здесь и окунулся в "объятия боли".

– Что... – заставил себя произнести Джейсен. – Что из перечисленного?

– А ты как думаешь, что?

– Я... Я не знаю... Как я могу знать?

– К чему спрашивать у меня? Или ты ждешь, что я стану просвещать джедая в вопросах познания?

Джейсен напрягся. Несмотря на захват, в котором он находился, он был не настолько сломлен, чтобы не увидеть, когда его дразнят.

– Что тебе нужно от меня? Почему ты это сделала? Зачем ты здесь?

– Хорошие вопросы, Джейсен Соло, – ее перья рассыпались веером, словно шлифованные грани колоды для игры в сабакк в руках опытного дилера.

– Это будет почти что правдой, если я скажу, что я посланец печали – глашатай трагедии, несущий дары, чтобы освободить несчастных. Плакальщик с венками, чтобы украсить могилу. Жрец, исполняющий священные мистерии для мертвых...

У Джейсена закружилась голова.

– О чем ты говоришь? Я не... Я не могу...

Голос подвел его, и Джейсен устало обвис в своих путах.

– Конечно, ты не можешь. Достаточно того, что мертвые принимают предназначенные им страдания, справедливо ли будет требовать, чтобы они к тому же и понимали их?

– Ты говоришь...

Джейсен облизал губы, но язык был таким сухим, что лишь расцарапал их. "Я смогу принять это", сказал он себе.

"Может, я и не был настоящим воином, но умереть, как воин, я могу."

– Ты говоришь, что собираешься убить меня.

– О нет, ни в коем случае. – Мелодичный перезвон, раздавшийся из ее рта, напоминал звучание эндорианских воздушных кристаллов; Джейсен решил, что Вержер так смеется. – Я говорю, что ты и так уже мертв.

Он не отрывал от нее взгляда.

– Ты навсегда потерян для миров, которые ты знал, – продолжила она, совершив плавный непривычный жест, который, скорей всего, означал пожатие плечами. – Твои друзья скорбят, твой отец гневается, а мать плачет. Твоя жизнь разрушена: между тобой и всем, что ты когда-либо знал, проведена черта. Ты видел границу дня и ночи на поверхности какой-нибудь из планет, разделяющую свет и тьму сумерками? Ты пересек эту границу, Джейсен Соло. Ясные дневные пейзажи – навсегда в прошлом.

Но не все, что он знал, было потеряно; не все – пока Джейсен жив. Он джедай. Он открылся, чтобы почувствовать...

– О, Сила, – прощебетала Вержер непринужденно. – Сила – это жизнь, при чем здесь ты?

Страдание и утомление вымыли из его сознания способность удивляться; его не заботило, как Вержер узнала о том, что он делает. Джейсен открылся Силе, позволил ее чистому водопаду пролиться сквозь него, растворяя его боль и тревогу... и наткнулся на некое присутствие в Силе, столь же мощное, как и его собственное. Вержер вся так и искрилась.

Джейсен пробормотал:

– Ты джедай...

Вержер засмеялась.

– Здесь нет джедаев, – сказала она и едва уловимо моргнула. У Джейсена в голове завернулся в воронку поток межзвездного газа, и в глазах его вспыхнула протозвезда. Она росла, набирала энергию и усиливала излучение, пока свечение внутри его черепа не затмило угольный угар помещения, в котором он находился. Сквозь сверкание белого свечения он услышал голос Вержер, бесстрастный и ясный, как свет далекого квазара.

– Я – твой проводник по стране мертвых.

Кроме этого он не услышал и не увидел больше ничего. В мозгу у Джейсена беззвучно взорвалась новая звезда, и вселенная исчезла. Секунды или столетия проносились мимо его забытья. Потом сознание вернулось к нему, и он открыл глаза, чтобы обнаружить, что по-прежнему висит в "объятиях боли", а Вержер по-прежнему стоит под ним. На ее лице было все тот же нечеловеческий отпечаток насмешливости.

Ничего не изменилось. Все изменилось. Вселенная стала пуста... Теперь.

– Что?.. – прохрипел Джейсен. Его горло горело, словно он целыми ночами вопил во сне. – Что ты сделала со мной?

– Ты не имеешь никакого доступа к Силе, так же как она к тебе. Вернуть все, как было? Как бы не так! Это, должно быть, присуще только человеку... Вы, млекопитающие, так импульсивны, так опрометчивы в своих поступках: прямо младенцы, пробующие на зуб бластер. Нет, нет, нет, малыш Соло. Сила детям не игрушка. Это великая мощь, куда более опасная, чем нелепые световые мечи, которыми вы так любите размахивать направо и налево. Так что я отняла ее у тебя.

Пустота вселенной выла в его голове. Ничего не осталось в ней, кроме бескрайнего межзвездного вакуума. Его тренировки, его талант, способности ничего не значили для безгранично равнодушного космоса; Сила стала всего лишь призраком из сна, от которого он только что очнулся. Джейна... Он отчаянно потянулся за контактом, который всегда присутствовал здесь, пытаясь отыскать сестру, своего близнеца; но его ужас и растерянность пролились в зияющую пустоту, которая заняла место их с Джейной связи.

Только тишина. Только пустота. Только сожаление.

Ох, Джейна, Джейна, прости меня... После разрушения их связи в Силе даже Джейна будет думать, что Джейсен мертв. Будет знать, что он мертв.

– Ты... ни за что... это невозможно...

Он едва узнал этот тонкий, потерянный во тьме шепот – его собственный голос.

– Но мне удалось. В самом деле, все эти упражнения с Силой – тебе будет лучше без них. Если ты будешь хорошо себя вести, я верну тебе Силу, когда ты повзрослеешь.

– Но... – Как только может вселенная оказаться такой хрупкой? Как может все, что ему присуще, так легко разрушиться? – Но я джедай...

– Ты был джедаем, – поправила Вержер. – Внимательно ли ты слушал? Что из того, что значит быть мертвым, тебе непонятно?

– Я не... – Джейсен закрыл глаза. На его ресницах копились слезы, и когда он открыл глаза, влага закапала прямо Вержер под ноги. Один из стебельков опустился пониже, чтобы рассмотреть его слезы.

– Я ничего не понимаю... Все потеряло смысл...

Вержер выпрямила свои птичьи ноги и приподнялась на цыпочки, ее широкий усатый рот оказался не более чем в десяти сантиметрах от уха Джейсена.

– Джейсен Соло. Слушай внимательно. – Ее голос был добрым и мягким, а в дыхании чувствовался запах специй, выросших в чужеродной почве. – Все, что я говорю тебе – это ложь. В каждом заданном тебе вопросе – ловушка. Ты не найдешь правды во мне.

Она приблизилась настолько, что ее усики защекотали ухо Джейсена, и прошептала:

– Из всего, чему ты не веришь, это – единственное, чему верить можно.

Джейсен уставился в ее глаза, их чернота была затягивающей, как межзвездное пространство. Он прошептал:

– Кто ты?

– Я Вержер, – просто ответила она. – А кто ты?

Она замерла в терпеливом ожидании, чтобы удостовериться, что у него нет ответа на этот вопрос; потом она отвернулась. Зев прохода раздвинулся – с влажным звуком, словно губы раскрылись для поцелуя – и Вержер покинула его, даже не оглянувшись на прощание. Стены и потолок заскрипели, как стариковские суставы, и "объятия боли" ужесточили хватку.

Джейсена Соло снова охватила агония. Только теперь с ним не было Силы – ни прохладного дыхания живого и разумного, ни присутствия Джейны, ни самой жизни. Там, где Джейсен, осталось только белое свечение.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. СПУСК

ГЛАВА ПЕРВАЯ. КОКОН

Небольшой корабль из йорик-коралла вынырнул из небытия в разреженное межзвездное пространство, плотность материи которого измерялась парой атомов на кубический метр. Корабль выписал сложную дугу, изменив тем самым и вектор, и скорость движения, а затем унесся, оставив позади себя прямой, как лазерный луч, ионный след. Точка, из которой он ушел в гиперпрыжок, выбросила поток радиации.

Через неопределенное время, на неизвестном расстоянии, в регионе, неотличимом от первого, безопасном благодаря воздействию параллакса нескольких звездных скоплений, тот же самый корабль выполнил точно такой же маневр.

В этом длительном полете корабль мог врываться в реальное пространство несчетное количество раз, только чтобы еще раз исчезнуть в небытии.

Джейсен Соло висит в белом свечении, думает. Он начинает постигать уроки боли.

Свечение выплевывает его время от времени, словно "объятия боли" каким-то образом понимают его; словно они могут чувствовать пределы его выносливости. Когда лишняя минута в белом свечении начинает угрожать убить его, "объятия боли" раскрываются, и он соскальзывает в реальность этого помещения, этого корабля. Когда жар становится невыносимым, и его истощенные нервы и мозг перестают чувствовать ожоги, "объятия боли" укладывают его на пол, и он даже может поспать, пока остальные устройства – или существа, поскольку он не уверен, в чем же разница, и есть ли она вообще – умывают его и обрабатывают его раны, оставшиеся от царапающего, рвущего, пронзающего захвата "объятий боли". Еще больше устройств-существ ползают по нему, словно прядущие тараканы, вкалывая ему питательные растворы и воду, чтобы поддерживать в нем жизнь.

Даже без помощи Силы его джедайские способности позволяют ему пережить мучения; его разум вновь и вновь проходит сквозь медитативный цикл, который возводит стену самоконтроля между его сознанием и белым свечением. Несмотря на то, что его тело страдает, Джейсен может удерживать свое сознание за пределами боли. Но стена самоконтроля не вечна, а "объятия боли" терпеливы.

Они подтачивают его воображаемые заслоны с невозмутимым упорством морской волны, размывающей утес; скрытое чутье "объятий боли" каким-то образом позволяет им знать, что он защищает себя, и их натиск медленно нарастает, как шторм, превращающийся в ураган, пока стены не падают, и Джейсен не начинает биться в конвульсиях. И только тогда, дойдя до крайних пределов его терпения и перейдя их, обрушив на него целые галактики страданий, "объятия боли" медленно ослабевают.

Джейсену кажется, что белое свечение поглощает его – что "объятия боли" питаются его страданиями, но не так жадно, чтобы он не мог оправиться и перестать кормить их. За ним ухаживают, присматривают, как за блуждающей водорослью с чадианской глубоководной фермы. Его существование измеряется приливными циклами боли, которая накатывает, пока не достигает наивысшей точки, и отступает ровно настолько, чтобы он смог отдышаться. "Объятия боли" заботливы: они не позволяют ему утонуть.

Иногда, когда он выныривает из белого свечения, Вержер ждет его. Бывает, она сидит сбоку от него, и смотрит немигающим взглядом хищного крылана-осоеда; бывает, кружит по комнате, поднимая свои птичьи ноги, как когтистый аист, пробирающийся через болото. Очень часто она необъяснимо добра к нему и лично обрабатывает его раны со странно приятной заботливостью; и Джейсен гадает, не получил бы он, не услышал бы он больше, если бы не постоянное внимание стебельков, свисающих с потолка.

Все же чаще он просто сидит или лежит, и ждет. Он обнажен, и кровь сочится из его запястий и лодыжек. Хуже, чем обнажен – он совершенно лыс. Живые механизмы, ухаживающие за его телом, выщипали все его волосы. Все до единого – с головы, с рук, с ног, с лобка, из подмышек.

Выщипали его брови. Выщипали ресницы.

Однажды Джейсен спросил своим тонким, квакающим голосом:

– Как давно?

В ответ он получил лишь вопросительный взгляд. Он начал снова:

– Как давно я здесь?

Она плавно передернула плечами, что он обычно принимал за пожатие плечами.

– Давно ли ты здесь, неважно, так же, как и то, где это, собственно – здесь? Время и пространство принадлежат живущим, малыш Соло. Но ты к ним не имеешь никакого отношения, так же, как и они к тебе.

И всякий раз он получает подобные ответы на все свои вопросы; в конце концов он перестает спрашивать. Вопросы требуют усилий, на которые он не способен.

– Наши хозяева служат жестоким богам, – сказала Вержер, когда он во второй, или в пятый, или в десятый раз очнулся лишь для того, чтобы увидеть ее рядом с собой. – Истинные Боги постановили, что жизнь – это страдание, и дали нам боль, чтобы мы убеждались в этом все время. Некоторые из наших хозяев добиваются покровительства Истинных Богов, истязая себя; особенно этим славился домен Шаи. Они ныряли в "объятия боли", как ты или я могли бы нырнуть в бассейн. Возможно, они надеялись, что наказывая самих себя, они тем самым предотвращают наказание, которое им назначено Истинными Богами. В этом, надо полагать, они... э, прогадали. Но может быть – как любят шептаться их недоброжелатели – они просто привыкли наслаждаться болью. Боль может стать наркотиком, Джейсен Соло. Теперь ты это понимаешь?

Казалось, Вержер не волновало, ответит ли он; она была совершенно самодостаточна, болтая без умолку на любую произвольную тему, как будто наслаждаясь самим звуком своего голоса – но если его хватало на то, чтобы поднять голову, проквакать ответ или пробормотать вопрос – разговор немедленно переводился на тему о боли.

Им было о чем поговорить, и Джейсен узнал много важных вещей.

В первый раз истинное понимание урока пришло к нему однажды, когда он бился в мучительных конвульсиях на неровном полу. Сучковатые манипуляторы "объятий боли" по-прежнему придерживали его, но не крепко – лишь обозначая контакт, не более.

Они свисали расслабленными спиралями из волокнистых, узловатых связок растительного мускула, перемещавшегося и сокращающегося под кожистым потолком комнаты.

Эти минуты отдыха ранили Джейсена почти так же, как и пытки: его тело медленно, но верно восстанавливало свою форму; суставы становились на места, а растянутые мышцы расслаблялись, и это было болезненно. Когда бесконечные пытки вдруг все-таки прекращались, мысли Джейсена вновь и вновь возвращались к Анакину; к зияющим ранам, которые нанесла его смерть; к тому, как смерть Анакина подействовала на Джейну, подтолкнув ее к тьме; к тому, как, должно быть, страдают их родители, потеряв обоих сыновей...

Скорее чтобы отвлечься от этих мыслей, чем действительно желая поговорить, Джейсен повернулся к Вержер и спросил:

– Зачем ты делаешь это со мной?

– Это? – испытующе разглядывала его Вержер. – А что я делаю?

– Нет... – он закрыл глаза, привел в порядок свои мысли, рассеянные болью, и снова посмотрел на нее. – Нет, я говорю о йуужань-вонгах. Об "объятиях боли". Меня подвергли ломке, – сказал он. – Эта ломка имеет какое-то значение, наверно. Но это...

Его голос сел от отчаяния, но Джейсен взял себя в руки и начал говорить только тогда, когда у него появилась уверенность, что язык снова слушается его. Отчаяние приходит с темной стороны.

– Почему они пытают меня? – спросил он ясно и просто. – Меня даже ни о чем не спрашивают...

– Почему? – это такой вопрос, который всегда сложнее, чем ответ на него, – сказала Вержер. – Возможно, тебе следовало бы лучше спросить – что? Ты говоришь – пытки, ты говоришь – ломка. Для тебя – да. А для наших хозяев? – она наклонила голову, и ее гребень стал оранжевым. – Кто знает?

– Что это, если не пытки? Тебе не помешало бы испробовать их на себе, – сказал Джейсен со слабой улыбкой. – Честно говоря, мне этого очень хочется.

Ее смешок прозвенел подобно связке стеклянных колокольчиков.

– Полагаешь, я не пробовала?

Джейсен непонимающе смотрел на нее.

– Возможно, тебя не пытают, – беззаботно сказала она. – Возможно, тебя учат.

Звук, который издал Джейсен – наполовину кашель, наполовину горький смех – напоминал скрежет ржавой пилы.

– В Новой Республике, – сказал он, – обучение не такое болезненное.

– Не такое? – Она снова наклонила голову, только теперь гребень окрасился зеленым. – Может быть, из-за этого ваши народы и проигрывают эту войну. Йуужань-вонги знают, что ни один урок не может считаться выученным, пока он не закреплен болью.

– О, несомненно. Чему же это научит меня?

– Преподает ли учитель? – возразила она. – Или постигает ученик?

– Какая разница?

Возможно, изгиб ее губ и наклон головы в совокупности составляли некое подобие улыбки.

– Это, в свою очередь, тоже вопрос, достойный размышления, да?

Был и другой разговор... до или после этого, Джейсен не был уверен. Он помнил себя распластанным в выемке кожистой стены, и захваты "объятий боли" осторожно перемещались по его телу мягкими лианами.

Вержер сидела рядом, и когда сознание возвращалось к нему, он мог припомнить, что она уговаривала его выпить из горлышка вытянутой, похожей на тыкву бутылки. Слишком измученный, чтобы спорить, Джейсен попробовал; но жидкость – простая вода, чистая и холодная – ожгла его горло, так что он подавился и все выплюнул. Вержер терпеливо намочила обрывок тряпки и дала Джейсену высосать воду, пока его горло не расслабилось настолько, что он смог снова глотать.

Необъятная пустыня у него во рту впитала влагу в мгновение ока, и Вержер намочила тряпку снова. Так продолжалось достаточно долго.

– Для чего нам дана боль? – пробормотала она некоторое время спустя. – Ты задумывался когда-нибудь об этом, Джейсен Соло? В чем ее значение? Многие из самых набожных наших хозяев верят, что боль – это удар плети Истинных Богов: так через страдание Истинные Боги учат нас презирать комфорт, наши тела, и даже саму жизнь. Я же сказала бы, что боль сама по себе – это божество: жестокий рулевой жизни. Боль хлещет кнутом, и все живое начинает двигаться. Главный инстинкт живого существа – избегать боли. Прятаться от нее. Если идти здесь больно, то даже гранитовый слизняк поползет в другом месте; жить – значит быть зависимым от боли. Быть превыше боли – значить быть мертвым, да?

– Не для меня, – бездумно ответил Джейсен, как только состояние его горла позволило ему заговорить. – Каким бы мертвым, по твоим словам, я ни был, мне по-прежнему больно.

– Ох, ну, в общем, да. То, что мертвые превыше боли – всего лишь вопрос веры, правда? Скажем так, нам нравится верить, что мертвые превыше боли, но есть лишь один способ узнать это наверняка.

Она подмигнула ему с улыбкой.

– Как ты думаешь, может ли боль быть также и главным принципом смерти в таком случае?

– Ничего я не думаю. Я просто хочу прекратить это.

Вержер отвернулась со странным сопящим звуком; на долю секунды Джейсен вообразил даже, что его страдания наконец тронули ее; и задался вопросом, сжалится ли она над ним теперь...

Но когда она обернулась к нему, в ее глазах светилась насмешка, а не сочувствие.

– Что я за дура, – прочирикала она. – Все это время я думала, что разговариваю со взрослым. Ах, самообман – это самый жестокий из обманов, не так ли? Я позволила себе поверить, что когда-то ты был истинным джедаем, а на самом деле ты всего лишь мокрый трясущийся птенец, орущий из-за того, что твоя мать не торопится накормить тебя.

– Ты... ты... – Джейсен запнулся. – Как ты можешь... после всего, что ты сделала...

– Что я сделала? О, нет, нет, нет, малыш из семьи Соло. Теперь речь идет о том, что сделал ты.

– Я ничего не сделал!

Вержер оперлась на стену в метре от него. Она медленно поджала свои птичьи колени, переплела пальцы, поднеся ладони к своему очаровательно усатому рту, и уставилась на него поверх костяшек.

После долгого, долгого молчания, в котором эхо выкрика "Я ничего не сделал!" звенело до тех пор, пока лицо Джейсена не начало пылать, он услышал:

– Именно.

Она склонилась ближе, будто решила поведать неприличный секрет.

– Не так ли ведут себя дети? Вопят, вопят, вопят, сжимают пальцы и колотят пятками... в надежде, что взрослый заметит и среагирует?