Текст книги "Убийство в масонской ложе"

Автор книги: Мэри Лондон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 8 страниц)

– Только один: кто обставил ваш дом с таким вкусом?

– Отчасти Джон, отчасти я. Мы вели себя совершенно свободно в отношении друг друга и, наверное, поэтому замечательно ладили…

Госпожа Ливингстон судорожно вздохнула и пошла проводить гостей до дверей гостиной, где с ними и простилась.

Уже в вестибюле горничная спросила:

– Когда же нам отдадут тело хозяина?

– Восхитительная женщина, – сказал Форбс, когда друзья снова сели в машину.

– Вы о ком? – поинтересовался сэр Малькольм. – О госпоже Ливингстон или о горничной? Хозяйка очень умная, хотя, впрочем, и горничная задала неглупый вопрос. А теперь в лабораторию Скотланд-Ярда!

И водитель, не мешкая, тронулся с места.

Глава 8

Новое здание Скотланд-Ярда совсем не нравилось сэру Малькольму Айвори. Оно казалось ему слишком современным и чересчур внушительным, и он там всегда ощущал себя неловко. Сыщик скучал по старому, облупившемуся, которое отапливалось с помощью угольной печки и где можно было спокойно посидеть и подумать, не отвлекаясь на тихую нудную музыку, звучащую теперь из каждого угла этого громадного «холодильника».

К счастью, доктор Гарднер оказался на месте. Он числился судебным врачом в Криминологическом центре Большого Лондона и принадлежал к числу светил науки, скрывающих свои незаурядные таланты за невзрачной внешностью.

Лысый, маленький, тщедушный, он к тому же был до того близорук, что в своих очках с толстыми линзами казался не от мира сего – словно только что с неба свалился. Сэр Малькольм ценил его за чувство юмора не меньше, чем за ученость. Доктор Гарднер старался создать у себя на рабочем месте по-домашнему уютную обстановку и установил там чучело аллигатора: с тех пор его кабинет стал больше похож на аквариум.

– Садитесь, сэр Малькольм. Я сам провел вскрытие вашего клиента. А умер он оттого, что надышался парами солей синильной кислоты. Лоскуты атласа, как я понимаю, от масонского передника, прилегавшие к его рту, пропитаны ею насквозь. Такой дозы хватило бы с лихвой, чтобы свалить быка!

– Значит, орудием преступления был передник. А что вы думаете о подпалинах на переднике?

– Мы несколько раз пробовали поджечь лоскут аналогичной ткани с помощью горящего ликоподия, но без всякого результата. Он даже не подпалился! По-моему, часть передника загорелась от свечи красного цвета. На нем остались следы стеариновой кислоты, хотя их пытались соскрести.

– Выходит, – заключил Форбс, – огонь все же попал на передник из трубки с ликоподием.

– Никоим образом! Передник загорелся от свечи.

– А опаленные брови? – спросил сэр Малькольм.

Доктор Гарднер выпятил губу:

– Брови опалило лишь слегка и довольно ровно. То же самое, знаете ли, бывает у женщин, которые предпочитают не выщипывать брови, а выжигать.

– Странно, однако, – заметил старший инспектор.

– Очень интересно, – прибавил благородный сыщик. – В сущности, это подтверждает мои предположения.

Форбсу не терпелось узнать, что имеет в виду его добрый друг, но доктор Гарднер тут же продолжил:

– Кроме того, у вашего клиента на теле имеются маленькие шрамы, очень старые – на уровне левой груди, на правом плече и на затылке. Они полностью зарубцевались. Словом, мужчина был хорош собой, совершенно здоров и наверняка занимался спортом – гольфом или теннисом, поскольку правая рука у него развита больше левой. Вам этого достаточно?

– Все, как всегда, ясно и четко. Благодарю.

И наши друзья направились на четвертый этаж, где размещались кабинеты инспекторов.

– Можно прослушать запись того анонимного звонка? – спросил сэр Малькольм.

Сержант недолго повозился с записывающим устройством – и тут послышался странный металлический голос: «Алло, слушайте внимательно, дважды повторять не стану. В масонском храме святого Патрика, рядом с домом сорок семь по Барнетт-стрит, в Сохо, произошло убийство. Жертва – банкир Джон Ливингстон».

– Осведомитель говорил через специальное устройство, искажающее голос, – пояснил Дуглас Форбс.

– Мужчина или женщина? – спросил сэр Малькольм.

– Похоже, мужчина, хотя точно сказать трудно… – ответил старший инспектор. – Звуковая частота нарушена, и все из-за помех этой штуковины, которую, кстати, можно заказать даже по почте.

– В котором часу была сделана запись?

– Ровно в пять часов пять минут, – ответил сержант. – Видите, здесь отмечено.

– Дуглас, – вдруг сказал сэр Малькольм, – идемте-ка. Наведаемся в Великую Ложу. Эта история с передником кажется мне все более занятной.

Старший инспектор аж подскочил:

– В Великую Ложу… Да вы что!

Когда они прибыли к дому 60 на Грейт-Куин-стрит, Форбса поразила величавость здания, тем более что он рассчитывал увидеть не иначе как подозрительный притон. И страх столкнуться с правонарушителями сменился у него робостью. Поэтому он старался держаться за спиной у сэра Малькольма, глядя, как тот осмелился войти в это здание, словно к себе домой. Служитель указал им на дверь Верховного секретариата.

Национальный секретарь заставил их прождать добрых четверть часа в комнате, украшенной портретами Ее величества королевы и еще какой-то важной особы, не иначе как герцога Кентского, всевластного Великого Мастера. Сидевшие там девицы стучали на пишущих машинках совсем как в обыкновенной конторе, и Форбс, глядя на них, приободрился. Наконец их пригласили войти.

Друзей принял мужчина среднего роста с рыжими бакенбардами, поглощавшими большую часть его полноватого и добродушного лица. Одет он был во все черное, и черный его наряд украшал галстук с гербом Лондонского масонского ордена.

– Входите, господа, присаживайтесь, – жизнерадостно пригласил он. – Мне передали, вы из Скотланд-Ярда. Чем могу быть полезен?

– Господин секретарь, – начал Форбс, – благодарю за оказанный прием. Мы здесь в связи с кончиной одного из ваших, банкира Джона Ливингстона.

– Ливингстона, говорите… В какой ложе он состоял?

– В ложе номер тридцать-четырнадцать, – ответил сэр Малькольм.

Верховный секретарь нажал на кнопку справа на столе. И вслед за тем в кабинет вошла девушка.

– Элен, принесите, пожалуйста, материалы по ложе тридцать-четырнадцать.

– Хорошо, сэр Томас.

Услыхав это имя, сэр Малькольм тут же спросил:

– Вы случайно не сэр Томас Ховард?

– Собственной персоной.

– Я сэр Малькольм Айвори.

Секретарь встал и подал сыщику руку:

– Ах, дорогой друг! Что же вы раньше не сказали? Да и ваше лицо показалось мне знакомым. Я знавал вашего отца, сэра Филипа. Я был тогда совсем зеленый и только собирался войти в этот знаменитый дом. Стало быть, вы по-прежнему помогаете Скотланд-Ярду. Надеюсь, смерть банкира вне всяких подозрений?

– Ливингстона убили в храме на ритуальном собрании.

– Значит, так и есть! Вчера как раз по этому поводу мне звонил Досточтимый брат Дин. Он был очень взволнован и хотел, чтобы я лично занялся этим делом. Но я ответил, что об этом не может быть и речи! А вот и материалы их ложи… – Он принялся искать очки и наконец обнаружил их в верхнем кармане пиджака. – Сейчас посмотрим… Основана два года назад Досточтимым Уинстоном Дином… Занимается изысканиями… Да, брат Ливингстон был одним из ее основателей. Угодно ли вам знать еще что-нибудь?

– Ливингстон взял у вас на время передник восемнадцатого века для вчерашней церемонии… – сказал сэр Малькольм.

– Очень интересно. Впрочем, за разъяснениями вам лучше обратиться к брату Макканну, библиотекарю нашего дома. Он также ведает музеем на втором этаже. Можете наведаться к нему когда угодно. Хотя в это время Макканн обычно на месте.

– Можно спросить, что такое изначальный шотландский устав?

– То же, что и континентальный, но брат Макканн в таких делах более сведущ.

– Позвольте еще немного злоупотребить вашим временем, – сказал сэр Малькольм. – Если братья решают основать ложу, как это происходит?

– О, все очень просто. Они запрашивают официальное разрешение у себя в провинции и сопровождают запрос соответствующими обоснованиями.

– А если ложа намерена заниматься изысканиями?

– В таком случае ко всему прочему требуется разрешение на национальном уровне и соответственно разрешение Великой Ложи. Впрочем, в случае с ложей тридцать-четырнадцать формальности были упрощены, поскольку брат Дин офицер провинции.

Друзья поблагодарили сэра Томаса и поднялись по лестнице на второй этаж. Форбс мало-помалу освоился в новой обстановке. Добрый прием, оказанный Верховным секретарем, успокоил его. На втором этаже друзья увидели череду витрин, где были выставлены медали, старинные, успевшие полинять передники, перевязи, молотки и другие инструменты. Сэр Малькольм остановился у витрин и рассматривал их, пока к ним не подошел очень высокий сухопарый человек.

– Вам что-то нужно, господа?

– Господин Макканн…

– Это я. Так что вам нужно?

– Скотланд-Ярд, – сказал Форбс, показывая свое удостоверение.

– Боже мой, полиция… здесь…

– Смерть рыщет повсюду, – сказал сэр Малькольм. – Мы хотели бы узнать об одной выданной вами вещице.

– Какой именно?

– О переднике восемнадцатого века, который вы отдали во временное пользование некоему Ливингстону.

При этих словах верзила как будто облегченно вздохнул.

– Прошу в мой кабинет. Там нам никто не помешает.

Друзья проследовали за ним в клетушку, расположенную в глубине музейного зала. Все пространство клетушки занимал массивный стол. Над ним на стенах висели вперемежку передники, рабочие инструменты, картины ложи, фотографии.

– Простите за беспорядок. Я беспрестанно получаю всякие документы и вещи. Из них мало что представляет исторический интерес, но мои корреспонденты все шлют и шлют… Так что вы сказали?

– Вчера вы одолжили передник некоему Ливингстону.

– Такое бывает крайне редко. Обычно братья покупают принадлежности и атрибуты в магазине напротив.

– Но факт есть факт. Вчера вы одолжили передник…

– Действительно. В обмен на гарантийный чек в сто фунтов, и я, разумеется, верну его, когда мне отдадут передник.

– Не отдадут. Ливингстон умер, а передник частично обгорел.

Библиотекарь был явно потрясен.

– Что с ним случилось? Он же был такой красавец и с виду казался совершенно здоровым. Неужели пожар?

– Ливингстон отравился парами цианида, который попал на передник. Кто-то посыпал его ядовитым порошком. Передник пропитался им насквозь, – пояснил Форбс.

– Цианид на переднике? – Библиотекарь пребывал в крайнем изумлении. – Как же такое могло случиться?

– Именно это мы и пытаемся установить.

– Во всяком случае наши передники не представляют собой… как это сказать? Ничего особенного! – воскликнул Макканн.

– Вспомните, пожалуйста, хорошенько… – попросил сэр Малькольм. – Откуда у вас этот передник?

– От одного корреспондента. Это передник французской ложи двадцатых годов девятнадцатого века. Ничего особенного, но брату, когда тот увидел его у меня на столе, он приглянулся. Это против правил, но Ливингстон так упрашивал, что я в конце концов согласился одолжить передник под залог. Но клянусь честью, он был в полном порядке!

– Вы сами его упаковали?

– Упаковал? Да нет. Он уже лежал в ярком полиэтиленовом пакете – в таком виде я его и получил.

– Можно узнать имя и адрес того, кто прислал пакет? – спросил Форбс.

Макканн порылся в куче бумаг и достал журнал, где регистрировал всю корреспонденцию, включая посылки.

– Какая-то госпожа Смитсон из Манчестера… Она нашла его в архиве своего прадеда. Только не пойму, зачем было посыпать его цианидом… смысл-то какой?!

– Сумасшедших, знаете ли, везде хватает! – заметил Дуглас Форбс. – Я перепишу ее данные на всякий случай.

Пока старший инспектор занимался данными госпожи Смитсон, сэр Малькольм попросил:

– Расскажите об изначальном шотландском уставе.

– Вы, верно, имеете в виду Древний и принятый шотландский устав. Он принят у французов на первых трех градусах. А у нас в Англии – только на высших, в частности на восемнадцатом, соответствующем градусу Рыцаря Розенкрейцера, и так далее. По-другому обстоит дело в Великой Ложе: здесь он применим лишь к таким градусам, как ученик, подмастерье и мастер, включая дополнительную степень, соответствующую градусу мастера Королевской Арки. На высших градусах следуют другим уставам.

– Выходит, что в ложе, где состоял Ливингстон, был принят именно этот шотландский устав. Странно…

– Да. Очень.

– Скажите, господин Макканн, а не странно ли, что в их уставном ритуале участвовала женщина? – спросил сэр Малькольм.

– Еще как! Такое допустимо только в смешанных ложах, а они, понятно, не находятся в послушании Великой Объединенной Ложи Англии.

– Я имею в виду ложу тридцать-четырнадцать, а она как раз находится у вас в послушании.

– В таком случае эту ложу следует исключить из наших списков за столь недостойную выходку! Они еще и запон мой сожгли! По правде говоря, это просто возмутительно!

Библиотекарь разозлился не на шутку.

– Вам известно, что к участию в этом ритуале допускается женщина, перевоплощенная в Исиду?

– Такое возможно разве что в уставе Мемфис-Мизраим![8]8
  Мемфис-Мизраим, или «Восточный Устав Мемфиса» (он же «Восточный Обряд Мемфиса»), появился в 1838 году в Брюсселе; в основе его лежали древнегреческие дионисийские и древнеегипетские мистерии посвящения, впоследствии сведенные воедино и положившие начало движению розенкрейцеров; позднее организация была переименована в «Древний Изначальный Устав».


[Закрыть] В самом что ни на есть заурядном, каких немало!

– Но существует ли в шотландском уставе Исида, или Вдова? – настаивал на своем сэр Малькольм.

– Насколько мне известно, нет. Только в каком-нибудь псевдоегипетском обряде, но такие уже не в ходу. Ведь мы, англичане, люди серьезные, знаете ли… А французы, те так настоящие египтоманы!

– Братья из ложи тридцать-четырнадцать открыли обряд восемнадцатого века под названием «Древний Изначальный Шотландский Устав», – упорствовал сэр Малькольм. – У вас в библиотеке есть описание такого?

Библиотекарь пожал плечами и склонился над учетной книгой, где перечислялись все уставы, описания которых хранились в библиотеке.

Наконец он выпрямился и заявил:

– У нас на хранении находятся сто двадцать два французских манускрипта с описаниями Древнего и принятого шотландского устава, относящегося к началу девятнадцатого века. И среди них ни одного с описанием так называемого древнего изначального шотландского, да и сам я никогда не слыхал о таком документе тех времен. Если братья из ложи тридцать-четырнадцать обнаружили эдакий раритет, они, по правилам, должны были поставить нас в известность, хотя бы для того, чтобы мы установили его подлинность.

– Понятно, – сказал сэр Малькольм. – Значит, Исида из манускрипта восемнадцатого века кажется вам странной, так?

– Более чем! Египтомания вошла в моду на Великом Востоке[9]9
  Имеется в виду место, где собирается Великая Ложа (в данном случае французская) и откуда она направляет свои распоряжения и эдикты.


[Закрыть] Франции во времена египетского похода Бонапарта, то есть в начале первой половины девятнадцатого века.

Ничего больше нашим друзьям узнать так и не удалось.

Глава 9

Старший инспектор слегка проголодался. И по выходе из Великой Ложи спросил своего именитого друга, не хочет ли тот перекусить.

– Куй железо, пока горячо, – ответил сэр Малькольм Айвори. – Дуглас, сегодня вечером мы пойдем в греческий ресторан. Согласны? А сейчас проведаем-ка Уинстона Дина. Уж больно беспокоит меня его ложа.

Досточтимый проживал неподалеку от вокзала Виктория, в доме 274 на Экклестон-стрит. Дом был богатый, двухэтажный. Камергер, встретив гостей из Скотланд-Ярда по старинке услужливо, почему-то оставил их прямо в коридоре.

– Простите Кеннилтона, – сказал хозяин дома, узнав, кто к нему пожаловал. – Он у меня на службе вот уже три десятка лет. Однако прошу вас, входите.

Дин принял их в библиотеке. Там на стеллажах красовались книги в дивных кожаных переплетах.

Сэр Малькольм внимательно просмотрел корешки. Среди них были полные собрания сочинений Шекспира и Вальтера Скотта, с которыми соседствовали произведения Лоренса Стерна и Джона Дос Пассоса. Целая полка была уставлена книгами о виски.

– Вы, как я погляжу, питаете особое пристрастие к «Спейсайду», – заметил сэр Малькольм.

– Я президент федерации. У отца была винокурня в Авиморе. Она досталась мне по наследству.

– Как раз в ноябре в Авиморе проходит праздник виски, – вспомнил сэр Малькольм.

– Вижу, вы знаток… Вам надо бы побывать на празднике «По следам виски», который я устраиваю каждый год. С обзорной экскурсией по винокурням. Там можно отведать не только виски, но и много чего другого из местных продуктов.

– Благодарю, господин Дин. Скажите, однако, вы давно состоите в масонах?

– Скоро уж золотой юбилей.

– Пятьдесят лет! Вы офицер провинции, не так ли?

– Лондонского округа. Это большая честь.

– И два года назад вы основали ложу тридцать-четырнадцать…

– У нас скоро перевыборы. Председатель ложи переизбирается каждые два года.

– И кого же выберут?

– О, у нас, знаете, это происходит почти автоматически… Досточтимым становится первый страж.

– Стало быть, Энтони Хиклс.

– Если, разумеется, он не даст самоотвод. Он человек деловой и очень занятой. У него дела по всему миру, особенно в Азии.

– У вас никогда не было трудностей с назначением преемника? Борьбы за власть?

– Все это не наши трудности, – сказал старик.

– Расскажите немного об изначальном шотландском уставе.

– Это манускрипт, который принес Майкл Вогэм. Написан во Франции в восемнадцатом веке.

– А участие в уставном ритуале женщины вас не смутило?

– В некотором смысле – да. Мы как раз собирались определить роль Исиды в уставе. И видите, что произошло…

– Вы усматриваете здесь некую причинно-следственную связь?

– Нет, конечно… Элизабет молодая женщина, и я очень ее уважаю. Когда Джон собрался на ней жениться, я узнал об этом первым.

Сэр Малькольм на мгновение задумался и вдруг спросил:

– Зачем вы скрыли, что хотели сжечь передник Джона Ливингстона?

Уинстон Дин не спеша налил себе виски из стоявшего на столе графина и сказал:

– Так вы уже знаете… Да, правда, у нас тогда возник спор. Когда в дверь постучала полиция и мы узнали, что кто-то позвонил в Скотланд-Ярд и сообщил о внезапной кончине Джона, мы потеряли голову. Некоторые решили, что обстоятельства его смерти лучше скрыть.

– Их имена? – спросил Форбс.

– Уже не помню. Может, Куперсмит или Бронсон, точно не знаю.

– По крайней мере кто-то схватил передник и попытался сжечь его на одном из трех светильников посреди ложи… – заметил сэр Малькольм.

– Он решил, так будет лучше.

– Кто это был? – потребовал ответа Форбс.

Уинстон Дин на мгновение задумался.

– Если я скажу кто, вы сочтете его виновным…

– Вы просто обязаны сказать, кто именно пытался сжечь передник!.. – повысил голос старший инспектор.

В конце концов старый мастер решился:

– Это был Вогэм. Он боялся скандала. Как, впрочем, все мы…

– Значит, вы поняли, что Ливингстона убили?

– Догадались. Его смерть выглядела неестественной. Знаете, он был моим другом. Я его очень любил. И то, что с ним случилось, меня глубоко потрясло.

– Но зачем было сочинять историю с трубкой и ликоподием?

– Сэр Малькольм, буду откровенным. Я и сам много думал об этом. Меня заставили.

– Кто?

– Не знаю. У меня в голове все смешалось. В конце концов, когда я увидел, что передник загорелся, я запретил его сжигать. Понимаете?.. Это было все равно что сжечь самого Джона… Вогэм послушался и унес то, что осталось от передника, в комнату для размышлений.

– Там мы его и нашли. Итак, одно обстоятельство мы выяснили. А теперь скажите, пожалуйста, кто такой «оратор»?

– Во французских уставах это должность, которую в тот вечер исполнял Куперсмит. Это своего рода комментатор. Он толкует вслух все, что происходит в ложе, и в случае надобности призывает к порядку.

– Какую роль играл Куперсмит во всей этой истории?

– Как адвокат он пытался нас защищать юридическими методами…

– Между тем вы все дружно скрывали убийство!

Старик обхватил голову руками и глухо проговорил:

– Кто же из наших был способен на такое злодеяние? Уму непостижимо! Я же всех знаю. Убить Джона никто не мог! Да и зачем?

– Дело в том, что передник, который набросили налицо Ливингстону, был насквозь пропитан цианидом! Его парами он и отравился.

– Но кто пропитал передник ядом? Нелепость! Мы бы это заметили!

– А может, и нет, если передник лежал в кармане, в ярком полиэтиленовом пакете, как оно, судя по всему, и было. Таким образом, цианид сохранялся до тех пор, пока передник не достали из пакета и не отравили беднягу, который вдохнул впитавшийся в него цианид.

– Может, и так… Не знаю… В голове не укладывается. Вы меня просто ошеломили. Джон был из тех друзей, каких можно по пальцам перечесть.

– Расскажите о нем немного.

– Да что вам рассказать? Он любил жизнь, искусство, природу…

– Путешествия… – напомнил благородный сыщик.

– Верно. Он обожал Китай. И часто там бывал.

– По банковским делам?

– Не знаю. Думаю, главным образом потому, что питал к Азии особую любовь. Я же говорю, это был эстет. Он с удовольствием рассказывал про плавучие рынки, пагоды…

– Почему он никогда не брал с собой супругу?

Уинстон Дин пристально посмотрел на свой стакан и доверительно сказал:

– Между нами, если бы чета Ливингстонов жила одной жизнью, уверен, им обоим хватило бы ума не стесняться друг друга…

Сэр Малькольм продолжал:

– Вы нас заинтриговали!

– Элизабет и Джон были добрыми друзьями и жили как брат с сестрой, – объяснил Дин. – Их могла разлучить только смерть, хотя по отношению друг к другу они сохраняли полную независимость. Он разъезжал по свету, а она тем временем жила своей жизнью. Но больше ничего не спрашивайте. Скоро сами все узнаете. А я не хочу быть бестактным.

– Вы знали об их семейном состоянии? – поинтересовался старший инспектор.

– А, вижу, куда вы клоните, – встрепенулся старик. – Только уверяю вас, даже при том, что у Джона действительно было огромное состояние, в частности доходы от банка, Элизабет незачем было ему завидовать. Ее родители – Мердоки, знаменитые миллиардеры, владельцы целой сети одноименных гостиниц. Так что ни с той, ни с другой стороны денежных претензий никогда не возникало.

– И тем не менее все состояние мужа переходит по наследству к госпоже Ливингстон! – громко заметил Форбс.

– Думаю, да, – сказал Досточтимый Дин, – но если вы считаете, что Элизабет могла убить Джона ради того, чтобы завладеть банком, то, уверяю, вы глубоко заблуждаетесь!

Слово взял сэр Малькольм:

– Вы хорошо знаете всех членов ложи и действительно уверены, что никто из них не виновен?

Дин решительно покачал головой:

– Никто из них не мог убить Джона! Я не раз прокрутил все это в голове… Не понимаю, что же, в конце концов, произошло, и до сих пор спрашиваю себя: может, с беднягой и правда случился сердечный приступ?

– Пожалуйста, расскажите коротко о господине Энтони Хиклсе.

– Хиклс богатый промышленник. Он, как и я, был ближайшим другом Ливингстонов. Иногда мы собирались вчетвером поиграть в бридж, то у одного, то у другого. Хиклс прекрасно играет в теннис, как и Джон, он тоже играл великолепно. Они довольно часто встречались в Гринвичском клубе, куда когда-то хаживал и я. Нет, поверьте, Хиклс человек честный и прямой. Не стоит его подозревать.

– А мэтр Артур Куперсмит, адвокат?

– О, этот сама непреклонность! Конечно, иной раз бывает несколько придирчив, но тут уж профессия обязывает. С Ливингстоном у него были скорее деловые отношения, но они друг друга уважали.

– Куперсмит служил адвокатом в банке Ливингстона?

– Точно не скажу. Лучше сами его спросите.

– А Питер Шоу?

– Это мой любимчик! Как вы, верно, знаете, он журналист, а еще пишет романы, правда, на мой взгляд, уж слишком постмодернистские. Джойс, ирландский писатель, вскружил голову всем этим юным дарованиям, хотя им было бы куда полезнее подражать Диккенсу. Впрочем, если в двух словах, Питер хороший малый. Как и все творческие люди, сидит почти без гроша, к тому же сентиментален. Такой и мухи не обидит.

– В ложе состоит еще и управляющий банком Ливингстона…

– Да, Сирил Бронсон. Этот добился всего сам. Преодолел все иерархические ступени в банке снизу доверху, причем делал это решительно и толково, и Джон всегда его ценил. Он человек исключительной честности. Сам я знаю его мало. Но обрядоначальник из него хоть куда. Думаю, он мог бы стать прекрасным военным.

– Расскажите о докторе Келли…

– Стэнли Келли вот уже тридцать лет мой личный врач. Опытный, безошибочно ставит диагнозы. У него, насколько мне известно, только два недостатка – меланхолия и чревоугодничество. Обратили внимание на его полноту? Так вот, он завсегдатай всех гастрономических клубов Лондона и его окрестностей.

– Женат?

– Его жена погибла десять лет назад в автокатастрофе. Второй раз он так и не женился. Может, именно от этого у него чрезмерный аппетит и вечная хандра. Он восполняет…

– А Майкл Вогэм, кто он, собственно, такой, если отвлечься от его увлечения континентальными уставами и цветоводством?

– Прекрасный товарищ, золотое сердце. В своем роде поэт. Входил в ограниченный круг друзей четы Ливингстон.

– Значит, он дружит и с господином Хиклсом…

– Верно, хотя они совершенно разные: Хиклс человек деловой, общительный, а Вогэм скрытный, замкнутый. Часами может любоваться какой-нибудь розой…

– Знаю, – сказал сэр Малькольм. – Он же получил первую премию на последнем конкурсе цветоводов в Хампстеде, благодаря своей розе «Элизабет-Мэри», и потом даже преподнес букет Ее величеству. Ведь не случайно он нарек свое детище в честь обеих ныне здравствующих королев?

– Гм, конечно, в самом деле, – вдруг смущенно проговорил Уинстон Дин.

– Но, – продолжал сэр Малькольм, как будто не заметив смущения старика, – вы не рассказали еще об одном члене ложи…

– Да? О ком же?

– О Джоне Кертни, полагаю! Я видел его имя в книге записей вашего секретаря. Он ведь один из отцов-основателей, так?

– Верно, но мы мало видимся. Он редко бывает в Великобритании.

– Чем же он занимается?

– Подыскивает новых покупателей и поставщиков для своей компании, что-то в этом роде… Реализация и сбыт товаров… Но почему вы о нем заговорили? Ведь в тот злополучный день его не было в ложе…

– Мы обязаны проверить все возможности, – рассеянно проговорил сэр Малькольм.

– Боже мой, – воскликнул Досточтимый Дин, – какой ужас! Мы все под подозрением! Неужто под конец жизни я заслужил такое испытание?

Друзья оставили Уинстона Дина в подавленном состоянии, красноречиво говорившем о том, что он и правда не понимал, насколько неприятно положение, в котором он вдруг оказался из-за смерти Ливингстона.

– Давайте-ка теперь проведаем Энтони Хиклса, – сказал сэр Малькольм, когда они снова сели в машину. – Сдается мне, у него есть половина ключа от нашей загадки.

– Как это?

– Во всяком случае он наверняка сможет точнее старика Дина оценить то, что произошло на самом деле. По крайней мере, надеюсь… Одно из двух: или Дин потерял память, или госпожа Ливингстон нас обманула.

– Насчет чего? – удивился Форбс.

– Насчет Джона Кертни. Кто же он на самом деле, торговый посредник или пианист?