Текст книги "Несломленный. Находим силы, падая в бездну. Практики исцеления для тех, кто пережил психологическую травму"
Автор книги: Мэри-Кэтрин Макдональд
Жанры:
Психология
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]
Запомните: упражнения на заземление работают при любых сильных эмоциях! Выполняйте их, когда испытываете стресс, раздражение или когда не можете сосредоточиться. Если ни одно из перечисленных упражнений вам не подойдет, не волнуйтесь – их тысячи! Дополнительные варианты упражнений на заземление вы найдете в списке рекомендованной литературы по этой главе. Там я перечислила несколько книг, где описаны дополнительные методы заземления с научной базой. Попробуйте и другие, чтобы понять, какие подходят именно вам.
Глава 4
Грейс и отраженная боль. Нет такого понятия, как большая или маленькая травма
У боли тысяча немыслимых воплощений, и одно из них – отраженная боль. Это явление, при котором симптом и источник боли не совпадают, то есть боль, которую вы ощущаете в одной части тела, на самом деле исходит откуда-то еще.
Меня всегда завораживало это явление. В отраженной боли есть элемент озорства. Ее сложно объяснить. Она ускользает и от словесного выражения, и от собственного источника. Ее никак не поймать. Однако не стоит поддаваться этому очарованию, поскольку отраженная боль бывает довольно опасна. Самое распространенное ее проявление – когда во время сердечного приступа болят зубы. Пациент идет к стоматологу, полагая, что нужно лишь немножко потерпеть и выложить пачку денег, но избавиться от боли будет относительно просто. К большому удивлению пациента, зубы ему не лечат, а вместо этого увозят на скорой в отделение неотложной помощи.
Отраженная боль – как раз тот случай, когда можно одновременно быть совершенно правым и полностью заблуждаться насчет пережитого опыта. Не совсем верно будет утверждать, что пациент ошибается, когда обращается с зубной болью к стоматологу. У него ведь и правда болят зубы. Но дело в том, что источник боли находится вовсе не там, и потому вылечить его там невозможно.
В большинстве случаев у такой физической боли есть корреляция с тем или иным психологическим явлением. Источником отраженной боли может быть душа. Иногда у нас что-то болит, но причина боли – совсем не там. Как раз это и происходило с Грейс.
У нее проявлялись все классические симптомы травмы. Когда она обратилась за помощью к психиатру через службу помощи у себя на работе, ей диагностировали ПТСР. У нее были постоянные ночные кошмары и навязчивые мысли, ей было трудно сосредоточиться, и она заметила, что стала гораздо сильнее реагировать на испуг. У нее начало ухудшаться самосознание. Такие изменения в восприятии окружающего мира и взаимодействия с ним привели ее к выводу, что она сходит с ума и в ней произошла какая-то глубокая, фундаментальная поломка. Этот вывод чуть не довел ее до нервного срыва. Она испытывала сильнейшее чувство вины за любую, даже незначительную, ошибку на работе, и не спала ночами, перебирая в уме каждую свою оплошность в общении с друзьями. Все свободное время она ходила кругами по комнате, вспоминая свои предыдущие отношения и пытаясь понять, что она сделала не так. Все эти симптомы ее расстраивали и тревожили. Но больше всего огорчало ее то, что она стала избегать рабочих поездок, хотя раньше они ей очень нравились и она находила в них глубокий смысл.
Сам факт того, что у нее проявились эти симптомы, не так уж и удивителен, если знать, чем она занимается. Грейс работала в службе экстренного реагирования, сотрудники которой выезжают в места стихийных бедствий. Она обратилась ко мне потому, что ее психотерапевту не хватало знаний о том, как устроена реакция на травму и как она воздействует на мозг. Для исцеления Грейс нужна была дополнительная поддержка, знания и практические инструменты.
У меня возникло подозрение, что она испытывает отраженную боль, что реакция на травму не является следствием ее работы. Всякий раз, когда она рассказывала о своей работе, даже о самых трудных ее составляющих, у нее горели глаза. На работе она чувствовала себя нужной, она оказывала людям очень важную помощь. Грейс обладала высокой устойчивостью ко всему, что можно наблюдать в местах стихийных бедствий. Похоже, даже встречаясь с опасностью лицом к лицу, она не стала верить в то, что мир – плохое, небезопасное место.
Знания о травмирующих переживаниях, которыми я с ней поделилась, нашли у нее отклик. Однако, когда мы пытались анализировать с их помощью конкретные ситуации из ее рабочей практики, она переставала этот отклик ощущать. Ей по-прежнему снились кошмары, она чересчур сильно реагировала на испуг, и, кроме того, ее стала беспокоить пищеварительная система, что мешало ей работать и общаться с людьми. Практики, которые мы с ней выполняли, были направлены на боль, а не на ее источник.
Как-то раз во время вечерней сессии я перевела беседу на тему отношений, поскольку Грейс пару раз упоминала, что недавно пережила расставание. Каждый раз, когда она об этом говорила, она начинала смеяться и утверждала: «Об этом мне точно не нужно говорить». В тот вечер я спросила, почему.
– Ну, – ответила она, глубоко вздохнув, – просто мне кажется, что вряд ли это так важно. Уж точно не настолько важно, чтобы обсуждать это здесь. Да ради всего святого, мы встречались каких-то два года, это же не брак. Я каждый день слушаю про трагедии людей, которые разрушили им всю жизнь. Вот вчера, например, я общалась с матерью, которая потеряла всех своих четверых сыновей во время нападения террористов, и теперь пытается как-то с этим жить. А тут всего лишь какое-то расставание!
Ее слова прозвучали пренебрежительно, однако выражение лица и язык тела говорили совсем о другом. Когда Грейс рассказывала о работе, то высоко держала голову и глаза ее блестели. Она выглядела увлеченной, энергичной. А когда вспомнила о своем расставании, словно начала скукоживаться. Плечи поникли, а глаза бессмысленно уставились в стол. Она побледнела, а когда наконец снова подняла голову и повторила «всего лишь глупое расставание», у нее навернулись слезы.
Ее работа – это зубная боль. А разрыв отношений – сердечный приступ.
Я начала разговор об уязвимости. Не только о той уязвимости, которую мы ощущаем, когда начинаем с кем-нибудь встречаться или делимся самым сокровенным секретом. А о такой уязвимости, которая, как подземная река, течет подо всей поверхностью нашей жизни.
Быть человеком – отчасти значит быть уязвимым по своей сути и, что еще хуже, с ужасом осознавать эту уязвимость. Эту уязвимость – потенциальную возможность в любой момент и по независящим от нас причинам потерять все, что мы любим и что нам дорого, – мы со временем учимся не замечать. Мы собираем эту бесконечную уязвимость по крупицам, складываем в стеклянный ящик, а затем убираем подальше на дальнюю полку. И это не какое-нибудь деструктивное, неестественное избегание. Это механизм выживания.
Представьте, какой была бы жизнь, если бы вы постоянно помнили о своей уязвимости.
Вы бы просыпались с утра и обнимали любимого человека. И вместо того, чтобы в сонных объятиях насладиться теплом и любовью, вы бы ощущали, как паника сдавливает нам горло – ведь вы помните, что настанет день, когда такой возможности может и не быть, и это может случиться уже завтра. Стоит погрузиться в эти мысли, и вот вам уже трудно подняться с постели. Как только вы вскочите и попытаетесь сбежать от паники, то споткнетесь о кота и вдруг поймете, что ваш любимец в этом мире тоже не навсегда и может запросто его покинуть – когда угодно, в любой момент. Тут вы наклонитесь, чтобы взять его на руки и прижать к груди, и вот вы уже опаздываете на работу – нужно спешить. Вы обожаете свою работу, но тут закрадываются сомнения – что если вы ее потеряете? Что вы будете делать тогда? Почему этот глупый мир так ненадежен? Почему ничто не надежно? Вот вы принимаете душ и думаете о том, как ваша кожа стареет, и о том, что, возможно, здоровье у вас ухудшается и по другим показателям, которых вы просто не замечаете.
Понимаете? Чем больше вы обращаете внимания на то, как уязвимы вы и ваше окружение, тем дальше уноситесь в своем воображении от настоящего момента – который, между прочим, тоже ускользает от вас. Как только вы достанете с дальней полки ящик с бесконечной уязвимостью и откроете его, вам будет трудно снова затолкать ее обратно.
Это одно из безумных противоречий человеческой жизни, с которыми невозможно примириться. Благодаря этому все вокруг превращается в чудо и в то же время в кошмар, в удовольствие и боль одновременно. Тот факт, что мы можем лишиться чего угодно и всего, что нам дорого, в любой момент и по любой причине, – неоспоримая и неизбежная истина человеческого существования. Нам приходится учиться постоянно ее избегать, потому что иначе мы не сможем жить. Понимаете? В боли есть элемент озорства.
Поэтому мы, сами того не зная, прибегаем к копинг-стратегии, задвигаем ящик на дальнюю полку и неосознанно принимаем решение, что большинство вещей в нашей повседневной жизни в общем-то надежны и можно и дальше принимать их как должное. Теперь, когда вы убрали этот ящик с бесконечной уязвимостью подальше, ваша жизнь выглядит так: вы наслаждаетесь сонными объятиями с любимым человеком и считаете само собой разумеющимся, что завтра у вас будет возможность это повторить. Вы спотыкаетесь о кота и принимаете как данность, что он не попадет сегодня под машину. Вы даже позволяете себе разозлиться, что он путается у вас под ногами. Вы практически на автопилоте собираетесь на работу, принимаете душ и даже не задумываетесь о том, что уже опаздываете на пару минут.
Все это вы принимаете как должное, чтобы жить настоящим моментом и испытывать весь спектр эмоций, избегая паники от неминуемой утраты. При этом вы никак не избегаете уязвимости, а лишь получаете возможность жить несмотря на нее. Время от времени она дает о себе знать, и у нас от этого перехватывает дыхание, но по большей части ящик с бесконечной уязвимостью так и остается стоять закрытым на дальней полке.
И так продолжается до тех пор, пока мимо не пронесется какая-нибудь буря и ящик с грохотом не свалится на пол. Глядишь – все вокруг в осколках стекла и уязвимости, и все, на что мы рассчитывали и что принимали как должное, раскрывает свою истинную суть как потенциальная утрата. Чего мы лишимся завтра? Скоро ли и каким образом эта утрата застигнет нас врасплох? О чем бы будем сожалеть, когда поймем, что уже слишком поздно?
Одна из особенностей травматических переживаний, которая и отличает их от прочих симптомов своей разрушительностью, заключается в том, что боль не обязательно сосредотачивается в одном месте. Она отражается во всем. Она меняет значение всей нашей жизни. Нам приходится иметь дело не только с последствиями конкретного травмирующего события, но и с его отголосками и той ужасной истиной, которую оно раскрывает, – о том, что уязвимость в чем-то одном обнажает уязвимость во всем. Эта истина заразна, она быстро распространяется на всю нашу жизнь, окрашивая ее паникой и ужасом. Жизнь может быстро стать невыносимой.
Пока я объясняла все это Грейс, она заплакала. И сквозь слезы начала рассказывать.
– Мы жили вместе. Я раньше никогда ни с кем не жила. Мы хотели купить дом и присматривали варианты. Мы обсуждали, что хотим пожениться, завести детей. Мы вместе сходили посмотреть красивый дом, а спустя неделю он уже уехал в Чикаго к новой девушке. Вроде ничего не случилось. Мы даже не ссорились. Он меня бросил – бросил и все! В один прекрасный день я стою у дома и смотрю, как он уезжает. Я до сих пор не могу этого понять, да и он так мне ничего и не объяснил. Он познакомился с другой девушкой в сети. И все планы, которые мы с ним строили вместе, он воплотит в жизнь не со мной, а с ней.
Этот парень в один момент просто исчез из жизни Грейс, из ее настоящего и из их общего будущего. Уходя, он опрокинул ее ящик с бесконечной уязвимостью, аккуратно убранный на дальнюю полку, и вся ее жизнь превратилась в осколки разбитого стекла и ужаса перед лицом утраты. Что еще хуже, так это то, что Грейс не верила, что это «глупое расставание» может причинить ей такой вред. Она стыдила себя и заставила себя поверить, что никакого разбитого стекла и вовсе нет, хоть и ходила по нему босиком каждый день.
Она потеряла сон, потому что ее разум был занят попытками объяснить эту бессмыслицу. Очевидно, она просто не заметила признаки того, что ее отношения на грани разрыва, а парень вот-вот уйдет. Что еще она упустит из виду, если перестанет ходить кругами по комнате? Она потеряла аппетит, поскольку на каком-то подсознательном уровне знала, что, если поест, то продолжит жить, а будущее казалось совершенно невозможным и непригодным для жизни. Она не могла никуда поехать, поскольку у нее уже не осталось ни одной нетронутой части жизни, в которую можно было бы вернуться. Даже рабочая поездка почему-то стала представлять смутную опасность. Что случится с домом, пока ее не будет? Что может случиться с ней самой?
Очень трудно идти вперед по жизни, где все внезапно потеряло смысл.
Важно не только само травмирующее событие, но и его значение. У Грейс на пути к исцелению стоял не только травматический опыт, но и, в значительной степени, самоосуждение. Она стыдилась того, что ее так расстраивает это расставание, и этот стыд, словно огромный валун, преграждал ей дорогу. Самоосуждение и стыд родились не в вакууме, они подпитывались общественным мнением и суждением и стали возможны благодаря им.
Вместо того, чтобы прислушаться к своей отраженной боли и поработать с ее источником, Грейс осуждала себя за эту боль. Основываясь на глубоко несовершенном общественном восприятии травмы, она решила, что эта утрата вообще не стоит внимания. Она не могла позволить себе роскошь переживать утрату, поскольку «это глупое расставание», «встречались каких-то два года», «бывают травмы и посерьезнее. Я каждый день наблюдаю трагедии».
Я сказала ей три очень важные вещи.
1. Ни любовь, ни утрата не бывают глупыми.
2. Пусть вы встречались всего два года, но в эти два года было встроено очень подробное описание того, как вы будете жить «долго и счастливо» в будущем. Когда мы скорбим, перед нами стоит задача оплакать не только утрату человека, но и того будущего, которое мы с ним планировали. Так или иначе мы постоянно задумываемся об этом будущем, сами того не ожидая, и задача скорби не исчезает сама собой.
3. Существование «больших травм» никак не умаляет значения «маленьких травм». В этом различии вообще нет никакого смысла.
Давайте подробнее разберем третий пункт.
Большая травма, маленькая травма
Как и большинство формулировок касательно травматических переживаний, различие между маленькой травмой и большой, или травмой с большой буквы «Т», ввел настоящий клинический специалист. Это имеет реальную цель, которая давно и бесповоротно неактуальна.
В 1987 году Франсин Шапиро разработала метод десенсибилизации и переработки движением глаз (ДПДГ, или EMDR). Тогда в клинической практике различий между типами травматических переживаний не проводилось. В Диагностическом и статистическом руководстве по психическим расстройствам травматический стрессор определяется как любое переживание, которое «в общем выходит за рамки нормального человеческого опыта и вызвало бы почти у любого человека значительные симптомы расстройства».[25]25
Американская психиатрическая ассоциация. Диагностическое и статистическое руководство по психическим расстройствам. 3-е изд. (Diagnostic and Statistical Manual of Mental Disorders, 3rd ed.; Washington, DC: American Psychiatric Association Press, 1980; 238).
[Закрыть] Главной особенностью травмирующего переживания считалась его уникальность – тот факт, что оно выходит за рамки нормальной жизни.
Шапиро обнаружила, что техника ДПДГ, о которой я расскажу подробнее чуть ниже, служит полезным инструментом для людей, переживших события, которые «в общем выходят за рамки нормального человеческого опыта». Она помогала им восстановиться после аномалий, исказивших их восприятие мира. Однако у нее родилось подозрение, что протокол ДПДГ поможет и при переживаниях, вызывающих у многих людей значительный стресс и при этом не выходящих за рамки нормального человеческого опыта. Например, детские унижения и разочарования не получают клинического признания как травмирующие события, поскольку, к сожалению, они полностью подпадают под определение нормального человеческого опыта. Однако они могут привести к «сопоставимым с травмой длительным негативным последствиям», нарушить самосознание человека и его доверие к окружающему миру. Шапиро обнаружила, что последствия таких более банальных на первый взгляд травм можно сгладить при помощи ДПДГ, даже если природа стрессора не квалифицируется как травматическая с клинической точки зрения. Если метод ДПДГ будет применяться исключительно для работы со стрессовыми событиями, которые клинически классифицируются как травмирующие, то люди, испытывающие подобные симптомы по другим причинам, останутся без лечения.
Чтобы как-то легитимизировать переживания, которые в сфере изучения травмы не считались травмирующими, и при этом не бросать вызов Диагностическому руководству и всему психиатрическому сообществу, стоящему за ним, Шапиро ввела термин «маленькие травмирующие события». Она не пыталась провести иерархическое различие между двумя типами травмирующих событий. Напротив – она утверждала, что эти два типа событий практически идентичны с нейробиологической точки зрения, и потому негативные последствия обоих типов можно успешно лечить при помощи ДПДГ.
Когда Шапиро проводила это различие между маленькими и большими травмирующими событиями, она лишь пыталась уравнять шансы – избавиться от части общественных суждений, чтобы разработанный ей метод можно было использовать везде, где он может принести пользу. То, что понятия большой и маленькой травмы происходят из вполне научного источника, вовсе не означает, что их использование по-прежнему научно обосновано. Из-за нашей любви к категоризации, проведению различий и построению иерархий эти термины стали применяться для того, чтобы вызвать у нас чувство стыда.
Неясно, каким образом эти вполне обоснованные термины, созданные для определенных целей, стали заимствоваться и искажаться. Я часто слышу фразы «травма с маленькой буквы „т“ и травма с большой буквы „т“». Их никогда не используют для того, чтобы прибавить веса чьему бы то ни было переживанию. Как правило, люди называют свои собственные переживания «травмой с маленькой буквы „т“», чтобы уверить собеседника в том, что им известно, что бывают у людей события и похуже. А кто-то называет свое переживание «травмой с большой буквы „т“», чтобы подчеркнуть его обоснованность в отличие от переживаний партнера, которому досталась всего лишь «травма с маленькой буквы „т“».
То, как люди воспринимают это различие, раскрывает гораздо более серьезную проблему – а именно проблему клинического определения травмы. Специалисты пытаются дать травме определение, отталкиваясь от типа события, которое произошло с человеком, а не от того, как человек это переживает. Из-за этого изучение травмирующего переживания начинается с предубеждения. Когда у человека проявляются симптомы отложенной реакции на травму, но при этом стрессор, воздействию которого он подвергся (например, издевательства на работе), не подходит под определение травмирующего события, то мы не ставим под сомнение определение. Мы начинаем сомневаться в самом человеке и его симптомах. Если стрессор не подходит под наше определение, значит, эти симптомы – следствие его собственной слабости, патологии или недостаточной стрессоустойчивости.
Такое различие представляет проблему не только при работе с событиями, которые не считаются травмирующими по определению, но и при работе с событиями, которые таковыми считаются согласно руководству. Двое солдат, которых отправили на одну и ту же миссию, могут переживать это событие совершенно по-разному. Например, один возвращается домой и годами страдает от ПТСР, а второй успешно интегрирует пережитый опыт и быстро возвращается к нормальной жизни. Здесь мы могли бы начать обвинять того, кто страдает от ПТСР, сравнивая его с товарищем: «А вот у него, похоже, все в порядке. Есть ли у вас еще какие-либо проблемы, связанные с тревогой? Нет? Хм-м-м. А может, это так называемое ПТСР служит вам оправданием, чтобы чего-то не делать?» Еще мы могли бы начать обвинять того, кто не страдает от симптомов, усомнившись в том, что у него и правда все в порядке: «Среди солдат, которых отправили в этот район Афганистана, очень распространена психологическая травма. Многие ваши сослуживцы страдают от серьезных последствий. Вы точно не пытаетесь утопить свою боль в бутылке?» Когда мы начинаем изучать историю пациента с предубеждением, это уже не настоящее изучение.
Важно осознавать, насколько глубоко лексика, которую мы используем, формирует наш внутренний опыт. Как раз это одна из причин, почему Грейс так долго не могла распознать у себя реакцию на травму. Вот почему ей несколько месяцев подряд снились одни и те же кошмары, вот почему у нее пропал аппетит. Вот почему как-то раз по дороге на работу ее вырвало в мусорный бак прямо в метро. Вот почему она несколько недель подряд подумывала уйти с любимой работы, поскольку считала, что именно из-за работы страдает от этих симптомов.
Как только мы начинаем сравнивать свои травмирующие переживания с чужими, как только начинаем создавать иерархии и категории, мы причиняем себе больше вреда, чем пользы. Ведь реакция на травму происходит в миндалевидном теле – области мозга, недостаточно развитой для того, чтобы различать травмы с большой буквы «т» и травмы с маленькой буквы «т». Миндалевидное тело слишком примитивно и даже не знает алфавит. Ему известно лишь то, что угроза есть угроза, а травма есть травма. Пытаться заставить его отличать большую травму от маленькой – все равно что просить детектор дыма на кухне различать дым от подгоревшего бекона и от настоящего пожара. Так не получится.
Вопрос не в том, считает ли кто-то другой ваши переживания травмирующими, а в том, являются ли они травмирующими для вас. Если сомневаетесь, взгляните на все, что вам дорого и что вы принимаете как должное. Все цело? Получается ли у вас полностью осознавать, насколько мы бесконечно уязвимы, и, держась от этого осознания на расстоянии вытянутой руки, жить в настоящем моменте? Или ящик с бесконечной уязвимостью упал с дальней полки и разбился вдребезги, засыпав вашу жизнь осколками стекла и беспросветным ужасом?
И этот вопрос – лишь начало. Для Грейс осознание того, что она испытывает отраженную боль – что реакцию на травму вызывает событие, которое стало для нее травмирующим, а не которое сочли бы потенциально травмирующим другие люди, – было лишь началом пути. Теперь, когда мы обнаружили источник боли, нужно было понять, что с этим делать.
Зачастую, чтобы снова убрать ящик с уязвимостью на дальнюю полку, нам приходится напоминать своему несчастному телу, что жизнь в постоянном страхе никак не способствует нашему выживанию. Для этого нужно перенастроить нервную систему.
