Текст книги "Несломленный. Находим силы, падая в бездну. Практики исцеления для тех, кто пережил психологическую травму"

Автор книги: Мэри-Кэтрин Макдональд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Третий этап

Третий важный этап наступил тогда, когда психологам пришлось, наконец, признать, что травмирующие события влияют как на женщин, так и на мужчин. Это произошло после Первой мировой войны, когда у солдат, вернувшихся домой, начали проявляться симптомы истерии, несмотря на неоспоримое отсутствие у них матки. Благодаря этим солдатам, страдавшим от приступов измененного состояния сознания, паралича, амнезии и мутизма[8]8
  Мутизм – отсутствие речевого общения у человека при отсутствии речевого аппарата. – Прим. ред.


[Закрыть], обсуждение этих симптомов снова вернулось в область психологии. Солдат, страдавших от таких симптомов, было слишком много, и не обращать на них внимания уже было невозможно.

Теоретики по-прежнему связывали симптомы с физиологическими факторами, но уже не с маткой. Выдвигалась гипотеза о том, что постоянные взрывы орудий вызывали у солдат сотрясения мозга, что приводило к его повреждению. Так появился термин контузия: постоянные взрывы приводят к сотрясениям, отсюда и контузия.

От этой теории быстро отказались, поскольку многие солдаты, страдающие контузией, вообще не подвергались воздействию разрывных снарядов. Ученые не могли определить точную физиологическую причину симптомов и не понимали, почему далеко не все возвращались с войны в таком состоянии. Поэтому вину переложили на личные качества солдат.

Пострадать от контузии означало потерпеть неудачу. И эту неудачу связывали с гендерными категориями: если солдат проявляет эмоциональную реакцию на сражение, значит, он не состоялся как мужчина. Это значит, что он хрупок, поломан, слаб, виноват, неадекватен и вообще неполноценный человек – все эти качества ассоциировались с женщиной, страдающей истерией. Чтобы считаться достойным солдатом, нужно было либо вообще избежать подобной судьбы (и это лучший вариант), либо излечиться, избавившись от всех этих якобы женских пороков и вернув себе истинную мужскую силу. Такое предубеждение отражалось на лечении солдат, которых при помощи унижения и насилия пытались избавить от «женских» качеств и снова превратить в героических мужчин.

Несмотря на то, что травму перестали связывать с блуждающей маткой, во многих кругах она по-прежнему ассоциировалась со слабостью. Третий этап, как и первый, подошел к концу, когда психологическая теория не смогла объяснить всю сложность симптомов.

Четвертый этап

Четвертый поворотный момент в истории изучения травмы наступил примерно через сто лет после открытий Фрейда и его коллег. Тогда психологическое сообщество наконец осознало, что истерия, поражающая женщин, и военная травма, которой страдают мужчины, – один и тот же зверь. Это новое понимание травмы пришло благодаря двум вещам, которые произошли одновременно независимо друг от друга. Во-первых, после войны во Вьетнаме исследователи вновь уделили большое внимание послевоенным травмам у ветеранов. (После каждой войны, начиная с Первой мировой, травму начинали усиленно изучать.) Во-вторых, в 1970–1990-х гг. стали больше изучать сексуализированное насилие, сексуальные домогательства и домашнее насилие. Клинические психологи, наконец, осознали, что травматические переживания не связаны с гендерными признаками и могут сказываться на психике кого угодно. Другими словами, эта совокупность симптомов может проявляться не только у женщин и солдат. И, наконец, в 1980 г. в третье издание[9]9
  Американская психиатрическая ассоциация. Диагностическое и статистическое руководство по психическим расстройствам. 3-е изд. (Diagnostic and Statistical Manual of Mental Disorders, 3rd ed.; Washington, DC: American Psychiatric Association Press, 1980; 238). – Прим. ред.


[Закрыть] Диагностического и статистического руководства по психическим расстройствам добавили термин посттравматический стресс (ПТС).

В начале 1990-х гг., когда ряд исследований показал, что психотерапевты внедряют ложные травмирующие воспоминания в сознание клиентов, этот этап подошел к концу. Тень недоверия, накрывшая из-за этого всю сферу исследований травмы, оказалась столь темна, что в 2009 году, когда я выбрала травму темой своей докторской диссертации, профессора рекомендовали мне отказаться от изучения научно опровергнутой теории.

Повторяющийся паттерн

На каждом из этих четырех этапов наблюдаются колебания: травму начинают исследовать, изучение идет интенсивно, совершаются новые открытия, а затем от этой темы резко отказываются. Многие важные фигуры в истории изучения травмы наблюдали эту картину и выражали свое сожаление по этому поводу. Абрам Кардинер и Герберт Шпигель, передовые ученые в сфере травмы после Второй мировой войны, сетовали на то, что травма «не изучается непрерывно, <…> а лишь периодически, и попытки ее изучения нельзя назвать очень усердными».[10]10
  Абрам Кардинер и Герберт Шпигель. Военный стресс и невротические заболевания (War Stress and Neurotic Illness; New York: Paul B. Hoeber, 1947; 1).


[Закрыть] Джудит Герман, феминистка и теоретик травмы, называет перерывы в изучении травмы «эпизодической амнезией».[11]11
  Джудит Герман. Травма и исцеление. Последствия насилия – от абьюза до политического террора. М.: Эксмо, 2022. Пер. Э. И. Мельник.


[Закрыть] Ветеран и военный журналист Дэвид Моррис описывает мир исследования травмы как «удивительно хаотичный», словно «площадь с игровыми автоматами на ярмарке, <…> где разные группы лишь иногда пересекаются, не говоря уже о слаженной работе».[12]12
  Дэвид Дж. Моррис. Злые часы. Биография посттравматического стрессового расстройства (The Evil Hours: A Biography of Post-Traumatic Stress Disorder; New York: First Mariner Books, 2016; 13–14).


[Закрыть]

Дело не в том, что тема травмы теряет популярность или к ней ослабевает интерес, и не в том, что в те или иные периоды люди с ней не сталкиваются, а в том, что, по словам Герман, «эта тема вызывает споры столь напряженные, что периодически предается анафеме»[13]13
  Герман. Травма и исцеление.


[Закрыть]. Слово анафема в древнегреческом языке первоначально обозначало принесение жертвы богам, как бы «разлучение» с этой жертвой, а позднее – отлучение от церкви, изгнание, проклятие. В какой-то момент самим ученым, по-видимому, хочется откреститься от этой темы, которая, подобно самой травме, превращается в разрушительную силу и начинает угрожать нашему пониманию себя, общества и того, как человек воспринимает окружающий мир. Мы обращаемся к изучению травмы лишь до того момента, пока не упремся в необходимость что-то делать с нелицеприятными сторонами самих себя и мира, который мы сами создали, и сразу отворачиваемся. И каждый раз, когда мы бросаем изучение травмирующих переживаний, то отправляем пострадавших от них в сумасшедший дом – в буквальном или фигуральном смысле, или в обоих сразу.

Что мы имеем на сегодняшний день

Я бы сказала, что в настоящий момент мы переживаем пятый ключевой этап в изучении травмы. Появление технологии сканирования мозга, которая позволяет увидеть, как кровь приливает к различным структурам мозга при воздействии разных стимулов, уже не позволяет нам игнорировать тот факт, что сильные переживания отражаются на нервной системе. Кроме того, целый ряд событий – политические конфликты, пандемия коронавируса и заметно более частые обсуждения психических заболеваний в общественном пространстве – снова вывел тему травмы на передний план нашего коллективного сознания. Сейчас о травме говорят гораздо чаще, чем раньше. И это хорошо по многим причинам. Благодаря этому мы начинаем понимать, что травма действительно существует, что эта тема серьезна, а значит, люди, нуждающиеся в помощи, получат ее с большей вероятностью. Однако современное общепринятое клиническое определение травмы пока не отражает достижений нейробиологии и психологии в этой области. И это огромная проблема, поскольку общественное представление о травме как раз основывается на клинической психологии.

Если поискать в Интернете «психологическая травма» или «ПТСР» (посттравматическое стрессовое расстройство), можно найти определения из Диагностического и статистического руководства по психическим расстройствам, которое сейчас доступно в пятом обновленном издании (DSM-5). Эти определения и формируют то, как мы воспринимаем травму и говорим о ней.

В Штатах руководство в шутку называют «клинической библией», поскольку все пользуются им в качестве справочника и поскольку, как и в настоящей Библии, интерпретация содержания постоянно вызывает споры. Иногда эти споры ведутся настолько ожесточенно, что медицинские течения начинают раскалываться на фракции, и вся работа встает.

Первоначально руководство задумывалось как справочник для медицинских специалистов и ученых, который позволял изучать данные исследований и выявлять корреляции. Страдают ли люди от большого депрессивного расстройства чаще в регионах, переживающих социально-экономический спад? Развивается ли шизофрения в определенном возрасте? Как часто генерализованное тревожное расстройство проявляется в сочетании с расстройством, связанным с употреблением психоактивных веществ?

Причина популярности руководства заключается в том, что благодаря классификации психических расстройств медицинским страховым компаниям легче принимать решения, кому выдавать страховки и на какой срок. Например, биологически обусловленное психическое заболевание – то есть связанное с вашей биологией, такое как биполярное расстройство или шизофрения – страховая компания может приравнять к физическому заболеванию и предоставить соответствующее страховое покрытие. В свою очередь расстройство личности, которое, как сейчас считается, возникает в связи с окружающей средой, а не с вашей собственной биологией, предполагает другой тип страхования (а иногда и вовсе его не предполагает).

Диагностическое и статистическое руководство по психическим расстройствам пересматривается раз в несколько лет с учетом новых результатов исследований. Поэтому описанные в нем диагностические категории представляют собой подвижную мишень, что только усложняет саму диагностику.

Руководство может найти любой желающий, однако оно недостаточно обсуждается для того, чтобы его содержание правильно понимали и контекстуализировали. Возможность бесплатно читать руководство – и благо, и проклятие. Материалы исследований психического здоровья сложны для понимания, а доступ к ним стоит дорого. И все же важно именно то, как мы этим доступом распоряжаемся. У нас может возникнуть соблазн самостоятельно диагностировать себя и других при помощи инструмента, который в лучшем случае несовершенен и которым нас не учили пользоваться. Зачастую медицинские термины становятся частью общественного тренда. Например, нетрудно заметить, что все бывшие вашей подруги вдруг стали «нарциссами», а все мамины соседи – «социопатами». В руках непрофессионала руководство не менее опасно, чем бензопила.

Знания об отличительных чертах характера и психических расстройствах могут стать важной отправной точкой для понимания себя и окружающих, но их нельзя назвать исчерпывающими. Приведу метафору из садоводства: чтобы вырастить цветущий сад, для начала нужны семена, но еще нужно знать, сколько воды и солнечного света им потребуется. Если будете действовать наугад, то рискуете погубить свои несчастные цветы еще до того, как они успеют отрастить корни.

В руководстве также нет информации о том, как диагностические категории развивались с течением времени и почему. А ведь история особенно важна, когда речь идет об определении травмы, поскольку привычное нам определение по большей части неверно и сильно вредит как медицине, так и обществу.

В текущей версии руководства в определении ПТСР сказано, что для диагностики данного расстройства пациент должен был непременно подвергнуться воздействию травмирующего стрессора. Вроде бы звучит логично. Если человек не пережил травму, то вероятность того, что у него разовьется связанное с ней расстройство, довольно мала. Однако в данной версии руководства не только говорится, что человек должен обязательно пережить травму, но и утверждается, какие именно события можно считать травмирующими: фактическую смерть или угрозу ее наступления, фактическое тяжелое ранение или его угрозу, а также фактическое сексуализированное насилие или его угрозу.

Всего три. Всего три типа событий считаются потенциально травмирующими.

Можно подумать, что это не представляет проблемы, поскольку такова точка зрения лишь в клинической психологии. И, если вы так подумали, вы неправы по двум причинам.

Во-первых, это представляет проблему даже в рамках клинической психологии. Если вы страдаете от травмы, которая не подпадает под эти критерии, и обращаетесь к специалисту, который воспринимает определение из руководства буквально (так делают многие, но, конечно, не все), вам поставят иной диагноз и назначат лечение от чего-то другого, но не от травмы. Это лечение может в какой-то степени улучшить ваше состояние, подобно тому, как жгут из подручных материалов может остановить кровотечение и ненадолго вас спасти.

Во-вторых, такие медицинские категории представляют собой проблему потому, что выходят далеко за пределы медицины. Споры и обсуждения между специалистами просачиваются в общество через СМИ в огромных масштабах. Они проникают и в наше собственное представление о травме и в наши разговоры о ней. Кроме того, даже если вам ни разу не попадалось упоминание о психологической травме или ПТСР ни в новостях, ни в соцсетях, определение из руководства со списком из трех критериев – тех самых, которые могут представлять собой потенциальные травмирующие факторы, – первым появляется в поиске. И это лишь прямые связи, которые прослеживаются между миром клинической психологии и обществом.

Причина, почему список не расширяют за пределы этих трех пунктов, заключается во вполне правомерном и обоснованном опасении: если мы дадим травме чересчур широкое определение, мы рискуем растянуть его настолько, что оно вообще потеряет смысл. Если потенциально травмирующим фактором может стать что угодно, то травма превращается в тривиальное явление человеческой жизни и больше не заслуживает изучения. И такой риск реален.

Однажды я нечаянно услышала разговор одной женщины в «Старбаксе»: она жаловалась, что закончился пряный тыквенный сироп, и что это ее (далее с гламурным акцентом) «глубоко травмирует». Мои студенты с улыбкой рассказывали мне, как их «травмируют» экзамены по химии и невкусная еда в университетской столовой. Как-то раз, узнав, что я специализируюсь на изучении травмы, один мужчина на вечеринке развлек меня рассказом о своей жене. Пытаясь привлечь его внимание в опасной ситуации, она назвала его не ласковым прозвищем, как обычно, а по имени, а он в отместку четыре дня с ней не разговаривал. Он явно ждал моего одобрения. С широко раскрытыми глазами и притворной ранимостью он объяснял: «Понимаете, она, типа, забыла, что я больше люблю, когда она меня так называет! Это ведь травма, правда?»

Скорее всего, нет, тыковка.

Если мы начнем называть травмой любую обиду на чужое поведение, не соответствующее нашим ожиданиям, чтобы одержать верх в споре и оправдать собственные капризы, это ни к чему хорошему не приведет. Нужно подобрать такое определение, которое учитывает множество потенциально травмирующих факторов, но при этом не размывается до бессмыслицы.

Как же это сделать? У меня есть идея, и мы вернемся к ней в главе 8. Вот что вам нужно знать уже сейчас: несмотря на то, что в клинической психологии по-прежнему идут споры об определении травмы, для вашего организма, сознания и эмоций все уже и так однозначно. Если у вас проявляется реакция на травму, значит, вы пережили травмирующее событие – независимо от того, как это определяет руководство, психологи, страховые компании или общество. Ваше тело, разум и эмоции говорят о том, что вам нужно о себе позаботиться. Мы упустили (а история изучения травмы в некотором смысле скрыла от нас) тот факт, что система, отвечающая за реакцию на травму – неотъемлемая часть нашей биологии.

Нейробиология реакции на травму. Пособие для начинающих

Одна из причин, почему реакция на травму настолько длительна, разрушительна и забирает столько сил, кроется в стыде, который мы по ошибке соотносим с последствиями травмы. Представление о том, что страдать после пережитой травмы стыдно, покоится на фундаменте недостаточных научных знаний и вытекающем из них убеждении, что эмоции существуют отдельно от биологии. На самом деле это не так. Пятый этап в истории изучения травмы в числе прочего подарил нам подтверждение того, что эмоции – явление биологическое, а совокупность симптомов, составляющих ПТСР, настолько же реальна и так же связана с телом, как костный перелом.

Каждый рассказ в главах 2–7 проливает свет на то, как реакция на травму связана с нашей биологией, поэтому я хочу начать с краткого объяснения устройства мозга. Моя цель – показать вам некоторые важные процессы в действии с точки зрения непрофессионала, чтобы проиллюстрировать, как травмирующие переживания воздействуют на мозг и весь организм в целом.

Стоит отметить, что нейробиология – невероятно сложная и быстро развивающаяся научная область, и в ней каждый день появляются новые исследования. То, что я объясняю в этой книге, в полной мере не отражает современного знания и тех споров, которые ведутся относительно приведенных концепций. Поэтому, если вы нейробиолог, имейте в виду, что мне известно, насколько данная область исследований сложнее и многограннее, и переходите сразу к главе 2.

Чтобы понять, что такое реакция на травму, нужно познакомиться с пятью областями мозга и организма.

1. Префронтальная кора

2. Миндалевидное тело

3. Гиппокамп

4. Гипоталамус

5. Симпатическая и парасимпатическая нервные системы

Мне нравится представлять, что префронтальная кора – это помощница генерального директора. Эдакая Пеппер Поттс из «Железного человека» – рациональная и сообразительная. Она часто спасает положение своей взвешенной и осторожной реакцией на более импульсивные, а порой и вовсе непродуманные мысли и идеи. Префронтальная кора находится в передней части мозга, позади глаз. Она очень умна и организованна. Она управляет такими сферами, как рациональное мышление, оперативная память (та, что требуется для выполнения текущих задач, как, например, приготовить блюдо по рецепту из поваренной книги), распознавание и обработка речи. Нейронные связи с этой областью мозга развиваются в последнюю очередь, поэтому у младенцев и малышей ясельного возраста еще как следует не налажен к ней доступ.

Миндалевидное тело располагается в центре мозга, а размером чуть больше грецкого ореха. Оно играет решающую роль в управлении эмоциями, эмоциональным поведением и побудительной мотивацией. Конечно, нейробиология эмоций гораздо сложнее, чем мы сможем здесь изложить, но сейчас нам важно понять, что именно миндалевидное тело фиксирует страх и угрозу. Когда у человека или животного отсутствует доступ к миндалевидному телу, они лишаются способности испытывать страх. В качестве метафоры можно представить себе датчик дыма на кухне. Его главная задача – предупредить нас об опасности. Эта область мозга развивается рано и устроена довольно несложно. Миндалевидное тело лишь фиксирует угрозу, и, если у него не нарушена связь с префронтальной корой, они вдвоем решат, реальная это угроза или воображаемая.

Гиппокамп находится в задней части мозга и отвечает за формирование и долгосрочное хранение воспоминаний. Без него было бы невозможно учиться или что-нибудь запоминать. Я часто представляю себе гиппокамп как картотеку. Как будто бы в нем аккуратно расположились ящички с папками, где хранятся наши долговременные воспоминания. В каждой такой папке есть три компонента: история события, связанное с ним эмоциональное содержание и набор значений (хронологических, личных, эмоциональных). Эта система хранения позволяет возвращаться к воспоминаниям, говорить о них и отчасти переживать их эмоциональное наполнение, а затем относительно легко убирать их на место.

Гипоталамус находится непосредственно над стволом головного мозга и контролирует передачу сообщений между мозгом и телом через вегетативную нервную систему (ВНС). ВНС можно сравнить с марионеткой, а гипоталамус – с кукловодом, который дергает за ниточки. Эти ниточки связаны со всеми непроизвольными функциями нашего организма, например, с частотой сердечных сокращений, пищеварением, дыханием и кровяным давлением. Работа гипоталамуса сложна, но главное, что о нем нужно понять, вот что: его работа – сохранить нам жизнь, изменяя функции различных систем в зависимости от того, угрожает нам что-нибудь или нет.

Чтобы по-настоящему разобраться, как работает гипоталамус, нужно рассмотреть небольшую часть нервной системы. Нервную систему можно представить себе в виде панели управления, которая помогает взаимодействовать различным системам организма и частям тела. ВНС – это часть панели управления, которая отвечает за функционирование внутренних органов. Она повышает или понижает кровяное давление, частоту сердечных сокращений и другие непроизвольные процессы, переключаясь между симпатической и парасимпатической нервными системами, которые включает и выключает гипоталамус. При наличии угрозы гипоталамус как будто бы щелкает переключателем, активизируется симпатическая нервная система, которая повышает давление, пульс и частоту дыхания. Когда угроза сходит на нет, гипоталамус снова щелкает переключателем, начинает работать парасимпатическая нервная система, которая все замедляет: давление падает, снижается пульс, дыхание приходит в норму.

Если бы наш мозг был видеоигрой, то целью игры было бы состояние гомеостаза[14]14
  Гомеостаз – способность организма сохранять стабильность внутреннего состояния, несмотря на внешнее воздействие. – Прим. ред.


[Закрыть]. При нем кровоток и электрическая активность распределяются равномерно по всей коре (той самой внешней части мозга с жутковатыми серыми извилинами). В таком состоянии все системы включены и снабжаются достаточным количеством энергии для нормального функционирования. Мозг постоянно получает и обрабатывает данные из внешнего мира и из самого организма, регулируя кровоток и электрическую активность. Когда происходит чрезвычайное событие, в мозге запускается ряд автоматических реакций, нужных для выживания в данный момент. Он активирует механизмы «бей, беги или замри», чтобы помочь нам выжить в моменты сильного стресса и опасности. Когда нас загоняют в угол, но мы чувствуем, что можем одолеть врага, то деремся. Когда нас преследует некто, кого нам не побороть, мы убегаем. Когда мы оказываемся в ситуации, где не получится ни драться, ни убегать, мы замираем.

Эти механизмы обусловлены эволюционной биологией. Это наши спасательные парашюты. Они основываются на нашей воле к выживанию, помогают справиться с ситуацией и адаптироваться к изменениям в мире, которые не всегда нам подвластны. Иногда бывает сложно вновь обрести контроль над этими механизмами, сбои в них могут вызывать длительные и вредные для организма симптомы. Однако все они созданы для того, чтобы спасти нас в момент эмоциональной перегрузки. Когда мы это осознаем, то поймем, насколько безосновательно и бесполезно связывать реакцию на травму с чувством стыда.