Текст книги "Из жизни домашних хорьков"

Автор книги: Мери Каммингс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 7 страниц)

Глава четырнадцатая
(Увези меня, папа!)

Как выяснилось, не было необходимости, дергаясь, как рыбка на крючке, судорожно заталкивать телефон себе за спину и садиться, чтобы получше его скрыть. Аронсон бы его, скорее всего, не заметил – он и меня-то с трудом видел. Он был пьян до невменяемости – еще хуже, чем вчера.

На лестнице он поскользнулся и последние несколько ступенек проехал на заду, но бутылки из руки не выпустил. Встал, вышел на середину подвала – и, явно с усилием, сфокусировал взгляд на мне.

– А-аа, сидишь… сука!

Я вздохнула с облегчением – не от его слов, а потому, что в этот момент мне удалось, нажав плохо слушающимися пальцами какую-то кнопку, заткнуть, наконец, несущийся из аппарата голос Пола.

– Сука! – злобно повторил он, по-собачьи оскалившись. Я с трудом понимала его – настолько у него заплетался язык. – И они все тоже суки! Нет, ты представляешь, что он мне сказал?! Гад, сволочь, говорит, не надо было, мол, тебя трогать – шла бы своей дорогой! Представляешь?!.. – Тут Аронсон вспомнил про зажатую в руке бутылку и сделал из нее несколько глотков. – Нет, ты представляешь?! Они тут будто и не при чем! Я ему твержу, что ты бы нас запросто заложила – а он, сволочь, говорит, сам разбирайся с ней теперь! Гад!

Под пальцами у меня был телефон. От этого становилось чуть полегче: вот она, ниточка в привычный мир нормальных людей! Сейчас… Сейчас этот тип уйдет – и я позвоню Стивену. И Биллу, и папе, и всем, до кого удастся добраться. Наверняка кто-нибудь догадается, что это я, и поймет, что я попала в беду. Пол же догадался!

Но Аронсон и не думал уходить. Вместо этого он принялся расхаживать по подвалу, то и дело прикладываясь к бутылке и продолжая высказываться. Язык у него с каждой минутой заплетался все сильнее, и мне удавалось различить лишь отдельные реплики: «Суки, сволочи… Сам, говорит, разбирайся… Будто они не при чем… Я им покажу – не при чем! Гады!..»

Телефон под рукой завибрировал. Наверное, это Пол, испугавшись, что я так внезапно разъединилась, пытался до меня дозвониться. Еще раз, еще…

Налетев на гору пластиковых штук, Аронсон со злостью пнул ее ногой, так что они разлетелись в разные стороны, и повернулся ко мне:

– Ну зачем, зачем ты явилась сюда?! Ведь все так хорошо складывалось, так хорошо! Сына моего она, видите ли, пожалела! Сы-ына, – передразнил он тонким голосом. – Да что с ним станется, с сы-ыном?! Если хочешь знать, он уже дома давно, у матери! Что я, по-твоему, изверг какой-то?! Обо мне бы лучше кто побеспокоился – ну что мне теперь делать?! Сволочи, сказали, чтобы я сам разбирался! – Я даже не успела удивиться: как так – выходит, я ошиблась, и мальчика никто не собирался продавать?! От следующей фразы Аронсона внутри у меня все похолодело: – Что я им – убийца какой-нибудь, что ли?!

В животе стало больно, словно туда кулаком ударили, рот наполнился горькой слюной… Теперь я наконец поняла, что означает это «разобраться», которое он так упорно повторяет.

Он собирается меня убить…

Он собирается меня убить – только решиться на это пока еще не может.

Убить?! Почему, за что?! Я не хочу, это неправильно!

– Избавляйся теперь от нее как хочешь, говорит – нас это не касается. А как мне от тебя избавиться? – продолжал изливать душу Аронсон. Подошел ближе – я сжалась, подумала, что сейчас он меня ударит – но он только пьяно погрозил мне пальцем. – Сволочи они, сволочи! И ты тоже, сука – зачем приперлась? Ну что мне теперь с тобой делать?!

Если бы я могла говорить, я бы сказала: «Отпусти! Отпусти, я никому ничего не скажу!» – и вообще готова была в тот момент ему все что угодно пообещать, так мне страшно было. Но я могла только молча смотреть на него и уговаривать себя не плакать.

Не дождавшись ответа, Аронсон снова побрел по подвалу, размахивая бутылкой, бубня себе под нос: «Я им всем покажу…» и то и дело поминая «сук и сволочей». Порой он проходил рядом со стоявшей у стены лопатой, и мне казалось, что он на нее поглядывает.

Меня подташнивало – чем дальше, тем больше; хотелось закрыть глаза, не смотреть на него, не видеть, не слышать…

Наконец он выдохся – а может, дело в том, что содержимое бутылки кончилось. Снова подошел, взглянул на меня и сказал с тоской в голосе:

– Ну что мне теперь делать?! Я же не могу, что они, не понимают?! – махнул рукой и тяжело потопал к лестнице.

Едва погас свет и затихли шаги, я начала лихорадочно извиваться, пытаясь добраться до телефона.

Скорее… нужно позвонить! Пусть приедут и меня спасут! Я не хочу, чтобы он меня убил, не хочу!

На этот раз пришлось действовать ощупью: на улице уже стемнело, и окно еле светилось. От неловких движений вывернутые и оттянутые руки немилосердно заломило, но это было неважно. Главное – вот он, аппарат! Перевернуть только осталось…

Ничего, сейчас нажму кнопку – экран загорится, виднее будет.

Экран действительно засветился, но то, что я на нем увидела, заставило меня похолодеть: сверху мигала надпись: «Батарея разряжена». Это значило, что я могу сделать один, максимум два коротких звонка – и все. Или и того меньше…

Стивен! Надо скорее звонить ему – он поймет, он поможет! И на этот раз ни в коем случае не ошибиться, потому что третьей попытки у меня уже не будет.

Тщательно, то и дело отодвигая голову, чтобы посмотреть на экран – все ли правильно?! – я вызвала меню, выбрала номер Стивена и нажала «соединить».

Когда раздался первый гудок, я замерла. Даже сердце, казалось, перестало биться. Еще гудок… неужели он не ответит?!

Гудок прервался на середине, и в тишине подвала раздался голос Стива:

– Алло? Джеки? Джеки, это ты?

Я от радости не сразу даже сообразила, что нужно ответить, и лишь потом отчаянно замычала, задыхаясь и всхлипывая – слезы сами потекли из глаз.

– Джеки, я ничего не слышу – шумит что-то! Что с тобой, где ты?! – надрывался Стивен. – Джеки!

И вдруг стало тихо.

В первый момент я подумала, что он нарочно отключился – решил сам перезвонить, авось лучше слышно будет. И лишь потом, когда экранчик на телефоне, сколько я кнопку ни давила, не загорелся, поняла, что все – батарея кончилась…

Под головой в трубе пошумливала вода, на коленях теплой тяжестью ощущался свернувшийся в клубочек Гарольд.

Я сидела, и мне было очень плохо. Плохо настолько, что это трудно передать словами…

Пока я возилась с телефоном, я почти не чувствовала ни боли, ни тошноты, ни жажды – не до того было, думала: вот сейчас позвоню, позову на помощь… Но теперь, когда никакой надежды не осталось, вся боль, которая до сих пор пряталась где-то в стороне, навалилась разом.

А надежды не осталось – это было уже ясно.

Единственным, кто знал, что я в опасности, был Пол. А что может сделать шестнадцатилетний мальчишка?! Прийти в полицию, сказать: «Она мне в трубку мычала»? При этом не зная ни где я нахожусь, ни кто меня похитил – ничего! Ему никто не поверит – никто, ни одна живая душа!

Пальцев я уже не чувствовала совсем, даже когда упиралась ими в бетон. Зато невыносимо давили туфли – наверное, ноги распухли. И спина болела, и шея. И очень холодно и противно было сидеть в мокрых штанах – извините за подробности, но… человек же не может больше суток обходиться без уборной, вот и… извините.

Дышать – и то было трудно: воздух проходил с трудом, с усилием, и каждое такое усилие отдавалось тупой болью где-то над глазами. Живот тоже болел. Болел так, будто его сжимал кто-то внутри. Наверное, от голода – я ведь уже больше суток ничего не ела. И не пила тоже.

Последний раз я ела у старушки с полтергейстом. Мы с ней тогда о хорьках разговорились – и я Гарольда выпустила, так она не знала, чем его угостить. И ветчину принесла, и сыр, и мороженое – сладкое, клубничное…

Она и мне мороженого предлагала, и еще чая, и пирожков – а я отказалась. Торопилась. Сюда торопилась!

Как именно это произойдет? И когда? Завтра? Или мне долго еще суждено сидеть и смотреть на этот низкий потолок, бетонный пол и кучу серых пластиковых штук?..

Представился вдруг скелет, прикованный к трубе, и Гарольд, который по-прежнему живет в подвале и ловит мышей.

А действительно – что теперь с ним будет? Ведь Аронсон, если сумеет его поймать, то наверняка убьет! Он и меня убить собирается – что ему какой-то хорек?!

Тем более, что Гарольд его укусил…

Я старалась отогнать эти мысли, вспомнить о чем-нибудь хорошем, что у меня в жизни было – получалось, что в основном о Стивене.

О том времени, когда мы вместе жили.

Когда он принимал душ, я любила к нему влезать в кабинку. Он поворачивался, обнимал меня, а по лицу вода текла. Он мокрый, скользкий – и теплый. Вода прохладная, а он теплый – так здорово! И вода по лицу…

Пить хочется очень…

Стоило зажмуриться, и перед глазами начинали мелькать яркие пятна, похожие на разноцветные лампочки, как на карусели. Или на рождественской елке…

Мы с папой всегда Рождество вдвоем отмечали, с тех пор как мама умерла. В гостиной обычно стояла большая елка с золотистыми шарами, с голубыми колокольчиками и гирляндой, и пахло от нее… так только от рождественской елки пахнуть может!

Папа клал под нее много подарков в красивых праздничных обертках, с записками – и от него, и от «дяди Билла», и от мамы тоже – как будто она еще жива. Он ее любил.

И Стивен меня любил. Любил, я же знаю!

Любил, пока я все не испортила этой историей с Ральфом Лореном. И так и не сказала ему, что до сих пор простить себе этого не могу… и теперь, наверное, уже и не скажу…

Иногда я отключалась – боль пропадала, а воспоминания становились такими яркими, что даже запахи, звуки чудились. Приходила в себя – и вокруг снова было темно и холодно, и хотелось быстрее вернуться обратно в забытье, где нет боли.

Однажды, словно наяву, совсем близко, я увидела отца на катере. На катере, на котором я, наверное, так и не побываю. Вокруг, до горизонта, океан… и брызги на лице – соленые…

Папа… Папа, приплыви, забери меня отсюда! Пожалуйста, мне очень страшно, папа…

Глава пятнадцатая
(Из жизни фреток)

Наверное, я забылась надолго, потому что когда снова открыла глаза, окошко уже светилось. Гарольда на коленях не было, но, повернув голову, я увидела, как он балансирует на досках – примеряется, пытаясь с них перепрыгнуть на трубу, проходящую вдоль стены футах в пяти от пола.

На меня навалилась какая-то глухая апатия. Больше не было сил думать и бояться. И чувства все словно притупились – ничего даже особенно и не болело, тело будто онемело.

Гарольд на трубе не удержался – сорвался вниз. Снова полез было на доски, но заметил, что я за ним наблюдаю, и побежал ко мне. Приласкался – щеку полизал, а потом в глаза мне посмотрел – жалобно-жалобно, словно хотел сказать: «Ну хватит тут сидеть, пойдем уже домой, а?!»

Я мысленно попросила у него прощения. Не надо было мне позавчера брать его с собой!

Позавчера… Кажется, давно, в другой жизни…

Гарольд немного еще покрутился около меня и убежал по своим делам. Я сидела и бездумно следила за ним глазами – как он под доски забрался, как по куче пластиковых штук лазает; как за мышью погнался, поймал ее и в угол унес.

Потом он опять полез на доски, снова попытался до той трубы добраться – на этот раз ему удалось. Побежал по трубе – вдоль одной стены, вдоль другой… Надо мной пробегал – остановился, голову свесил и покудахтал – смотри, мол, какой я ловкий! А я даже улыбнуться ему не могла…

Добежал до окна, встал на задние лапы и сквозь стекло глянул. И вдруг я увидела, как он толкает мордочкой и лапками створку – отодвигает вбок, точь-в-точь как дома открывал дверцу стенного шкафа. Толчок, еще… – створка сдвинулась, и хорек, даже не оглянувшись, скользнул в образовавшуюся щель.

Ну и хорошо. Пусть хоть он спасется! Он красивый и ласковый – наверняка его кто-нибудь подберет…

Я стала отключаться все чаще и чаще. И не всегда знала уже, что на самом деле происходит, а что только мерещится.

Аронсон приходил – спустился по лестнице, встал посреди подвала и на меня уставился. Наверное, если бы я была в нормальном состоянии, мне бы от его взгляда не по себе стало. А так – только скучно и все. Я закрыла глаза, чтобы его не видеть – куда интереснее были сразу появившиеся перед ними цветные пятна.

Следующий раз я очнулась оттого, что почувствовала – рядом Гарольд. Он покусывал меня за ухо, перебирал лапками в волосах, терся о щеку – как обычно делал, ласкаясь… Но как же, ведь он убежал, спасся?!

Подняла голову – и увидела лицо Стивена, совсем близко – и ужас, написанный на этом лице.

– Господи, Джеки, – пробормотал Стивен. – Что он с тобой сделал?!..

Он настоящий? Или как папа, привиделся?..

«Не плакать… Только не плакать!» – повторила я, как молитву. Закрыла глаза, потому что слезы все-таки потекли и сейчас станет нечем дышать…

Но он уже сдирал с меня пленку. Ох, как больно губам! И от этой боли я очнулась окончательно.

Кроме Стивена, в подвале был полицейский – смотрел на меня, стоя рядом на коленях. И Гарольд, действительно Гарольд! Он перепрыгнул на плечо Стивену, потом снова ко мне.

– Джеки, – повторил Стивен с ужасом. – Джеки!

– Да… – Я с трудом разлепила, казалось, уже навеки сросшиеся губы.

И начала хватать ртом воздух, и задышала, наконец, полной грудью.

Полицейский достал нож и принялся срезать у меня с ног пленку. А Стивен – смотрел и смотрел, словно ко мне притронуться боялся. Потом как-то очень неуверенно поправил мне волосы – а чего поправлять, я вся всклокоченная.

– Стив, я… – губы все еще плохо слушались. Я много чего сказать хотела – и как я его рада видеть, и – самое главное! – за ту историю с Ральфом Лореном прощения попросить.

Но тут он будто опомнился – ничего мне больше вымолвить не дал. Схватил вдруг меня, прижал к себе и стал целовать. Куда попало – в глаза, в виски, в волосы растрепанные…

Представляете, я черт-те какая грязная и ободранная – а он меня целует!

Полицейский сказал «Простите, мисс!» – и протиснулся к трубе. Отвязал меня от нее, отодвинул от стены и начал возиться с моими руками. Стивен тоже ему помогать полез… и когда они там, сзади, их распутали – вот тут я и поняла, что такое настоящая боль!

Суставы от неподвижного положения так занемели, что стоило шевельнуться – и показалось, будто руки из плеч выламывают. Я не удержалась, вскрикнула…

– Ну что ты, что ты! – Стивен подскочил, меня обнял, придержал – а полицейский медленно и осторожно передвинул вперед мои руки, сначала одну, потом другую. Я взглянула на них – и чуть не отшатнулась, такие кисти у меня оказались распухшие, сизые и страшные, а пальцы – те вообще были похожи на тухлые сосиски.

Тут мне все-таки стало нехорошо, и я потеряла сознание…

Папа прилетел вечером. К этому времени я, уже обработанная всеми возможными врачами и процедурами, тихая и благостная, лежала в палате, а Стивен кормил меня с ложечки персиковым йогуртом. Йогурта я не хотела, но делала вид, что ем с удовольствием – поэтому папа появился весьма кстати, а то бы мне и третью упаковку пришлось есть.

Чувствовала я себя не так уж и плохо, если учесть, что врачи обнаружили у меня сотрясение мозга, сильное обезвоживание организма и множественные ушибы по всему телу. Ну и руки, конечно, все еще распухшие были, так что сама я толком не могла ничего ни взять, ни удержать.

Папа меня поцеловал, спросил «Как дела?» – а потом достал фотоаппарат и говорит:

– Ну-ка, делай кислый вид, а то с такой довольной физиономией ты на жертву никак не тянешь!

Я, конечно, постаралась, как могла – но как же мне не быть довольной, когда и он приехал, и Стивен весь день от меня буквально не отходит: утешает, с ложки кормит, переживал, когда мне капельницу ставили!

Папа меня тут же сфотографировал. Я и спрашивать не стала, зачем – ясно, что не для семейного альбома, а для заметки под названием «Двое суток в плену у маньяка» (я бы, во всяком случае, ее назвала именно так) – материал-то, можно сказать, «из первых рук»!

На следующий день ко мне валом повалили посетители. И первым Стивен пришел – появился, как только впускать начали, сел у кровати и вытащил из сумки еще четыре упаковки йогурта, на этот раз клубничного – непонятно, с чего он взял, что йогурт больным полезен?!

А вторым…

Стив спросил, как я себя чувствую, по-хозяйски поправил на мне одеяло, а потом в коридор вышел. Я услышала, как он говорит кому-то: «Да заходи ты, не тушуйся!» – и в дверях появился… Информатор.

Медсестра, которая как раз в палате была, аж глаза вылупила – наверное, ей нечасто приходилось видеть посетителей с волосами гребнем и с разноцветными серьгами.

А я ему обрадовалась. И еще больше обрадовалась, когда он просиял до ушей и мне еще с порога рюкзачок из тисненой кожи показал – мне ли не узнать мою собственную запасную сумку для Гарольда?!

Медсестра наконец ушла, Пол к кровати подошел, сел – и я говорю:

– Ну давай его скорей сюда, давай моего спасителя!

Я, конечно, в шутку сказала – вспомнила, как Гарольд меня от Аронсона защитить пытался (он ведь на самом деле не кусается), и как мышью меня угощал, и как телефон мне принес…

Тут Стивен Пола по плечу похлопал:

– Вот кто, если по правде говорить, тебя спас!

На самом деле, как я потом узнала, спасли меня они все трое: Стивен, Пол и Гарольд. Точнее, Пол, Стивен и Гарольд – именно в таком порядке.

А дело было так.

Пол недаром говорил про свой ай-кью – парень он действительно умный. Как и я, он сразу понял, что в полицию идти бесполезно – тем более ему, с его репутацией малолетнего правонарушителя! И тогда он пришел к нам в редакцию.

К этому времени обо мне все уже беспокоились и не понимали, куда я пропала.

Беспокоился Стивен – даже домой ко мне съездить не поленился, стучал в дверь, но ему, конечно, никто не ответил. Папа нервничал, названивал из своей Калифорнии – как чувствовал, говорит, что со мной что-то не так. И беспокоился Билл: в жизни такого не было, чтобы я на работу не пришла – и не предупредила.

Поэтому, когда перед ним появился незнакомый панк, грохнул на стол телефон и заявил: «Вот! Ваша Джеки попала в беду! Ее похитили!» – Билл не стал сомневаться и выяснять, откуда этот панк обо мне что-то знает, а тут же позвал Стивена.

И Пол им все рассказал: и про ноутбук, и про письмо, и про встречу на Ленарт-стрит, и про фотографии, которые я ему показывала – и про то, как я ему вчера звонила и сказала, что отец похищенного мальчика – это тот самый красномордый тип с фотографии. И про мой последний звонок рассказал – про то, как я мычала и плакала, и ему с первой минуты ясно стало: меня похитили – и рот заткнули, чтобы говорить не могла.

А потом и свои умозаключения выложил: что раз я вчера ему сказала, будто у меня скоро какие-то новые сведения про красномордого появятся – значит, он, этот самый красномордый, с моим похищением наверняка каким-то боком связан…

Я сама там не была, но хорошо представляю себе эту картину – как они сидят втроем: Билл – немолодой, коренастый, на бульдога похожий – карандаш в руках крутит; Стивен – молча, побледнев, слушает (он всегда бледнеет, когда нервничает или злится); и Пол – тот, наоборот, раскраснелся весь, руками машет, им все рассказывает.

Потом они еще Тримейна позвали: у него есть опыт работы с полицией, да и знакомых там много, наверняка сможет посоветовать, что в такой ситуации надо делать.

А часы тикают, и ясно, что делать что-то надо, и побыстрее…

Задействовав «полицейские связи» Джеффа, они добыли телефон детектива Уорта – того самого, который мне подсовывал фотографии и пытался выяснить, как выглядел похититель. Сначала по телефону с ним поговорили, а потом Стивен к нему поехал – за город, в охотничий домик. И сумел полицейского убедить, что мне грозит опасность, а для этого, что называется, «взял грех на душу»: сказал, будто я ему звонила (про Пола даже не упомянул) – и смогла произнести всего несколько слов, тихо и неразборчиво – но из них ясно, что меня держат взаперти и что Арчи Аронсон каким-то образом в этом замешан.

Понятно было, что ордера на арест на основании столь зыбких улик никакой судья не даст. Поэтому оставалось одно: с утра пораньше поехать к Аронсону и попытаться взять его, что называется, «на испуг» – в надежде, что он либо сам каким-то образом себя выдаст, либо в доме у него найдется что-то, что даст основания задержать его и как следует допросить.

Поехали они втроем: Уорт, его напарник Макнил и Стивен – на всякий случай, вдруг в доме обнаружатся какие-то мои вещи, и человек, хорошо знающий меня, сможет их заметить!

Аронсон открыл им не сразу, полусонный и злой. Перегаром от него несло за несколько футов.

– Это детектив Макнил, а я детектив Уорт, мы с вами уже встречались, – начал Уорт. – К нам поступили сведения, что вы силой удерживаете в своем доме женщину.

– Я? Бабу, силком? Да какого черта?! – рявкнул Аронсон. – А это кто? – ткнул он пальцем в сторону Стивена.

Стив говорит, что к этому времени он уже знал, чувствовал, что я где-то рядом!

– Нам бы хотелось, если позволите, осмотреть ваш дом, – не обращая внимания на его слова, продолжил полицейский.

– Я что – обязан вас впустить?!

– Если вы нас сейчас не впустите, мы затребуем ордер на обыск и придем снова.

– В таком случае – требуйте ордер. Потому что иначе я вас к себе домой пускать не собираюсь. Какого черта?! – сказал Аронсон нагло. – И все-таки – кто это такой? – снова указал он на Стивена.

И тут, откуда ни возьмись, появился Гарольд. Стив заметил его, только почувствовав, как он карабкается по его брюкам, и подхватил на руки.

Аронсон сделал движение, словно собираясь схватить хорька – Стивен отступил на шаг и спросил:

– Откуда у вас этот хорек? – обернулся к полицейским: – Это ее, ее фретка, понимаете? Значит, и она…

– Чего? – перебил Аронсон. – Да я эту чертову крысу для сына купил!

– Для сына? Джеки бы в жизни с ним не рассталась!

– Почем мне знать?! Я его за двадцатку купил, у пацана какого-то!

– Так вы утверждаете, что это хорек вашей подруги? – спросил Уорт.

– Да, это хорек Джеки. Она где-то здесь, поблизости!

Словно поняв, о чем они говорят, Гарольд соскочил на перила, оттуда – на крыльцо. Отбежал на пару шагов, остановился и оглянулся.

Стивен бросился за ним. Хорек завернул за угол дома, пробежал вдоль стены и нырнул в приоткрытое оконце у самой земли.

– Она там, – уверенно сказал Стив, показывая на подвальное окно.

Нервы Аронсона не выдержали: оттолкнув Уорта, он бросился к калитке. Полицейские перехватили его на полпути. После этого у них уже не осталось сомнений, что надо обыскать дом.

Вход в подвал нашли довольно быстро.

В больнице у меня полицейские появились только после обеда. К этому времени у меня уже успели побывать и папа, и Билл, и еще пара наших репортеров, и целая делегация от «женской странички», и Джефф Тримейн, и снова Пол – отнес домой Гарольда, покормил и вернулся.

А Стивен – тот вообще от меня не отходил, распоряжался, будто у себя дома. Джефф попытался меня поподробнее расспросить, как и что там в подвале было – так Стив на него буквально коршуном налетел:

– Ты что?! Она же устала! Завтра, завтра!

Будто не понимает, что Джеффу это не просто так, а для дела надо! Но я знала, что спорить с ним бесполезно.

Зато когда полицейские пришли и Стива за дверь выставили – я их тут же попросила дать мне сумку и сказала:

– Господа, вы извините меня на минутку?

Те послушно вышли и вернулись через пять минут – подумали, наверное, что мне «носик попудрить» надо. На самом деле хватило бы и минуты – обычно я в диктофоне кассету меняю секунд за десять, но тут пальцы все еще не очень слушались.

Я рассказала им все как было, с подробностями. Только в одном слегка скривила душой: сказала, что ноутбук тот нашла, случайно, в парке.

Думала, они меня спросят, почему я его в полицию тут же не отнесла – на это у меня уже готов был ответ: что, мол, собиралась, но решила включить и посмотреть, а вдруг там какие-то данные владельца. И тут как раз письмо пришло, и мне оно подозрительным показалось… ну и так далее.

Но слава богу, об этом меня никто не спросил…

Полицейские ушли, и Стив тут же снова в палате появился. Я из-под подушки диктофон вынула, кассету вытащила и ему протягиваю:

– Вот, отдай это Джеффу – тут весь мой допрос записан, ему пригодится.

Стивен взял ее и странно посмотрел на меня; усмехнулся, покрутил головой.

Ну а как иначе? – я же журналистка!