Текст книги "Из жизни домашних хорьков"

Автор книги: Мери Каммингс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 7 страниц)

Неожиданно что-то схватило меня сзади за шею – так сильно, что я даже вскрикнуть не смогла – рвануло в сторону и повернуло.

Я увидела перекошенную и побагровевшую от злости морду Аронсона.

– Ты что тут вынюхиваешь, сука?! – рявкнул он.

Глава двенадцатая
(Самая страшная)

Меня чуть не стошнило – так от него несло перегаром и еще чем-то кислым и мерзким.

– Я… я… Я журналистка! – еле выговорила я трясущимися губами.

– Че-его?!

– Журналистка! Интервью пришла взять!

За свою жизнь где я только не побывала, с кем только не разговаривала – журналисту с разными людьми дело иметь приходится – но этот огромный, вонючий и пьяный мужик, который вцепился мне в шею так, будто придушить собирался, перепугал меня до смерти!

– А ну, пошли! – он перехватил меня за плечо и, подталкивая в спину, то ли повел, то ли поволок к крыльцу – вырваться было невозможно, оставалось только перебирать ногами и стараться не упасть. Почему-то мне не пришло в голову закричать, позвать на помощь – может, потому, что ситуация казалась немного нереальной, словно из нормального мира, где светят фонари, ходят люди и машины ездят, я попала в какой-то фильм ужасов.

Вблизи кухня оказалась еще хуже, чем выглядела через окно. Сквозь стекло хоть не чувствовалось, как там воняет. Похоже, в этом доме все, включая и самого хозяина, пропахло этой самой мерзкой кислятиной, к которой примешивался стойкий запах спиртного. В жизни больше пива в рот не возьму!

Войдя на кухню, Аронсон дал мне пинка, так что я отлетела в противоположный угол и быстро села на подвернувшуюся табуретку, надеясь, что она окажется не очень грязной.

Сам он костяшками пальцев, как горилла, оперся о стол и недобро прищурился.

– Я тебя видел… там, когда Билли моего… – как-то ненатурально всхлипнул, будто поперхнулся, схватил со стола бутылку и сделал большой глоток.

– Да, – сказала я торопливо. – Я же говорю, я журналистка, вот! – достала из кармана удостоверение, протянула.

– Джермейна Макалистер, – прочитал он и поднял глаза. – А ты у матери была?

– Что?

– У стервы моей бывшей, спрашиваю, была уже?

– Н-нет…

– Ну и не ходи. Она тебе такого наговорит!.. Будто сама святая, а не тем же говном, что и все вокруг, срет! Сука!

Аронсон кинул мое удостоверение на стол, а сам плюхнулся на табуретку, торопливо вылил из бутылки остатки содержимого в стакан и выпил до дна. Пошарил по столу глазами и, обнаружив «непорядок» – пустую бутылку – отправил ее на пол.

Теперь я видела, что пьян он до невменяемости – еле на ногах держится – и понимала его бывшую жену: я бы с таким человеком и дня не прожила!

– Заплатишь? – глаза его поблескивали, казалось, он присматривается ко мне.

– За что?!

– Ну, за интервью! Или ты чего здесь делала?

– A-а… да, конечно!

– Сколько?

Я немного пришла в себя. Подумала – если он требует мзду за интервью, значит, все не так страшно, как мне почему-то вначале показалось. Обычный пьяный придурок. И чего я его так испугалась?!

– Об этом можно поговорить, если будет… интересный материал.

– Триста, – с вызовом брякнул Аронсон и наклонился вперед. – Я ведь могу сейчас полицию вызвать и сказать, что ты у меня по двору шастала. И тебя, как пить дать, за незаконное вторжение в участке до утра продержат! За незаконное вторжение, – повторил он, словно смакуя эти слова. – А дашь три сотни – и в полицию звонить не стану, и, может, еще расскажу чего-нибудь интересное!

В глубине души я была согласна, чтобы он вызвал сейчас полицию, согласна была даже провести ночь в участке – лишь бы не оставаться ни минуты больше в этом доме. Но инстинкт журналистки возобладал:

– Ну и что же ты мне интересного расскажешь?

– А… расскажу, расскажу – вот увидишь! – ухмыльнулся Аронсон. – Мало не покажется! Вот только дай-ка пивка возьму – виски запить! – Он прошел к холодильнику, открыл дверцу и забренчал бутылками.

Я торопливо потянулась за удостоверением – неприятно было, что оно до сих пор лежит на липкой грязной клеенке.

И в этот момент он меня ударил по голове, не знаю – бутылкой или еще чем-то. Я не успела ни испугаться, ни даже боли толком не почувствовала: удар… и в глазах потемнело.

Очнулась я в подвале. Почему-то я сразу поняла, что это большое помещение с бетонным полом и низким потолком – подвал. Вокруг громоздился всякий хлам: доски, куча ржавых железок и каких-то непонятных пластиковых штук, коробки, гора старой мебели – похоже, ее десятки лет здесь копили. Вдоль стен тянулись трубы, а наверху, под самым потолком, виднелись два небольших окошка.

Но мне было не до того, чтобы оглядываться по сторонам. Я сидела на полу, прислонившись к чему-то жесткому и неудобному, руки мои были связаны сзади, рот заклеен липкой пленкой, а Аронсон трудился над моими ногами, обматывая их чем-то и приговаривая:

– Сука! Думала, я тебя не узнаю?! Это ведь ты у церкви была, да? Уже тогда за мной шпионила, а потом, в парке, тоже следила?! Ну, вот и доследилась!

Голова страшно болела, просто горела. Я не сразу поняла, что происходит и почему мне не шевельнуться – а потом судорожно забилась, пытаясь вырваться из его рук.

– Сиди смирно! – Аронсон зажал мои ноги, сделал еще пару витков и выпрямился. – Вот так с вами, бабами, со всеми поступать надо – чтобы сидели и не вякали!

Забыв про заклеенный рот, я хотела было сказать: «Ты что, с ума сошел?!» – но получилось только мычание.

– Отпустить, небось, просишь? Журнали-истка! – ухмыльнулся Аронсон. – Сейчас мы разберемся, кто ты на самом деле такая!

Он шагнул к стоявшему слева от меня столу. Я увидела, как он берет мою сумку, сует туда руку – замычала, забилась, пытаясь сказать «Не надо, не смей!» – но было уже поздно.

С громким проклятием Аронсон выдернул из сумки руку – на запястье у него висел Гарольд. Оказавшись снаружи, хорек отцепился и молниеносным движением скользнул по рукаву вверх, к лицу; спрыгнул на стол. Еще мгновение – и он был уже на полу; отбежал на несколько шагов и остановился.

Аронсон обернулся и оторопело, словно не веря самому себе, посмотрел на кровоточащую руку – потом на меня. Пошарил вокруг глазами, наткнулся взглядом на хорька.

– Ах ты, сволочь! – медленно произнес он. Не спуская глаз с Гарольда, потянулся к лопате, стоявшей у стены.

Гарольд тоже уставился на него и зашипел – отступать перед врагом он явно не собирался.

– Крыса поганая! Ну иди, иди сюда! – сказал Аронсон почти шепотом и начал медленно поднимать лопату, занося ее вбок. Осторожно сделал пару шагов к хорьку. – Сейчас ты у меня получишь…

И в этот момент я изо всех сил пнула его под колени связанными ногами. Толчок удался на славу: Аронсон, как подрубленный, грохнулся на пол, лопата лязгнула по бетону, а Гарольд испуганно метнулся под доски.

Сердце мое отчаянно колотилось. Я понимала, что этот толчок безнаказанным не останется и сейчас на меня обрушится вся злость озверевшего пьяницы – но что же еще было делать? Ведь он чуть не убил Гарольда!

Аронсон медленно встал на четвереньки, потом неуклюже, как медведь, выпрямился и повернулся ко мне с перекошенным лицом – таким страшным, что я невольно отшатнулась. Только теперь я поняла, что Гарольд, похоже, успел еще тяпнуть его то ли за ухо, то ли за щеку – вся правая сторона лица была залита кровью.

– Ну ты и дря-янь!.. – покачивая головой, даже не сказал – прорычал он. – Ничего, сейчас ты у меня получишь!

Когда он расстегнул пряжку ремня, я перепугалась жутко. Потом на секунду обрадовалась: чтобы изнасиловать, ему придется меня развязать! Авось удастся отбиться и вырваться, он ведь на ногах еле держится!

Но оказывается, на уме у Аронсона было совсем другое. Резким движением он выдернул из джинсов ремень и намотал конец на руку.

– Сейчас ты мне все расскажешь! Все-е! И откуда про наши дела узнала, и про то, как ходила за мной всюду, шпионила… Интервью!.. Знаю я эти интервью – ты ведь у церкви не просто так оказалась?!

Не знаю, соображал ли он, что даже если бы я очень хотела, едва ли я могла что-нибудь ему ответить с заклеенным ртом.

Он щелкнул ремнем в воздухе и сделал шаг вперед. Я замычала, замотала головой, попыталась отползти.

Тяжелая пряжка врезалась в стену в каких-нибудь трех дюймах от моего лица.

– Говори, сука, чего ты там вынюхивала?!

И вот тут-то я сказала про себя: «Да, крепко ты влипла, Джеки Макалистер!»

Глава тринадцатая
(Гарольд и телефон)

Вокруг было темно. Я сидела и дрожала. Мне было очень страшно. И холодно. И больно, и все вместе.

Сидела и старалась не плакать. Не из какой-то там гордости – а потому что… вы пробовали когда-нибудь плакать с заклеенным ртом? Через минуту уже задыхаешься – из носа, извините, сопли текут!

Меня никто никогда раньше не бил. В школе дралась, конечно, но это не в счет, а папа меня в жизни пальцем не тронул. Я и не знала, как это больно, когда ремнем бьют.

Не то чтобы Аронсон меня сильно избил – слишком он был пьян и большей частью промахивался. Но было жутко вспоминать, как я отползала, старалась увернуться от ударов или хоть лицо спрятать – а он шел за мной, бормотал что-то и размахивал ремнем. Несколько ударов все-таки попало по плечам и спине, один даже по уху – очень больно.

Потом он подтащил меня к стене и привязал за связанные руки к трубе, так что я могла только сидеть, прислонившись к ней спиной, или лечь набок – больше ничего.

Выключил свет и ушел. А я осталась сидеть. И мне было очень холодно, больно и страшно.

И главное, я не представляла себе, что будет дальше. Что Аронсон собирается со мной сделать? Может, к утру протрезвеет, поймет, что натворил, и отпустит? Но верилось в это с трудом…

В подвале пахло плесенью, сыростью и ржавчиной. Вода в трубе за спиной шумела – или это шумело у меня в ушах?

Когда Аронсон ушел, я попробовала разорвать ленту, которой были связаны у меня ноги и руки – такую же, как та, что заклеивала рот. Ничего не вышло – зря старалась, только рукам больно стало.

Так что в конце концов я решила не тратить понапрасну сил. Подтянула под себя ноги, вся в комок сжалась, чтобы теплее было, а пальцы, которые от холода ныли, исхитрилась и запихнула в брюки, за пояс, к самому телу – и больше не шевелилась.

Почувствовав легкое прикосновение к бедру, я чуть не взвизгнула от неожиданности, но потом поняла, что это Гарольд. Он влез ко мне на колени, встал на задние лапки, опираясь передними о грудь, и начал, похоже, обнюхивать ленту у меня на лице.

Я мысленно взмолилась: «Сорви ее! Сорви!» – но хорек вместо этого забрался ко мне на плечо, полизал ухо и пристроился на шее «воротничком» – он часто так спал. Я потерлась об него щекой – он был теплый и уютный, и пахло от него по-домашнему. На глаза сразу снова навернулись слезы.

А с ним что теперь будет?

Ночь тянулась бесконечно. Я почти не спала, лишь порой ненадолго отключалась, потом снова открывала глаза – вокруг была все та же темень.

Наконец окошко под потолком понемногу начало светлеть. Гарольд проснулся, соскользнул с моего плеча и побежал куда-то.

От неподвижной позы все тело болело, особенно ломило плечи. Я попыталась, насколько могла, подвигаться, чтобы кровь разогнать; пошевелила пальцами – они затекли, плохо сгибались и почти ничего не чувствовали. Голова тоже болела – особенно сзади, там, где Аронсон меня ударил.

Окошко продолжало светлеть, потом и солнце проглянуло – поползло квадратиком по стене.

Гарольд бегал взад-вперед по подвалу, что-то вынюхивал – изучал обстановку. Он ведь любопытный очень, как и все хорьки. Я только успевала голову поворачивать: он то прятался за кучу мебели, то пробегал по трубе под самым потолком, ловко перескакивал с нее на доски, спускался вниз. Затем юркнул в кучу валявшихся на полу пластиковых штук, выскочил с противоположной стороны и побежал ко мне.

А во рту у него – о господи, я даже не сразу поняла, что это такое! Он тащил мышь!!! Большую и, кажется, мертвую!!!

Не завизжала я только потому, что был заклеен рот.

Он подбежал вплотную, бросил мышь передо мной и уставился на меня с довольной мордочкой – наверное, ждал похвалы. Я замычала («Убери! Убери это немедленно!!!») и, насколько могла, постаралась отползти от «подарка».

Хорек с недоумением взглянул на меня, мне показалось, что даже пожал плечами – подхватил мышь и побежал под стол. Я отвернулась – понятно, что он хищник, но смотреть, как он ее ест, не хотелось. Хватило и того, что я это слышала.

Насытившись, Гарольд снова влез ко мне на колени и свернулся клубочком. Но не прошло и нескольких минут, как он вдруг вскинулся, прислушался – соскочил с колен и опрометью бросился к доскам.

Тут и я услышала шаги на лестнице.

На этот раз Аронсон, похоже, был трезв. Симпатичнее от этого он не стал. Правая рука в том месте, куда вцепился Гарольд, была заклеена пластырем, но никаких следов укуса на лице я не заметила.

Он взглянул на меня и нахмурился, словно я была неприятной помехой, которую он не ожидал здесь увидеть. Подошел, присел на корточки и резким движением сдернул с моего лица липкую пленку.

Я вскрикнула от боли: за ночь она присохла к губам и, казалось, отодралась вместе с кожей.

– Еще раз вякнешь – по морде получишь! – злобно посулил он. Верхняя губа у него подергивалась, как у скалящейся собаки. – Понятно?

– Понятно… Попить дай!

– Обойдешься! Откуда ты про нас узнала?

– Да я ничего не знаю! Я журналистка! Просто…

– Не ври! – он хлестнул меня по лицу тыльной стороной ладони. – Отвечай! – снова занес руку.

– Я… ноутбук купила. Чужой. Там письмо было. Об остальном сама догадалась. Я журналистка, понимаешь, я…

– Я-асно, – протянул Аронсон, перебив меня. – А этот, в сумке, кто был?

Мне удалось наконец рассмотреть, куда его Гарольд укусил – оказывается, в ухо. Там до сих пор была видна запекшаяся кровь, но совсем немного.

Жаль, что немного! – не смогла я удержаться от злорадного чувства.

– Фретка.

– Из Африки дрянь какая-то, что ли? – вслух удивился он.

Я не хотела говорить, что на самом деле это всего лишь домашний хорек. Стоит Аронсону догадаться, что Гарольда можно выманить – на мясо, скажем – и… даже думать об этом было страшно, сразу вспоминалась вчерашняя лопата.

Но, похоже, на самом деле Гарольд его интересовал мало. Взглянув на сорванную с моих губ ленту, он отбросил ее в сторону – встал, взял со стола рулон и оторвал от него новый кусок.

– Послушай, но это же твой сын! Сын! – осмелилась сказать я. – Неужели для тебя деньги важнее всего?!

– С него не убудет! – огрызнулся Аронсон и, прежде чем я успела еще что-то сказать, снова заклеил мне рот.

Я была вынуждена молча смотреть, как он вытряхнул на стол все содержимое моей сумки, поворошил вещи – забрал кошелек, ключи от машины и пошел к лестнице.

Пить он мне так и не дал.

Стоило ему уйти, как Гарольд вылез из-за досок и снова принялся деловито рыскать по подвалу. Молодец он, сразу сообразил, что от этого типа нужно держаться подальше!

А я вот не сообразила…

Наверняка героиня любого боевика, случись ей оказаться в этом подвале, нашла бы уже десяток способов отсюда выбраться. Но мне ничего в голову не лезло – только то, как пить хочется, как голова болит и как неудобно и жестко сидеть на этом бетоне.

Вначале я смотрела, как хорек шныряет вокруг мебельной кучи и сует нос во все щели, потом глаза у меня стали постепенно слипаться. Все-таки я всю ночь не спала, а к холоду то ли уже притерпелась, то ли днем не так холодно было, как ночью…

Очнулась я от того, что Гарольд весьма чувствительно пробежал по моим ногам. Он хоть и легкий, но когда хочет – как слон топает.

Вскинула голову – он стоял совсем близко, выжидательно на меня глядя. А в зубах у него был… сотовый телефон! Мой собственный сотовый – со стола, наверное, стащил, куда Аронсон вещи из сумки вытряхнул.

Гарольд обожал воровать у меня сотовый – специально, чтобы я за ним погонялась и поотнимала. Носился с ним по дому, оборачивался с задорной мордочкой: «Ну поймай, поймай меня!» – и нырял куда-нибудь за диван. А потом, когда ему надоедало, бросал телефон где попало.

Мы оба знали, что это игра, но иногда я жутко злилась, когда приходилось аппарат из-под шкафа шваброй выгребать!

Вот и сейчас хорек решил, наверное, расшевелить меня: ну чего я целый день на месте сижу?! – и принес знакомую «игрушку». Я же смотрела на него, как на чудо, на ангела господня. Во мгновение ока во мне проснулась надежда: если у меня будет телефон, я смогу позвонить, позвать на помощь!

Гарольд нетерпеливо топтался возле моих ног, готовый в любой момент сорваться с места и удрать вместе с аппаратом. Этого нельзя было допустить ни в коем случае!

Эх, если бы я могла посвистеть! Он у меня приучен на свист прибегать и на плечо забираться – я его за это обычно сухим печеньем угощаю.

А может, другой похожий звук сойдет?!

И я взвыла, как могла тоненько и жалобно, мысленно умоляя его: «Миленький, ну пожалуйста, подойди ближе!» – со стороны это, наверное, напоминало собачий скулеж.

Гарольд от удивления наклонил голову, ушки встопорщил: что это со мной?! Я запищала еще жалобнее.

Он подошел ближе. В ответ я вдохновенно проскулила какое-то подобие вальса из «Спящей красавицы», закончив его на высокой ноте.

Возможно, тонкий ценитель музыки и счел бы эти звуки режущим ухо воем – но у Гарольда от восторга аж челюсть отвисла. Выронив телефон, он полез мне на колени, ткнулся носом в лицо: «Еще, еще давай!»

Я тут же прихлопнула аппарат ногами. Еще пару раз пискнула Гарольду, чтобы его совсем уж не разочаровывать, и заерзала, спихивая его с колен. Мне было не до него – предстояло решить еще одну непростую задачу: подтянуть к себе телефон, лежавший под лодыжками.

Как ни странно, справилась я с ней достаточно легко – легла набок и связанными ногами осторожно пододвинула аппарат: одно резкое движение, скользнет по полу, отскочит – и поминай как звали! В результате он оказался под коленями. Я перевернулась на другой бок и повторила маневр, на этот раз подтащив телефон коленями к животу.

Еще пара минут – и вожделенный аппарат лежал у меня перед самым носом! И только тогда я впервые задумалась: а дальше-то что делать?! Ладно, номер можно попытаться носом набрать (хорошо, что у меня простой аппарат, а не модный, с откидывающейся крышечкой) – но говорить с заклеенным ртом как?!

Увы, издаваемые мною сдавленные звуки едва ли могли сойти за членораздельную речь. Неплохо получалось лишь некое подобие «угу» или «ага» – звучало оно как «ы-ы», но при желании нетрудно было понять, что это знак согласия.

Негусто! Но делать нечего – нужно обходиться тем, что есть.

Для начала я нажала носом кнопку – экранчик послушно загорелся. Ага, получается!

Теперь – куда звонить? В полицию – бесполезно, услышав мое мычание, они просто повесят трубку. Нет, решила я, звонить нужно тому, кто хорошо меня знает – то есть Стивену. Он умный, он сразу поймет, что это я и что я попала в беду! Да и позвонить ему проще простого: его номер должен быть в «списке последних набранных номеров», я ему вчера вечером сообщение оставляла!

Я тщательно прицелилась и клюнула нужную кнопку – на экране высветился список. Теперь третий по порядку номер нужно выбрать – черт, телефон куда-то в сторону отъехал! – и слева кнопку нажать – «соединить». Как это просто пальцами делать – и как, оказывается, непросто носом!

Гудок… еще гудок… еще…

– Але! – отозвался телефон голосом Информатора. А он здесь откуда? Я что, что-то не то нажала? Но раздумывать об этом было некогда.

– Ы-ы… и! – единственное, что удалось мне ответить вместо вразумительного «Это я!».

– Але! – повторил Пол с недоумением. – Это кто?

– Ыыы! Ыу-уу! Ы-ы!

– Слушай, хватит дурака валять! Говори нормально!

– Ы! Ы! У-у-у!!! – энергично воспротивилась я.

– Все, вешаю трубку!

– Ы-ы-ыыы!!!

И в этот момент произошло чудо!

– Джеки?.. – неуверенно спросил он.

– У-ыыы!!!

– Я твой номер вижу на экранчике – это ты?

– Ы-ыыы!!! – взвыла я еще жалобнее.

– Давай, я тебе перезвоню!

– Ы-ы-ы-ы-ы! – это был вопль отчаяния: да что он – не понимает, что перезванивать бесполезно, говорить я все равно не смогу?!

– Джеки, что с тобой? У тебя проблемы?

– Ы-ы!

И тут… Пол мне как-то хвастался, что у него ай-кью чуть ли не двести – теперь я поверила, что парень – гений:

– Тебя… тебя похитили? – спросил он.

– Ы-ы! Ы-ы!

– И ты не можешь говорить?

– Ы-ы!!!

– Джеки… Джеки, ты только не волнуйся! – посыпались слова из трубки. – Не бойся, пожалуйста! Я сейчас что-нибудь придумаю! Мы тебя спасем, обязательно спасем, не бойся! Тебе плохо? Они тебя обижали? Ты где? Ах да, ты же говорить не можешь! Сейчас я… сейчас мы…

Я так и не узнала, что Пол собирался сделать. Внезапно вспыхнувший в подвале свет резанул по привыкшим к полумраку глазам, и на лестнице послышались тяжелые шаги.