Текст книги "Любимый враг"
Автор книги: Мэри Брэддон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 13 страниц)
– А вы не боитесь, что среди ваших подчиненных найдется негодяй, который станет торговать тайнами ваших клиентов? – спросила Сьюзен.
– Нет, мисс Родни, потому что я никогда не посвящаю своих подчиненных в эти тайны. Они должны установить некоторые факты и вести слежку за определенными людьми, но они никогда не знают, для чего и зачем это делается. Человек слаб. Но вообще-то я знаю своих агентов. Они не станут прибегать к шантажу. Это главное и неколебимое условие в нашем розыскном деле, леди Перивейл. Но они могут проболтаться, в этом я за них поручиться не могу. Иногда это случается.
– Да уж, наверное, – ответила Сьюзен, – но ведь шантажисту не надо уничтожать свою жертву, ему важно выжать деньгу.
– Вижу, что вы знаете толк в бизнесе, мэм. Но я в розыскном деле уже много лет и знаю много такого в нашем ремесле, о чем не ведают молодые. Ах, мисс Родни, – сказал Фонс, воодушевляясь при виде живейшего интереса, отражавшегося у нее на лице, – я мог бы вам порассказать такие случаи из моей практики, от которых волосы становятся на голове дыбом.
– О, пожалуйста, расскажите. Я обожаю такие истории!
– Но сейчас уже почти одиннадцать, – ответил Фонс, взглянув на часы из севрского фарфора напротив, – и я уже слишком долго испытываю терпение леди Перивейл. А кроме того мне надо успеть на поезд до Патни, где я живу, когда приезжаю в Англию. Уже десять дней, как я не виделся с женой, а завтра в девять утра я должен отплыть в Марсель.
– Вы, наверное, не часто бываете дома?
– Нет, мэм. Большую часть жизни я провожу как мильтоновский Сатана:
«Брожу я по земле и вдоль, и поперек,
На горы возносясь и низвергаясь в пропасть…»
К тому же у меня есть квартира на Эссекс-стрит, где меня можно найти по делу, когда я бываю в Лондоне. Раньше я жил в Блумсбери и там меня всегда можно было застать, если возникала необходимость, но несколько лет назад я покинул Скотланд-Ярд, выйдя на пенсию, и снял домик в Патни, хорошенький, маленький коттедж, где живет жена, и куда я наезжаю, когда выдастся свободное время, и где я работаю в маленьком саду. Жена полагает, что мне это занятие очень нравится.
– А разве вы не любите свой садик? Ведь это такое успокоение после всех тревог, связанных с вашей работой.
– Да, я люблю сад. Особенно меня интересуют улитки.
– Улитки?!
– Да, в них заключено гораздо больше интересного, чем обычно думают. Способности улиток очень недооценивают. Конечно, улитке не сравниться с пауком. Тайные ухищрения и козни пауков можно изучать всю жизнь. Между прочим, по моим наблюдениям до паука могут дотронуться только процентов шестьдесят людей, отдающих деньги в рост. А что касается муравьев – ну, это, знаете, просто обыватели среди насекомых, они вечно в повседневных делах и заботах. Они не будят во мне воображения. Однако я занял у вас слишком много времени, – сказал Фонс, вставая, – прямой, солидный и серьезный. – Покойной ночи. Надеюсь, миледи извинит, что я так долго разглагольствовал и столь многословно.
– Я вам очень признательна, вы рассказали много нового и поучительного.
– А вы нам расскажете как-нибудь страшную, замораживающую кровь в жилах историю, правда? – спросила Сью, пожимая ему руку.
– Мне этот человек нравится! – воскликнула она, едва за Фонсом захлопнулась дверь. – Мне давно хотелось познакомиться с сыщиком вроде Бакета,[10]10
Персонаж романа Ч. Диккенса «Холодный дом», полицейский инспектор, расследующий тайну убийства.
[Закрыть] любимца моего детства, или мистера Каффа,[11]11
Сыщик из романа У. Коллинза «Лунный камень».
[Закрыть] кумира юных лет. Ты обязательно как-нибудь пригласи мистера Фонса на ланч. Когда имеешь дело с умным человеком, классовые различия не в счет.
Леди Перивейл улыбнулась. Она привыкла к тому, что Сью склонна к восторгам и исповедует ультра-либеральные идеи.
– Ну, мне пора домой, Грейс. Я попросила Джонсона заказать кэб на одиннадцать вечера. О! Между прочим, ты целую вечность не пила чаю в моей хижине. Хорошо бы ты приехала к пяти вечера в следующую субботу. Я тут набрела на пару старинных ковриков, настоящий Бертолуччи в деревенском стиле, и мне ужасно хочется тебе их показать.
– Я бы с удовольствием приехала, Сью, но у тебя могут быть гости.
– Нет, нет, мой приемный день – пятница. А в субботу я никого не жду.
– Тогда приеду. Это будет совсем как раньше, как в прошлом году, когда у меня не было никаких забот.
– Ну, теперь это заботы мистера Фонса, перестань себя терзать, Грейс. Ты должна снова приободриться и быть веселенькой, а я стану к тебе приезжать и музицировать с тобой два раза в неделю, если ты, конечно, захочешь меня видеть. Кстати, здесь сейчас тот маленький немец, герр Клостер, что так чудесно играет на флейте. Ты слышала его у меня в гостях, в прошлом году. Я привезу его к тебе, и вы будете играть дуэты.
– Это было бы замечательно, однако, боюсь, я не в том настроении, чтобы заниматься музыкой.
– Нет, я не позволю тебе унывать. И какая же я дура, что не предложила нанять сыщика в тот самый день, когда ты вернулась! Ладно, покойной ночи, дорогая, до следующей субботы, в любое время после половины пятого.
Мисс Родни жила в прелестном особнячке напротив Риджентс-парк. Такие домики дельцы по продаже недвижимости рекомендуют как «прелестную безделушку», потому что в них редко бывает больше двух спален. Это был живописный маленький домик с фасадом, выкрашенным белой краской, верандой внизу и балконом наверху, а также – крошечным подобием садика. Арендная плата была для Сью, когда она осела в Лондоне и стала работать учительницей пения и музыки, слишком высока. Но позади был родительский кирпичный дом в Средней Англии, где произрастали еще три сестры. А отец усердно работал семейным поверенным практически у всех жителей городка. И в первые годы своей лондонской карьеры Сью работала очень много, чтобы выплатить аренду, а затем – чтобы приобрести свою красивую мебель, в частности, несколько изделий Шератона и Чиппендейла, которые она отыскивала в маленьких лавках на окраинах города, а затем она приобрела шелковые гардины, накидки для кресел и прелестные коврики. На себя она тратила очень мало. Ее единственная преданная служанка делала всю работу по дому, но тем не менее была изящна, как парижская горничная и тоже стоила очень дешево. Потом, солидно округлив те средства, которые сестры получали в виде карманных денег, мисс Родни наконец получила возможность хорошо одеваться и содержать дом в утонченном порядке, время от времени прибавляя какую-нибудь драгоценность к сокровищам своего домашнего святилища, воплощения красоты.
Вид из окон на парк, старинные коврики, несколько образцов лоустофтского фарфора, небольшая, но изысканная библиотека стали радостью ее одинокой жизни и, возможно, во всем Лондоне было немного женщин счастливее Сьюзен Родни, которая работала шесть дней в неделю по восемь часов в день и которая давно пришла к выводу, что для некоторых женщин нет ничего лучше в мире, нежели свобода и независимость от мужского руководства и любимое дело.
Послеполуденное солнце ярко освещало фасад этого милого дома, так что венецианские жалюзи закрывали два французских окна, поэтому в гостиной мисс Родни царил полумрак, когда служанка доложила о прибытии леди Перивейл. Войдя в комнату с улицы, Грейс в первую минуту не узнала джентльмена, который поспешно встал и взялся за шляпу. Всмотревшись, она узнала Артура Холдейна. Грейс метнула сердитый взгляд в сторону Сьюзен. Что это – случайность или хитрая, заранее спланированная уловка привела его сюда? Они обменялись не дружеским рукопожатием, как прежде, а лишь холодным поклоном.
– Вы не собираетесь ли уходить, мистер Холдейн? – спросила Сью. – Сейчас будет чай. Вы обязательно должны выпить чаю. Вы знаете, как я горжусь своим чаем. Это единственное, чем такая нищая особа, как я, и ее единственная служанка могут гордиться.
– Я-я… у меня деловое свидание в Сити, – пробормотал Холдейн, направляясь к выходу, но не отрывая взгляда от побледневшего лица Грейс Перивейл.
– В Сити? Но прежде, чем вы туда доберетесь, там уже все лягут спать.
– Верно. Вы очень добры, и я знаю, какой у вас вкусный чай.
Он положил шляпу и опустился на стул возле дивана, на котором сидела леди Перивейл.
– Надеюсь, вы не относитесь к числу тех ужасных людей, что уверяют, будто любят чай, а потом всюду поносят хозяйку за то, что она угощает только чаем, – сказала Сью, только чтобы нарушить гробовое молчание.
– О нет, я истинный ценитель чая. Хотя среди мужчин таких любителей очень немного.
– А когда вы напишете новый роман, мистер Холдейн? – спросила Сью, и в этот же момент ее неподражаемая горничная в парижском чепчике внесла в комнату чайный поднос.
– Вы спрашиваете меня об этом два-три раза в году за последние пять лет. Ценю вашу доброту – вы полагаете, что это очень льстит моему самолюбию?
– И буду спрашивать все время. Когда же? – и Сью подала ему чашку с блюдцем, которые, вместе со сливками, он передал леди Перивейл, все с тем же холодным выражением лица.
Однако наступил момент, когда он должен был с ней заговорить, чтобы его молчание не показалось очень невежливым.
– Наверное, вы думаете, леди Перивейл, что в Лондоне и вообще в Европе достаточно писателей и без моего вторжения в область литературы?
– Но вы уже давно вторглись в эти пределы и одержали победу. Полагаю, всем будет интересно прочитать следующий роман автора «Мэри Дин».
– О, вы не знаете, как люди забывчивы, – сказал он.
– Нет, я знаю, – ответила она, тронутая почти неуловимой дрожью в его голосе, чего бы не заметил менее заинтересованный слушатель. – И вы сами тому пример. Ведь только год прошел с тех пор, как вы однажды нанесли мне визит, когда мы с полковником Рэнноком играли в четыре руки. И, наверное, наша музыка так вас напугала, что, пробыв едва ли пять минут, вы с тех пор словно забыли о моем существовании.
Она твердо решила первой заговорить о Рэнноке и дать понять, что это имя она может произнести без малейшего замешательства. Но она ничего не могла поделать со внезапно вспыхнувшим румянцем.
– Очевидно, мне показалось, что вам неинтересно мое присутствие, – и сердце его сжалось при мысли о том, что женщина, которую он чтил и которой восхищался, чье лицо являлось ему в воображении, когда он оставался один, чья красота все еще притягивала, чье обаяние все еще волновало его, эта женщина, очевидно, погубила свою репутацию, и ни один уважающий себя мужчина уже не сможет мечтать о женитьбе на ней.
Он сделал два-три глотка из фарфоровой чашки, которую вручила ему Сью, поспешно поставил ее на стол, схватил шляпу, пожал руку хозяйке, поклонился леди Перивейл и вышел из дому так стремительно, что даже самая проворная на свете горничная не успела его проводить.
– Ну, Сьюзен, – сказала Грейс, когда входная дверь захлопнулась, – ты, наверное, думаешь, что поступила очень умно?
– Как бы то ни было, это нужно было сделать, – ответила ее подруга, взбешенная поведением Холдейна.
– Но зачем, во имя всего святого, ты свела меня и этого человека?
– Я хотела, чтобы вы встретились. Я знаю, что он тебе нравится, а он тебя просто почитает.
– Почитает! Он едва решился передать мне чашку чая и действовал с такой осторожностью, словно подал еду прокаженной. Почитает! Чепуха! Когда он так явно верит самому худшему, что обо мне говорят.
– Но, может быть, он острее ощущает случившееся, чем любой другой, ведь ты была для него заветной недосягаемой звездой.
– Глупости, я знаю, что ему нравилось бывать у меня, он словно на лету ловил каждое мое приглашение. Наверное, потому, что у меня в доме всегда было много хорошеньких женщин, а возможно, это заслуга моего главного повара. Но вряд ли тут есть что-нибудь большее.
– Ну нет, тут именно нечто большее, он был в тебя глубоко влюблен.
– А он тебе об этом говорил?
– Он не из тех мужчин, что об этом говорят. Но мы с ним приятели со времен моего приезда в Лондон. Я давала уроки его сестре, когда они все жили на Онслосквер. Сестру он обожал. Она вышла замуж за военного и через год после свадьбы умерла в Индии, Артур часто о ней вспоминал. Она, бедняжка, очень ко мне была привязана. Но вот в прошлом году я заметила, что он больше склонен говорить о тебе, а я достаточно хорошо знаю психологию людей и понимаю даже то, о чем они умалчивают.
– Но если уже в прошлом году я для него что-то значила, почему он не сделал мне предложение?
– Потому что по сравнению с тобой он беден, а ты богачка.
– Это чепуха, Сью. Если я для него что-то значу – в этом смысле, – он бы никогда не смог осудить меня на основании досужей болтовни.
– Но ты не принимаешь во внимание ревность. Он думал, что ты поощряешь ухаживания Рэннока и хочешь выйти за него замуж.
– Но я же трижды отказала этому негодяю, – в отчаянии ответила Грейс.
– Что толку в отказах, если ты позволяла ему волочиться за тобой. Дважды в неделю он у тебя завтракал и был у тебя на побегушках, когда ты показывалась в обществе, например, на скачках в Аскоте и Хенли.
– Да, наверное, это было глупо с моей стороны. Теперь меня все порицают за это. Но уже поздно. До свиданья, Сью. И, пожалуйста, не расставляй мне больше ловушек. Твоя дипломатия успехом не увенчалась.
– Жаль, что он вел себя как медведь, но я рада, что вы встретились, несмотря на то, что он держался отчужденно. Он все равно тебя любит, уверена в этом.
– И ты полагаешь, что отверженная особа вроде меня должна быть благодарна любому мужчине за его расположение?
– Нет, Грейс, но мне кажется, что Артур Холдейн тот единственный мужчина, чья нежность имеет в твоих глазах некоторую ценность.
– Никогда не говорила тебе ни о чем подобном!
– А в этом нет необходимости. Не унывай, дорогая. Все образуется, и скорее, чем ты думаешь.
– Я не унываю. Я просто сержусь. До свиданья. Приходи завтра к ланчу, если хочешь, чтобы я тебя простила.
– Буду. Я, знаешь, больше ценю способности твоего повара, чем Артур Холдейн.
ГЛАВА 7
Экипаж леди Перивейл стоял у ворот дома мисс Родни, но прежде, чем она успела сесть, дорогу ей заступил тот, кого она меньше всего ожидала сейчас увидеть, хотя виделась с ним совсем недавно. То был Холдейн, который мерял шагами улицу напротив дома Сьюзен и поспешно перешел на другую сторону, увидев, что Грейс показалась из ворот.
– Не дозволите ли вашему экипажу подождать несколько минут, а мы немного пройдемся по парку, леди Перивейл, мне нужно сказать вам, что… что я очень хочу высказать, – промямлял человек, чье стилистическое мастерство критики превозносили до небес. В данную минуту, однако, он внезапно утратил дар слова и терялся в поисках самых простых выражений.
Грейс слишком удивилась, чтобы отказаться, молчаливо кивнула, и бок о бок они пересекли дорогу и вошли в парк через турникет, что почти напротив дома мисс Родни. Так пошли они рядом по укромной тропинке между двумя рядами зацветающих померанцевых кустов, позолоченных вечерним светом. Медленно шли они в напряженном молчании, не решаясь взглянуть друг на друга и в то же время ощущая прелесть весеннего вечера, и то еще более тонкое очарование, которое таилось в этой совместной прогулке.
– Леди Перивейл, когда я покинул гостиную мисс Родни, ум мой был в таком смятении, что мне очень захотелось побыть одному и на досуге обо всем подумать. Я все шагал здесь взад-вперед, и, наверное, это заняло немного времени, но мне показалось, что прошла целая вечность, и… и с глубочайшим смирением и презрением к самому себе я умоляю вас простить меня – за то, что я позволил себе мысленно вас осуждать. Но это ошибка ума, не сердца. Сердце мое вам не изменяло.
– О, мистер Холдейн, стоит ли извиняться? Ведь вы же поступили, как все остальные мои светские друзья, за исключением одной Сьюзен. Люди, знавшие меня со дня моей свадьбы, предпочли поверить тому, что я себя запятнала и теперь недостойна их знакомства. Не могу назвать это дружбой, потому что истинный друг не смог бы поверить в эти россказни обо мне.
– Ваши слова для меня как острый нож. Истинный друг, говорите вы! И я, который перед вами так преклонялся, оказался достаточно глуп, чтобы поверить клевете, потому что все твердили о том неустанно и с дьявольским упорством. Я сопротивлялся, отказывался верить, боролся и сдался, потому что люди настаивали, что все видели, и собственными глазами – да, сознаюсь, я тоже поверил этому. Но я полагал, что вы вышли замуж, однако по какой-то только вам известной причине хотите сохранить свое замужество в тайне. Я не мог думать о вас так, как думали другие, но решил, что для меня вы потеряны навсегда. Я встречал Рэннока у вас в доме, видел, как он повсюду вас сопровождает, и… и я думал, что вы его любите.
– Вы ошибались. Теперь я понимаю, как неумно вела себя, принимая его так свободно, по-дружески.
– Но вы потому ошибались, что этот человек не достоин доверия и расположения ни одной женщины в мире. Леди Перивейл, наверное, в прошлом году у вас могло возникнуть подозрение, что я переживаю сердечную борьбу…
– Не совсем вас понимаю.
– Значит, я хороший актер, во всяком случае лучше, чем воображал, если вы не догадывались, что я вас полюбил.
– Но я не вижу причины для этой сердечной борьбы, если… если это так.
– Не видите? Вы не знаете, нет вы не знали тогда, каким недобрым может быть мир, наш современный мир, который все в жизни оценивает лишь в соответствии с денежной стоимостью. Вы богаты, а у меня достаточно лишь для того, чтобы прилично жить, не заглядывая поминутно в чековую книжку. С точки зрения общества я бедняк, нищий…
– Но что для вас мнение других людей, если бы я поверила в искренность ваших чувств?
– Да, в этом-то все дело. Поэтому я и молчал. Моя гордость была уязвлена тем, что вы ставите меня на одну доску с таким человеком, как Рэннок. Были и другие, что вас преследовали, бездельники, моты и прожигатели жизни, для которых ваше состояние означало возможность предаваться презренным удовольствиям. И я видел, что вы поощряете Рэннока…
– Никогда я его не поощряла! Мне нравилось его общество, потому что он был ни на кого не похож. Мне было его жаль, жаль, что жизнь его не удалась, жаль его утраченных возможностей. Я думала, что его сердце разбито.
– Разбито сердце? Да, у негодяев это – последний козырь, и, к сожалению, он часто приносит выигрыш. Как будто это железное сердце может разбиться! У человека, который всю жизнь делал только зло, у человека, чья дружба погубила стольких людей моложе и лучше, чем он!
– Но женщины так мало знают о жизни мужчин.
– Но не такая женщина, как вы.
– Признаюсь, он меня интересовал. Он мне казался человеком необычным, с богатым воображением, которому ведомы и безумство, и глубочайшая меланхолия. Я думала, что он добрый и широкомыслящий человек, ведь он никогда не проявил никаких злых, нехороших чувств, даже когда я ему отказала, как поступили другие, кого я некогда считала своими друзьями.
– Рэннок просто дальновиднее других. Будьте уверены, он не проникся к вам добрыми чувствами после того, как получил отказ, и продолжал волочиться за вами в надежде, что вы измените решение. Никогда человек такой выделки не был и не может быть другом женщины.
– Давайте больше не будем говорить о нем. Мне ненавистен самый звук его имени.
– И однако вы так храбро произнесли его недавно в гостиной мисс Родни и при этом прямо взглянули на меня, словно бросили вызов – мол, думайте обо мне, что хотите!
– Да, это было нечто вроде вызова. Возможно. И мой взгляд вас в чем-нибудь убедил?
– Вы сами меня убедили. Я бросился из дома, обуреваемый сомнениями. Но я видел ваше лицо и больше не могу сомневаться. Ваши глаза, голос, гордый взгляд, возмущение уязвленной невинности, гневной и в то же время такой трепетной! Кто мог бы сомневаться, увидев ваше лицо? Леди Перивейл, Грейс, можете вы простить ревнивого глупца, которого угораздило попасться на крючок собственной любви, кто плохо, жестоко думал о вас, но, видит Бог, был еще более жесток с самим собой?
– Рада, что теперь вы начинаете думать обо мне лучше, – тихо ответила она.
– Начинаю! Да я и помыслить не могу о чем-нибудь плохом в отношении вас! Я прах у ваших ног. И молю только о том, чтобы вы меня простили и вернули свою дружбу, чтобы позволили мне помочь вам – как друг, брат, отец могли бы вам помогать в любых затруднениях и заботах.
– Благодарю, – сказала она так же тихо, протянув ему руку. И руки их соединились в крепком и медлительном пожатии, которое выражало больше, чем просто дружеские чувства.
– Я очень рада, что вы мне верите, несмотря на эти отвратительные слухи. Сознаюсь, меня уязвляла ваша холодность и недоброжелательство, вы держали себя, как все остальные, чьей дружбой я, правда, никогда особенно не дорожила. Что же касается этих нелепых слухов, мне легко представить алиби, ведь все это время с ноября по апрель я провела на своей вилле в Италии и последний раз виделась с полковником Рэнноком на Гудвудских скачках и потом на приеме у леди Карлаверок.
Они прогуливались взад и вперед по маленькой аллее между померанцевыми кустами, пока золотистый солнечный свет не стал розоветь, а солнце – склоняться к западу, и слуги леди Перивейл решили, что она отбыла домой в чужом экипаже, забыв, что ее дожидается собственная карета.
Она рассказала Холдейну обо всем, что с ней произошло со времени приезда в Лондон – о своем негодовании, о презрении к ложным друзьям, о том, как добра была леди Морнингсайд, о том, что наняла сыщика Фонса и что теперь надеется опровергнуть клевету на судебном процессе.
– Все в Лондоне были свидетелями, как бесчестили мое имя и все должны будут узнать о моей реабилитации, – сказала она и затем добавила тоном, в котором звучало презрение: – Разве не абсурдно, что я должна так беспокоиться и волноваться только потому, что другая женщина случайно оказалась похожей на меня?
– И потому, что тот мужчина, с которым она путешествовала, оказался негодяем. Я уверен, что всему предшествовал глубоко продуманный Рэнноком план.
– Но почему же он решился на такую подлость?
– Потому что он хотел с вами расквитаться – он бы именно так и выразился – за ваш отказ выйти за него замуж.
– Нет, конечно, ни один мужчина не способен на такой дьявольский поступок.
– Я довольно много знаю о его предках и полагаю, что он был на это способен.
– Но даже если так, то каким же образом он мог все так устроить, что меня якобы встречали мои знакомые?
– Ну, это было нетрудно. Он должен был только внимательно следить за газетами и оказываться в тех местах, куда ездят люди. И, зная, что, где бы он ни был, он обязательно повстречает общих знакомых, он предусмотрительно выбрал Алжир, Корсику и Сардинию. Там не так людно, как в Ницце, и таким образом он мог создать впечатление, что намеренно избегает места, излюбленные туристами. Да простит меня Бог, если я к нему несправедлив, я слишком ненавижу его, чтобы судить о нем беспристрастно, однако то, что его нет в Лондоне в разгар сезона, тоже свидетельствует против него. Это похоже на то, как если бы во время дуэли он выстрелил, но не захотел нести ответственность за последствия.
– Но если бы он был в Лондоне, с ним никто не прекратил бы отношений, – презрительно заметила леди Перивейл.
– Но и поддерживали бы их не больше обычного. Его не любили порядочные люди.
– Да, но он был так умен, интересен, божественно играл на виолончели, он льстил мне, откровенно доверяя свои заботы и обиду на то, что жизнь так сурово с ним обходится. Я считала его жертвой. О Боже, какой же я была дурочкой!
– Нет, нет! Просто вы не слишком хорошо знаете свет.
– А я-то думала, что знаю его хорошо, что за шесть лет жизни в обществе узнала все его пружины, и что простота и патриархальность нравов в отцовском приходе – все это уже устарело. И я поплатилась: обо мне стали болтать и вываляли мое имя в грязи.
– Окажите мне честь считаться вашим другом – до тех пор, пока вы не сочтете меня достойным более нежной привязанности – и я защищу вас от всех ошибок, которые совершают по неопытности. Я бы не хотел, чтобы и на самую малую малость вы были более светской, чем сейчас. У меня хватит житейской мудрости на нас обоих – той мудрости обитателей Мэйфера и Белгравиа, которую ангелы на небесах зовут глупостью.
Он проводил ее до кареты, но, прощаясь, не просил позволения навещать ее.
– Я скоро уеду, – сказал он, – но, надеюсь, осенью мы с вами встретимся.
– Вы уезжаете за границу?
– Да, наверное, но я еще не решил, куда. Я напишу вам оттуда, где буду, если позволите.
– Буду рада вашему письму, – сказала она ласково, – я очень рада, что мы снова друзья. – И на этом они опять обменялись крепким рукопожатием и расстались, почти признавшись друг другу в любви.
Грейс вернулась домой, сияя от радости. Он всегда ей нравился. Его холодность уязвляла ее в самое сердце. Но теперь он снова был у ее ног, и она уважала его за былую холодность и отчужденность. Корыстолюбец использовал бы к своей выгоде то, что общество ее отвергло, он бы еще усерднее преследовал ее, пока над ней тяготело осуждение. И ее трогало то, как Холдейн сразу сдался на милость, не в силах противиться ее обаянию, взгляду, голосу, которые он так любил. И еще – как он не смел встретиться с ней и мучился сомнениями.
