Текст книги "Классовый вопрос"

Автор книги: Мэри Бэлоу

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 7 страниц)

Поджав губы, Хаверкрофт рассматривал его холодными глазами. Казалось, ему нечего было сказать.

– Беру на себя смелость предположить, что ваша дочь очень дорога вам. Должно быть, она причинила вам невыносимую боль, когда бежала с вашим кучером, вместо того, чтобы выйти замуж за Уингсфорда. Полагаю, вам также причиняет боль необходимость выдать ее замуж за меня. Я пригласил вас сюда, чтобы сказать вам, сэр, что больше вы не должны испытывать из-за этого чувство вины. Что сделано, то сделано, и мы, леди Аннабель и я, постараемся поступить наилучшим образом. Все, что ни случается в этой жизни, говорила мне моя бабушка, все, что ни случается, случается не зря. Мы сделаем этот брак счастливым.

Хавркрофт уставился на него.

– Единственные внуки, которых я могу ожидать, будут носить фамилию Мэйсон. И они будут и его внуками.

– Да, – подтвердил Реджи.

– И у вас хватает дерзости заявить мне, что все, что ни случается, случается не зря?

– Да, – снова подтвердил Реджи.

– Я оставил чашку прекрасного чая на столике рядом с моим креслом наверху, – бесстрастно обронил Хаверкрофт и направился к двери.

Реджи последовал за ним наверх. Он попытался. Это все, что он мог сделать в данный момент.

Его нареченная разговаривала с его матерью и двумя его тетками. Сегодня на ее щеках алел румянец. Лицо было оживленным. И его матушка была права относительно розового муслинового платья. Она выглядела беззаботной и прекрасной. Он направился к ней через гостиную, зигзагами огибая группы родственников и друзей.

– … сделаю список, как только вернусь домой, – говорила она, – и постараюсь заучить, чтобы ко дню свадьбы помнить все имена и фамилии.

– Тех, кого они приведут с собой, в список включать необязательно, – невозмутимо добавила тетя Ада

Леди Аннабель застонала, а остальные рассмеялись.

Реджи взял ее под руку, и она ошеломлено посмотрела на него. Она не слышала, как он подошел.

– Вы успели поесть? – спросил он.

– Она не проглотила ни крошки, Реджинальд, – сказала тетя Эдит. – Мы слишком заболтали ее. И должна сказать, если мне позволят вставить словечко, что ты ну очень удачливый молодой человек.

– Я знаю это, тетя Эдит, – он приложил к сердцу свободную руку. – Но прямо сейчас я намерен проводить свою удачу к чайному подносу, чтобы она могла поесть и не истаять прежде, чем я заявлю на нее свои супружеские права.

– Идите с ним, моя дорогая, – его матушка погладила ее руку. – Вам надо нарастить немного мясца на ваши косточки

Реджи наклонил голову к ее голове, когда они подошли к чайному подносу. Там никого не было, вероятно потому, что все гости уже давно вволю наелись и напились.

– Я уверил вашего отца, что намерен безумно влюбиться в вас и жить с вами долго и счастливо.

– В самом деле? – она надменно посмотрела на него. – И, полагаю, он упал вам на грудь и оросил ее обильными слезами?

– Не совсем, – признался он. – А вы старались понравиться Мэйсонам, Глеггам и другим родственникам и друзьям?

– Ну, это куда интереснее, чем сидеть одной в углу.

– Может быть, тогда нам стоит официально объявить мир? – спросил он. – Наверное, самое время. Не хотите ли попробовать одно из этих пирожных, или на нем слишком много крема, чтобы его можно было деликатно съесть? Как насчет вот этого кекса со смородиной?

– И то, и другое, пожалуйста, – ответила она, наблюдая, как он кладет угощение на тарелку. – Мир не обязательно должен означать полное согласие, а лишь окончание острой вражды. Да, об этом можно заявить. Только осторожно. По вполне понятным причинам, все скептически отнесутся к тому, что мы внезапно страстно влюбимся друг в друга.

– Наши матери стали счастливее, – заметил он.

– И ваш отец. Но разве он вообще когда-нибудь бывал несчастен?

– До того как он услышал о вашем бедственном положении и понял, как можно использовать его в своих интересах, я раздражал его, как клещ. Как вы знаете, у меня была дьявольская череда неудач и за игорными столами, и в гонках.

– Да, – усмехнулась она. – И поэтому вам нужно было забить ту комнату сапогами, пальто и прочей ерундой

– Не думаю, что мой камердинер обрадовался бы, услышав, что мои любовно накрахмаленные шейные платки и кучу других дополнений, называют ерундой.

А затем его глаза встретились с ее глазами, и он увидел смех в их глубине. В это же мгновение она надкусила небольшое пирожное в бумажной обертке, и со всех его сторон выступил крем, как он и предупреждал. Словно зачарованный он наблюдал, как она слизывает крем с уголков рта. Он бессознательно наклонился над ее тарелкой, так же, как это сделала она.

Реджи с тревогой ощутил, как в достаточно теплой комнате внезапно стало немыслимо жарко, и одновременно испытал напряжение в области паха.

Чтобы отвлечь себя от похотливых мыслей, он смотрел на ее руку, все еще державшую злосчастное пирожное. Он забрал его и положил назад на тарелку с кексом, которую заботливо держал для нее. А затем, глупейшим образом забыв о всякой осмотрительности и о том, где они находятся, поднес ее руку к своим губам, слизал крем с кончика указательного пальца и взял большой палец в рот.

Он словно попал в пылающую печь.

И крем никогда не был таким восхитительным на вкус.

– Ох!

Она прерывисто задышала. Так, будто ей не хватало воздуха.

Реджи посмотрел на ее лицо и на ухмыляющегося кузена позади нее.

Он вернул кузену ухмылку и взял с подноса салфетку, чтобы осушить ее руку и стереть остатки крема.

– Украденный на балконе поцелуй на балу в честь помолвки, облизывание пальчиков на семейном чаепитии… Леди Аннабель, люди вполне могут придти к выводу, что я мужчина с горячей кровью.

– Тогда как на самом деле все, что вы собой представляете, это индивид, не умеющий себя вести.

– Как я понимаю, вы не хотите доедать пирожное? Я вас предупреждал. На самом деле, я полагаю, нашего повара надо сурово отчитать за то, что он посмел приготовить такое непокорное лакомство, когда у нас гости.

– Все отметили, насколько они восхитительны, – не согласилась она, снова взяла тарелку и откусила от остатка пирожного.

Крем снова выступил, и она снова принялась медленно слизывать его с губ, неотрывно и дерзко глядя ему в глаза.

Распутница!

– В последнее время стоит несколько неустойчивая погода, – заметил он с вежливой веселостью. – Как вы полагаете, что нас, в конечном счете, ожидает – солнце или дождь?

Глава 8.

Один год назад.

Реджи не был дома более трех лет. Не был здесь, в доме своих родителей, хотя за эти годы виделся с ними неоднократно. Иногда, чтобы повидать его, они приезжали в Лондон. Обычно весной, когда он с удовольствием проводил время в обществе друзей, которых приобрел в школе и в университете, или в обществе знакомых ему всю жизнь сыновей и дочерей друзей его родителей. Родители также часто приезжали, чтобы побыть с ним в Уиллоу Энд – особняке и поместье, неофициально принадлежавшем ему со дня совершеннолетия.

Ему нравилось в Виллоу-Энд. Он любил свой дом – старую раннегеоргианскую усадьбу, любил свой парк. Ему нравилось помогать в работах на ферме: марать в земле руки, отнимать телят от несчастных коров, стричь овец, трудиться до пота. Под его руководством ферма даже стала приносить скромную прибыль.

Но наконец-то он вернулся домой, в Уилтшир. Прошлой зимой его матушка неважно себя чувствовала. И хотя к весне ей стало намного лучше, отец Реджи посчитал, что ехать с нею весною в Лондон или летом в Уиллоу Энд пока еще не стоит. Так что Реджи приехал повидать их ранней осенью, после того, как был собран урожай.

Стояли те дни начала октября, когда можно было поклясться, что все еще лето. Разве что чуть другим казался на вкус воздух, чуть по-другому падал солнечный свет, а листва на деревьях начинала желтеть.

На третий день по приезду, пополудни, он в одиночестве бесцельно брел по парку. Шел куда ноги несут, упиваясь окружающими красотами и наслаждаясь теплом. Все-таки он должен был вернуться сюда раньше, даже несмотря на то, что часто виделся с родителями. Виделся, но не здесь. А ведь он всю свою жизнь принадлежал этому месту. Здесь были его корни.

Почему у него всегда находились оправдания, чтобы не приезжать? Он знал причину, но, когда бы о ней ни подумал, его сознание старалось от нее отгородиться. Кроме того, причина была весьма глупой. Никто в двадцать один год не может влюбиться за один единственный день. Возжелать – да, несомненно. Но не влюбиться.

Это было простым влечением к запретному.

Вдруг он осознал, что бесцельные шатания привели его к тому узкому участку реки, который он всегда называл мостом. Кажется, он шел вовсе не бесцельно? И все это время его тянуло именно сюда? Нет, нельзя переходить на другую сторону. Будет весьма неловко, если его, в его-то возрасте, застигнут на землях Оукриджа и с позором выдворят или, хуже того, поволокут к судье за нарушение границ.

Однако, он все-таки перебрался через реку и медленно двинулся к старому дубу. Странно, что они всегда встречались именно там. Их встречи были не слишком частыми, хотя продолжались много лет. Пожалуй, что их можно было пересчитать по пальцам двух рук, ну, может, с добавлением нескольких пальцев ног. Но они всегда встречались именно у старого дуба. В первый раз ему было восемь, в последний двадцать один.

Теперь, когда ему двадцать четыре, он снова здесь.

Он не поверил собственным глазам. Она была там. Она сидела на траве у реки, пристроив на коленях раскрытую книгу. Бледно-желтый зонтик бросал тень на ее шею, лицо и страницы книги.

Он не мог быть в точности уверен, что это именно она, потому что зонт наполовину скрывал ее. Но он знал, что это она. Да и кому еще там быть? Кроме того, что-то внутри него точно знало, что это она. Она не слышала его. Так же, как не видела. Он подошел к реке не с той стороны, как обычно, а опавших листьев на земле было не так уж много, чтобы они выдали его шорохом под ногами.

Он хотел было повернуться и уйти назад тем же путем, что и пришел. Еще немного и ему придется приветствовать ее. Три последних весенних сезона он время от времени видел ее в Лондоне. Ее выход в свет был чрезвычайно успешен – мало того, что она была дочерью графа Хаверкрофта, так еще, по меньшей мере, вдвое красивее своей ближайшей конкурентки. За эти три года она могла дюжину раз, если не больше, выйти замуж за того, кто был не ниже ее по рождению. Тот факт, что она так и не вышла ни за кого из своих многочисленных поклонников, говорил, что она могла позволить себе быть разборчивой, что могла позволить себе ждать, пока не встретит того, с кем действительно хотела бы провести всю свою жизнь.

За эти три года пропасть между нею и Реджи непомерно расширилась, хотя она и так была невероятно велика. Он никогда не пытался встретиться с нею лицом к лицу. Или поговорить с ней. Или привлечь ее внимание. Порой она видела его. Они встречались взглядами, пару неловких мгновений смотрели друг на друга, а затем отводили глаза. Иногда первой это делала она, иногда он.

Он сделал несколько шагов вперед, а не назад, и прислонился к дереву плечом.

Она перевернула страницу.

– Хорошая книга? – поинтересовался он.

Зонтик упал на траву позади нее. Ее голова резко повернулась в его сторону, она уставилась на него, широко раскрыв глаза и удивленно вскинув брови.

– По правде говоря, книга довольно глупая, – пару мгновений спустя ответила она. – «Памела» Сэмюэля Ричардсона. Papa сказал, что мне не следует ее читать, потому что в ней встречаются места, неподобающие для глаз леди. Так что, само собой разумеется, я была просто обязана стащить ее из библиотеки и прочесть. Но она оказалась нудной и необычайно дурацкой. Мистер В. заслуживает, чтобы его подвесили вниз головой на ближайшем дереве, но меня одолевают ужасные подозрения, что Памела собирается совершить глупость и выйти за него замуж.

– Собирается, – подтвердил он. – И они собираются жить долго и счастливо – так неизменно происходит с повесами и добродетельными женщинами, после того, как они поженятся.

– Какой вздор! – возмутилась она.

– Нет у тебя романтической жилки, – вздохнул он, сложив руки на груди. – Я помню времена, когда ты категорически отказывалась быть девицей в беде, позволить тебя спасти и ускакать со мной на моем верном коне.

– Я и впрямь была таким здравомыслящим ребенком? – удивилась она.

Шутливый разговор оборвался, и они снова уставились друг на друга.

– Анна, – наконец выговорил он, потому что не мог придумать, что еще сказать.

– Реджи.

Она закрыла книгу и положила ее на траву позади себя, прежде чем встать и подойти к нему. На ней было светло-голубое платье, спенсер и симпатичная маленькая соломенная шляпка.

– Я не слышала, что ты дома, – она пристально вглядывалась в его лицо, словно стараясь запомнить его черты. – Я видела тебя весной на балу у Уиллингсов. Ты танцевал с миссис Стоквуд.

– Тебе уже должно быть двадцать один. Ты опасно близка к тому, чтобы остаться в старых девах.

– Возможно, я никому и не нужна.

– Или, возможно, тебе никто не нужен. Ты ждешь кого-то особенного?

– Да, – печально улыбнулась она. – Но такого человека так трудно найти. А ты, Реджи, еще не начал поиск жены? Не находишь, что тоже очень непросто?

– Ты никогда не встречала того, кого могла бы полюбить?

– Не… – она хотела было покачать головой, но потом пристально посмотрела ему в глаза и вздохнула. – Да. Однажды.

Нелепо, но он почувствовал себя так, будто она ударила его ножом.

– Ничего не вышло?

Она покачала головой.

– Он тебя не любил?

– О нет, – улыбнулась она. – Нет, не любил. Он был молод и беззаботен и ничего не хотел от меня, разве что украсть поцелуй. Мужчины очень отличаются от женщин. Это мое самое глубокомысленное наблюдение за последний год.

– Так он украл у тебя поцелуй? – хмуро спросил он.

– Честно говоря, я и не сопротивлялась.

– А ты хотела, чтобы он тебя поцеловал? Ты получила удовольствие? Поцелуй тебе понравился?

– Ах, Реджи, иногда старый друг может быть таким глупым, – усмехнулась она, и он ощутил глубокое и нелепое уныние.

– Ну, Анна, – он слабо и кривовато улыбнулся, пытаясь скрыть свои чувства, – это удар по моей гордости. Я-то думал, что второй поцелуй, тот, что ты получила на следующий день после восемнадцатилетия, запомнится тебе на всю оставшуюся жизнь.

Внезапно ему показалось, что он тонет в ее глазах, и тут до него дошло, что они полны непролитых слез.

– О, Реджи, – прошептала она настолько тихо, что он едва услышал.

Ну и ну!

Черт побери!

– О каком поцелуе ты говоришь? – нетерпеливо спросил он.

– Меня целовали только два раза. После того, второго, поцелуя я никому не позволяла ничего, кроме галантного поцелуя руки. Правда, глупо?

Он всегда считал отличительной чертой ее характера способность искренне говорить о таких вещах, о которых обычный мужчина не признается даже под пыткой. Так она говорила о нем? Когда-то она любила его?

Она тихо рассмеялась и сморгнула слезы.

– О, глупыш, не стоит так пугаться. Ты только поцеловал меня, Реджи, а вовсе не скомпрометировал. Я не собираюсь требовать, чтобы ты проявил порядочность и женился на мне. Ну, скажи мне, что мы все еще друзья, даже если видимся так редко. – И она протянула ему правую руку.

– Ты любила меня? – он проигнорировал ее руку.

– Я была всего лишь девчушкой, – засмеялась она. – Конечно же, я любила тебя. Ты был такой красивый и такой эффектный, тебя все любили.

– В прошедшем времени, – не унимался он. Она уронила руку. – Но не в настоящем?

– Ох, Реджи! – она снова засмеялась. – Какой же ты все-таки глупый!

Это ведь не было ответом на его вопрос?

– Расскажи мне о своем доме, – попросила она. – О том, который отец подарил тебе на совершеннолетие. Ты все еще в нем живешь? Тебе там нравится? Тебя влечет туда? Я почти ничего не знаю о твоей нынешней жизни. Расскажи мне.

Она ослепительно улыбалась, но ее глаза были странно пустыми. Или непроницаемыми. Он не понимал, что не так с ее глазами, но что-то было не так.

– Анна, знаешь, почему я так поспешно ушел в тот день, после того, как поцеловал тебя?

Ее улыбка увяла, и он, наконец, смог понять то, что видел в ее глазах. В них был холод.

– Конечно, знаю. Ты продемонстрировал мне свои таланты и побоялся, что я неправильно тебя пойму и начну лепетать о своих чувствах. Мужчины так боятся, чтобы речь не зашла о чувствах. Но тебе не стоило беспокоиться. Я знала, что ты не испытываешь ко мне нежных чувств. И не ждала этого от тебя.

– Я ушел потому, что ситуация была безысходной. Совершенно безысходной Я был сыном человека, нажившего состояние торговлей углем. И он не делал тайны из своего происхождения, несмотря на стремление продвинуться по социальной лестнице. Ты была дочерью графа, обостренно осознававшего свое превосходство над другими, простыми смертными. Помимо классового вопроса существовал тот дополнительный факт, что наши отцы, пылая обоюдной жгучей ненавистью, почти тридцать лет гладили друг друга против шерсти. И даже не знаю, почему я использую прошедшее время. В настоящем все то же самое. Выражаясь языком шекспировской драмы, можно сказать, что мы с тобой были несчастными влюбленными. Или стали бы, если бы…– его голос затих, не закончив мысль.

Ее глаза стали в пол-лица:

– Мы вовсе не были влюбленными.

– Ты влюбилась в меня в тот день?

– О, – внезапно она отвела взгляд так, словно на реке происходило что-то интересное. – Нет. Я влюбилась в тебя, когда мне было двенадцать, а тебе пятнадцать. Тогда ты вырос почти на фут с тех пор, когда я видела тебя последний раз, и стал стройным, а не тощим. Твое мальчишеское лицо возмужало, и все девочки на милю вокруг решили, что ты просто неотразим. В тот год мы все влюбились в тебя, Реджи. Но мне повезло больше остальных. Ты был моим другом.

– О, тогда я был полнейшим недотепой. Я влюбился, когда поцеловал тебя, Анна. Или, вернее, именно тогда я понял, что люблю тебя. И почти одновременно понял, насколько все это невозможно. Я никогда не относился к тем, кто позволяет лишним страданиям входить в свою жизнь. И я унес ноги, полагая, что если сделаю это достаточно быстро, то оставлю всю боль позади.

– И как, оставил? – необычно высоким голосом спросила она.

Он покачал головой и скривил губы.

– Порой память может быть самой мерзкой вещью на свете.

– Ты так и не смог забыть?

Он снова покачал головой.

Она шагнула вперед и уткнулась лбом ему в грудь. Он склонился лицом к ее голове, наткнулся на соломку шляпки и неловко завозился под ее подбородком, пока не потянул за свободные концы лент и не кинул шляпку на землю позади нее. Затем вынул шпильки из ее волос и, когда они каскадом хлынули ей на плечи, запустил в них пальцы и уткнулся подбородком в ее макушку.

Она обвила руки вокруг его талии и какое-то время стояла молча.

Он не переставал любить ее три года. Она любила его девять. Сегодня шанс на счастливый исход их любви был тем же самым, что и тогда. Другими словами, ноль. Вообще никакого. Его просто-напросто не существовало.

Когда она закинула голову, чтобы всмотреться в его глаза, он наклонился к ее губам. И прежде, чем страсть завладела им, завладела и телом, и разумом, он поразился чувству возвращения домой, поразился правильности происходящего. Он был там, где должен быть. Как и она. Они были там, где и должны были быть.

Вместе. В объятиях друг друга.

Наконец-то.

***

Он любил ее. Он ее любил. Эта мысль билась в ее голове, наполняя жизненной силой. Она прижалась губами к его губам, коснулась языком его языка, обвила вокруг него руки.

Он был здесь. Сейчас он был здесь, в кольце ее рук.

Но и удивление, и восторг, вскоре вытеснило желание, такое сильное, что оно поглотило все остальное.

– Анна.

Он целовал ее лицо, горлышко, шею. Его руки скользнули с ее груди вниз, на талию, на бедра, а потом обхватили ее ягодицы и приподняли ее повыше. Она лихорадочно гладила ладонями его мускулистую грудь и широкие плечи, упиваясь доселе неведомыми очертаниями его мужского тела. Она могла чувствовать его потребность в ней, чувствовать его желание, что крепко прижималось к ее животу.

– Реджи.

Она снова нашла его рот своим ртом, и все в ней стало одним влажным, пульсирующим желанием.

Но потом он весь напрягся, сдерживая себя и ловя воздух у ее рта.

– Я не должен. Не могу. Это недопустимо.

– Да нет же, – она со стоном обхватила его шею, – допустимо. Нет ничего недопустимого. Реджи, не останавливайся. Не оставляй меня. Пожалуйста, не останавливайся.

Конечно же, она плохо соображала. То, о чем она просила, было возмутительно при любых обстоятельствах. И он был прав. Это недопустимо. Она не должна была позволить ему продолжать. Хотя теперь, когда он, наконец-то, был здесь и его руки обнимали ее, а ее руки обнимали его. Ничто в мире не имело значения, кроме них двоих.

Она предпочла не разбираться с сумятицей в собственных мыслях. Она предпочла вообще не думать. Не сейчас. Потом.

– Реджи, – шептала она у его губ. – Я люблю тебя. Я люблю тебя.

Возможно, он тоже плохо соображал, хотя и предпринял героическую попытку проявить благоразумие. Он заглушил ее шепот своим ртом, нетерпеливым в безудержной страсти.

А потом каким-то образом они оказались на траве, вместе, между корнями дерева, терзая рты друг друга, пока их руки с лихорадочной поспешностью блуждали, изучали и ощупывали. Он потянул вверх ее юбки, и она почувствовала, что он возится с пуговицами на поясе ее панталон.

А затем он чуть отстранился от нее, заглянул ей в глаза, и оба замерли. Только на мгновение. Страсть слишком глубоко овладела ими. Но, сдерживаясь, чтобы подавить худшее из того безумия, что они собирались сотворить, они знали, что уже недалеко от него и прекрасно понимали друг друга

Она улыбнулась ему. Он улыбнулся в ответ. Момент затишья перед бурей. Она никогда прежде не видела такой глубины в его темных глазах.

– Анна, любовь моя.

Она подняла руку и приложила ладошку к его щеке.

– Реджи, – прошептала она в ответ.

И он упал на нее, его ноги улеглись между ее ногами и широко раздвинули их, руки задрали юбки до талии, а затем скользнули под нее, приподнимая и выгибая ее. Она согнула ноги, упираясь пятками в землю, и почувствовала его на себе, тяжелого и какого-то незнакомого.

В шоке от его вторжения, она крепко зажмурила глаза. Он был таким твердым, и настойчиво проникал в нее, растягивая все шире. А затем она почти запаниковала от ощущения, что пространства больше нет, и испытала жгучую боль, когда он все-таки продвинулся дальше. И под конец осознала, что она наполнена.

Она открыла глаза. Он приподнялся на локтях и пристально посмотрел на нее.

– Прости, – прошептал он. – Мне так жаль.

Он просил прощения за боль. Но это была боль мучительного наслаждения. И желания.

– Не надо, – прошептала она в ответ. – Не надо извинений.

Он целовал ее рот, ее подбородок. Он почти вышел из нее, вновь вошел и затем установил медленный и ровный ритм. Аннабель снова закрыла глаза. Это все еще было мучительно. Ей было ужасно больно. И в тоже время это было самое поразительное и совершенное чувство на свете. Они занимались любовью. Он был в ее теле. Реджи был в ее теле. Она сомкнула вокруг него свои внутренние мускулы.

Она вдыхала запах его одеколона, ощущала жар его тела, слышала влажные звуки их слияния. И, наконец, когда ритм его движений ускорился, а проникновения углубились, боль стала незаметной, ее затмило удовольствие, которое нахлынуло на нее и поглотило целиком.

А потом он вошел особенно глубоко и замер, ожидая, пока она не почувствовала, как огненный поток пронесся по ее телу. Она задохнулась от удовлетворения, конвульсивно поджав пальцы ног.

Это свершилось.

И она ни о чем не жалела.

Ее любовь не была безответной, ее любовь не была неосуществленной.

Она была абсолютно счастлива. Ее не волновало будущее. Значение имело только настоящее. Тяжело обмякнув, он несколько мгновений лежал на ней, а потом поднял голову, посмотрел в ее глаза и поцеловал ее теплыми, расслабленными губами. Вздохнув, он вышел из нее, скатился набок и лег рядом. Одной рукой он опустил ее юбки, затем привел в порядок собственную одежду и сел, обхватив колени руками.

Аннабель какое-то время пристально глядела на него. Она любила его, и он любил ее. Они принадлежали друг другу. Нет на свете чувства прекраснее. Она приобняла его спину одной рукой.

Он снова вздохнул.

– Ах, Анна, мне так жаль. Но что может значить мое извинение…

Ее рука скользнула на траву.

– Потому что все это настолько невозможно? – Она не была готова рассматривать возможность невозможного.

Одной рукой он распутывал ее волосы.

– Мы не можем пожениться. Ты знаешь это.

– А ты женился бы на мне, если бы мог?

Он повернул голову, чтобы через плечо посмотреть на нее, и она задержала дыхание.

– В одно мгновение.

Она перевела дыхание и улыбнулась.

– Мы оба совершеннолетние, – заметила она. – Никто не может запретить нам пожениться.

Он по-прежнему смотрел на нее.

– Как отреагирует твой отец, если ты заявишь ему, что вопреки всему выходишь за меня?

Она пристально посмотрела на него. Он снова отвернулся и уставился на реку.

– Точно, – согласился он, так, словно она ответила на его вопрос. – Он никогда больше не заговорит с тобой. Он не позволит говорить с тобой ни твоей матери, ни другим членам семьи. Он заставит общество отвергнуть тебя. Ты не сможешь этого вынести.

– Я смогла бы…– начала было она, но затихла. Она смогла бы справиться с социальным остракизмом. Но отчуждение от матери и отца? Она закрыла глаза. – А как отреагировал бы твой отец?

– Он всегда настаивал, что ненавидит твоего отца и что его не заботит, как он выражается, пустая болтовня. Но на самом деле еще как заботит. Он был бы оскорблен, если бы я сотворил нечто такое, что заставило бы твоего отца презирать его еще сильнее, чем он презирает сейчас.

Они надолго замолчали, она неподвижно лежала, он сидел, не шевелясь.

Казалось, все было сказано. Они не могли пожениться. Но как же им жить? Особенно теперь.

– Papa хочет, чтобы я вышла замуж за кого-то богатого, – наконец сказала она. – А ты богат.

Она хваталась за соломинку.

Он отвернулся так, что она не могла видеть даже его профиль.

– Эти деньги черны от угля, – горько сказал он. – Они испачкают его руки.

– В этом году он затеял очень дорогую перестройку дома. И потерял деньги, которые инвестировал пару лет тому назад. Практически все состояние.

Она чувствовала себя виновной в разглашении информации, которая, как считалось, была страшной тайной ее семьи. Но люди все равно скоро узнали бы об этом. Так всегда бывает.

Он ничего не ответил.

– Пару последних лет он позволял мне наслаждаться свободой, – печально продолжила она. – Но в последнее время стал настаивать, чтобы я вышла за маркиза Уингсфорта, который воображает себя моим поклонником с тех пор, как станцевал со мной на балу, посвященном моему выходу в свет.

– Его отец один из богатейших людей в Англии, – обронил Реджи.

– Да.

Она услышала, как он сделал глубокий вдох и медленно выдохнул.

– Следующей весной, во время сезона, на меня начнут давить уже по-настоящему.

Он порывисто поднялся на ноги и, подойдя к реке, остановился, глядя в никуда.

– Хаверкрофт никогда не примет мое предложение, даже если знает, что мой отец так же богат, как и герцог. Полагаю, он это прекрасно знает. Мечтать об этом бессмысленно.

Она продолжала лежать, пристально глядя в безоблачную синеву небес сквозь желто-зеленую листву над нею. Ею овладело беспросветное отчаяние.

– Но как же жить, если не мечтать?

Но он ничего не ответил.

Чуть погодя, она поднялась, отряхнула юбки, повернулась и направилась в сторону дома. Немного отойдя, она остановилась. Здесь над ее головой было куда больше желтых листьев. Здесь в полной мере ощущалась осень. Скоро все листья опадут, и наступит зима. И только в глубоком отчаянии человек забывает, что после зимы неизбежно наступает весна, возвращающая краски, жизнь и надежду.

Она оставила на речном берегу книгу, шляпку, зонтик и целую кучу шпилек. И нечто бесконечно более драгоценное, чем все это. По сути, самое дорогое, что было в ее жизни.

На речном берегу она оставила свои мечты.