Текст книги "Классовый вопрос"
Автор книги: Мэри Бэлоу
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 7 страниц)
Аннабель застыла. Если в ее голове еще и оставалась кровь, то сейчас вся она отхлынула. В ушах стоял легкий звон. Вдыхаемый воздух казался холодным. Она стиснула руки, вонзив ногти в покалывающие ладони, изо всех сил стараясь не осесть бесчувственной грудой к ногам родителей.
– Вы намереваетесь выдать меня за мистера Реджинальда Мэйсона? – наконец выговорила она, уставившись на отца.
Потому, что он богат. Или, во всяком случае, богат его отец. Никакой другой причины не было. Ненависть papa к мистеру Мэйсону была почти навязчивой идеей.
Отец зловеще улыбнулся.
– За сына угольщика. Получившего дорогое образование, но с угольной пылью, забивающей его вены. Необузданного молодого негодяя, слывущего безумно расточительным, порочным и распущенным. С отцом и матерью, являющимися олицетворением вульгарности. Все амбиции Мэйсона направлены на то, чтобы втереться в ряды бомонда. И так как ему самому не удалось достичь этой цели за тридцать лет с лишним лет многочисленных попыток, теперь, наконец, он увидел удобный случай для своего сына и, не колеблясь, ухватился за него. Ты можешь быть погублена, Аннабель, но ты все еще дочь графа Хаверкрофта. Ты все еще леди Аннабель Эштон. Для кого-то, вроде Мэйсона, ты все еще ценный приз. И он, несомненно, готов очень дорого заплатить даже за такой подпорченный товар.
Аннабель призвала на помощь свое аристократическое достоинство и высокомерно вскинула брови, а также нос и подбородок. Она даже ухитрилась глухо рассмеяться.
– Надеюсь, papa, вы немедленно отправили его восвояси?
Мать захлюпала носом.
Отец уставился на нее каменным взглядом.
– Что я сделал, так это принял его предложение. У меня не было выбора. Ты лишила меня возможности выбора. Мэйсон снова приедет завтра со своим сыном для того, чтобы сделать формальное предложение, которое будет принято. Тобой.
Звон в ушах Аннабель начал затихать.
– Я этого не сделаю, – прошептала она. – Я не сделаю этого. Вы меня не заставите. Я люблю Томаса.
Голос ее отца был подобен грому.
– Ты никогда больше не упомянешь это имя в моем доме, – прогремел он. – Но относительно одного ты вполне права. Я не могу вынудить тебя. Однако я могу завтра же отправить тебя в Мидоу-Холл и сделать так, чтобы ты отрабатывала свое содержание как горничная. Да поможет мне Бог, но я не могу позволить себе оставить тебе содержание и еще платить горничной. Ты, конечно же, не можешь полагать, что я радуюсь этому унижению, Аннабель. Иметь в зятьяхмолодого Мэйсона? Иметь Мэйсона тестем? Быть обязанным ему за то, что он спас меня от моих затруднений, а тебя от погибели? Зная, что равные мне всегда будут за глаза смеяться надо мной? Завтра ты выслушаешь предложение молодого Мэйсона и примешь его.
– О Аннабель, – сказала мать, начиная свои уговоры. – Он привлекательный молодой человек. И ему только двадцать пять. Полагаю, что он просто еще не нагулялся, как и все молодые люди. Полагаю, что он будет…
Ее голос затих. Муж повернулся к ней.
– И откуда, Элен, ты знаешь, как выглядитмолодой Мэйсон?
Вопрос был абсурдным. Молодой Мэйсон сидел в футе от них в церкви каждое воскресенье, когда обе семьи пребывали в своих поместьях. Когда бы Аннабель мельком не бросила на него взгляд, он или хитро поглядывал на нее, или иронично вскидывал бровь, или складывал губы бантиком, намекая на поцелуй. Он был, как только что сказала мать, очень привлекателен.
– Я не выйду за него. Меня не волнует, насколько он молод или привлекателен и насколько респектабельным может стать в недалеком будущем. Меня не заботит то, как много его отец готов заплатить. Я не буду этого делать, – поспешно сказала Аннабель.
И сама услышала, как дрожит ее голос.
– Они приедут завтра днем, в два часа, – сказал граф. – До этого времени, Аннабель, ты должна передумать. В противном случае тебя ждет тяжелая однообразная работа в Мидоу-Холле, и это в том случае, если я его не потеряю. Если тебя не привлекает перспектива выйти за молодого Мэйсона, то в том, что это стало не только возможным, но и необходимым, ты можешь винить только себя.
Да, действительно, в этом она могла винить только саму себя, призналась себе Аннабель, когда он жестом предложил матери покинуть комнату, без единого слова вышел следом за нею и закрыл за собой дверь. Она разработала план, привела его в действие, и… ну, вот, пожалуйста. Вместо маркиза Уингфорда она должна выйти за Реджинальда Мэйсона, если ее отец настоит на своем.
Из огня да в полымя.
Она опустилась на скамеечку, оказавшуюся рядом, и прижалась лбом к коленям. Или Реджинальд Мэйсон вместо маркиза Уингсфорта, или ее отец будет совершенно разорен.
Милостивый боже, какой-то час тому назад в их дом мог зайти кто угодно. Это мог быть даже маркиз, пришедший, чтобы простить ее и все же сделать предложение. Но приехал мистер Мэйсон. Купить ее для своего сына.
Глава 2.
Семнадцать лет назад.
Правила были строгими.
Малышка никогда не сомневалась, что ее любят, несмотря на то, что родители часто бывали далеко – на сезоне в Лондоне, или в гостях у своих многочисленных друзей в каком-нибудь загородном поместье. Она знала, что они все равно ее любят, как любит ее и старенькая няня, которая в далеком туманном прошлом была няней mama. Она была счастливым и оберегаемым ребенком.
Разумеется, правила были установлены для ее же блага и должны были уберечь от всяческих бед. Так, например, она никогда не должна была одна отходить от дома далее огородов позади него и партерного сада [5] [5]– В оригинале parterre gardens – Партерный цветник, сад.
Партер – открытая часть сада или парка (в регулярном парке – участки правильной формы, в пейзажном – в виде лужаек) с газонами, цветниками, водоёмами, бордюрами из кустарника; часто украшается скульптурой, фонтанами. Партером называют геометрическое пространство, которое примыкает к зданию, видовая точка – 2 этаж.
[Закрыть]перед ним. Это правило ей не особенно докучало, ведь она могла занять себя: нюхать цветы, разговаривать с садовниками, бегать вприпрыжку по усыпанным гравием дорожкам сада или воображать, что она в лабиринте и безнадежно заблудилась и что ее преследует лев или медведь.
И все же, это было несколько скучноватое правило, ведь она была любознательным ребенком, к тому же одаренным богатым воображением. Она часто стояла среди цветов или на дорожке, посыпанной гравием, и спрашивала себя, что же находится за ее маленьким мирком кроме дороги, что ведет в деревню. Она действительно не знала ответа, так как mama не любила бывать на свежем воздухе, во всяком случае, она этого не делала, а у нянюшки были слишком старые и слабые ноги, чтобы долго гулять, исследуя окрестности.
У няни также была стариковская привычка засыпать среди бела дня и спать крепко и долго. Однажды малышка вычислила продолжительность ее сна, наблюдая за большой стрелкой часов в детской. Та полностью обошла вокруг циферблата и снова была на полпути, прежде чем няня, всхрапнув и вздрогнув, проснулась и заметила, что она, должно быть, на минутку задремала.
Когда ей исполнилось пять, малышка стала пользоваться этими часами нянюшкиного сна для восхитительного непослушания. Она принялась исследовать земли вокруг дома. Это не такое уж большое непослушание, говорила она себе, ведь она никогда не выходит за пределы парка. Но эти похищенные часы всегда были такими волшебными! Было что-то очень соблазнительное в том, чтобы нарушать правила и наслаждаться духом свободы и приключений.
Однажды днем, проводя время таким образом, она обнаружила собрата по непослушанию. По крайней мере, она предположила, что он был таковым, ведь все дети, конечно же, подчинялись жестким правилам, а рядом с ним не было видно ни родителей, ни няни.
Она подходила к реке, которая очерчивала восточную границу парка – ее самое любимое место, потому что там она могла лежать на животе на берегу, наблюдая как в воде снуют рыбки, – когда услышала очень громкий всплеск и помчалась вперед, надеясь хоть мельком увидеть гигантскую рыбу, выпрыгнувшую из воды.
Но это оказалась вовсе не рыба, а мальчик. И когда она прибежала к месту событий, он уже выбрался из воды. На нем были только панталоны. Он был бледным и тощим. Его голову и лоб облепила масса темных волос, а глаза казались черными, хотя, наверное, они были просто темно-коричневыми.
Она узнала его. Это был мальчик, на которого ей в церкви запретили даже смотреть. Потому, что он вульгарный. Но сейчас-то они не в церкви?
– О, Боже, – воскликнула она, подбежав и резко остановившись в нескольких футах от берега и от него. – Вы свалились в воду?
В первый момент она подумала, что он испугался звука ее голоса, но затем его глаза нашли ее и бесцеремонно оглядели. Он презрительно усмехнулся:
– Я нырял.
И действительно, когда она посмотрела вокруг, то увидела небрежную кучку одежды у корней старого дерева, несколько толстых ветвей которого заманчиво простирались над водой.
– О, какой вы молодец! А ваш papa знает, что вы находитесь в парке моего papa?
– Это вовсе не ваш парк, – грубо и каким-то незнакомым говором ответил он. Вероятно, это и было то, что ее отец называл вульгарным акцентом. – Это земля моего отца.
Это заявление заставило ее немного смутиться, потому что, если это так, то она, действительно, очень непослушная. Но она знала, что это неправда. Границей была река.
– Мой papa находится на этой стороне реки, – заявила она. – А ваш papa на той стороне.
– И это все, что ты знаешь? – он уперся руками в несуществующие бедра. – Река принадлежит моему отцу, а эти ветки находятся над рекой.
Этот аргумент почти убедил ее, пока она не вспомнила, что ветви не существуют независимо от деревьев.
– Но дерево-то находится на этой стороне, – указала она. – И вы тоже.
Бесспорно, он стоял на берегу, в их парке.
Он фыркнул.
– Ну и что ты теперь собираешься делать? Побежишь ябедничать своему papa?
– Мой papa в Лондоне. Но я и так ничего бы ему не сказала. А вы будете снова нырять? Или вы прыгнули в первый раз и испугались?
Он снова фыркнул.
– Вовсе и не в первый, и даже не в двадцать первый. И я ничего не боюсь.
Он повернулся, и, перебирая босыми ногами как невероятно ловкая обезьянка, взобрался на ствол дерева, сделал несколько шагов по ветке, раскинул руки в стороны, хотя все еще опасно пошатывался, а затем прыгнул, обхватив руками колени во время прыжка.
Снова последовал оглушительный всплеск. Одна холодная капля упала на руку маленькой девочки, хотя она стояла достаточно далеко, чтобы намокнуть.
К счастью.
– Это было просто великолепно, – восхитилась она после того, как он потряс головой, словно мокрый пес, а затем, подтянувшись на тощих руках, снова выбрался на берег.
– Спорим, ты так не можешь, – насмешливо бросил он.
– Спорю, что могу, – парировала она. – Но если я это сделаю, то намочу волосы, и моя няня захочет узнать, что случилось. И тогда она узнает, что днем, когда она спит, я ухожу гулять, и мне никогда больше не удастся это сделать.
Мальчик снова уперся руками в бедра.
– Так у тебя до сих пор няня, – презрительно процедил он.
– Да, – согласилась она. – А у вас?
Он закатил глаза.
– Мне уже восемь. Осенью меня отошлют в школу. Когда мне было пять, у меня был гувернер.
– А у меня будет гувернантка, когда мне исполнится шесть.
– Чтобы учить тебя рисованию и вышивке, – процедил он с явным презрением.
– Вы мальчик Мэйсонов. И вы странно говорите.
– А ты малявка Эштонов. И ты говоришь так, будто у тебя слива во рту.
– Вы грубый и противный, – заявила она. – Не думаю, что вы мне нравитесь.
– Мне заплакать? – и он скорчил глупую рожу.
Она показала ему язык и поболтала головой из стороны в сторону. Это было чудовищно неблаговоспитанно, но он вывел ее из себя.
– Спорим, – ехидничал он, – Что ты не сможешь даже залезть на дерево.
– Ну, тут вы не правы, – ответила она, с дурным предчувствием глянув на дерево. Но у нее была своя гордость, пусть ей всего лишь пять, и она не собиралась позволить, чтобы за этим противным, вульгарным мальчишкой осталось последнее слово.
Аннабель зашагала к дереву, размышляя о том, что нужно снять ботиночки и чулки, потому что кожа первых может поцарапаться, а шелк вторых порваться. И ей не понравилась мысль, что придется босыми ногами касаться грубой коры. Она сняла спенсер [6] [6]Spencer – короткий шерстяной жакет
[Закрыть], потому что он мог помешать ей взбираться, и шляпу, которая могла помешать ей видеть. Затем аккуратно свернула спенсер, положила его на траву неподалеку от неопрятной кучки одежды мальчика и старательно расположила поверх него шляпу.
– Смотри, как бы не появилась складочка или пятнышко грязи, – насмехался мальчик.
Аннабель повернула к нему голову и строго смерила его взглядом:
– Ваша mama никогда не учила вас хорошим манерам? – спросила она и, не ожидая ответа, направилась к дереву.
Это и вправду оказалось не очень трудно. Кроме того мгновения, когда она глянула вниз, чтобы прикинуть, как высоко забралась. Она едва не замерла от ужаса, но взяла себя в руки, будучи уверена, что мальчик наблюдает за ней. Больше вниз она не глядела. Она смотрела только вверх. И те глоточки свободы, которые она позволяла себе, день за днем нарушая правила, должно быть, сделали ее смелой, потому что она не остановилась, когда добралась до ветки, с которой прыгал мальчик. Мало было просто доказать, что у нее хватит смелости взобраться так же высоко, как это делал он. Он выводил ее из себя. Она подозревала, что он издевался над ней по двум причинам: потому, что она девочка и потому, что ей всего пять. Так что она упорно продолжала карабкаться вверх, и, когда добралась до следующей толстой ветви, села на нее и стала продвигаться вперед, пока не почувствовала, раньше чем увидела, что находится прямо над водой.
Над водой, которая была далеко, далеко внизу.
Вероятно, за всю свою жизнь она никогда не боялась так, как сейчас. Нет, она точно была в этом уверена. Никогда и вполовину так не боялась.
А этот противный мальчишка стоял где-то там, внизу, готовый позлорадствовать, если она заплачет.
– Вы видите? – дрожащим голоском, но весело, окликнула она его. И едва не сорвалась с ветки, когда рискнула бросить взгляд вниз, чтобы убедиться, что он все еще там и наблюдает ее триумф. Он стоял там же, где она его и оставила, так же уперев руки в боки и закинув голову назад.
– Неплохо, – признал он. – Но, спорим, что спуститься ты не сможешь.
Внезапно она почувствовала уверенность, что он совершенно прав.
Она засмеялась и поболтала ногами. Их обдувал холодный воздух. Должно быть, платье задралось, когда она ползла по ветке.
– Ладно, ты храбрая, – сдался он. – Признаю.
Это была первая похвала, которую он неохотно высказал.
Возможно, он все же чуть-чуть ей нравился.
– Прыжок – самый быстрый путь вниз, – окликнул он ее.
Одна только мысль о прыжке заставила ее живот судорожно сжаться.
Она рассмеялась и снова поболтала ногами.
– Тогда няня узнает, что я была здесь, расскажет об этом mama и papa, и я никогда больше не смогу сюда придти. И я никогда больше вас не увижу.
– Какая жалость! – фыркнул он, но когда она рискнула снова взглянуть вниз, то увидела, что он усмехается, а не издевается. Он подошел к дереву, обхватил ствол ловкими руками и ногами и, перебирая босыми ступнями, стал на него карабкаться.
Он взобрался на прежнюю ветку, которая была пониже, и пошел по ней, как раньше, пока не оказался прямо под Аннабель. Он откинул голову назад и снова усмехнулся ей.
– Мы можем прыгнуть вместе, – предложил он.
Аннабель чувствовала ужасно неудобное и почти непреодолимое желание пописать.
– И вас не беспокоит, что мне больше никогда не позволят приходить сюда и видеться с вами, не так ли? – строго спросила она. – Потому что я девочка. Потому что мне только пять. И потому что я малявка Эштонов. Меня зовут Аннабель.
Он протянул свою тощую правую руку и представился:
– Реджи. А ты храбрая, Анна. Для девчонки и для того, кто чуть старше младенца. Давай я помогу тебе спуститься вниз.
Отклонить такое предложение было бы безрассудством. Но она обиделась на сравнение с младенцем, хотя он, со своим обычным презрением, не сказал об этом прямо. Кроме того, она не знала, удастся ли ей выпустить ветвь, за которую судорожно схватилась, чтобы принять его протянутую руку.
– Мне не нужна помощь, но все равно благодарю вас, – ответила она.
Он снова ухмыльнулся, пожал плечами, повернулся и прыгнул.
На сей раз Аннабель почувствовала на своих ногах настоящий дождь из холодных брызг. Она также чувствовала, что опозорит себя, если не доберется до горшка прямо сейчас или в самое ближайшее время. Если бы она опозорилась, то умерла бы. Она больше никогда не сможет даже тайком поглядеть на него в церкви.
Мальчик – Реджи – растянулся на берегу, чтобы обсохнуть. Он подсунул руки под голову и вполне преднамеренно игнорировал ее.
Позднее Аннабель не помнила, как долго она осторожно ползла назад по ветке и спускалась по стволу. Но это продолжалось достаточно долго, чтобы заставить ее запаниковать, как бы няня не проснулась и не узнала, что ее нет в ни доме, ни поблизости от него, где она имела право находиться.
Эта паника, вдобавок к ужасному страху перед падением и перед тем, иным позором, была не очень-то приятным ощущением. И прежде, чем ее ноги снова оказались на благословенной твердой земле, Аннабель безмолвно пообещала неведомой сущности, что, если только она благополучно доберется домой, больше никогда, никогда не покинет его без сопровождения.
Когда она поставила на землю одну, а затем вторую ногу, Реджи стоял, небрежно прислонившись к стволу дерева.
– Я открою тебе секрет, – сказал он. – Если ты пообещаешь никому о нем не рассказывать.
– Ей-богу! – ответила она, крестясь одним пальцем.
– Я всегда ныряю с дерева, потому что боюсь спускаться с него.
– Не может быть! – поразилась она.
– Ага, правда, – пожал он плечами.
– О да, я понимаю. Я тоже боялась. У меня до сих пор ноги дрожат.
Ей понравилась его усмешка. Она была чуть кривоватой. У него были крупные крепкие зубы, а два передних были слегка искривлены.
– Так ты придешь завтра? – спросил он.
– Может быть, – ответила она, когда он расправил и отдал ей спенсер. И он держал ее шляпку, пока она не была готова надеть ее.
– Хотя я точно знаю, что больше не приду, – добавил он.
– Да пожалуйста! – небрежно бросила она.
Но его глаза лукаво блестели, и Аннабель вслух рассмеялась.
И он засмеялся вместе с ней.
– Мы могли бы стать друзьями, – предложила она.
Он скорчил рожицу.
– Когда мы будем в церкви, об этом никто не должен догадаться.
– Я вообще не буду на вас смотреть, – ответила она, – потому что мне не разрешают. Но если взгляну, то буду выглядеть вот так.
И она изобразила одно из самых надменных выражений лица своей матери. Не то, чтобы ее матушка часто им пользовалась, но Аннабель оно всегда так восхищало, что она часто изображала его перед зеркалом в детской.
– А я буду смотреть на тебя вот так, – сказал Реджи и позволил своим полуприкрытым глазам медленно и нагло пройтись по ней с головы до пят.
Оба дружно фыркнули и расхохотались.
– Я должна идти. А то няня будет меня искать.
Но была другая, более серьезная причина, чем страх перед няней. Ей было трудно удержаться от того, чтобы не переминаться с ноги на ногу. Как только он скроется из виду, ей придется остановиться и присесть на корточки, хотя леди, конечно же, не подобает так делать.
– Так мне тебя ждать? – вскинув брови, спросил он с холодным безразличием.
Ничего не ответив, она помчалась домой.
Реджи. Реджи. Реджи.
Сын Мэйсонов.
Ее новый друг.
Которому уже восемь, и который считал, что она храбрая.
Его глаза были коричневыми, а не черными.
Глава 3.
– Ну, парень, когда-нибудь ты меня поблагодаришь, – благодушно пробасил отец Реджи, когда его карета, точно, без минуты два пополудни, качнувшись, подкатила к особняку Хаверкрофтов на Беркли-сквер. – Одно дело – грехи молодости, и я заплатил предостаточно, чтобы дать тебе образование, с каким ты просто обязан был грешить, как любой другой молодой джентльмен. Но мотовством состояние не сделаешь и не сохранишь. Лучше всего для этого – хорошая и бережливая женщина, такая как твоя мать.
– И как леди Аннабель Эштон? – вскинул брови Реджи.
– Ох, Берни, – печально промолвила его мать. Да, ей тоже вместе с ними предстояло принять участие в этом историческом событии – первом визите в резиденцию графа через парадный, к слову сказать, вход. Реджи опасался, что предложение брака станет мучительно публичным. – Леди Аннабель всегда была хороша как картинка, и они с Реджинальдом составят красивую пару. Но ты уверен, точно уверен, что это надо? Откуда мы знаем, не тоскует ли она по тому молодому человеку, который тайно пытался бежать с нею? Хотя, похоже, он ее недостоин, если не стал за нее бороться. Откуда мы знаем, сможет ли она отдать нашему Реджинальду хоть частичку своего сердца?
– Она – очень везучая молодая особа, – ответил отец Реджи, все еще лучась благодушным триумфом, – раз уж Реджинальд хочет ее взять. Мы оба знаем, что в глубине души он хороший парень, хотя не ведаю, какой бес вселился в него в последнее время. Вроде, уже поздновато пускаться во все тяжкие. Не переживай из-за любви, Сэйди. В свой срок придет и любовь. Хотя не очень-то они ее и заслуживают.
– Возможно, хочетне совсем верное слово, сэр, – пробормотал Реджи, когда кучер открыл дверцу кареты и откинул ступеньки.
– О, Реджинальд, – мягко упрекнула его матушка, – мне бы не хотелось, чтобы ты называл своего отца сэр, словно джентльмен, в сердце которого совсем нет родственного тепла.
– Прости, ма, – извиняясь, улыбнулся ей Реджи. – Тогда мне стоит называть его па, как будто я все еще ребенок?
– Для меня ты навсегда останешься моим маленьким мальчиком, – печально ответила она. – Если ты когда-нибудь станешь называть меня мадам, я заплачу.
Реджи выпрыгнул из кареты и предложил ей руку, помогая выбраться. Потом крепко обнял ее.
– Ма, ну зачем мне так тебя называть? Если я когда-нибудь так сделаю, дай мне подзатыльник, но только не плачь.
Она взяла его отца под руку и с опаской посмотрела в сторону особняка. Казалось, с тех пор как они покинули дом, она уменьшилась наполовину, тогда как отец раздулся чуть ли не в двое. Все его ужасающе дурное настроение двухдневной давности исчезло без следа. Реджи сделал глубокий вдох и медленно выдохнул. «Ну все, начинается!» Лакей в ливрее и в белом парике, тщательно завитом по бокам, держал открытой дверь большого особняка, где судьба Реджи должна быть окончательно решена.
Вскоре они следовали за хаверкрофтовским дворецким с негнущейся спиной, который провел их по широкой, внушительной лестнице в гостиную. «Какая деградация для Хаверкрофта», – подумал Реджи, когда дворецкий объявил о них и отступил в сторону. – «Только представить, официальный прием своего врага – угольного торговца и его семьи!»
В комнате было три человека, все трое стояли или как раз поднимались. Граф стоял перед холодным мраморным камином, слегка расставив ноги и сцепив руки за спиной. Его узкое аристократическое лицо с крючковатым носом было донельзя высокомерным. Казалось, его приволокли сюда на аркане, хотя одет был, как всегда, безупречно.
Красивая и стройная графиня улыбалась. Правда, это была скорее учтивая, чем теплая, улыбка, и поэтому, возможно, несколько снисходительная. Тем не менее, это была улыбка.
И еще была леди Аннабель, по такому случаю обряженная в белый муслин, почти сливавшийся с цветом ее лица. Даже ее очень светлые волосы, уложенные в замысловатые локоны вокруг головы, и тонкие букли над ушами, в сравнении выглядели едва ли не яркими. Если бы она заухала, ее можно было бы принять за привидение, и все бы с визгом повыскакивали из комнаты. Ее лицо улыбкой не оживлялось, ни учтивой, ни другой. На нем вообще отсутствовало всякое выражение. Рассеянным взглядом она смотрела прямо перед собой.
Пропади все пропадом, она выглядела так, словно страдала. Вне всяких сомнений, она страдала.
Громкий голос отца Реджи, потиравшего большие руки, зазвучал в комнате через мгновение после того, как дворецкий, закончив представление гостей, вышел и закрыл за собой дверь. А затем к ним грациозной походкой направилась графиня. Она протянула гостям руки, точнее, его матери, которой адресовала свою улыбку.
– Миссис Мэйсон, – сказала она, – то, что вы тоже приехали, доставляет мне большое удовольствие. Матери слишком часто исключаются из таких счастливых событий, как это. Хотя кому здесь быть, как не нам? Ведь именно мы рожаем и лелеем наших детей.
– Вот и я всегда говорю то же самое, – лучась радостной улыбкой, ответила мать Реджи, пожимая руки графини и явно расслабившись. – Еще хуже, леди Хаверкрофт, если ребенок – это сын. Мужчина всегда считает, что сын – его, словно в один прекрасный день младенец возник ниоткуда, а женщине просто случилось околачиваться в соседней комнате, ожидая возможности накормить его своим молоком и назваться ма. Во всем остальном с нею можно не считаться. Я настояла на том, чтобы приехать сегодня сюда. Берни – сказала я, когда узнала, что он и Реджинальд, собираются к вам – я тоже еду, и не стоит пытаться меня отговаривать.
К концу своей речи она слегка запыхалась.
– Ох уж эти женщины, – добродушно произнес отец Реджи, ожидая, что граф поддержит его беззлобное сетование.
Граф такой поддержки не предложил, и отец Реджи принялся снова потирать руки.
– Милости прошу садиться, – сказала графиня. – Мы очень рады видеть вас, мистер Мэйсон. И вас, мистер Реджинальд Мэйсон.
Леди Аннабель Эштон опустилась на то же место, с которого поднялась по их прибытии. Совсем рядом с окном. Еще чуть ближе, и она рисковала бы вывалиться из него.
Реджи сидел в некотором отдалении от нее. Он хотел было поправить узел шейного платка, но такой жест мог бы навести на мысль, что он чувствует себя не совсем в своей тарелке, а он не хотел, чтобы кто-то заподозрил, что это именно так.
– Мистер Мэйсон, – обратилась к нему графиня, – вы знакомы с моей дочерью? Аннабель, пожалуйста, познакомься с мистером Реджинальдом Мэйсоном.
Реджинальд вскочил, когда Леди Аннабель поднялась.
– Леди Аннабель, – поклонился он.
– Мистер Мэйсон, – присела в реверансе она.
Все это было полнейшим абсурдом. Почти всю жизнь они прожили на расстоянии менее двух миль, но, согласно строгим указаниям, игнорировали само существование друг друга. Теперь, наконец, их представили, ожидая, что они сразу же поженятся.
Так и не взглянув ему в глаза, она села на прежнее место, и он посчитал возможным вернуться на свое. Ее подбородок закаменел. Он подумал, о чем сейчас думает она. Его отец открыто озирался вокруг, несомненно оценивая все с точностью до пенни, и, очевидно, с большим удовлетворением заключил, что гостиная Хаверкрофтов, со всеми ее парчовыми стенами, позолоченными фризами и пейзажами в тяжелых золотых рамах стоит не дороже, чем их собственная.
Леди Хаверкрофт завела вежливую беседу о погоде, о здоровье короля и о воздушном шаре, наполненном горячим воздухом, что на прошлой неделе запускали в Гайд-парке. Мать Реджи выразила надежду, что погода в их краях все лето будет теплой, хотя, конечно же, нужен и дождь, чтобы трава оставалась зеленой и наливались зерновые. Но все-таки нельзя жадничать и желать, чтобы хорошая погода была почти всегда. Да это и бессмысленно, ведь погода бывает такой, какой бывает, а не такой, какую хотим мы. И это к лучшему, ведь если бы люди могли ею управлять, и все по разным причинам хотели бы разную погоду, все могло бы закончиться войнами. Как будто и так мало причин для войн. Его отец без обиняков заявил, что король спятил, и это, конечно же, досадно, потому что Принц Регент еще больший идиот. И что, если бы человеку было назначено летать, Господь Бог дал бы ему крылья. А некоторые и так до того пустопорожни [7] [7]– Игра слов. В оригинале отец Реджи использует идиоматическое выражение, повторяющее слова графини, – hot air (дословно «горячий воздух») – болтовня, пустые слова; вздор, чепуха, ерунда. В контексте – пустопоржни.
[Закрыть], что могут взлететь, если ими никто не руководит.
Это последнее наблюдение сопровождалось добродушным раскатом смеха, не нашедшим отклика.
Только на бледных, как у призрака, губах леди Аннабель мелькнула тень улыбки.
Давно уже Реджи не видел своего отца в таком приподнятом настроении.
– Ну, – наконец сказал тот, прервав недолгую тишину, угрожавшую стать неловкой. – Я привез Реджинальда для того, чтобы он сделал предложение вашей дочери, Хаверкрофт, как мы вчера с вами и договорились. Может, выслушаем его, чтобы сделка была завершена окончательно и бесповоротно [8] [8]– Игра слов. В оригинале идиоматическое выражение, которое оценил отец Аннабель:… the whole business can be sealed up right and tight – вся эта история может быть похоронена навсегда.
[Закрыть]?
Граф устремил на Реджинальда холодный взгляд серых глаз. На червяка у себя под сапогом он смотрел бы с большим уважением и меньшей антипатией.
– Я едва ли мог бы выразиться лучше, – ответил он тихим вельможным тоном, способным заставить приуныть любого.
Отец Реджи унывать и не подумал. Он потирал руки и сиял.
– Тогда действуй, парень! – скомандовал он.
Ну вот! Предстоит делать предложение при зрителях – двух комплектах родителей, которые будут наблюдать, слушать и оценивать. До чего прелестно!
Должен ли он стоять? Или сидеть? Встать на колени? Придвинуться поближе? А может, отойти подальше? Пасть ниц? Улыбаться ему или хмуриться? Выглядеть скорбящим? Влюбленным? Благодарным? Скромным? Достойным? Торжествующим? Побежденным? Неповинующимся? Послушным? Надменным?
О, господи, его голова была забита всякой чепухой, и он прослушал, что говорила графиня. Она поднялась, и Реджи снова встал.
– Мистер Мэйсон, Уильям, – она перевела взгляд с отца Реджи на Хаверкрофта. – Как вы можете ожидать, что молодые люди придут к дружескому согласию, если им не дают возможность поговорить друг с другом конфиденциально? Миссис Мэйсон, давайте пройдем в музыкальную комнату. Я прикажу подать туда чай.
Она с гордым и уверенным видом пересекла гостиную и открыла дверь в соседнюю комнату, явно бывшую музыкальной. Реджи бросил взгляд на стоявший там большой рояль и на свою мать, ахнувшую от его размеров. Двое отцов один за другим вышли из комнаты. Граф последним проходил в дверь. Реджи ожидал, что ее закроют.
И напрасно. Ее закрыли, но только наполовину.
Конфиденциальность, похоже, оказалась мнимой.
Из-за двери не доносилось ни звука. Вполне вероятно, они придвинули к двери стулья, чтобы подслушивать. А вдруг еще и подглядывать? Разговаривать было невозможно. Он повернул голову к леди Аннабель. Она тоже сначала смотрела на дверь, потом на него. Они впились друг в друга взглядами.
Он вскинул брови. Она тоже. Она проделала это лучше него. Ее брови с рождения были аристократическими.
– Итак, – сказал он.
– Итак, – откликнулась она.
***
Мистер Мэйсон был огромен. Его голова, похожая на большой круглый мяч и почти так же лишенная растительности, блестела в солнечных лучах, льющихся в окна гостиной. У него было дружелюбное, веселое лицо. Он говорил с густым северным деревенским акцентом.
Миссис Мэйсон была пухленькой и милой. Она выглядела безмятежной и добродушной. И говорила с тем же акцентом.
Оба отличались словоохотливостью. Оба в глазах ее отца были совершенно чудовищны. Аннабель прекрасно понимала, что тот факт, что он был им обязан, что должен выдать за их сына ее, свою единственную дочь, должен представляться ему порождением кошмарного сна.
