Текст книги "Дева Баттермира"

Автор книги: Мелвин Брэгг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 37 страниц)

Это была разумная жертва. Хоуп никогда в жизни не откладывал на неопределенный срок доступные удовольствия, и уж тем более не видел в этом никакой заслуги. А сейчас, после того как они, по выражению Робинсона, «взяли курс» на портер и – держите меня, ребята! – прикончили вторую бутылку, он утешался тем, что их первая ночь с Мэри будет нелегкой для нее, и, таким образом, чем трезвей он будет и чем лучше продумает линию своего поведения с ней, тем удачней и длинней будет их совместный опыт в постели.

А затем сквозь пьяный дурман прорвалась еще одна счастливая мысль: она наверняка захочет убедиться в искренности его чувств, дабы обрести уверенность в нем, и для того ей понадобится последнее, самое веское и весомое доказательство. И таким доказательством станет разрешение на брак.

Наутро с отчетливым ощущением, что голова его превратилась в тыкву, он в сопровождении заговорщицки улыбающегося преподобного Николсона направился в Уайтхейвен.

Мэри наблюдала за их отъездом и, что было совершенно ей несвойственно, пустилась бежать через поле, чтобы взглянуть, как они скачут по направлению к портовому городу. Поездка должна была занять у них не меньше двух дней. И она пообещала, что за эти два дня успеет подготовить свадебное платье, а также упаковать вещи. Он намеревался повезти ее «в Шотландию конечно же» – Хоуп объявил об этом с величественным высокомерием, точно оно служило свидетельством его любви к ней. «Прямо в поместье Хоуптон, где, как вы того и заслуживаете, вас примут точно истинную леди».

Но именно этого визита в поместье Мэри боялась более всего. Неторопливо возвращаясь через поля по влажной траве, достигавшей ее колен, девушка размышляла над тем, какую цену ей предстоит заплатить за этот брак. Она боялась вступать в мир своего будущего мужа. Невхожая в светское общество, она все же представляла себе, каково оно. Мэри знала, что люди этого круга бывают благородными, чуткими и великодушными, но она также понимала, что чужаков низкого происхождения вроде нее, провинциальной сельской простушки, могут в одночасье растерзать на кусочки, словно вылетевшую из безопасной клетки канарейку, на которую набрасывается стая ворон. Мэри не на шутку боялась этого и желала, чтобы Хоуп взял на себя решение этой проблемы.

Заботило ее и иное: весь привычный уклад жизни был нарушен. Отец одарил ее взглядом, в котором смешалось изумление и упрек; мать все утро избегала ее, по-видимому не понимая, как справиться с этим новым и пугающим поворотом в их жизни.

Почему она не поспешила поделиться своим счастьем с Элис, что непременно сделала бы, будь Хоуп человеком иного происхождения? Почему ей совсем не хотелось поднимать всю долину ради собственной свадьбы? Приглашать на праздник лучшего скрипача во всей округе, украшать пирожные и завязывать ленты на букетах, звать подружек невесты и молодых людей верхом на конях, которые бы целый день гарцевали по долине, делая это событие поистине незабываемым? Она бы сделала это для Тома, она бы сделала это для Харрисона. Почему она не направилась в Бертнесский лес рассказать обо всем Китти? Да потому, что Китти – Мэри в этом не сомневалась – не будет счастлива за нее, и девушка опасалась потока ее мрачных предчувствий. И потому, чувствуя себя более одинокой, чем прежде, Мэри отправилась к своему тайному убежищу – бассейну, столько раз служившему ей местом успокоения и утешения. Проводя пальцами по воде, она следила за тем, как расходящаяся рябь ломает зеркальную поверхность, и ей казалось, будто, всматриваясь в глубину, она может предсказать будущую тайну.

Быстрый ветер, шуршавший травой на вершине холма, морщил гладь воды, даже когда Мэри и вовсе не прикасалась к поверхности, невозможно было разглядеть ни одного отчетливого отражения. Мэри решила не купаться, и чувство вины перед самой собой охватило ее, будто она не сдала какой-то важный экзамен…

Но следующим вечером, когда вернулся Хоуп, размахивая долгожданным разрешением, как флагом, когда он показал документ Мэри и в порыве чувств поцеловал бумагу, когда он быстро и жадно проглотил поданный ужин и прямиком направился в свою комнату, девушка уже ощущала лишь новое для нее чувство счастья от того, что отныне ей предстоит повсюду следовать за ним и делить с ним ложе.

Однажды решившись, она уж и помыслить не могла, что кто-то станет у нее на пути.

Сначала она лежала на кровати, неестественно вытянувшись, напряженная и робеющая. Но он, опытной рукою продолжая ее ласкать, с нежностью и трепетом прикасаясь к ней, заставил Мэри ощутить уверенность и успокоиться. Он ласкал ее грудь, пока соски не затвердели, и его пальцы, скользя по обнаженному телу, заставили ее испытывать доселе ей неведомое страстное и неистовое желание.

Ее волосы раскинулись по всей постели, точно шелковое покрывало, оттенявшее белизну ее тела в темноте ночи. А затем она повернулась к нему и сама обняла его. Их объятия были столь тесными, что они словно бы слились в единое целое. С первым же толчком он проник в нее до самого конца, и у нее перехватило дыхание. Ощущение связи, соединяющей их, поглотило ее сознание без остатка. Закрытые глаза придавали ей жертвенный вид, но вот она широко распахнула их, и в них светилось неподдельное счастье. Она улыбалась – и это был ее первый, робкий ответ на ту любовь, которую он ей дарил. Мэри притянула его к себе, сначала несмело, неуверенно, но затем все сильней и сильней отдаваясь овладевавшему ею желанию. Она так же исступленно желала его, как он – ее.

Тем не менее он стремился сохранить хотя бы частичку рассудка, полагая, что поначалу необходимо сдерживать свою страсть. Он усилием воли заставил себя слегка отстраниться от нее, но ее улыбка, движения ее рук, ее обнаженное тело – все в ней молило о любви. Мэри продолжала улыбаться ему, заставляя его действовать решительней.

Он двигался медленно и размеренно, но в какой-то момент прочел на лице ее некий смутный намек на бушевавшие в ней эмоции. И словно отдавшись порыву, он стал двигаться все быстрее, пока его крик и ее сладостный стон не слились в едином аккорде.

Утомленные, они отдыхали, прижавшись друг к другу, ее длинные волосы разметались по груди, на которой покоилась его голова, и Хоупу хотелось, чтобы это наслаждение длилось вечно. А Мэри вдруг подумала, что теперь, только теперь, после страстной ночи любви, она стала равной ему.

В течение ночи они пробуждались несколько раз и вновь сплетались в страстных объятиях. И с каждым разом Мэри утрачивала девичью робость и стыдливость, приобретая взамен присущие зрелой женщине смелость и решительность. Капли дождя, точно камешки, барабанили по стеклу, и темнота, поселившаяся в комнате, вселяла в молодую женщину уверенность в собственных силах и привлекательности. Она словно бы высвобождала из потаенных глубин души те чувства и страсти, которые всегда присутствовали в ней, но, скрытые покровами приличия, не смели проявить себя. Теперь она раскрылась, из незрелого бутона превратившись в трепетный, прекрасный цветок. Ей хотелось касаться его, ласкать его тело, обнимать его. И под утро, усталая и потная после целой ночи любви, Мэри лежала рядом со своим будущим мужем и думала о том, что, наверное, ничего лучше в ее жизни никогда не будет. И когда он с восходом солнца открыл глаза, они вновь слились в едином порыве, он вошел в нее легко и быстро, и на сей раз, словно перестав ощущать собственное тело, отдавался наслаждению целиком. И Мэри тоже отдалась блаженству без стеснения, забыв обо всем, для нее вдруг открылся новый неведомый мир, и она с готовностью погрузилась в него…

Неделю спустя, второго октября 1802 года, Мэри Робинсон и полковник дворянин Александр Август Хоуп были обвенчаны преподобным Николсоном в приходской церкви Лортона. На обратном пути до гостиницы «Рыбка» в Баттермире прекрасную карету новобрачных тащили четверо молодых людей из деревни, которые выпрягли из нее лошадей. За бракосочетанием последовал местный праздник, хотя дело обошлось без наиболее шумных соревнований и игр. Все признали, что невеста изумительно красива – женщина, которая и без того отличалась изяществом и грацией, теперь стала просто ослепительной. Веселье и танцы длились до самой полуночи, и все были готовы отплясывать до утра, однако невеста с женихом ровно в двенадцать удалились в спальню, поскольку утром им предстояло отправиться в поместье брата жениха, графа Хоуптона, в Шотландию…

Именно Мэри хотела побыстрее лечь в постель. Семь дней и ночей, которые они провели вместе до свадьбы, сделали ее ненасытной. Ей пламенно хотелось его тела, его ласк. Хотелось, чтобы он так же страстно желал ее; каждый раз глядя на него, она рисовала в воображении своем, как прикасается к нему; а он в свою очередь не мог, притрагиваясь к ней, не ощущать желания обладать ею вновь и вновь. Они в буквальном смысле лучились вожделением, которое должно было бы их истощить, но на самом деле лишь постоянно наполняло новой силой. Их обоюдное счастье было столь велико, что все окружающие видели, насколько далеки они от внешнего мира. Стремление наслаждаться друг другом заключало их в некое незримое кольцо, заставляя их с равнодушием взирать на человечество, на мир и Вселенную.

В небесах сияла луна. Портьеры оставались раздвинутыми. Она спала, а он смотрел на нее, обнаженную, ее волосы спадали до самой талии. Он принялся осторожно переплетать пряди ее волос, распределяя их и на ее теле, в свете луны бледном, точно мрамор. Ее лицо таинственно, подумал он, как у Джоконды. Это лучшее, что у него было в жизни. Пожалуйста, Господи, позволь ему запомнить этот момент. Она проснулась, улыбнулась и раскрыла объятия, приглашая его овладеть ею вновь.

В Шотландию

Наутро они покинули долину довольно поздно. Мальчишка-мартышка сидел на козлах, держа поводья с таким видом, будто он – любимый раб императора, собирающегося совершить триумфальный въезд в пределы Рима. Хоуп послал за ним несколько дней назад. Джордж Вуд с огромной радостью одолжил мальчишку, ведь по мере того, как ночи становились все длинней и погода портилась, в делах наступало затишье, к тому же Мэри была его любимицей, и он был счастлив ей услужить. Сначала Хоуп подумывал, не взять ли на эту работу Баркетта, все-таки надлежало иметь хорошего, опытного кучера, способного справиться с лошадьми на тех оживленных дорогах, по которым им предстояло передвигаться до самого Карлайла. Затем еще предстоял долгий путь до высокогорья в Шотландии. Однако какие-то смутные подозрения в отношении Баркетта заставили Хоупа отказаться от такой, на первый взгляд подходящей кандидатуры. Возможно, в нем присутствовала некоторая мрачность, плохо скрытое негодование или же возникло ощущение, что Баркетт – охотник, а сам он – дичь? Хоуп не мог бы определить в точности, но он прислушивался к предупреждению собственной интуиции. На оживленных дорогах он собирался лично управлять каретой: лошади были очень послушны.

Мэри выкроила для Мальчишки-мартышки бутылочного цвета жакет – пародию на элегантный сюртук Хоупа, – и отыскала несколько медных пуговиц у отца в ящике среди ненужного хлама, старые пуговицы от мундира морского капитана, которые она старательно пришила к одежде, отчасти для пользы дела, отчасти просто ради красоты. Нашлись и вполне приличные бриджи взамен старых, в заплатах и без пуговиц, штанов мальчишки. У сапожника из Нортона, которому Хоуп отправил свои башмаки для починки, обнаружилась пара маленьких ботинок, валявшаяся у него уже много лет, и он охотно продал ее всего за несколько шиллингов. Кроме того, Мэри сумела соорудить замечательный, алого цвета, шейный платок из старого носового, и на этом экипировка Мальчишки-мартышки была завершена.

Мальчишка-мартышка был настолько счастлив, что почти забыл о новобрачных, сидевших в карете с наглухо задернутыми шторками. Они провели это утро так же, как и предыдущую ночь, пока оба они не достигли того божественного состояния сексуального насыщения, когда наслаждение начинает существовать как бы само по себе, возрождаясь вновь и вновь. Время от времени мальчишка притормаживал перед указательным столбом и громко читал надпись. В случаях, когда он не мог разобраться сам, он запрашивал срочной помощи. Однако по большей части он насвистывал, оглядывая округу с высоты своих козел. Поскольку дорога была крайне плохая, четверка лошадей двигалась шагом, лишь изредка переходя на рысь. Проезжая по долинам, он то и дело махал рукой мужчинам и женщинам, собиравшим урожай на полях, громко приветствовал людей с серпами, которые подрезали живую изгородь у дороги, движения его головы напоминали движения прыгающего по лужайке дрозда. Бродягам он бросал презрительные замечания, а вот нагруженных поклажей лошадей и мулов с седоками встречал молчанием, стараясь управлять своей большой каретой так, чтобы не вызвать и тени критики в свой адрес. К каретам поменьше он относился с веселым пренебрежением, гордясь собой, ведь ему ни разу не доводилось управлять такой восхитительной четверкой лошадей, впряженных в карету, которую накануне он целый день полировал. К тому же он на совесть отдраил упряжь, а в карете сидел его хозяин и его молодая жена, и они отправились в путешествие по стране, да к тому же по знаменитым местам. Мог ли он мечтать о подобном еще неделю назад, играя с мальчишками в салочки вокруг кесвикской ратуши!

Боготворя полковника Хоупа, Мальчишка-мартышка представлял себе, как спасает его супругу от грозящих ей жутких опасностей – тигра, которого он застрелит в тот самый момент, когда когти уже вонзятся в ее нежную кожу, или разбойников, – и все время был начеку, особенно в окрестностях Кокермаута. Этот город был известен жителям Кесвика необузданным нравом своих обитателей и мрачной, непредсказуемой природой происходящих в нем событий. Мальчишка-мартышка слыхал, что в кошмарном Кокермауте рождались телята с тремя головами, женщины бились в странных припадках и падали, задыхаясь, прямо посреди дороги; разбойничьи шайки врывались в город, наводя ужас на мирных прихожан. Он был рад, что у полковника Хоупа целых два пистолета – он видел их в этом великолепном большом несессере, – а у него самого был припасен довольно толстый прут боярышника, и уж коли какие-нибудь разбойники вздумают сунуться к нему… К счастью, этот день оказался скуден на грабителей, и мальчишка прогнал свою зашторенную карету через Кокермаут без всяких приключений. Не знай он в точности, как обстоит дело, то наверняка бы подумал, будто это такой же приятный маленький городок, как Кесвик.

Через несколько миль полковник Хоуп поднял шторку и велел ему посмотреть, нет ли поблизости гостиницы. Мальчишка принялся изучать окрестности, точно заправский стрелок в поисках дичи.

Мэри и Хоуп плыли по волнам наслаждения всю дорогу, пока наконец карета не остановилась у гостиницы в небольшой деревеньке под названием Милсгейт. Влюбленные выбрались из своего мирного прибежища на колесах, немало позабавившись видом все еще чинно восседающего на козлах Мальчишки-мартышки с его многочисленными медными пуговицами. Шуточки местных жителей отнюдь не испортили ему настроения, ибо он воспринял их как знак дружеского расположения.

Они заказали самую лучшую еду, какую только гостиница могла предоставить, – постного, сухого цыпленка в качестве основного блюда и какой-то гарнир, тоже не слишком аппетитный. Трапезу слегка скрасила бутылочка превосходного кларета, ящик которого Хоуп прихватил с собой. Его вручил ему сам Джордж Вуд. Такой подарок оказался как нельзя более кстати и был принят с подобающей благодарностью.

За пару дней до бракосочетания деньги закончились. Хоуп уже и так был должен мистеру Робинсону, и долг этот все возрастал, по мере того как продолжались приготовления к свадьбе. Александр Август клятвенно обещал возместить свою часть затрат на празднество в самом ближайшем будущем. К тому же накопилось множество счетов за всякие приятные мелочи, в которых Хоуп не мог, да и не желал себе отказывать. Многочисленные выезды на рыбалку, содержание лошадей в конюшне, деньги, великодушно дарованные преподобному Никол сону…

Хоуп тогда решил написать письмо полковнику Муру. Он передал свои самые наилучшие пожелания мисс д'Арси, выразил надежду, что с ней все в порядке, сообщил, что жаждет поскорее увидеться с ней и весьма сожалеет, что ему приходится отлучиться на десять дней в Шотландию, дабы «поставить точку в деле, которое всех нас касается самым непосредственным образом». Поскольку он не намеревался задерживаться в этих краях надолго, – но «вы, сэр, понимаете, что дни превращаются в недели, когда после долгих поисков наконец находишь ту, с которой желал бы провести остаток дней», – то ему и в голову не пришло уладить должным образом финансовые дела. «Я вкладываю в письмо чек на тридцать фунтов для передачи в собственные руки мистеру Крампу в Ливерпуле», – адрес он тоже вложил. «Не будете ли вы так любезны уплатить за меня по счету в гостинице «Голова королевы» – я не переношу даже пустячных неуплаченных счетов – и отправить с нарочным небольшую сумму в гостиницу «Рыбка» в Баттермире?» Комплименты и рассуждения по поводу погоды завершили письмо.

В день свадьбы в гостинице «Рыбка» появился Джордж Вуд – он все равно собирался в Баттермир на рыбалку, ведь дела в это время года шли не слишком хорошо. Он привез с собой не только сдачу с тех тридцати фунтов, которые были предназначены мистеру Крампу, но еще и десять гиней от полковника Мура «на случай, если вам доведется столкнуться с непредвиденными расходами по пути в Шотландию». Мисс д'Арси вложила и свое короткое, но нежное послание. Без малейших сомнений, заключил Хоуп, именно ей он должен был быть благодарен за лишние десять гиней. Это заставило его не на шутку задуматься о том, что, вероятно, он недооценил ее характер, и в самом деле, если бы не его свадьба… Но он тут же отогнал все эти фривольные мысли.

И вот тогда-то Вуд помимо денег от полковника Мура вручил Хоупу целый ящик прекрасного кларета в качестве «знака крайнего уважения». И не только. Хоуп провел немало часов в беседах с мистером Вудом, чье происхождение, род деятельности и бельмо не давали ему доступа в приличное общество. А Хоупа такое общение с Вудом не тяготило, а даже развлекало. Сам же мистер Вуд был совершенно очарован полковником Хоупом. Ему никогда доселе не доводилось встречать джентльмена, столь открытого и дружелюбного. Конечно, Джордж Вуд прибыл тогда в Баттермир главным образом ради рыбалки, однако сыграл свою роль и тот факт, что там находился полковник Хоуп. Когда полковник Мур оплатил счета Хоупа, Вуд вдруг испугался, что больше никогда не увидит этого джентльмена. Отсюда и его неожиданное путешествие, отсюда и поистине королевский подарок.

Хоуп со своей стороны проявил такое невиданное радушие, которого Вуд не смел и ожидать. Он расчувствовался едва ли не до слез. Полковник Хоуп, будучи весьма возбужден, что, впрочем, вполне объяснялось предсвадебной лихорадкой, повлек мистера Вуда к мистеру и миссис Робинсон и представил его: «Мой добрый друг Джордж Вуд, который оказал мне так много услуг и чье гостеприимство я бы лично порекомендовал даже самому паше Багдада».

Сама женитьба и невеста только упрочили высокое мнение Джорджа Вуда о полковнике Хоупе. «Только настоящий, истый джентльмен, – объяснял он несколько дней спустя в гостинице «Голова королевы» нескольким своим самым близким и старым друзьям, которые, несмотря на холодную погоду, раз в неделю выбирались к нему, чтобы перекинуться в покер за горячим пуншем да посудачить по поводу накопившихся за неделю городских новостей, – мог это выдержать. Нет, она была безупречна. Вам никогда не доводилось видеть, чтобы женщина в день своей свадьбы выглядела так прекрасно. Все мы знаем Мэри. Все мы ее видели. Все мы ею гордимся, и она себя хорошо блюла и никогда не теряла головы, мы это тоже отлично знаем. Но жаль, что нет здесь миссис Вуд. Вот она бы вам описала все это как следует – платье на невесте… и эти волосы, о которых так много в книжках писали, вот в чем дело… как водится, были и цветы… в свой свадебный день полковник Хоуп привел меня на праздник так, словно я был… ну, я не смею сказать, как собственного брата… но точно сержанта или, точнее, как капрала… словно я вместе с ним на пару прошел сквозь огонь, воду и медные трубы. Это был поистине великий день для меня, и я поздравил их обоих».

Таким образом, у Хоупа оказалось немного наличности и небольшой запас превосходного вина, к которому приходилось прибегать всякий раз, когда в местных трактирах и гостиницах невозможно было получить что-нибудь сносное.

Уже ближе к вечеру они оказались в Карлайле, и Мэри выразила желание задержаться там ненадолго. Еще раньше Хоуп пообещал, что купит ей подходящие платья и прочие изысканные вещицы, необходимые для ее представления в поместье Хоуптонов. Она подумала, что для этих целей как раз подошел бы Карлайл, но Хоуп заявил, что это чересчур маленький городишко: он бы гораздо лучше сумел одеть ее в Эдинбурге. «Это поистине великий город. В Эдинбурге ты сможешь найти модные модели гораздо быстрей, нежели в самом Лондоне, и те платья, что я куплю тебе, будут полностью соответствовать шотландскому представлению о моде». Итак, они отправятся в Эдинбург, а затем – в Хоуптон.

Мэри же Карлайл показался городом достаточно большим, и она с интересом смотрела из окна кареты на полуразрушенный замок. «Ему уже несколько столетий, – ответил на ее вопрос Хоуп. – Король Артур построил здесь замок… а до того здесь возвели крепость римляне, а еще раньше друиды». Она упросила его разрешить Мальчишке-мартышке направить карету мимо кафедрального собора, к древнему распятию на средневековой ратуше, обросшей со всех сторон торговцами, коробейниками, сапожниками, точно гигантский корабль ракушками. Улицы в центре города были заполнены лошадьми и повозками, крики уличных торговцев разносились в воздухе, группа актеров зазывала этим вечером на представление, даваемое в честь местной знаменитости миссис Шарлотты Дине. Из зала суда вышла процессия, возглавляемая судьей, чья суровость настолько не вязалась с общей атмосферой, что Мэри невольно поежилась. Пронеслись мимо многолюдные узкие улочки, и юный кучер попытался круто развернуть лошадей, чтобы выехать на дорогу, ведущую в Шотландию.

Лошади, однако, не желали трогаться с места, так что Хоупу пришлось выбраться из кареты и взять их под уздцы. Потом он позвал Мэри:

– Мэри! Мэри! Выходи к нам!

Мальчишка спрыгнул с козел, пытаясь всеми силами изобразить, как он старательно помогает госпоже, хотя Мэри и без посторонней помощи легко забралась бы на козлы. Мальчик, оправдывая собственное прозвище, сноровисто, точно обезьянка, вскарабкался следом за ней, не желая остаться в стороне, и Хоуп повел лошадей через Шотландские ворота. Роскошный экипаж, властный вид Хоупа, красота Мэри и даже комичная внешность мальчишки со стариковским лицом в куртке, усеянной медными пуговицами, привлекали любопытные взгляды встречных.

Миновав Шотландские ворота, они за полуразрушенной городской стеной наконец обнаружили причину городского оживления – огромная ярмарка растянулась до самого моста и дальше по всей территории, что называлась Песками, рядом с рекой Эден.

Хоуп не стал противиться желанию Мэри, и они двинулись вдоль торговых рядов. Хоуп оставил маленького кучера приглядывать за каретой, торжественно вручив несколько пенсов на яблоки для лошадей и всякую мелочь для него самого, после чего карету обступили коробейники.

Несмотря на наступивший вечер, было еще вполне светло – солнце только что склонилось к западу, стены замка раскинули по земле длинные темные тени. Вскоре зажгли огни, осветившие бурлящую толпу вокруг них. Мэри вдруг представилось, что они карабкаются вверх под струями водопада, преодолевая напор воды. Она держала Хоупа под руку, радуясь его силе и житейскому опыту, а ему, в свою очередь, был приятен груз лежащей на нем ответственности. И вот Хоуп повернулся к ней и голосом, наполовину заглушаемым криками толпы, произнес:

– Никогда в жизни я не был так счастлив, как последнюю неделю. Ни единого дня, ни единой ночи, ни одного момента не потрачено напрасно, ни одного пустого мгновенья. В них заключено жизни более, нежели я вообще мог себе представить. Спасибо тебе.

И он церемонно поцеловал ей руку.

Мэри в ответном порыве хотела обнять его и, наверное, сделала бы это прямо на глазах у публики, если бы он неожиданно не указал ей на акробатов, прыгавших сквозь огненные обручи.

Неподалеку от них разыгрывалась сцена повешения. Рядом с виселицей играл небольшой оркестр, фокусник держал веревку, туго затянутую на шее его помощницы. Громкий бубен и крики помощницы привлекали все больше зевак: «Она избежала повешенья! Спешите видеть чудесное избавление от смерти! Посмотрите на женщину, которая способна бросить вызов петле!» Мэри нашла это представление чересчур зловещим. Она предпочла любоваться силачами, танцовщицами – из Индии, из Нового Света – собаками, которые ходили на задних лапах, попугаями и ручными белыми крысами. А всего более ее заинтересовало совсем иное, тихое зрелище: многочисленные лотки с одеждой, обувью, шелками, безделушками, гребешками и расческами; она пришла в полное восхищение от одной пары перчаток сиреневого цвета, обшитых по контуру каждого пальца белой тесьмой, с вышивкой на тыльной стороне перчатки.

– Они тебе нравятся?

Мэри лишь молча улыбнулась.

– Они будут твоими.

Два шиллинга и шесть пенсов. Он даже не стал торговаться.

Он настоял, чтобы она немедленно надела их, хотя Мэри боялась испортить покупку и чувствовала неловкость, считая, что вынудила мужа сделать ей первый подарок. Они вернулись к Мальчишке-мартышке, который был цел и невредим, хоть и волновался за своих господ.

Они проехали еще восемь или девять миль по болотистым низинам до Лонгтауна, который, хоть и располагался на английской стороне границы, представлял собой истинное преддверие Шотландии. Почти всю дорогу лошадьми управлял Хоуп, а Мэри, не пожелавшая ехать внутри кареты, сидела рядом и позволила Мальчишке-мартышке немного поспать, привалившись к ней. Однако, подъезжая к городу, Хоуп все же заставил ее разбудить маленького кучера.

– Он никогда нам не простит, если при въезде в город мы разрешим ему спать, будто малому ребенку, – сказал он, и Мэри отметила теплоту в его голосе.

Мальчик проснулся мгновенно и подхватил поводья с таким видом, точно всего минуту назад отдал их хозяину, и принялся щелкать языком, понукая лошадей, размахивать кнутом, которым он уже управлялся точно заправский кучер. Он громко окликал мальчишек и конюхов из гостиницы «Оружие Грэхемов» и весьма шумно, привлекая всеобщее внимание, въехал во двор.

Был девятый час вечера, они все изрядно устали. Хоуп занял лучшие комнаты в гостинице, и пока Мэри распаковывала вещи – он сообщил ей, что они остановятся на два или три дня в ожидании писем, в которых будут согласованы последние договоренности, – он написал Ньютону.

Он откладывал это занятие уже неделю, и даже теперь, после всех ночей, проведенных с Мэри, писать ему было крайне тяжело. Однако же усилием воли Хоуп в конце концов заставил себя сочинить краткое послание, в котором он просто объяснял, что женился на женщине, которую любит, что желал бы прожить с ней весь остаток жизни, и выражал надежду, что Ньютон понимает его поступок, и потому он остановится в гостинице «Оружие Грэхемов», ожидая ответа, дабы к обоюдному удовлетворению уладить все их совместные дела.

Закончив письмо, он франкировал его: «А. Хоуп: свободно от оплаты», и позвонил, вызвав горничную – миниатюрную юную черноволосую кокетку с круглыми глазами и вкрадчивыми манерами. Да, уж она-то понимает, что такое важное письмо необходимо отправить немедленно, рано поутру, и это все, сэр? Да. Сам он, игривым тоном сказал он ей, и его жена завтра встанут поздно после такого долгого и тяжелого путешествия. На что она, как и следовало ожидать, заговорщицки захихикала. Он дал ей шесть пенсов.

Он слышал шаги Мэри в соседней комнате, однако письмо взвинтило ему нервы. Хоуп нисколько не лгал себе: он получил то, что хотел, и он жизни не пожалеет, чтобы удержать свое счастье. Он и Ньютону написал истинную правду – еще до вчерашнего дня он и думать не смел, что способен на подобное. А теперь он обязан сказать правду и Мэри.

В их спальне горели свечи. Она стояла у постели, обнаженная, с волосами, рассыпавшимися по спине до самых бедер, словно Венера Боттичелли.

Джордж Вуд рассчитывал задержаться в Баттермире на пару или тройку дней. Однако событие, свидетелем и даже участником которого он стал, представлялось ему столь важным, а роль глашатая настолько значимой, что, забыв о рыбалке, он без малейших колебаний оседлал лошадь на следующее после свадьбы утро (как назло, очень подходящее для ловли форели), щедро заплатил хозяйке за постой и к полудню вернулся в Кесвик, неся с собой потрясающую новость.

К середине дня все подробности – зачастую весьма преувеличенные – стали известны всему городку, и Вуд без устали пересказывал их каждому, кто под каким-либо предлогом заглядывал к нему в гостиницу «Голова королевы». Женщин интересовали наряды, блюда свадебного обеда и свадебное путешествие; мужчины расспрашивали, как выглядел жених, и по какой такой причине он так поступил, и присутствовали ли на свадьбе его старший брат или кто-нибудь из его ближайших родственников или близких друзей. Некоторые женщины буквально изводили несчастного Вуда, ведь он не в состоянии был припомнить цвет дамской шляпки или то, каким образом были уложены знаменитые волосы Мэри; мужчины же недвусмысленно давали понять, что вернутся чуть позже и уж тогда, за выпивкой, постараются как следует до всего докопаться.

Полковнику Муру выпала обязанность сообщить новость жене и Амариллис. Он хорошо знал, какой удар нанесет им, ведь еще вчера вечером из Манчестера прибыл портной и обе женщины намеревались весь день провести в заточении, колдуя над булавками и выкройками.

Мур узнал о свадьбе от мистера Джорджа Ботта, сборщика и распространителя всех местных слухов, человека, чья информация о городских делах была настолько полной, что он мог заменить собой целую газету. И все-таки даже слова мистера Ботта не убедили его до конца, и Мур едва не бегом устремился к гостинице «Голова королевы», где Вуда в буквальном смысле осаждала толпа любопытных.

Местные жители ликовали: Мэри была всеобщей любимицей, их девочкой, хорошо воспитанной, никогда не задиравшей носа, да к тому же воспеваемой известными поэтами. То, что она покорила сердце такого прекрасного и великодушного человека – а в этом, к вящему раздражению полковника Мура, сходились все, – просто чудо для самой Мэри, а поскольку все они были близко связаны, то и для них самих. Мур поманил Вуда пальцем, отзывая в сторону, и выудил из трактирщика необходимое ему признание.