Текст книги "С Потомака на Миссисипи: несентиментальное путешествие по Америке"

Автор книги: Мэлор Стуруа

Зато «Бюро по делам индейцев» не сидело сложа руки. Поскольку многие индейцы ездят пить в города и гибнут в автомобильных, катастрофах, возвращаясь домой в нетрезвом состоянии, необходимо открыть пивные бары и винные лавки в самих резервациях, решили «гуманисты» из бюро. И открыли. Число алкоголиков и самоубийц возросло еще больше. Так, на Среднем Западе, в одной резервации, где проживают около пяти тысяч человек, 44 процента мужчин и 21 процент женщин – алкоголики, подвергавшиеся арестам. А сколько их, не «подвергавшихся»? Алкоголизм и вызванная им волна самоубийств почти полностью положили конец существованию племени кламатов в штате Орегон. Да, «Великий хонки» – «Великий бармен из грязного салуна» денно и нощно помогает индейцам «в достижении лучшей жизни».

Резервация – это концлагерь. Разница состоит лишь в том, что она не обнесена колючей проволокой. Здесь нет ни сторожевых вышек, ни прожекторов, ни овчарок. Никто не держит тебя под замком. Ты волен идти на все четыре стороны, куда заблагорассудится. Более того, индейцу, покидающему резервацию, выдается денежное пособие в размере 600 долларов и бесплатный билет в один конец до места назначения. Затем бюро списывает его в расход и умывает руки.

Многие индейцы бегут из резерваций. Я уже говорил, что вне их пределов в Соединенных Штатах живут двести тысяч краснокожих. Они сосредоточены, как правило, в больших городах: в Лос-Анджелесе 60 тысяч человек, в Сан-Франциско 20 тысяч, в Фениксе 12 тысяч, в Чикаго 15 тысяч, в Миннеаполисе 12 тысяч и так далее. Но бежать из резервации значит быть убитым при попытке к бегству, хотя, конечно, никто тебе в спину не стреляет. Помните бирманских женщин с железными обручами на шее? За серьезную провинность с них снимали обручи. Они становились совершенно беспомощными, ибо не могли даже ходить. Женщины ложились на землю и умирали от голода и жажды. Отпуская индейца из резервации, власти как бы снимают с него невидимые обручи. Он вступает в новый, большой, неведомый и враждебный мир совершенно незащищенным. У него нет ни образования, ни профессии, ни средств к существованию. Большой город сначала давит на его психику, а затем раздавливает морально и физически. Беглец попадает из огня в полымя. Он вливается или в ряды безработных, или в мир преступников, алкоголиков, наркоманов, начинает попрошайничать. Женщины идут на панель. Обычно индейские кварталы в больших городах не столь компактны, как негритянские гетто. Но там, где они создаются, их называют резервациями. Это островки крайней нищеты, равной которой в Америке не сыскать.

Индеец – дитя природы. Его привязанность к земле носит почти мистический характер. Цивилизация капиталистических мегалополисов претит ему.

– В городе я чувствую себя глубоко несчастливой. Неестественно ускоренный ритм жизни, невыносимый шум, загрязненные вода и воздух. И одиночество, – жалуется Донна Флуд из Далласа.

– Боже, ведь это каменные джунгли! – восклицает Хинет Двуглавый, ирокез из Чикаго. – Каждый человек иностранец для другого. Кругом царит атмосфера недружелюбности, клановости. Люди как автоматы, и только у стойки бара в них пробуждается нечто человеческое.

И конечно, властный зов земли.

– Земля как мать. Деревья как братья. Птицы в небе, рыбы в воде – друзья твои. Они дают тебе жизнь, кормят тебя, доставляют радость, – мечтательно говорит Том Кук, махаук из Нью-Йорка.

Но земля и вода нечто большее для индейца. Они символы свободы. Сложилась эта символика, так сказать, от обратного. Что отнимали всю жизнь у индейцев? Землю и воду. Сначала первые поселенцы – колонизаторы, затем последние проходимцы – монополии. Недаром в опустевшей тюрьме Алькатраза им отведены общие камеры.

Не миновала эта символика от обратного и мрачную скалу в заливе Сан-Франциско. Сразу же после захвата Алькатраза индейцами власти лишили остров воды. Под лицемерным предлогом ремонта они отбуксировали баржу с резервуарами, которые обычно время от времени пополнялись: одни – свежей питьевой водой, другие – технической. «Ремонт» затягивался. Запасы воды, имевшиеся на острове, подходили к концу. Тогда индейцы обратились к некоему Томасу Хеннону, генеральному менеджеру коммунальных служб Сан-Франциско, с требованием ускорить ремонт. Хеннон, которому, видимо, надоело ломать комедию, прямо сказал им, что никакой воды они не получат, что у него имеется приказ свыше, запрещающий подачу воды на Алькатраз.

Весть об этом бесчеловечном акте властей моментально распространилась по всему западному побережью. Дэвид Рислинг, президент просветительской ассоциации индейцев Калифорнии, охарактеризовал его как «еще одну форму геноцида». Прогрессивная общественность Америки была возмущена. Группа инженеров и техников обратилась к правительству с предложением отремонтировать злополучную баржу на добровольных началах и за свой счет. Ответом им был грубый отказ. Катера прибрежной полиции установили «континентальную блокаду» острова, зорко следя за тем, чтобы никто не провозил воду на Алькатраз. Расчет властей был прост как веревка палача – взять защитников скалы измором. Но последние не дрогнули. «Мы скорее умрем, чем сдвинемся с места!» – заявили они. И тут в Вашингтоне призадумались. На горизонте замаячило нежелательное международное паблисити. Некоторые индейские вожди вдруг вспомнили о существовании Организации Объединенных Наций. Общая ситуация также складывалась неблагоприятно для «Великого хонки». В печать только-только просочились сведения о кровавой, резне в Сонгми. И вот на самом вашингтонском верху решили проявить «чувство меры» – имея на руках трагедию Сонгми, не приплюсовывать к ней заморенный жаждой Алькатраз. Впрочем, «чувство меры» было проявлено властями в весьма умеренных дозах. Они так и не возвратили баржу, не отремонтировали резервуары, не возобновили снабжение острова водой. Они лишь сняли с Алькатраза «континентальную блокаду», разрешив индейцам доставлять на остров на свой страх и риск необходимый минимум питьевой воды.

Шхуна, на которой я добрался до Алькатраза, тоже везла воду. Пятигаллонные бутыли украшали этикетки: «Альгамбра – свежая ключевая вода. Пей сколько влезет на доброе здоровье. Многие врачи рекомендуют по восемь стаканов в день».

Позже я спросил Чарли, что это значит.

– В бутылках никакая не «Альгамбра», а самая обыкновенная вода из-под крана, – ответил он, – от «Альгамбры» в ней одни этикетки да тара. Что же касается дозировки, рекомендуемой врачами, то в наших условиях она звучит как издевательство.

Другой член совета острова, Джон Труделл, добавил:

– Алькатраз – классический микрокосм индейской действительности. Воду у нас похищают всюду. Попутешествуйте по резервациям Калифорнии, Монтаны, Нью-Мексико и убедитесь сами. А что они сделали с племенем пейутов в Западной Неваде? Знаменитое Озеро пирамид, кормившее их испокон веков, почти совсем высохло. Электрические компании отводят из него воду для своих предприятий, не считаясь с пейутами, с их правами и нуждами. Экологический баланс озера непоправимо нарушен. Гибнет знаменитая форель, единственный источник существования пейутов.

К нам подошел парень в рубахе, чем-то напоминавшей малороссийскую. Некоторое время он молча прислушивался к разговору, а затем сказал:

– Не могли бы ли вы, мистер, по возвращении в Нью-Йорк подать от нашего имени жалобу в ООН на «Пибоди коул компании? Эта компания забирает питьевую воду у резерваций племен хопи и навахо в Северной Аризоне. Воду канализуют в Неваду для снабжения электричеством Лос-Анджелеса и Феникса. Хозяева компании обманным путем добились согласия у совета племен, который не ведал, что творит, и не представлял последствий сделки, на которую его толкнули люди из «Пибоди». Теперь у нас нет ни воды, ни электричества. Сам я член молодежной экологической группы, организованной индейцами Аризоны и Невады. Мы пишем петиции, обиваем пороги судов и правительственных учреждений, разъясняем своим соплеменникам нависшую над нами угрозу, пытаемся растормошить белую общественность. Но что мы можем поделать против всесильных компаний, против Лос-Анджелеса, который растет как гриб, и засасывает воду как губка?

Пожалуй, ни один город не вызывает такой ненависти у индейцев, как Лос-Анджелес. Этот самый динамичный из американских городов и впрямь растет не по дням, а по часам. Он уже обогнал Чикаго, вышел на второе место в Соединенных Штатах и начал наступать на пятки Нью-Йорку. Лос-Анджелес – средоточие наиболее современных видов промышленности с уклоном в электронику, аэродинамику, ракетостроение. Потребности города в электроэнергии гомерические, а естественных водных резервуаров у него нет. Поэтому Лос-Анджелес хватает воду и электричество где только может, щелкая походя, как орехи, беззащитные индейские резервации.

– «Пибоди коул компани» не исключение, – поддержал Чарли парня в малороссийской рубахе. – Я могу назвать вам две сотни других корпораций во главе с «Дженерал дайнемикс», которые хозяйничают в резервациях. Дело ведь не только в воде. По закону земля, принадлежащая резервациям, не облагается налогами на недвижимость. Вот это и соблазняет бизнесменов. Да и рабочая сила в резервациях почти что даровая, бесплатная. Я знаю одну компанию, которая расплачивается с индейцами, нанятыми ею на тяжелые земляные работы, чем бы вы думали? Зубной пастой!

Да, ничего не скажешь, далеко шагнула со времен первых пилигримов американская цивилизация – от стеклянных бус до зубной пасты!..

Многие думают, что захват индейских земель или скупка их по дешевке – дело далекого прошлого. Как бы не так. Этот процесс, вернее грабеж, продолжается по сей день. Например, сравнительно недавно инженерный корпус вооруженных сил США отобрал у племени сенек значительный кусок земли, чтобы возвести на ней плотину. Власти штата Нью-Йорк приобрели за бесценок землю у племени тускарор для построения искусственного водоема. Громкий скандал разразился вокруг Аляски. Ее жители, индейцы, эскимосы и алеуты, ведут упорную борьбу против захвата их земель властями, начавшегося после того, как в 1959 году Аляска была провозглашена американским штатом. Коренные жители пытаются отстоять свой край, ссылаясь на то, что Соединенные Штаты не покупали Аляску у России в 1867 году, а лишь приобрели права на взимание налогов и на управление территорией. Дело жителей Аляски представляют многие виднейшие юристы страны, в том числе бывший член Верховного суда США Артур Голдберг и бывший генеральный прокурор Рамсей Кларк. Индейцы, эскимосы и алеуты соглашаются продать правительству 90 процентов земли за 500 миллионов долларов при условии, что им гарантируют неприкосновенность оставшихся десяти процентов – около 40 миллионов акров. Но правительство методически сгоняет их с насиженных мест, не помышляя ни о какой компенсации.

Борьба индейцев в защиту своих земель и водоемов пользуется все более растущей симпатией у американской общественности, в особенности среди студенческой молодежи. Конечно, она ведется давно. Но раньше ее как-то «не замечали». Однако сейчас, когда загрязнение окружающей среды приняло в Соединенных Штатах грандиозные масштабы и стало одной из главных проблем, причем не только экономических, но и политических, белые американцы начали заново «открывать» американцев-краснокожих, начали учиться у них любви к природе, умению жить в гармонии с ней. В Билле о правах свободной территории Алькатраз можно прочесть следующие строки: «Каждый день, выходя в море на лодках, мы видим воду, замутненную мусором и отбросами. И наши сердца наполняются печалью. Воздух, окружающий нас, загрязнен. За ним не видно солнца. А ведь солнце дарует нам жизнь. Без солнца земле грозит смерть. Разрушение природы означает разрушение человека».

– Когда мы впервые высадились на Алькатраз, остров напоминал гигантский мусорный ящик, – говорит Джон Труделл. – Кругом все было загажено. Растительность вытоптана. Ни один из тридцати пяти туалетов не действовал. Мы драили «Скалу», как корабль. Но возникла проблема: куда девать мусор, железный лом, отходы? Тюремные власти поступали просто – сбрасывали все в океан. Но мы не можем так делать. Запросили береговую службу, чтобы присылала регулярно баржу-мусоропровод. В ответ получили издевательский отказ. Захотели провезти на остров мусороуборочный «пикап», не разрешили. Ведь мы для них не люди, а человеческие отбросы.

И тем не менее новые хозяева Алькатраза кое-как управлялись. Женщины привели в божеский вид тюремную кухню и столовую, отделенные друг от друга железной решеткой. Снова заработали огромные медные чаны, в которых когда-то варили баланду для гангстеров. На покрытом цементом дворе, где прогуливали заключенных, устроили детскую площадку – загончик с песком, качели. Правда, для этого пришлось убрать колючую проволоку, что стоило неимоверных трудов. Тюремный госпиталь, как наиболее приспособленный для жилья, отписали пожилым. Им же достался блок для особо опасных преступников – в нем сохранились нары, железные, с дырочками, выкрашенные в веселый зеленый цвет.

– Мы отвели этот блок старикам еще и потому, что они безграмотные и надписи на стенах не будут оскорблять их, – сказал мне Алвин, когда мы путешествовали вместе с ним по Алькатразу.

Алвин был прав. Образцы тюремного фольклора, запечатленные на века для будущих поколений на стенах блока, выглядели настолько смачно, несмотря на выцветшие краску и чернила, что спать под их сенью человеку грамотному было бы и впрямь невтерпеж.

Молодоженам достались карцеры, или «холлы», как они именовались на жаргоне их бывших обитателей. В этой разнарядке тоже был свой резон. Молодоженам свойственно уединяться, они еще не готовы делить свое счастье с другими. А в Алькатразе все камеры, хотя и на замке, но нараспашку. Они не имеют четвертой стены. Их заменяет решетка. Исключение составляют карцеры. Кроме того, молодожены, еще не обремененные семьей и семейным скарбом, вполне могли обходиться «однокомнатными квартирами» с минимумом удобств – умывальник, параша, вделанные в стены стол, стулья, нары.

Наконец, новые обитатели Алькатраза объединили в лучших традициях Сесиля де Милля часовню и кинозал и устроили на их месте нечто вроде парламента, Я, правда, не знаю, по какому принципу они рассаживались. Но можно предположить, что «правые» занимали церковные скамьи, а «левые» – кинематографические.

И лишь обшитый дубом роскошный офис начальника тюрьмы остался неиспользованным. Члены совета – руководящая семерка – категорически отказались занять его. Во-первых, давила символика, чувство, которое столь сильно развито у индейцев. А во-вторых, советники хотели жить как все, без привилегий и помпы.

Обо всем этом мне поведал мой островной Вергилий – Алвин, с которым я плутал по семи кругам тюремного ада. Я уже не застал преображенный Алькатраз. Меня встретила мрачная, пустая, ветшающая суперкаталажка. Не дымились медные чаны на кухне. Не копались в загончике с песком дети. Вместо качелей висели обрывки веревки. Не судачили старики в блоке для особо опасных преступников. Не ворковали по карцерам молодожены. Не заседал парламент под сенью креста и экрана. Длинная рука «Великого хонки» и здесь достала индейцев. Лишив остров воды, власти спустя некоторое время прекратили подачу электроэнергии. Тьма и холод завладели Алькатразом.

Защитники острова не сдавались. Они медленно отступали, ведя тяжелые арьергардные бои. С материка были привезены работающие на бутановом газе «печи Колемана» – для отопления и керосиновые лампы – для освещения. Несколько позже на пожертвования индейских племен, живущих в районе Сан-Франциско, были куплены два небольших генератора. Однако сражаться с холодом и мраком гигантской тюрьмы эти генераторы, печи и лампы, конечно, не могли. Тем более что на Алькатразе почти все время дуют пронизывающие ветры.

И вот обитатели острова, покинув тюрьму, переселились в двухэтажное черное и неказистое здание, где раньше помещалась тюремная стража. Его назвали «Аира Хэйес-хаузом», то есть «Домом Аиры Хэйеса», в честь индейца, морского пехотинца, легендарного героя второй мировой войны, водрузившего американский флаг над Иво-Джимой.

– Сейчас наше положение значительно осложнилось, – говорит Чарли. – Дело не в отсутствии электричества как такового. Его нет и в большинстве резерваций. Так что мы к этому уже давно привыкли. Но без электричества нет рефрижераторов, а без рефрижераторов – свежей пищи. Остров сидит на одних консервах. Здесь негде охотиться, и рыба ловится плохо. Стариков мы уже отправили на берег. Осталась одна молодежь. Но у многих дети. Сейчас на Алькатразе около тридцати ребятишек. Месяц назад у одного из наших советников родилась двойня – мальчики. Мы отметили это событие как большой праздник. Ведь они не только первые индейцы, родившиеся на Алькатразе, но и первые за многие века индейцы, родившиеся свободными на свободной земле. Однако детям нужен не только воздух свободы. Нужны вода, витамины, молоко, свежие фрукты, овощи.

– Главное, вода. Без электричества мы еще как-нибудь обойдемся. Но отсутствие воды в определенных условиях равносильно смерти, – добавляет Джон Труделл.

Эти «определенные условия» однажды чуть было не погубили остров. В начале июня под покровом ночи на Алькатраз высадилась группа неизвестных. Пронзенный Стрелой до сих пор не может простить себе эту оплошность. Неизвестные подожгли маяк, дом начальника тюрьмы и тюремный флигель, в котором индейцы оборудовали свой госпиталь. Остров стоял посреди океана, а тушить пожар было нечем. Ценою огромных усилий колонисты изолировали очаги огня, но сами здания спасти не удалось. Я видел их пепелища. Они служат грозным напоминанием о том, что «Великий хонки» не расстается с надеждой выкурить индейцев с Алькатраза.

– Тень террора непрестанно витает над нами, в особенности над членами совета, – рассказывает Чарли, – наши семьи, живущие на материке, стали мишенью постоянных угроз и даже прямого насилия. А что они сделали с Ричардом Оксом?!

Ричард Окс, герой штурма Алькатраза, автор его Декларации независимости и Билля о правах, несколько месяцев провалялся в одной из больниц Сан-Франциско. Он был зверски избит опять-таки «группой неизвестных». Окса доставили в госпиталь в безнадежном состоянии. На нем не было ни одного живого места. Лицо – кровавое месиво, отбитые внутренности, переломанные конечности. Как он выжил, одному богу известно. А его медленное исцеление – тоже чудо.

Но беда не ходит в одиночку. Расисты привели в исполнение одну из своих самых мерзких угроз – убили дочь Окса, маленькую Ивонну. Память о ней, об этой невинной жертве «Великого хонки», бережно хранится жителями Алькатраза. И невозможно без слез наблюдать за детьми острова, когда они, взявшись за руки, водят хороводы и поют песню об Ивонне, написанную индейским поэтом:

 
Мы скорбим о гибели девочки
И бьем в барабаны из радуги,
И наши голоса доходят до солнца,
Доходят и ночью и днем.
Наши руки замкнуты неразрывной цепью,
И наш танец будет длиться вечно,
И вечно мы будем оплакивать тебя —
Девочка, ребенок, сестра, песня.
Мы плачем по тебе,
И по тебе скорбят
Земля, птицы, цветы и люди…
 

Под постоянным страхом смерти живут и родные Чарли – мать и шестеро сестер, родные и близкие других членов совета острова.

– С ними обращаются как с заложниками, – Говорит Чарли. – Мы не напрашиваемся на индейское Сонгми, но и отступать тоже не собираемся. Рано или поздно они придут на остров. Мои предчувствия никогда меня не обманывали. Нас уже объявили преступниками и заговорщиками. Мы вне закона.

– Намерены ли вы сопротивляться?

– Сопротивление будет. Какие оно примет формы, предсказывать не берусь. Но в одно верю свято – они могут убить нас, но не наш дух.

На Алькатразе нет оружия. Пронзенный Стрелой и его дружина располагают лишь томагавками, вышитыми на их куртках. Остров «демилитаризован» индейцами сознательно, чтобы не дать федеральным властям повод для вторжения. Официальные лица и реакционная печать упорно распространяют слухи о том, что якобы индейцы создали на Алькатразе подземный арсенал, что каждую ночь на острове устраиваются пьяные оргии, что в колонии процветают проституция и вандализм, что в суда, проходящие мимо острова, швыряют бомбы, и так далее.

– Все это гнусная ложь, – говорит. Чарли. – Общественность симпатизирует нам. Поэтому власти добиваются дискредитации обитателей Алькатраза, их правого дела. Там, наверху, понимают, что, если клеветническая кампания против нас увенчается успехом, им легче будет расправиться с нами. Никто не вступится, не посочувствует. Однажды, дело было в конце лета, какая-то яхта с туристами подплыла к острову, и ее пассажиры стали насмехаться над индейскими ребятишками, игравшими у пирса. Один из них, разозлившись, схватил свой самодельный лук и выпустил из него стрелу в обидчиков. Стрела упала в воду, не долетев до яхты. Власти немедленно уцепились за этот инцидент и раздули его до размеров грандиозной морской баталии. Разбирательством «дела о стреле» занялось непосредственно министерство юстиции.

И вот тогда индейцы действительно пустили в ход оружие – оружие смеха. Они устроили церемонию «всеобщего и полного разоружения» Алькатраза. Церемония открылась выступлением члена совета острова Ла Нады Минс.

– Насилие не наш образ жизни, – сказала она. – Вот лук, из которого была выпущена злополучная стрела. Других стрел на острове нам обнаружить не удалось. Правда, мы конфисковали два игрушечных пистолета. Поскольку они вызывают приступ паранойи у правительства Соединенных Штатов, каш совет решил провести всеобщее и полное разоружение острова и выбросить в океан все имеющиеся на Алькатразе военные игрушки.

Затем Ла Нада Мине передала лук и револьверы Чарли, и он с торжественным выражением на лице швырнул их в воды залива Сан-Франциско. Кругом все засмеялись. Только владельцы оружия плакали и молили вернуть его им. Однако мольбы малолетних сторонников «гонки вооружений» оказались тщетными.

История с затоплением игрушек стала известна на западном побережье, а вскоре через газеты о ней узнала и вся страна. Юмор индейцев был оценен по достоинству. Их стрела попала в цель, а министерство юстиции – в дурацкое положение. «Дело о стреле» пришлось прекратить…

Ла Нада Минс и сейчас не может удержаться от смеха, вспоминая историю затопления игрушек.

– Как жаль, что вы не присутствовали на этой церемонии, – говорит она, а затем уже серьезно добавляет: – Впрочем, я бы никому не советовала заблуждаться по поводу нашей решимости защищать Алькатраз. Мы люди мирные, но доведенные до отчаяния.

После таинственного ночного пожара и «дела о стреле» совет острова усилил меры безопасности. На бывшем тюремном дворе, у причала и в других местах, где возможна посадка вертолета, были расставлены в шахматном порядке пустые бензобаки и ржавые остовы когда-то синеньких автофургонов-«воронков», на дверях которых до сих пор можно прочесть полустертые и полуизъеденные надписи: «Министерство юстиции» и «Бюро тюрем». Во время соревнований в футбол, баскетбол или волейбол бензобаки и фургоны сдвигаются в сторону. После окончания игр их немедленно водворяют на прежние места. За этим зорко следит Пронзенный Стрелой. Так что, если бы я даже и внял совету зазывалы «Голд коуст круиза» нанять за двадцать долларов вертолет с военно-воздушной базы Ричардсон-бэй или с базы «Коммодор», а последние согласились бы предоставить в мое распоряжение одну из своих стрекоз, вое равно из этой затеи ничего не получилось бы.

Однако есть вещи, против которых одними бензобаками и железным ломом не защититься. Власти применяют против обитателей Алькатраза политику кнута и пряника. «Континентальная блокада» сопровождается хитроумным дипломатическим маневрированием. Смысл его на первый взгляд может показаться несколько странным и неожиданным – Вашингтон хочет узаконить владение Алькатразом индейцами! Министерство внутренних дел, Бюро по делам индейцев, власти штата Калифорния только об этом и мечтают!

Еще в марте 1970 года правительство предложило индейцам следующий план: Алькатраз передается им в аренду на пять лет за символическую мзду в один доллар. По истечении этого срока аренда будет автоматически возобновляться. Более того, индейцам начнут платить сто тысяч долларов ежегодно «за содержание и обслуживание маяка». Что же касается самой территории острова, то на ней будет разбит «Индейский национальный парк-музей».

Обитатели Алькатраза решительно отвергли этот план.

– Почему? – спросил я Чарли.

– А потому, что он начисто перечеркивает смысл и идею захвата острова. Мы пришли на Алькатраз как его законные владельцы. План Вашингтона превращает нас из владельцев в арендаторов. Мы пришли на Алькатраз, чтобы зажечь факел национально-освободительной борьбы, а нам предлагают присматривать за маяком. Мы пришли на Алькатраз в знак протеста против системы резерваций, а нам предлагают создать еще одну – образцово-показательную.

– Парк-музей, – возмущается Ла Нада Микс, – Идиллический уголок, почти что рай, по которому предупредительные индейские гиды будут водить любопытных туристов и показывать им этнографию и экзотику краснокожих – статуи и маски, томагавки и трубки мира, и, конечно же, головные уборы вождей. Как все это противно! Ведь мы не музейные экспонаты, а живые люди. Да и нашим предкам памятники не нужны. Память о них – в наших сердцах. А если кого-либо интересуют головные уборы индейских вождей, то мой им совет: пусть пошляются по кабакам и барам. Сейчас стало модным украшать их портретами «чифов», индейскими религиозными символами, туалетами, утварью. Еще совсем недавно на дверях этих заведений можно было прочесть: «Собакам и индейцам вход воспрещен!» Лично мне подобные надписи кажутся менее оскорбительными, чем пивные бочки, украшенные статуями индейских богов.

– «Великий хонки» привык все решать за нас, – перебивает Чарли экспансивную Ла Наду. – Так было в прошлом. Так продолжает оставаться и по сей день. Разве мистер Хиккел удосужился приехать к нам и спросить, чего мы хотим, чего добиваемся? Он, видите ли, опасается, как бы переговоры с «Индейцами всех племен» не привели к международному признанию Алькатраза? Бред, скажете вы? Нет, это не бред, а образ мышления колонизатора. Он сам придумывает законы и сам вершит по ним суд. До 1924 года индейцы даже формально не были полноправными гражданами Соединенных Штатов. Гражданство нам даровали, впрочем, как и само название – индейцы. Кто-то заблудился к океане в поисках Индии, а расплачиваться за это приходится нам. Ну ладно, черт с ним, с названием. Теперь вот обещают даровать свободу. На своих условиях, разумеется. Но ведь свобода, которую даруют, да еще к тому же обставляют всевозможными условиями, уже не свобода! Она напоминает мне решетки на тех окнах тюрьмы Алькатраза, которые имеют форточки. Вы их, наверное, видели: стальные прутья, вогнутые внутрь, чтобы форточка могла открываться. Так вот, мы хотим разбить решетки, а дядя Сэм – сатане он дядя, а не мне, – милостиво соглашается лишь слегка погнуть их. Парк-музей – это форточка. Кстати, знаете ли вы, как называется разработанный министерством внутренних дел план реоккупации Алькатраза? Операция «Парк». Десантные баржи давно стоят наготове у Острова сокровищ. Ждут только приказа… Операция «Парк»! Неплохо придумано, а?

* * *

Начало смеркаться. Жизнь на острове стала постепенно замирать. Угомонилась детвора. Взрослые разбрелись по домам. Причал опустел. Пронзенный Стрелой объехал на велосипеде свои владения, проверил посты. Затем он уселся на раскладушку, разложенную перед сторожевой будкой, и принялся чинить сетку баскетбольной корзины. В руки ему тыкались щенята, совсем еще новорожденные. Видимо, просили дать поесть чего-нибудь. Их родители – две немецкие овчарки устрашающих размеров, стояли несколько поодаль, зорко наблюдая за Пронзенным Стрелой и своими детенышами. Ушла Ла Нада. Через несколько минут начинался очередной вечерний репортаж радио «Свободный Алькатраз», и ей надлежало просмотреть информацию, шедшую в эфир.

На пирсе остались я и Чарли. Уложив свои безжизненные ноги на костыли, прислоненные к балюстраде, Чарли сосредоточенно молчал, разглядывая их не то с сожалением, не то с укоризной. Молчал и я. Волны равномерными и несильными шлепками бились об остров.

– Древняя индейская легенда гласит, что возрождение нашего народа начнется с острова, расположенного в пасти залива, на западе, – неожиданно произнес Чарли. – Алькатраз полностью отвечает описанию этого острова.

– Ты веришь в легенды, Чарли?

– Я верю в мудрость народа. Алькатраз лишь наконечник копья. Им вполне мог стать любой другой остров и на западе, и на востоке. Им вполне мог стать любой клочок индейской земли даже не в пасти залива, а посреди пустыни. Главное в том, что копье наконец поднято…

Поднятое копье. Мне вспоминается знаменитая статуя Фрэйзера «Конец тропы». Она изображает индейского воина на коне. Всадник и лошадь уперлись во что-то непреодолимое. Позади проигранное сражение; впереди рабство и смерть. Безнадежность сковала их члены, пригнула всадника к гриве коня, а коня – к земле. Это конец тропы. Дальше ехать некуда и незачем. Некогда грозное копье беспомощно свисает вниз, готовое вот-вот выскользнуть из обессиленных рук индейского воина.

Джеймс Эрл Фрэйзер изваял «Конец тропы» в 1915 году для Международной тихоокеанской выставки в Сан-Франциско, посвященной открытию Панамского канала. После окончания выставки статуя, оставленная без внимания, медленно разрушалась. Крошился гипс, обнажался проволочный каркас. Сам скульптор хотел, чтобы его воина отлили в бронзе и поставили на холме Президио, господствующем над заливом Сан-Франциско, напоминанием о жестоком истреблении индейцев американского запада. И вот в конце 1970 года статую приобрел и реставрировал музей истории запада «Ковбой – холл славы» в Оклахоме. Дирекция музея обратилась к президенту с просьбой объявить статую национальным памятником, учитывая ее «символическое значение».

Да, скульптура «Конец тропы», размноженная в тысячах копий и в сотнях тысяч литографий, символична. Резец Фрэйзера как бы подводил итог свершениям сабли Кастера. Кто мог предположить, что индейский воин вновь выпрямится в седле и поднимет копье? Кто мог предположить, что у тропы, заведшей его в тупик, будет продолжение? Кто мог предположить, что на смену медленному угасанию в резервациях придет стремительно распространяющийся пожар национально-освободительной борьбы и некогда смиренные «Том-Томы» с вызовом ударят в боевые тамтамы?