Текст книги "Сад нерастраченной нежности"

Автор книги: Мелисса Джеймс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 7 страниц)

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

– Привет, папа. – Джим убавил громкость радио, когда Даниэль ответила на телефонный звонок. – Спасибо, папа, у меня все хорошо. А как вы? Отлично. Я рада… Мы сможем приехать только к завтрашнему вечеру… – Даниэль молчала несколько минут.

Мистер Моррисон, в отличие от своей супруги, вещал достаточно тихо, и потому Джим Хаскелл только по выражению лица Даниэль мог догадываться, о чем в очередной раз идет речь.

Сердце сжималось от жалости к этой девушке. Джим сознавал свою привязанность к ней. Помимо увлеченности красотой и молодостью, его любовь питало сочувствие к человеку, который потерялся среди предубежденных суждений зачерствелых людей.

В пятый раз на дню отвечая на телефонные звонки родителей, Даниэль стоически выслушивала всю изливаемую на нее информацию, содержание которой не менялось годы, а лишь дополнялось оскорбительными подробностями. Всякий раз она, уже на пределе терпимости, пыталась отстаивать свои интересы и отключала телефон в состоянии крайнего отчаяния, которого старалась не обнаруживать под напускной иронией.

Но Джим видел все эти разрушительные перемены в дорогой ему, робкой и нежной Дэнни. И вновь его сердце сжималось от жалости, и горькая любовь становилась еще крепче. И он уже видел себя ее избавителем, сознавая, что, не доверившись ему, Дэнни не сможет устоять и неминуемо сломается под гнетом безжалостного гнета, которым ее родители в слепом неразумении напрочь искореняют из дочери все ростки самоуважения, стремясь подменить человеческое достоинство мелочным самомнением ханжи.

Джим знал, что Дэнни на пределе. Что она под давлением родительской критики уже потеряла тот ориентир, который дается человеку, чтобы он мог выбирать собственный путь. Навязчивые сетования матери, которая, не выбирая выражений, постоянно пеняла на неспособность Дочери найти себе мужчину, из чего делался однозначный вывод, что родители так и умрут, не увидев внуков, а следовательно, не дождутся от своей эгоистичной и неблагодарной дочери и малой толики почета и утешения на старости лет. Или отцовские скупые замечания о том, что его недалекая жена хоть и действует всем на нервы, а все-таки во многом права, и дочери следовало бы прислушаться к мнению матери… Все это и болезненная мнительность Дэнни постепенно начинали приносить гнилые плоды отчужденности, подозрительности и самобичевания.

Джим жаждал вырвать девушку из этого болота, защитить собой от всех косых взглядов и недобрых суждений. И он видел для этого единственный способ – напоить досыта ее своей заботой и любовью…

– Папа, мы могли бы хотя бы по телефону не касаться этой темы? Я считаю, ситуация не вполне подходящая… Кроме того, у каждого человека должна быть личная жизнь… Да, я знаю, что ты мой отец и что тебе не все равно. Но некоторые вещи даже тебя не касаются, при всем моем уважении. Мне неловко говорить с тобой на некоторые темы, и именно потому, что ты мой отец. Неужели это так сложно понять, папа? И не обязательно по несколько раз в день напоминать, что мне уже двадцать девять. Я это прекрасно помню…

Присутствуя при этой пытке, Джим испытывал непреодолимое желание вырвать из рук Даниэль трубку и прокричать в нее все, что он думает о мистере и миссис Моррисон. Он недоумевал, как Дэнни до сих пор умудряется поддерживать с ними подобие теплых отношений. Если бы его, Джима, изо дня в день накачивали подобными нотациями, он бы давно озверел и наделал бед, а Дэнни еще пытается застенчиво улыбаться и снисходительно пожимать плечами, когда очередной абсурдный разговор с родителями подходит к концу.

Так случилось и на этот раз. Девушка убрала телефон, и в салоне машины застыло неловкое молчание. Джим старательно удерживал себя от едких комментариев в адрес четы Моррисон, какие могли бы оскорбить слух любящей дочери. И только когда она звучно выдохнула из себя все напряжение, скопившееся за время разговора, Джим позволил себе сказать:

– Эту проблему можно решить за несколько часов… Может быть, ты сама хотела бы повести машину?

– Ты так считаешь?

Джим съехал с дороги и остановил автомобиль.

– Это лучший способ прогнать хандру. Смотришь на дорогу, ведешь машину, степи и леса мелькают по бокам… Я не знаю другого такого действенного способа вернуть покой в душу. Попробуй, дружочек Дэнни, сама убедишься… – сказал он и освободил ей свое место за рулем.

Даниэль с готовностью приняла его необычное предложение.

Девушка видела, что Джим безуспешно старается заснуть. Его плотно закрытые глаза не могли обмануть ее пристрастного взора.

– Поговори со мной, пожалуйста, Джимми, – робко попросила она его.

С момента их последнего настоящего разговора прошло неполных два дня.

– Я знаю, что ты не спишь. Я уже не могу выносить этого молчания, – жалобно добавила Даниэль.

– Конечно, я всегда найду что сказать, – не поднимая век, отозвался Джим Хаскелл. – Но только думаю, что у меня нет права комментировать твои отношения с родителями, которые мне представляются патологическими.

– Вот ты и высказался, – шутливо заметила Дэнни, которую вождение действительно приободряло и внушало недостающую уверенность.

– Предпочитаю ограничиться этим. Должен лишь отметить, что ты мне преподала хороший урок в этом нашем путешествии…

– И в чем же суть? – заинтересовалась Даниэль Мориссон.

– Джим Хаскелл бессилен помочь тому человеку, который упивается своей болью.

– Это ты меня имеешь в виду… – старательно воздерживаясь от эмоций, предположила Дэнни.

Джим открыл, наконец, глаза и повернулся к Даниэль.

– В старших классах у меня была подруга. Она любила поэзию и коллекционировала почтовые открытки. Но это не помогало ей, не помогли и встречи в обществе анонимных алкоголиков, потому что она так и не созрела для того, чтобы помочь самой себе.

– Ты к чему это говоришь? – насторожилась Дэнни.

– К тому, что настало время откровенно поговорить с родителями. И при этом не позволить им своими сетованиями и притворными обидами заставить тебя вновь усомниться в собственной правоте.

– Это не так легко, Джим… Всю свою жизнь я старалась соблюсти статус-кво между ними и собой, некое подобие мира и понимания, потому что мне известно, насколько зыбка грань, отделяющая нас от враждебности…

– Ты-то старалась и продолжаешь стараться, – подтвердил Джим. – А они? Что они сделали для того, чтобы дочь почувствовала уверенность?

– Но к чему все эти старания, если я теперь решусь на открытую конфронтацию? – в отчаянии, по которому можно было судить о непрекращающихся мучительных размышлениях, воскликнула Даниэль.

– А если только так ты сможешь обрести тебя? Как ты не поймешь, что увязаешь, балансируя между их судом и собственными стремлениями! Ты никогда не добьешься одобрения в их глазах. Смирись с этим. Ведь ты рискуешь потерять уважение в глазах собственных. Мне больно наблюдать эту добровольную пытку, Дэнни!

– Почему ты вообще со мной возишься?

– Ты знаешь ответ, – твердо произнес Джим.

– Но как ты можешь любить меня, Джимми, когда я такая…

– Какая ты? Я хочу слышать, какой ты себя считаешь, Даниэль Моррисон?

– Несуразная… Да, именно! Не смейся. Мне известно, что я несуразная! Я с детства была незадачливая, неказистая, нескладная, неинтересная… И лучше с тех пор не стала, может быть, теперь я даже хуже.

– Твоя мать тебе это сказала или кто-то из отверженных тобою парней? Ну почему ты отказываешься постоять за себя, Даниэль? У тебя ведь все получится!

– Почему ты думаешь, что получится?

– Не ты ли твердо заявила Бобу и Клер, что останешься со мной на семейном совете? Или высказала напрямую Анне все мои недоумения, которые я в тот момент, растерявшись, оказался неспособен сформулировать. Почему с такой же твердостью ты не отстаиваешь себя, милая?

– Нет, Джим… Я не герой. То, что случилось всего лишь дважды, ни о чем не говорит. Ты просил меня не уходить, и я сказала Клер и Бобу, что останусь с тобой. Анна и Майкл оскорбили меня таким неуважительным к тебе отношением, и я не могла смолчать. Но я не борец. Я не решительная. Если мама расплачется из-за моих слов, я знаю наперед, что промолчу про все свои обиды и сама стану просить у нее прощения. Я безвольная. Бесхарактерная. Ты должен это знать, Джим. Вероятно, ты во мне ошибся. И еще я жутко ревнивая. И я знаю, что не похожа на тех девушек, которых все любят. Я не похожа на Лейлу. Я не принцесса, которая одним видом вызывает восторг и благоговение. И я всегда очень страдала от этого, а еще оттого, что стыдилась своих чувств…

– Дэнни, малыш…

– Если все ко мне относятся с пренебрежением, то как я могу поверить в твою любовь? – со слезами на глазах прокричала Даниэль.

– Осторожно! – воскликнул Джим, указывая на дорогу, но было уже поздно. – Кажется, мы сбили вомбата…

Кровь отлила от лица Даниэль Моррисон.

Джим отстегнул ремень безопасности и взял аптечку.

– Надеюсь, ему еще можно помочь… – Он улыбнулся девушке и с усмешкой пробормотал: – А как мы с тобой ссоримся! Словно десять лет в браке. Даже мурашки по спине.

Джим присел перед жертвой и крикнул Дэнни, оставшейся в салоне:

– Должно быть, мы сломали бедняге ногу. Надо бы обезболить, наложить шину и доставить парня в ближайшую ветеринарную клинику для рентгена… Особь крупная, жить будет.

– В часе езды отсюда есть ветлечебница Маджи. Доставим его туда, – предложила Даниэль и завела двигатель, пока Джим заботливо укладывал вомбата на заднее сиденье со словами:

– Прости, приятель.

– Боже! Подумать только, я ведь могла убить этого несчастного! Джимми, веди, пожалуйста, машину ты. У меня руки дрожат.

Даниэль в крайне подавленном состоянии освободила ему водительское место и села рядом, предварительно посмотрев на вомбата.

– Это обезболивающее так быстро подействовало? – удивилась она.

– Нет… У бедолаги болевой шок.

– С моим псом Брюсом случилось нечто подобное, когда мне было девять. Перебегал дорогу и попал под колеса…

– Что с ним стало? – осторожно спросил Джим.

– Погиб на месте.

– Надо много потерять, чтобы научиться беречь и спасать. Почему по-другому не получается, без жертв? – грустно усмехнулся Джим.

– Потому что человек – глупое и жестокое существо, с едва заметными проблесками совестливости, – отрезала Даниэль.

– Суровая оценка! – покачал головой Джим.

Всю дорогу до ветлечебницы он думал о том, как странно они сошлись. Он – добродушный и деревенский, она – грустная и городская. Он любит мясо и пиво, она – овощи и минералку. Она хмурится, когда он смеется, она тоскует, когда он вожделеет. И Джим уже не знал, кто больше рискует в этой любви, Малышка Дэнни или Лучший Парень Земли?

– Грустишь, девочка? Все будет хорошо! – уверенно пообещал ей Джим.

Даниэль посмотрела на Джима большими испуганными глазами, и он заметил, что нижняя губа у нее искусана до крови. Взгляд ее влажных глаз беспорядочно блуждал по его лицу, и Дэнни сказала:

– Я хочу встретиться после того, как все это закончится…

– Надеюсь, со мной?

Она кивнула.

– Ты приглашаешь меня на свидание, Малышка Дэнни?

– Не притворяйся непонимающим, Хаскелл, – умоляющим тоном проговорила девушка.

– Понял… Продолжай…

– Что продолжать?

– То, что хотела сказать мне, – подталкивал ее к новой порции откровений Джим.

– Я еще не готова знакомить тебя с моими родителями, Джим. Не хочу, чтобы они знали все с самого начала.

– Согласен, – кивнул Джим.

– Они завалят нас пустыми вопросами. А для меня эта неделя была такой… особенной, необыкновенной, что я хочу сама во всем разобраться.

– Поддерживаю, – снова кивнул Джим Хаскелл.

– Сейчас все представляется таким восхитительным! Неправдоподобно восхитительным! Мне нужно время, чтобы подумать… в тишине. Чтобы никаких родителей, никаких дорог, мышей и вомбатов. Чтобы только я и ты, и наши дни вместе…

– Как у нормальной пары, – очень серьезно сказал Джим.

– Да-да, именно как у нормальной пары, – живо подхватила Даниэль, обрадованная тем, что Хаскелл ее понимает.

– И мы будем бродить, держась за руки, и целоваться на скамейке в городском парке?

– Почему ты об этом спрашиваешь? – усомнилась девушка в серьезности его тона.

– Мы ведь не станем все обговаривать заранее, Малышка Дэнни?

– Нет, – рассмеялась она. – Конечно же, нет!

– Отлично, – произнес он с облегчением. – Тогда я с тобой. Назначаю свидание на завтра.

– Во сколько?

– Спозаранку и до бесконечности… Можешь даже позвонить родителям и сказать им о своих планах.

– Ни за что, – энергично закачала она головой. – Моя личная жизнь их не касается. Она касается только меня и тебя.

– Тебя и меня?

– Да, Джим. Это наше личное дело.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Дэнни с силой рванула на себя дверную ручку и ворвалась в комнату, вся в негодовании и гневе.

– Как ты мог предположить, что меня заинтересует такое… безумие?!

Джим неторопливо поднял на любимую фурию невозмутимый взгляд и, выдержав приличествующую паузу, неторопливо проговорил:

– Тебе уже приходилось летать в Европу…

– И что же?

– Ты облетела всю Европу…

– Да, облетела.

– И что же тебя смущает, дружочек?

– Милый… – нетерпеливо тряхнула она головой. – Прежде я летала в салоне комфортабельного лайнера, садилась подальше от иллюминатора и крепко пристегивалась ремнем, предварительно изучив все правила безопасности в полете. И это не было похоже на путешествие в ад, уверяю тебя.

– Полет на «Сессне» тоже не имеет ничего общего с путешествием в ад, Малышка Дэнни. Это надежный, безопасный самолет, который доставит тебя туда, куда ты только пожелаешь, девочка моя. Я уже шесть лет пользуюсь этим видом транспорта и еще не сбил ни одного вомбата.

– Во-первых, это не смешно, Джим. А во-вторых, не разговаривай со мной таким высокомерным тоном. Я не маленькая, – обидчиво произнесла Даниэль. – Не так я представляла себе наше первое свидание.

– Расскажи, как ты себе его представляла? – шепнул Джим, обняв девушку за талию.

В ее представлениях это должен был быть пикник на траве. Бутылка шампанского, высокие хрустальные бокалы в корзинке, сандвичи с гофрированными листиками салата и начинкой на любой вкус. Джим бы смеялся сам и веселил ее, потом они непременно стали бы целоваться, да так, что Дэнни и не вспомнила бы про Лейлу или про собственную неказистость.

Но она так и не раскрыла Джиму своих планов, а скрепя сердце села в его машину и согласилась ехать с ним на аэродром…

– Ой! Он накренился! – завопила Даниэль, когда Джим взял влево, и левое крыло ушло под корпус, словно рыбий плавник.

– Ты чего так кричишь, трусиха?! – рассмеялся Джим.

– Я испугалась, – призналась девушка.

– Ты действительно считаешь, что я способен угробить нас на первом же свидании? Нет, дорогая. Отложим это до энной годовщины нашего брака!

– Это не смешно, Джим.

– Разве?

– Джим! Гора! Мы летим прямо на нее! – воскликнула Даниэль, закрыв глаза руками и вжавшись в сиденье.

– Прекрати вопить! Мы в нескольких десятков футов над ее вершиной, – объяснил он и взял еще выше. – Ты вся съежилась, бедненькая. Так ты не получишь никакого удовольствия от полета. Постарайся расслабиться и выкинуть из головы весь этот параноидальный бред. Подумай о том, как тебе не хватало этого опыта. Этого ни с чем не сравнимого чувства полета, этого свободного парения меж облаками. Полюбуйся, как хорошо вокруг, как изумрудная земля простирается под нами и края ей не видать…

– Я не могу понять, как тебе удалось уговорить меня взойти на борт…

– Ну, конечно… Если сидеть сжавшись и зажмурившись, то умные мысли в голову не полезут, дурашка, – потешался над ней Джим.

В отместку за его насмешки Даниэль открыла глаза и сосредоточила свой гневный взгляд на Джиме.

– Ты ведь давно это запланировал, негодник?! Надеешься продемонстрировать мне, какой ты смельчак и какая я трусливая курица… Не удастся! Это я переживу. Однако сомневаюсь, что смогу доверять тебе, Хаскелл, – процедила Даниэль сквозь зубы, сложила на груди руки и стала пристально смотреть в ветровое стекло на то, как нос «Сессны» рассекает облака.

– Это ты зря, дружище, – серьезно сказал Джим. – Я долго учился. Я хороший пилот. Доверять мне можно… И в небе, и на земле.

– Ты меня поразил, Джим. Я в восторге. Надеюсь, теперь мы можем идти на посадку?

– Я еще показал не все, на что способен, деточка. Но, боюсь, полную петлю ты еще не в состоянии выдержать. Вот однажды…

– Не мечтай! Я никогда больше не позволю втащить себя в эту консервную банку, – решительно отрезала Даниэль.

– Ручаюсь, в один прекрасный день ты возьмешь свои слова назад и будешь с нетерпением ждать каждой следующей возможности почувствовать небо.

– Ну, если только я окончательно сойду с ума, – скептически заявила она.

– Не обязательно сходить с ума окончательно. Просто отмени все свои страхи. Облей их презрением, девочка моя.

– Хорошо… Только давай поскорее вернемся на аэродром, – взмолилась Дэнни. – На меня твоя шоковая терапия действует не самым лучшим образом, Джим.

– Малыш, когда ты пугаешься, становишься такой трогательной… Давай-ка я нажму сейчас кнопочку автопилота, и мы сможем немножко пообниматься в облаках, – то ли в шутку, то ли всерьез предложил Джим.

– Нет, умоляю, не делай этого! – вновь завопила Даниэль, рассмешив Джима.

– Вот, остался один поворот, – сдавленным голосом проговорила Даниэль и показала Джиму рукой, куда повернуть.

Джим неотрывно наблюдал за ней, сладко сознавая, что его возлюбленная, обворожительная, непредсказуемая, нежная, трогательная и очень-очень красивая Дэнни, даже не предполагает, насколько она хороша. Он рассчитывал однажды открыть ей эту волшебную тайну, но многое она должна была прояснить для себя сама – то, что не зависело от его любовного и дружественного отношения, то, что являлось ее личным достижением и достоянием…

Казалось, предстоящей встречи с родителями она боится не меньше, чем полета на «Сессне», но не дает своим эмоциям воли, сдавливает их, прячет в себе.

На исходе недели Дэнни все-таки решила, что момент настал. Но что она будет делать, когда родители напустятся на них с вопросами? Где они с Джимом собираются жить? Сколько детей собираются родить? Куда отправят их учиться после школы?

– Припаркуй здесь, – остановила она Джима. – Сидим… Заметь, через сколько мгновений они появятся на крыльце, – напряженно улыбнулась она и дрожащими руками попыталась отстегнуть ремень безопасности.

– Спокойно, малыш… Я помогу, – вызвался он.

Джим видел, как часто вздымается ее грудь, когда миссис Моррисон выпорхнула из дома и, вереща о чем-то, понеслась к машине, а вслед за ней вроде как неторопливо показался мистер Моррисон и, сдержанно улыбаясь, пошел тем же путем.

Джим видел, как старательно выдавливает Даниель счастливую улыбку, как тяжело ей дышится при этом, как влажны ее глаза. Он готов был возненавидеть этих безжалостных людей за то, что они сделали.

– О! Джим, Джимми, мальчик мой! – заливалась щебетом миссис Моррисон, Маргарет Моррисон, которая решила первым дело броситься на шею ему, а уже потом повернуть лицо в сторону дочери. – О! Как же я рада видеть тебя… видеть вас…

– Я также, миссис Моррисон… Мистер Моррисон, здравствуйте, – пожал он руку Джорджу Моррисону.

Войдя в дом, Джим обратился к Маргарет со словами:

– Могу я попросить о стакане воды? В горле пересохло…

– Да, конечно. Сейчас принесу. Такая жара, неудивительно, – засуетилась хозяйка.

Ее голос вибрировал на повышенных тонах. Может, он и был мелодичным, но торопливая, неумолкающая скороговорка Маргарет не давала уху покоя и крайне нервировала.

– А мы ждали вас вчера… – В противоположность своей супруге Джордж Моррисон вещал неспешно и густо.

– Ну вот, – облегченно произнесла Маргарет, вернувшись из кухни. – Мальчик пьет воду. А Даниэль-то нам говорила, что ты любишь пиво.

– Обожаю пиво, миссис Моррисон. Но жажду предпочитаю утолять водой, – вежливо парировал Джим.

За обеденным столом Джим предпочел отделываться междометиями, поскольку очень быстро просек, что каждому сказанному слову в этом доме придавали судьбоносное значение, и если «что-то» имеет место сейчас, значит, это «что-то» будет иметь место всегда, и из этого неизменно проистекала масса драматических последствий.

Даниэль помалкивала, сосредоточенно отрезая тоненькие пластины мяса, прерываясь лишь на похвалы кулинарным способностям миссис Моррисон. Джим ужасался тому, как эти самодовольные люди обезличивали и обессиливали его любимую женщину.

Но в целом ужин прошел неплохо. Джим понимал, что родители Даниэль хотят произвести на него положительное впечатление, поэтому вынуждены себя сдерживать, но по напряжению девушки он мог предположить, что обычно их встречи за семейным столом протекают в более напряженной обстановке.

По завершении трапезы Джордж Моррисон сказал, обращаясь к дочери:

– Дэнни, дочка… Мы с твоей мамой хотели бы кое-что тебе рассказать…

– Признаться, и у меня к вам есть разговор, – решительно прервала его Даниэль. Она сочла, что настал подходящий момент расставить все точки над «i», и присутствие Джима подстегивало ее к этому. – Это касается дома…

– Дома? – удивленно воскликнула мать.

– Да, этого дома, – подтвердила Даниэль. – Мне известно, что по завещанию моей бабушки треть этого дома – моя собственность. Я полагаю, настало время каждому из нас начать жить своей жизнью. Во всяком случае, что касается меня, я больше не стану медлить. Я настаиваю на получении моей доли.

– Ты хочешь, чтобы мы продали дом? Наш дом?! – крайне эмоционально воскликнула Маргарет Моррисон и всплеснула руками.

– Если мы продадим его и разделим деньги, то вряд ли мы с мамой сможем купить приличный коттедж, во всяком случае, не в Сиднее, дочка. Не забывай, что твои родители – пенсионеры.

– Но вы сможете купить по квартире и наконец зажить так, как каждый давно хотел. Со своими друзьями и увлечениями… Может быть, вы еще встретите свою любовь…

– Как ты можешь так говорить со своими родителями, Даниэль?! – драматично возмутилась Маргарет Моррисон.

– Вы сами дали мне такое право, посвящая меня во все проблемы вашей совместной жизни. И простите, что больше не могу быть вашим теннисным мячиком, поскольку пора и мне позаботиться о собственной судьбе. И полагаю, только разъехавшись и начав жить по собственному разумению, вы уже не станете судить меня так строго. Вы поймете наконец, как это непросто – идти собственным путем, ни на кого не рассчитывая.

– Ну, по правде сказать, это именно то, о чем мы и собирались поговорить с тобой, дочка, – откашлявшись, начал отец. – Ты немного опередила нас и еще больше шокировала, но, должен признать, кое в чем ты права. О многом мы, родители, должны были позаботиться раньше.

– Мы будем разговаривать с адвокатом, – сразу оговорилась Маргарет Моррисон.

– Мы учтем твое пожелание, Дэнни, относительно наследства бабушки и послушаем, какой путь урегулирования этого вопроса предложит адвокат, – пояснил реплику супруги Джордж Моррисон.

– Вы наконец решились развестись? – с чувством глубокого облегчения спросила Даниэль, уверенная, что для таких непримиримых людей развод представляет собой единственный правильный выход.

Но родители не спешили подтвердить предположение дочери. Отец еще раз сухо прокашлялся, но Маргарет опередила супруга, сказав:

– Дело вот в чем, Даниэль… Когда ты уехала в Германию, мы с твоим отцом остались по сути одни. Ты всегда была нашим связующим звеном, смыслом нашего супружества. Мы были уверены, что только из-за тебя мы вместе, а в остальном – чужие люди. Два года назад мы и вправду подумывали, не будет ли нам лучше развестись…

– Да, – подтвердил отец. – Но потом с удивлением обнаружили, что твое отсутствие нас даже несколько сблизило. Оказалось, что нам хорошо быть просто вдвоем. Что уж тут лукавить, предубеждение мешало нам понять это прежде. Но лучше поздно, чем никогда. Ты же согласишься с нами, доченька? – несколько смутившись, проговорил Джордж.

– Потому мы и в шоке оттого, что ты настаиваешь на продаже дома. Нашего дома! – жалостливо произнесла Маргарет Моррисон.

Даниэль долго не могла ответить на вопрос отца. Правильно ли она поняла своих родителей? Девушка перевела изумленный взгляд на Джима, которого эта история хоть и озадачила, но больше позабавила. Он с трудом сдерживал хохот за белозубой улыбкой. Даниэль настороженно вновь посмотрела на маму с папой.

Шокировав их своим предложением об автономном проживании, она была шокирована не меньше тем обстоятельством, что всю жизнь прожила с пылкими влюбленными, которые, как спесивые подростки, боясь сознаться в обоюдной заинтересованности, разыгрывали перед собственной дочерью историю взаимной неприязни. И только лишившись своего главного слушателя, сошлись-таки на том, что настало время снять маски.

Дэнни растянула лицо в улыбке, притом что ей хотелось плакать. Зачем они так мучили и терзали ее, маленькую Дэнни, которая не одну ночь провела в сожалениях о том, что ее мамочка и папочка не переносят друг друга? И каким бы славным могло бы быть ее детство, если бы ее мамочке и папочке хватило зрелости прийти к этому решению раньше! Сама бы Даниэль была тогда совершенно другим человеком, и судьба бы ее сложилась иначе…

– Понятно, – проговорила девушка.

– Мои поздравления! – окончательно подавив желание расхохотаться, воскликнул Джим.

– Что с тобой, Даниэль? Я думала, ты порадуешься за нас. Ты должна быть счастлива, что…

– О! За вас-то я бесконечно рада, мамочка дорогая. Но прости, что я не столь счастлива за себя, – огрызнулась Дэнни, не в силах больше сдерживать свою обиду.

– Какая ты нервная, Даниэль. Тебе не угодишь, – фыркнула миссис Моррисон.

На что Даниэль звякнула столовыми приборами и, стремительно покинув столовую, пройдя мимо дверей своей детской комнаты, выбежала на улицу.

– Оставь ее, Маргарет. Мне понятны чувства Дэнни, – остановил жену Джордж Моррисон. – Тебе хорошо известно, что девочке пришлось пережить из-за нас.

– Но мы имеем право рассчитывать на ее понимание? – обиженно поджав нижнюю губу, проговорила мать.

– И у нее тоже есть право на наше понимание! – твердо объявил отец.

– Вы позволите мне поговорить с вашей дочерью? – галантно осведомился Джим, вставая из-за стола. – Уверен, она никого не хотела обидеть. Я был с ней всю последнюю неделю, вместе нам многое пришлось пережить. Я никогда не встречал более понимающего человека. Но, должен заметить, сказалась усталость. Ей нужно время, чтобы все понять и принять.

– Спасибо, Джим… сынок, – признательно произнес Джордж. – Конечно, иди к ней. Чувствуй себя здесь как дома. И передай, что мы ее очень любим и с радостью обсудим с ней все, что она пожелает, когда будет к этому готова.

– Если ей так хочется, чтобы мы продали этот дом, мы готовы пойти на это… ради нее, – расшифровала Маргарет мысль своего мужа.

На что Джим ответил, резко обернувшись:

– Полагаю, ее реакция нисколько не связана с вашим нежеланием покидать этот дом. И вам это хорошо известно, миссис Моррисон. А про дом она заговорила лишь для того, чтобы показать вам, что она устала зависеть от ваших капризов, Дэнни заслужила спокойную независимую жизнь.

– Но мы ей всегда давали полную свободу, не так ли, Джордж? – изумилась женщина.

– Дэнни никогда ни о чем нас не просила с пятилетнего возраста, если мне не изменяет память. Всегда была самостоятельной и независимой.

– Я искренне рад, что вы наконец распознали друг в друге хороших друзей, миссис и мистер Моррисон. И смею надеяться, что однажды вы узнаете, какова в действительности ваша собственная дочь, – назидательно произнес Джим Хаскелл. – Вы не подскажите, в какую сторону она могла направиться?

– Думаю, к берегу… Полмили к востоку. Выйдешь из дома, возьми вправо, затем вниз по улице. Увидишь берег через три дома от нашего… Она часто бывает там, в парке, – объяснил отец.

– Благодарю, сэр… Я непременно найду ее.